Кинохроника
Общеизвестно, что Пятая Мировая война началась в дефектной матрице молекулярной цепи, изготовленной в двадцатом столетии и помещенной во вновь смонтированный компьютер управления огнем в четырех милях под горой Шайенн, что в штате Вайоминг.
Расследование в конечном счете привело в квартиру Джейкоба Смита, тридцати восьми лет от роду, прихожанина Храма 3400 из Солт-Лейк-Сити. Именно Смит тестировал ту самую ММЦ и разрешил поместить ее в произведенный «Вестерн-Биоэлектрикс» электронный мозг номер двадцать под названием «Архангел». «Архангел» тогда заменил устаревший номер девятнадцать в оборонном комплексе Новореформированных территорий «Святые наших дней», более известном как Нормандские Земли.
История эта была столь же сомнительна, что и рассказ о попе и его собаке. Однако она просочилась к бойкому молодому репортеру одной из всемирных новостных сетей, где в конечном итоге стала гвоздем специального вечернего выпуска «Пятая Мировая война: день третий». На «день пятый» имя Джейкоба Смита снова появилось в сводке новостей, когда толпа линчевателей выволокла его из полицейского управления и повесила на фонарном столбе у Храмовой площади, менее чем в тридцати метрах от статуи другого знаменитого Смита, в родственной связи с повешенным, впрочем, не состоявшего.
В «день шестнадцатый» гвоздем выпуска стали дебаты историков, которые славно порезвились, выясняя, следует ли именовать текущие неприятности Третьей Мировой войной, Четвертой, Пятой, Четвертой Ядерной или Первой Межпланетной.
Были веские причины подчеркивать ее межпланетный характер, ибо в первые дни некоторые лунные и марсианские поселения поддержали ту или иную земную клику, и даже кое-какие колонии Ла-Гранжа стали осторожно, на цыпочках, приближаться к сфере внешней политики. Но ко времени повешения Джейкоба Смита все жители внеземных колоний уже объявили нейтралитет.
В конце концов решение было принято в одной из контор на Шестой авеню города Нью-Йорка, что в Восточной Капиталистической Конфедерации. Принял его некий сетевой аналитик. Круглосуточные арбитроны на цифре V оказались резко положительными. «Виктория» выглядела весьма сексуально и символизировала Победу, так что получалась все-таки Пятая Мировая война.
Назавтра Шестая авеню была стерта с лица Земли.
Всемирная информационная сеть восстановилась. Ко «дню двадцать девятому» все по уши погрузились в обсуждение одного вопроса: «Уже ТО САМОЕ или еще нет?» Под «тем самым» имелся в виду Холокост, Четвертый Всадник Апокалипсиса, последняя война, истребление рода человеческого и прочее. Вопрос был непростой. Никто не хотел твердо склоняться на ту или другую сторону, помня дурацкий вид тех, кто верещал о Каре Господней во время всплеска Пшик-войны. Однако все информационные агентства клятвенно обещали первыми сообщить, если что-нибудь прояснится.
Тот факт, что вся каша заварилась из-за какой-то поломки, никого не удивил. Удар Нормандских Земель по Бирманской Империи был очевидной ошибкой. Противники не имели ни малейшего повода для недовольства друг другом. Но вскоре после аварии ММЦ в Вайоминге у бирманцев появилась масса причин для праведного гнева.
Спутник «Дебилло-ѴІ», находясь на околоземной орбите, начал операцию где-то над Тибетом, совершил обманный маневр в пятидесяти милях над Сингапуром. Шесть сброшенных боеголовок причинили значительные разрушения. Им предшествовали двадцать аналогичных на вид, но совершенно безвредных пустышек, призванных отвлечь на себя противоракетный огонь. Бирманский компьютер едва успел разглядеть многочисленные движущиеся цели. Он решил, что «Дебилло-ѴІ» намеревается произвести наземные взрывы как минимум в двенадцати точках. Примерно в тот же момент, когда машина родила это решение, десятимегатонные боеголовки рванули в тридцати милях над провинцией Новый Южный Уэльс. Последовавший выплеск гамма-лучей породил электромагнитную пульсацию, или ЭМП, которая разом вырубила все телефоны, телевизоры, трансформаторы и электрические машинки для стрижки баранов, а также вынудила канализационную систему города Мельбурна дать обратный ход.
Бирманский монарх был человек вспыльчивый. Советники указали ему на то, что, если Солт-Лейк-Сити и впрямь вознамерился развязать войну, за применением тактики ЭМП должно непременно последовать прямое вторжение. Но во время «дебильной» атаки монарху как раз случилось застрять в Мельбурне. Там ему было не до смеха.
Через два часа город Прово в штате Юта обратился в груду радиоактивных обломков, а бонневильский Диснейленд просто исчез.
Этого было недостаточно. Бирманский монарх всегда с трудом отличал одну западную религию от другой, так что счел за благо запустить на всякий случай ракету и в город Милан, что в Ватиканских Штатах.
Совет пап состоялся в соборе Святого Петра. Не в том, старинном, который снесли, чтобы освободить место жилому кварталу, а в новом, на Сицилии, сплошь из стекла и пластика. Пять суток шли дебаты, пока папа-спикер не вышла, наконец, прочитать папскую буллу. Одновременно в сторону Бангкока полетела боеголовка «Михаил-Архангел».
Одного, впрочем, папа Элайн не объявила: в булле не содержалось другой резолюции, предложенной вице-папой Ватанабе.
— Если уж мы собираемся долбануть Бирманскую Империю, — опустив очи долу, сказала Ватанабе, — почему бы тогда «нечаянно» не отправить сладкий гостинец и этим засранцам из БКР?
Так что вскоре надземный взрыв мощностью в одну мегатонну сровнял с землей Бангкок, а второй «Михаил-Архангел» угодил в предместья Почефструма, что в Бурской Коммунистической Республике. Не имело большого значения, что изначально ракета летела на Йоханнесбург.
Итак, ПМВ, как ее вскоре стали называть, раскачивалась взаимными упреками, а все тем временем ожидали, когда же одно из государств разродится той тем, что на салютах и фейерверках известно как «коронный номер». Номер этот должен был заключаться в запуске плотной волны ракет, нацеленных на укрепленные позиции, населенные пункты и источники природных ресурсов, а затем последовало бы бактериологическое оружие. В самом начале войны наций, религий, политических партий и прочих клубов по интересам, способных на подобные номера, насчитывалось ровно пятьдесят восемь.
Однако, вопреки ожиданиям, бомбы все продолжали падать в темпе одна штука в неделю. Поначалу заварушка развивалась по принципу «каждый за себя». Но уже через три месяца стали образовываться союзы — причем удивительно традиционные. В выпусках новостей одну сторону стали именовать капиталистическими свиньями, а другую — коммунистическими крысами. Нормандцы и бирманцы, как ни странно, в конце концов оказались на одной стороне, в то время как Ватикан — на другой. Появились еще и дебоширы — по крайней мере, так их окрестили репортеры — которые время от времени высовывались и давали тому или другому гиганту по яйцам. Но в целом война вскоре стала напоминать ту забаву, что так полюбилась русским во время Первой Атомной. Налимонившись водки, два коммуниста принимались хлестать друг друга по мордасам, пока один из них не падал.
Рекорд такого поединка был установлен в 1931 году, когда товарищи мордовали друг друга в течение тридцати часов. Рекорд этот так никто и не побил.
При средних темпах в одну пятимегатонную бомбу в неделю — примерно по килотонне в минуту — ядерных запасов Земли, по самым скромным прикидкам, хватило бы еще лет на восемьсот.
Конел Рей по прозвищу Овод принадлежал к капиталистическим свиньям. Как и его приятели, он мало об этом задумывался, но когда задумывался, то предпочитал воображать себя канадской грудинкой.
Как гражданину Канадского Доминиона, старейшего земного государства, Конелу не грозила опасность призыва в армию. Меньше, чем большинству землян, ему грозила и перспектива обращения в пар. Во-первых, ни одно государство уже не было всерьез занято формированием армий.
Война не требовала крупной рабочей силы. А на Доминион была сброшена всего одна бомба. Она разнесла Эдмонтон, и для Конела это выразилось только в том, что команда эдмонтонских «Нефтяников» прекратила свое участие в чемпионате Канадской Хоккейной Лиги.
Тот факт, что в свое время Канада была государством куда более крупным, Конелу сообщить никто не удосужился. Впрочем, если б и удосужился, Конел вряд ли заинтересовался бы этим настолько, чтобы запомнить. Канада выжила путем капитуляции. Первым откололся Квебек, за ним последовала Британская Колумбия. Она стала частью Нормандских Земель, штат Онтарио обрел независимость, Приморские земли с юга поглотила ВКК, а большей частью Южной Манитобы и Саскачевана завладела «Дженерал Протеин», корпорация-государство. В итоге Канада съежилась до западных берегов Гудзонова залива и подножия Скалистых гор. Столицей ее стал Йеллоунайф. Конел жил в предместьях Форт-Релайанса, в городишке под названием Артиллери-Лейк. Население Форт-Релайанса составляло пять миллионов.
С самого детства Конелом владели две страсти — хоккей и комиксы. Толстый и неуклюжий, в хоккей он играл на редкость паршиво. Когда два капитана набирали себе команды, он неизменно оставался последним. Дальше его обязательно ставили на ворота — из тех соображений, что хоть он и мешок с дерьмом, зато по нему очень сложно промахнуться.
В день его четырнадцатилетия один хулиган влепил имениннику снежком по физиономии, и у Конела появилась третья страсть: бодибилдинг. К несказанному удивлению его самого и всех окружающих, это занятие как нельзя лучше ему подошло. К шестнадцати годам Конела впору было объявлять мистером Канада. В подлинном стиле Чарльза Атласа, он разыскал того самого хулигана и запихал его в прорубь на местном озерце, после чего новоявленного моржа никто в округе не видел.
В переводе с кельтского имя Конел означало «высокий и могучий». Конел начал понимать, что мама подобрала ему очень подходящее имя, хотя росту в нем было всего метр семьдесят. Кроме того, в наследстве миссис Рей оказалось нечто, обеспечившее Конелу, когда он об этом узнал, его четвертую страсть.
Итак, в день своего восемнадцатилетия, или в «день двести девяносто четвертый» ПМВ, Конел утренними санями добрался до космопорта и там сел на борт корабля, взявшего курс на Гею.
Если не считать поездки в Виннипег, Конел никогда в жизни не покидал Канады. Нынешнее путешествие было куда длинней: Гея находилась почти в миллиарде миль от Артиллери-Лейк. Плата за проезд была высока, но Джордж Рей, отец Конела, больше не осмеливался противоречить желаниям сына. Уже три года парень ни черта не делал — только жрал, играл в хоккей да качался на тренажерах. Славно было бы отправить его куда подальше. Дистанция в миллиард миль представлялась папеньке подходящей.
Сатурн произвел на Конела ошеломляющее впечатление. Кольца выглядели такими твердыми, что по ним хоть на коньках катайся. Понаблюдав за тем, как корабль стыкуется с черной громадой Геи, Конел принялся листать свой самый старый комикс — «Золотые коньки». Там рассказывалось, как один мальчуган получил в подарок от злого колдуна пару волшебных коньков и как он учился ими пользоваться. В самом конце парнишка — которого тоже звали Конелом — подчинил себе коньки и могучим ударом ноги отхватил колдуну голову. Конел щупал звуколинии, обрамлявшие последнюю панель, и в тысячу первый раз услышал смачное «тумк», когда конек раскроил волшебнику череп, а потом разглядывал кровавую рану и мерзкие мозги, поблескивающие на странице.
Конел сомневался, что ему удастся убить Фею своими коньками, хотя на всякий случай захватил их. Мысленно он уже вытряхивал из нее жизнь голыми руками. Впрочем, пребывая в более практичном расположении духа, Конел решил прихватить и пистолет.
Да, его врагом была Сирокко Джонс, бывший капитан межпланетного космического корабля «Мастер Кольца», прежний командир Стальной Эскадрильи Ангелов, секретная задоматерь всех титанид, некогда великая и могучая, но давно низложенная Фея, ныне именуемая Демоном. Конел рассчитывал запихнуть и ее в подходящую прорубь.
На поиски Сирокко Джонс у Конела ушел целый месяц. Отчасти так получилось из-за того, что госпожа Демон не жаждала, чтобы ее запросто отыскивал кто попало, хотя именно в это время ни от кого конкретно не убегала. Другая причина столь долгих поисков заключалась в том, что Конел, как и многие до него, недооценил Гею. Он знал, что Колесо-Богиня велика, но мысленно не переводил цифры в картинку, а следовательно, плохо представлял, с территорией каких размеров ему придется иметь дело.
Конел выяснил, что Сирокко Джонс обычно находится в компании титанид и что титаниды эти, по большей части, обитают в регионе, известном как Гиперион. Там он и сосредоточил поиски. Прошедший месяц дал землянину время привыкнуть к гравитации в четверть g внутри Геи, а также к головокружительным перспективам, какие представлялись каждому вновь прибывшему в ее чудовищную утробу. Выяснил Конел и то, что ни одна титанида не скажет человеку ни слова про Капитана, как они теперь называли Джонс.
Титаниды оказались куда крупнее, чем он ожидал. Эти кентавроподобные существа играли заметную роль во многих его комиксах, но художники позволяли себе в их изображении излишние вольности. Конел ожидал, что сможет смотреть им глаза в глаза, тогда как на деле их средний рост составлял метра три. В комиксах титаниды были мужчинами и женщинами, хотя их половые органы нигде не изображались. В действительности же все титаниды выглядели как женщины, а их пол был просто непостижим. Между передних ног у титаниды находился мужской или женский половой орган — на вид в точности как у человека — да еще и мужской, и женский органы сзади. Задний мужской орган обычно прятался в складках кожи; впервые увидев его во всей красе, Конел испытал такое чувство неполноценности, какого не помнил со времен своей первой недели упражнений со штангой.
Сирокко Джонс он нашел в заведении под названием «Ла Гата Энкантада». Так называлась титанидская таверна неподалеку от ствола самого большого дерева, какое Конел когда-либо видел. Собственно говоря, дерева крупнее не было во всей Солнечной системе, а под его кроной и на его ветвях располагался главный титанидский город в Гее, именуемый Титанополем.
Джонс сидела в углу за столиком, спиной к стене. Рядом с ней расположились пять титанид. Они играли в какую-то хитрую игру с кубиком и поразительно искусно вырезанными из дерева шахматными фигурками. Перед каждым игроком стояла трехлитровая кружка темного пива. Кружка Сирокко Джонс казалась нетронутой.
Сгорбившаяся на стуле среди здоровенных титанид женщина казалась невысокой, хотя на самом деле ее рост превышал метр восемьдесят. Ее черное одеяние включало в себя черную же шляпу, очень напомнившую Конелу ту, что в одном из его любимых комиксов носил Зорро. Почти все лицо под шляпой оставалось в тени — только вот нос был так велик, что упорно вылезал на свет. В зубах у Джонс была зажата сигара, а из-за широкого пояса брюк торчал револьвер вороненой стали. Кожа ее была светло-коричневой, а в длинных волосах мелькала проседь.
Конел подошел к столу и встал лицом к Демону. Страха не было; он ждал этой минуты и все продумал заранее.
— Ты не фея, Джонс, — процедил он. — Ты ведьма.
На миг Конелу показалось, что из-за стука кружек и громкой болтовни в таверне его не услышали. Джонс не шевельнулась. Тем не менее, взвинченность землянина странным образом вышла наружу и буквально наэлектризовала воздух. Шум постепенно стих. Все титаниды повернулись и стали его разглядывать.
Сирокко Джонс медленно подняла голову. До Конела дошло, что она уже давно его изучает, — по сути, еще до того, как он подошел к столу. Такого жесткого взгляда он еще никогда не встречал — и такого грустного тоже. Глубоко посаженные глаза Феи были ясны и черны как уголь. Она перевела немигающий взгляд с его лица на обнаженные бицепсы, а затем на длинноствольный кольт в кобуре у бедра, в считанных дюймах от которого нервно сжимался и разжимался кулак парня.
Наконец Сирокко Джонс вынула изо рта сигару и оскалила зубы в плотоядной ухмылке.
— Да кто ты, к чертям, такой? — поинтересовалась она.
— Я Овод, — ответил Конел. — И я пришел тебя убить.
— Забрать его, Капитан? — спросила одна из сидящих за столом титанид. Сирокко отмахнулась:
— Нет-нет. Тут вроде бы дело чести.
— Вот именно, — подтвердил Конел. Зная, что его голос становится писклявым, когда он его повышает, он немного помолчал, чтобы успокоиться. Джонс, похоже, не собиралась позволить этим животным сделать за нее грязную работу. Быть может, она даже окажется достойной противницей.
— Когда ты сотни лет назад сюда явилась, ты…
— Восемьдесят восемь, — перебила она.
— Что?
— Восемьдесят восемь лет назад. А никакие не сотни.
Конел не стал отвлекаться на подобные мелочи.
— Помнишь кое-кого, кто тогда с тобой был? Человека по имени Юджин Спрингфилд?
— Очень даже помню.
— Тебе известно, что он был женат? Что на Земле у него остались жена и двое детей?
— Да. Известно.
Конел перевел дух и выпрямил спину.
— Так он мой прапрадедушка.
— Дерьмо собачье.
— Не дерьмо собачье, а прапрадедушка. Я его праправнук и пришел сюда отомстить тебе за его убийство.
— Вот что, приятель… не сомневаюсь, ты уже натворил за свою жизнь немало глупостей. Но, если ты не возьмешься за ум, эта станет самой большой и последней.
— Я одолел миллиард миль, чтобы тебя найти, и теперь дело касается только нас двоих.
И Конел потянулся к пряжке ремня. Сирокко едва заметно дернулась. Конел так этого и не увидел — он был слишком занят, расстегивая ремень и сбрасывая его вместе с пистолетом на пол. Ему нравилось носить пистолет. Он носил его с самого приезда, увидев, сколько людей здесь ходит при оружии. Такая перемена его порадовала — особенно по контрасту со строгими законами о ношении огнестрельного оружия в Доминионе.
— Вот так, — сказал он. — Я знаю, что ты на сотни лет старше и владеешь всякими грязными приемчиками. Но я готов свернуть тебе шею. Давай выйдем отсюда и устроим все честь по чести. Предлагаю драться до смерти.
Сирокко медленно покачала головой:
— Сынок, если будешь делать все честь по чести, до ста двадцати трех лет не доживешь. — Она взглянула ему через плечо и кивнула.
Стоявшая позади Конела титанида треснула его пивной кружкой по голове. Толстое стекло разлетелось вдребезги, а Конел осел прямо в кучу оранжевого титанидского навоза.
Сирокко встала, засовывая второй пистолет за голенище:
— Посмотрим-ка, что это еще за хрен с бугра.
Неподалеку оказалась титанидская целительница. Осмотрев кровавую рану на голове Конела, она объявила, что парень скорее всего жить будет. Другая титанида стащила со спины Конела рюкзак и принялась там рыться. Сирокко стояла над телом, дымя сигарой.
— Ну, что там у него? — спросила она.
— Так… вяленая говядина, пачка патронов вон для той пушки, пара коньков… и штук тридцать брошюрок с комиксами.
Хохот Сирокко прозвучал музыкой для титанид — так редко они его слышали. Все они хохотали вместе с ней, пока она листала комиксы. Вскоре по всей таверне слышались металлические голоски персонажей и прочие звуковые эффекты.
— Мой ход, ребята, — сказала Сирокко сидящим за ее столом.
Конел очнулся с такой жуткой головной болью, какой и представить себе не мог. Покачиваясь из стороны в сторону, он открыл глаза, чтобы понять, что произошло.
Оказалось, он висит над двухкилометровой пропастью.
От вопля голова заболела еще страшнее, но удержаться Конел не мог. Вопль вышел какой-то детский, писклявый, едва слышный. Потом его стошнило, и он едва не задохнулся.
Конел был опутан таким количеством веревок, словно над ним поработал паук. Единственной относительно свободной частью тела оставалась шея. Крутить головой было больно, но Конел все-таки принялся озираться по сторонам.
Он был привязан к спине титаниды, причем голова его лежала на мощном заду монстра. Титанида непонятно как взбиралась по едва ли не отвесной скале. Когда Конел до упора запрокинул голову, то увидел, как задние копыта твари находят опору на выступах дюйма в два шириной. Прямо у него на тазах один из выступов обвалился. Оцепенев от ужаса, Конел завороженно наблюдал, как лавина мелких камушков летит все выше и выше.
— Этот гад мне весь хвост заблевал, — заметила титанида.
— В самом деле? — послышался другой голос, по которому Конел узнал Сирокко Джонс.
Значит, Демон где-то рядом.
Конел подумал, что вот-вот спятит. Он вопил, он умолял, но ответом ему было постное молчание. Просто немыслимо, чтобы эта тварь взбиралась по такой стенке — да еще с Конелом и с Сирокко на горбу — вдобавок, с такой скоростью, с какой Конел по ровной земле на коньках катался.
Что же за зверь эта титанида?
Конела приволокли в пещеру на полпути вверх по утесу. Это была просто дыра в скале трех метров в вышину и примерно столько же в ширину, а в глубину — метров двенадцать. Никакой тропы туда не вело.
Так, в веревочном коконе, Конела и сгрузили. Затем Сирокко привела его в сидячее положение.
— Очень скоро тебе придется ответить на кое-какие вопросы, — сказала она.
— Я все-все скажу.
— Скажешь, черт возьми, куда ты денешься. — Сирокко снова ухмыльнулась, затем ударила Конела стволом его же собственного пистолета по лицу. Конел хотел было возмутиться, но тут она снова его ударила.
Сирокко пришлось еще дважды приложить парня, прежде чем он потерял сознание. Удобнее было бы бить рукояткой, но тогда ствол оказался бы направлен на нее. Если делать такие глупости, до ста двадцати трех лет не доживешь.
— Зря он меня ведьмой обозвал, — заметила она.
— Можешь на меня не коситься, — отозвался Менестрель. — Я бы его еще в «Ла Гате» прикончил.
— Ага. — Сирокко присела к стенке и сгорбилась. — А знаешь, я порой задумываюсь, чего такого в том, чтобы дожить до ста двадцати четырех.
Менестрель не ответил. Он был занят тем, что развязывал путы Конела и раздевал его. С Феей он странствовал уже многие годы и знал все ее капризы.
В этой пещере Сирокко провела немало ночей, когда на ободе становилось небезопасно. Здесь лежала стопка одеял, а также несколько тюков соломы. Были и две деревянные бадьи — в одну набирали питьевую воду, другая служила для отправления естественной нужды. Между двух вбитых в скалу скоб висел гамак. Из других удобств имелась только жестяная стиральная доска. Когда приходилось задерживаться надолго, Сирокко натягивала у входа в пещеру бельевую веревку.
— А знаешь, мы одну пропустили, — сказал Менестрель.
— Ты о чем?
Титанида швырнула ей книжку комиксов, вынутую у Конел а из заднего кармана брюк. Сирокко поймала ее, а потом какое-то время наблюдала за действиями титаниды.
В пол пещеры был вмонтирован крепкий столб. Привязав к нему голого качка в сидячем положении, Менестрель закрепил его лодыжки у двух столбиков в метре друг от друга. Такая поза делала пленника совершенно беспомощным. Далее Менестрель при помощи широкой кожаной повязки примотал к столбу голову Конела.
Лицо парня представляло собой тягостное зрелище. Его сплошь покрывала корка засохшей крови. Нос был сломан, скулы свернуты, но с челюстями, на взгляд Сирокко, все было в порядке. Рот сильно распух, а глаза превратились в узкие щелки.
Вздохнув, Сирокко принялась листать потрепанную книжку с комиксами. На обложке, под заглавием «Фея Титана», красовался ее старый корабль, «Мастер Кольца», в предсмертной агонии. Даже спустя столько лет ей было больно на это смотреть.
Книжка была необычная. Все ее персонажи носили постоянные имена, изменить которые читатель не мог. В большинстве конеловых комиксов вместо имени героя можно было вставить свое собственное.
Все персонажи были знакомы. Присутствовала тут и сама Сирокко Джонс, и Джин, и Билл, и Кельвин, и сестры Поло, и Волынка, и Менестрель-старший.
И, разумеется, кое-кто еще.
Закрыв книжку, Сирокко нервно сглотнула. Затем расположилась в гамаке и принялась листать комиксы.
— Ты что, читать это собралась? — поинтересовался Менестрель брезгливо.
— Это нельзя читать. Тут нет слов. — Сирокко еще ни разу не держала в руках книжки вроде «Феи Титана», но принцип был ей понятен. Краски светились, испускали лучи или поблескивали, а также казались влажными на ощупь. В чернилах же содержались микроскопические шарогончики. Стоило только коснуться панели, как персонажи начинали выдавать свои реплики. Вместо прежних «бум», «хрясь», «шмяк», «бряк» и «трах-тибидох» пришли звуковые эффекты.
Стиль диалогов оказался еще почище речей Конела в «Ла Гате», так что Сирокко стала просто рассматривать картинки. Следить за повествованием было несложно.
Оно даже соответствовало действительности — но лишь в общих чертах.
Сирокко увидела, как ее корабль приближается к Сатурну. Последовало открытие Геи, тысячетрехсоткилометрового колеса на орбите. Ее корабль был уничтожен, а вся команда появилась из-под земли внутри обода после сеанса причудливых снов. Они прокатились на дирижабле, построили лодку и поплыли по реке Офион, где встретились с титанидами. Сирокко таинственным образом получила способность петь по-титанидски, а их группа оказалась втянутой в войну с ангелами.
Трахались персонажи куда чаще, чем могла припомнить Сирокко. Было несколько весьма откровенных любовных сцен между Сирокко и Габи Плоджит, еще больше — между Сирокко и Джином Спрингфилдом. Последние были чистой воды фальшивкой, да и первые шли не в том порядке.
Все были вооружены до зубов. Экипаж «Мастера Кольца» таскал с собой больше оружия, чем целая армия наемников. Все мужчины щеголяли выпуклыми мышцами круче, чем у Конела Рея, а у всех женщин были арбузные груди, которые то и дело выскакивали из скудных, обтягивающих курточек черной кожи. По дороге им попадались такие монстры, о каких Сирокко и слыхом не слыхивала, и доблестные земляне оставляли позади себя реки крови и кучи костей.
Дальше стало еще занятнее.
Сирокко увидела, как она сама, Габи и Джин взбираются по одному из массивных тросов, что вели в ступицу Геи, в шестистах километрах над дном обода. Затем они трое встали лагерем, и вот тут начался жуткий бред. Получился вроде как любовный треугольник, где центральным звеном была Сирокко. Они с Габи плели заговор у костра, обмениваясь клятвами в вечной любви и фразочками наподобие: «Ах, Боже мой, Габи, как же я обожаю, когда твои руки ласкают мою горячую, влажную норку!»
На следующее утро — хотя, как помнила Сирокко, подъем занял куда больше времени, — во время их аудиенции у великой богини Геи, Джину был предложен пост Мага. Стоило несчастному скромно склонить голову в знак согласия, как коварная Сирокко схватила его сзади за волосы и распорола ему горло от уха до уха. Кровь залила всю страницу, а Сирокко презрительным пинком запулила отрезанную голову к черту на кулички. Гея — которая оказалась еще большей гадиной, чем помнилось Сирокко, — сделала ее Феей, а Габи — подлой приспешницей.
Было там и еще много чего. Сирокко со вздохом закрыла книжку.
— А знаешь, — сказала она Менестрелю, — похоже, он правду говорит.
— Я тоже так подумал.
— Пожалуй, он просто дурак.
— Ну, ты знаешь, какова расплата за глупость.
— Ага. — Отшвырнув книжку, Сирокко подняла деревянную бадью и выплеснула два галлона ледяной воды в лицо Конелу.
Парень постепенно приходил в сознание. Его толкали и щипали, но все это, казалось, не имело к нему никакого отношения. Он даже не знал, кто он такой.
Наконец Конел сообразил, что раздет догола и связан без малейшей надежды на освобождение. Ноги были разведены в стороны, и он не мог ими двигать. Он даже ничего не видел, пока Джонс не разлепила ему одно из залитых кровью век. Было больно. Очень больно. Голову стягивала повязка — и это тоже было больно. Собственно говоря, болело все, что только могло болеть.
Джонс сидела прямо перед ним на перевернутой бадье. Глаза ее были все такие же черные и бездонные. Она бесстрастно его изучала. Наконец Конел решил, что больше не может выносить ее взгляд.
— Пытать будешь? — Вышло неразборчиво.
— Ага.
— Когда?
— Когда соврешь.
Мысли текли вяло, будто клей, но что-то в ее взгляде заставило Конела напрячься.
— А как ты узнаешь, что я лгу? — спросил он.
— Да, задача не из легких, — призналась женщина.
Достав нож, она повертела им у Конела перед глазами. Затем несильно провела лезвием по его ноге. Боли не было, но появилась кровавая черта. Она снова показала ему нож и стала ждать.
— Острый, — отважился Конел. — Очень острый.
Женщина кивнула и отложила нож.
Вынув изо рта сигару, она стряхнула пепел и подула так, что кончик яростно засветился. Сирокко задержала сигару в нескольких миллиметрах от ноги пленника.
На коже вскоре вздулся волдырь, и теперь Конел почувствовал боль; на нож это было непохоже.
— Да, — выпалил он. — Да-да, я уже все понял.
— Не-a. Ничего ты не понял. — Она прижала окурок прямо к ноге.
Конел попытался шевельнуться, но тут откуда-то сзади выползла рука титаниды и крепко прижала ногу. Закусив губу, Конел отвернулся; но глаза его словно влекло к месту ожога. Он закричал. Кричал он долго, но боль не ослабевала.
Даже когда Сирокко убрала окурок — через пять минут? через десять? — боль никуда не делась. Конел долго и беспомощно рыдал.
Наконец он снова смог взглянуть на собственную ногу. На коже остался черный кружок около дюйма в диаметре. Конел посмотрел на Сирокко — она наблюдала за ним с каменным лицом. Парень страшно ее ненавидел. Ни разу в жизни он не испытывал такой ненависти, как сейчас.
— Всего двадцать секунд, — сказала Сирокко. Конел снова зарыдал, когда понял, что она говорит правду. Потом попытался кивнуть, попытался сказать, что он все понимает, что двадцать секунд — это очень недолго — но не смог совладать с голосом. Сирокко ждала.
— Пойми вот что, — сказала она. — Нога довольно чувствительна, но это не самая деликатная часть твоего тела. — Конел затаил дыхание, когда она быстро провела окурком у него перед носом, — достаточно медленно, чтобы он смог почувствовать жар. Затем женщина неспешно провела ногтем от его подбородка к паху. До этого Конел чувствовал слабое жжение, а когда рука замерла, почуял запах паленых волос.
Когда Сирокко, так и не приложив окурок, убрала руку, до Конела вдруг дошла поразительная вещь. Он перестал ее ненавидеть. Тоскливо было наблюдать, как ненависть уходит. Больше у него ничего не оставалось. Раздетый догола, он страдал от боли во всем теле, а эта женщина собиралась мучить его и дальше. За ненависть можно было хотя бы уцепиться.
Джонс опять сунула сигару в рот и зажала ее в зубах.
— Начнем, — процедила она. — Так какая сделка у тебя с Геей?
Тут Конел снова зарыдал.
Пытка продолжалась бесконечно. Самым ужасным было то, что правда его не спасала. Конелу казалось, что Джонс принимает его за кого-то другого.
Она еще дважды жгла его окурком. Прикладывала сигару не к черному пятну, где нервы были уже убиты, а к влажным распухшим краям, где все кричало от боли. После второго раза Конел, отчаянно сосредоточиваясь, решил говорить то, что она хочет услышать.
— Если ты не виделся с Геей, — сказала Джонс, — с кем же ты тогда виделся? С Лютером?
— Да. Да, с Лютером.
— Нет, врешь. Не виделся ты с Лютером. Так с кем? Кто тебя послал? Кто приказал меня убить?
— Лютер. Клянусь, это был Лютер.
— Опиши его. Как он выглядит?
У Конела не было ни малейшего представления, как выглядит Лютер, зато глаза Сирокко уже многое ему говорили. Конел читал в них тьму всякой всячины и вполне мог считать себя лучшим в мире специалистом по глазам Феи. Вот в них мелькнуло выражение, за которым должна была последовать боль и запах горелого мяса. Конел быстро заговорил. Уже на половине описания он понял, что изображает злого колдуна из «Золотых коньков», но продолжал тараторить, пока Джонс не ударила его по лицу.
— Ты никогда не видел Лютера, — сказала женщина. — Кто же тогда? Может, Кали? Блаженный Фостер? Билли Сандей? Торквемада?
— Да! — возопил Конел и добавил с запинкой. — Все они.
Джонс покачала головой, и Конел, словно издалека, услышал собственное хныканье. Истязание продолжается — это ясно читалось в ее глазах.
— Сынок, — грустно проговорила она, — ты мне лгал. А ведь я просила тебя не лгать. — Вынув изо рта сигару, она снова на нее подула, затем направила ее к паху пленника.
Конел аж глаза выпучил, силясь проследить за окурком. Когда накатила боль, она оказалась еще страшнее, чем он мог вообразить.
У женщины и титаниды ушло немало сил, чтобы вернуть его к жизни, ибо он предпочитал оставаться мертвым. У мертвого ничего не болит… ничего не болит…
Но Конел очнулся — и вернулся все к той же знакомой боли. Удивило его лишь то, что не болело… там, внизу. Несчастный даже не мог мысленно назвать то место, которое ему выжгли.
Джонс снова на него смотрела.
— Конел, — сказала она. — Я намерена еще раз тебя спросить. Кто ты, чем занимаешься и почему пытался меня убить?
И Конел рассказал, кругами лжи вернувшись к правде. Парень сильно страдал, а Фея собиралась его мучить и дальше. Но жить ему больше не хотелось. Впереди было еще много боли, однако в самом конце его ждал покой.
Джонс взялась за нож. Увидев его, Конел заныл и попытался сжаться в комочек, но это у него получилось не лучше, чем ранее.
Она перерезала веревку, что притягивала его левую ногу к столбику. В то же время титанида ослабила путы, стягивавшие ему голову. Голова тут же упала, подбородок уперся в грудь, и Конел зажмурился. Но в конце концов пришлось открыть глаза.
То, что он увидел, иначе как чудом было не назвать. Лобковые волосы местами были опалены, но пенис, совсем сморщенный от страха, остался цел и невредим. Рядом с ним в лужице на каменном полу таял кусочек льда.
— Ты меня не тронула, — сказал Конел. Джонс явно удивилась:
— Ты что? Я трижды тебя жгла.
— Нет, ты меня там не тронула. — Он указал подбородком.
— A-а. Ну да. — Странно, но она казалась смущенной. Конел принялся пробовать на вкус мысль, что теперь можно жить дальше. Мысль оказалась на удивление приятной.
— Честно говоря, просто духу не хватило, — призналась Джонс. Конел подумал, что, если духу и не хватило, разыграла она все превосходно. — Я могу просто убить, — продолжила она. — А вот боль причинять ненавижу. Я знала, что в том состоянии ты жар от холода все равно не отличил бы.
В первый раз она хоть как-то объяснила свои действия. Спрашивать Конел боялся, но что-то надо было делать.
— Зачем же ты меня пытала? — спросил он и тут же сообразил, что ошибся с вопросом. Во взгляде женщины впервые сверкнул гнев, и Конел чуть не умер от страха. Из всего, что он видел в ее глазах, ужаснее гнева ничего не было.
— Потому что ты кретин. — Она умолкла, и выглядело все так, будто захлопнулись две печные заслонки; глаза ее снова стали черными и прохладными, но казалось, алый жар таится совсем рядом.
— Ты забрался в осиное гнездо, а теперь удивляешься, что тебя укусили. Ты подвалил к самой злобной и полоумной маньячке во всей Солнечной системе и сказал, что хочешь ее убить. Ты думал, она станет играть по правилам твоих комиксов? Ты жив только благодаря моим инструкциям не трогать всякого, кто хоть отдаленно похож на человека, пока я сама его не расспрошу.
— Так ты сомневалась, что я человек?
— А чего ради я должна в это верить? Ты запросто мог, к примеру, оказаться новым жрецом. Пойми, сынок, мы тут ничего за чистую монету не принимаем. Мы…
Джонс умолкла. Потом встала и отвернулась. Когда она снова заговорила с Конелом, в голосе ее звучало едва ли не извинение.
— Ладно, — сказала она. — Нет нужды в лекциях. Не мое дело, как ты прожил свою жизнь. Просто, когда я вижу глупость, я всегда стараюсь ее исправить. Разберешься с ним, Менестрель?
— Нет проблем, — послышался голос. Конел почувствовал, как путы слабеют. Затекшие части тела начинали противно болеть от притока крови — но это было по-своему замечательно. Джонс снова присела перед ним на корточки, глядя в землю.
— Выбор у тебя небольшой, — проговорила она. — У нас есть немного яда. Он быстрый и совершенно безболезненный. Еще я могу пустить тебе пулю в лоб. Или, если тебе так больше по вкусу, можешь спрыгнуть и встретить Ее там. — Сирокко говорила так, словно спрашивала Конела, предпочитает ли он пирог с вишнями, эклер или мороженое.
— Кого ее? — спросил Конел. Джонс снова подняла глаза, и в них мелькнуло легкое разочарование. Опять он свалял дурака.
— Смерть.
— Но… я не хочу умирать.
— Все не хотят.
— Яд весь вышел, Капитан, — заметил Менестрель. Затем, взяв Конела в охапку будто тряпичную куклу, он направился к выходу из пещеры. Конел был не в лучшей своей форме. Ему явно недоставало силы, какой он обычно обладал. Все же пленник отбивался, и чем ближе к краю они подходили, тем энергичнее он это делал. Без толку. Титанида легко с ним справлялась.
— Погодите! — завопил Конел. — Погодите! Вам незачем меня убивать!
Поставив пленника на ноги у края пропасти, титанида уверенно придерживала его за плечи.
Джонс тем временем приставила дуло пистолета к виску Конела и взвела курок.
— Так хочешь ты пулю или нет?
— Отпустите меня! — заверещал Конел. — Я больше никогда вас не потревожу!
Тут титанида его отпустила, и для Конела это было так неожиданно, что он сплясал какой-то дикий танец на краю обрыва, чуть не ухнув вниз, упал на колени, затем на живот — и прижался к прохладному камню. Ноги его болтались над пропастью.
Женщина и титанида стояли неподалеку. Конел медленно и осторожно поднялся на четвереньки, а потом сел.
— Пожалуйста, не убивайте.
— Ничего не поделаешь, Конел, — сказала Сирокко. — Предлагаю тебе встать и принять смерть стоя. Если хочешь помолиться или что-нибудь в этом духе, даю тебе немного времени.
— Нет, — отозвался он. — Я не хочу молиться. И вставать не хочу. Ведь это не так важно, правда?
— Мне тоже всегда так казалось. — Она подняла пистолет.
— Погоди! Пожалуйста, погоди. Скажи хоть, за что.
— Это твоя последняя просьба?
— Кажется, да. Я… я такой идиот. Ты гораздо умней, ты можешь раздавить меня как… но зачем тебе меня убивать? Клянусь, ты больше меня не увидишь.
Джонс немного опустила пистолет.
— Причин тут несколько, — сказала она. — Пока ты у меня на мушке, ты безвредный дурак. Но тебе может улыбнуться удача, а я никого так не боюсь, как удачливых дураков. И еще. Если б ты проделал со мной то, что я только что с тобой проделала, я бы тебя на том свете нашла. Всю жизнь бы искала.
— Я не стану мстить, — заверил Конел. — Клянусь. Клянусь.
— Знаешь, Конел, есть, наверное, пять человек, чьему слову я доверяю. Почему ты считаешь, что можешь стать шестым?
— Потому что я понимаю, что заслужил все это. Потому что мне восемнадцать лет и я допустил идиотскую ошибку. Я не хочу, чтобы ты еще хоть когда-нибудь на меня гневалась. Я все сделаю. Все. Буду твоим рабом всю оставшуюся жизнь. — Конел замолчал и вдруг в глубине души понял, что сказал чистую правду и ничего, кроме правды. Затем он вспомнил, как мало хорошего правда принесла ему несколько часов назад. Наверняка был какой-то способ доказать ей, что не лжет. Наконец он нашел этот способ. Торжественная клятва.
— Провалиться мне на этом месте, — произнес он и стал ждать.
Выстрела так и не последовало. Открыв глаза, Конел заметил, что Джонс и титанида переглядываются. Наконец Менестрель пожал плечами и кивнул.
