12. Мы, народ

После «арабской весны» 2011 г. в Сирии разразилась опустошительная гражданская война, число погибших в которой оценивается в 400 000 человек. По данным Верховного комиссара ООН по делам беженцев, из 18-миллионного на начало войны населения Сирии 4,8 млн человек покинули страну (число сирийских беженцев в Европу достигло миллиона) и еще 6,6 млн были перемещены внутри страны. Возникший в результате этой войны «эффект домино» дестабилизировал политику в соседних странах – в Турции, Иордании, Ливане и Ираке, и вызвал миграционный кризис, потрясший Евросоюз.

События в Сирии показали, к чему может привести отсутствие в стране развитого чувства национальной идентичности. Непосредственной причиной войны стали спровоцированные «арабской весной» мирные протесты против режима Башара Асада, вспыхнувшие в 2011 г. Вместо того чтобы уйти в отставку, Асад обрушил на протестующих жестокие репрессии. Они ответили насилием на насилие, конфликт привлек внимание внешних сил, и иностранные боевики стали потоком вливаться в ряды ИГИЛ. Вмешательство Турции, Саудовской Аравии, Ирана, России и США сделало гражданскую войну еще более ожесточенной.

Подоплеку этих событий составляли реалии сектантского раскола. После переворота 1970 г. Сирией правил Хафез Асад, а после 2000 г. – его сын Башар. Оба они были алавитами. Алавиты, представляющие одну из ветвей шиитского направления ислама, составляли около 12 % довоенного населения Сирии; большинство остальных мусульман были суннитами, при этом значительную часть населения составляли христиане, езиды и другие меньшинства. Этнолингвистические группы в Сирии включали арабов, курдов, друзов, туркмен, палестинцев, адыгов (черкесов) и т. д. В некоторых случаях этнолингвистические различия соотносились с религиозными. Идеологический ландшафт также был весьма разнообразен; на этом поле противоборствовали воинствующие экстремисты, умеренные исламисты, левые и либералы. В политической жизни Сирии доминировали алавиты, составившие в период французского мандата в Сирии костяк армии в рамках проводимой французами колониальной политики по принципу «разделяй и властвуй». На протяжении всего правления Асадов остальные группы в стране ненавидели алавитов и сопротивлялись им, а стабильность поддерживалась только жесткими репрессиями как Хафеза, так и Башара Асада. Лояльность к образованию под названием «Сирия» в массах вряд ли превосходила лояльность к своей секте, этнической группе или религии, и едва возникло ощущение, что репрессивное государство ослабевает (как это случилось в 2011 г.), страна распалась.

Слабое чувство национальной идентичности давно является серьезной проблемой на Большом Ближнем Востоке, где Йемен и Ливия превратились в недееспособные государства (failed states), а Афганистан, Ирак и Сомали сотрясают внутренние мятежи и хаос. Другие развивающиеся страны более стабильны, однако по-прежнему сталкиваются с проблемами, обусловленными слабым чувством национальной идентичности. Именно эта проблема является одним из главных препятствий на пути развития Черной Африки. Кения и Нигерия переживают этнический и религиозный раскол; стабильность сохраняется только потому, что различные этнические группы поочередно приходят к власти, чтобы грабить страну. Результатом является высокий уровень коррупции, бедность и экономический застой.

Национальная идентичность в Японии, Корее и Китае, напротив, была хорошо развита задолго до того, как эти страны начали модернизироваться – еще до столкновения с западными державами в XIX в. Впечатляющие темпы их роста в XX и начале XXI в. отчасти объясняются тем, что этим странам не пришлось решать внутренние вопросы идентичности, открываясь для международной торговли и иностранных инвестиций. Им доводилось страдать от гражданских войн, оккупации и раскола. Но как только кризисы удавалось разрешить, эти страны могли опереться на уже существующие традиции государственности и общенациональные цели.

Национальная идентичность начинается с общей веры в легитимность политической системы страны, независимо от того, является она демократической или нет. Идентичность может быть закреплена в официальных законах и учреждениях, определяющих, как преподавать историю страны в школах или какой язык будет официальным национальным языком. Однако национальная идентичность распространяется и на сферу культуры и ценностей. Она состоит из историй, которые люди рассказывают о себе: откуда они пришли, какие праздники празднуют, что хранится в их общей исторической памяти, что нужно, чтобы стать подлинным членом общества.

Разнообразие современного мира – расовое, этническое, религиозное, гендерное, разнообразие сексуальной ориентации и т. д. – не просто неоспоримый факт, но и по многим причинам ценность для общества. Знакомство с различными способами мышления и действий может стимулировать инновации, творчество и предпринимательство. Разнообразие вызывает интерес и энтузиазм. В 1970 г. Вашингтон был довольно скучным городом, населенным двумя расами, а самым экзотическим местом был ресторан Yenching Palace на Коннектикут-авеню. Сегодня Вашингтонская агломерация стала местом невероятного этнического разнообразия: здесь можно, перебираясь из одного небольшого этнического анклава в другой, отведать эфиопскую, перуанскую, кхмерскую или пакистанскую кухню. Интернационализация города оказалась выгодна и по другим причинам: постепенно Вашингтон приобретал популярность среди молодежи, а та приносила с собой новую музыку, искусство, технологии; формировались целые кварталы, которых раньше не было. История Вашингтона воспроизводилась во всех других крупных городах мира – от Чикаго до Сан-Франциско, от Лондона до Берлина.

Разнообразие также имеет решающее значение для стрессоустойчивости. Биологи-экологи отмечают, что искусственно созданные сельскохозяйственные монокультуры часто уязвимы к болезням из-за отсутствия генетического разнообразия в популяции. Фактически генетическое разнообразие является двигателем эволюции, основанной на генетической изменчивости и адаптации. Общая озабоченность утратой разнообразия видов по всему миру обусловлена угрозой для долгосрочной биологической устойчивости.

Наконец, есть вопрос индивидуального поиска идентичности, который мы рассматривали в предыдущих главах. Люди часто сопротивляются поглощению более мощными культурами, особенно если не родились в них. Они хотят, чтобы их личности признавались и ценились, а не подавлялись. Они хотят ощущать связь с предками, помнить свои корни. Даже не будучи частью определенной культуры, люди хотят сохранить оказавшиеся под угрозой исчезновения языки коренных народов мира и обычаи, которые напоминают о прежнем образе жизни.

С другой стороны, разнообразие не всегда оказывается исключительно благом. Сирия и Афганистан отличаются исключительным разнообразием, но оно порождает насилие и конфликты, а не творчество и стрессоустойчивость. В Кении разнообразие обостряет конфликты между этническими группами и подпитывает политическую коррупцию. Этническое многообразие десятилетиями, еще до начала Первой мировой войны, раздирало либеральную Австро-Венгрию, пока населявшие ее народы не решили окончательно, что не могут больше жить в общей политической структуре, что и привело к распаду империи. Венский плавильный котел конца XIX в. дал миру Густава Малера, Гуго фон Гофмансталя и Зигмунда Фрейда. Но когда более узкие национальные идентичности в составе общеимперской – сербы, болгары, чехи и австрийские немцы – осознали себя, регион содрогнулся в приступе насилия и нетерпимости.

В этот период национальная идентичность пользовалась дурной славой именно потому, что ассоциировалась с эксклюзивным, этнически обусловленным чувством принадлежности, известным как этнонационализм. Этот тип идентичности предполагает преследование людей, не входящих в идентифицируемую группу, и агрессию против других стран от имени (или для защиты) соотечественников, проживающих в них. Проблема, однако, не в самой идее национальной идентичности; проблема заключается в узкой, основанной на этнической принадлежности, нетерпимой, агрессивной и глубоко нелиберальной форме, которую принимает национальная идентичность.

Но такая ситуация вовсе не является исторической неизбежностью. Национальную идентичность можно строить на либеральных и демократических ценностях и общем опыте, формирующем прочную основу, на которой могут процветать различные сообщества. Подобные попытки предпринимались в Индии, Франции, Канаде и Соединенных Штатах. Мера инклюзивности национальной идентичности по-прежнему имеет решающее значение для сохранения эффективного современного политического порядка по целому ряду причин.

Первое – физическая безопасность. Крайним проявлением того, к чему может привести отсутствие чувства национальной идентичности, является распад государства и гражданская война, как, например, в Сирии или Ливии, о чем говорилось выше. Но даже если дело не доходит до этого, слабое ощущение национальной идентичности создает другие серьезные угрозы безопасности. Крупные политические единицы сильнее более мелких и могут лучше защитить себя. Они имеют больше возможностей для формирования международной обстановки, отвечающей их интересам. Великобритания, например, не имела бы и части того политического влияния на геополитической арене, которым она обладала несколько веков назад, сохрани Шотландия независимость. То же можно сказать и об Испании, если бы от нее отделилась Каталония – самый богатый регион страны. Разобщенные страны слабы, поэтому путинская Россия оказывает закулисную поддержку движениям за независимость по всей Европе и вмешивается в американскую политику, чтобы углубить политический раскол в США.

Во-вторых, национальная идентичность имеет большое значение для качества управления. Качество государственного управления, то есть эффективность государственных услуг и низкий уровень коррупции, зависит от того, ставят ли чиновники общественное благо выше личного. В системно коррумпированных обществах политики и бюрократы отвлекают государственные ресурсы на обслуживание интересов своей этнической группы, региона, племени, семьи, политической партии или набивают собственный карман, поскольку не чувствуют необходимости защищать интересы общества.

Это указывает на третью функцию национальной идентичности – содействие экономическому развитию. Если люди не будут гордиться своей страной, они не станут работать на ее благо. Сильное чувство национальной идентичности в Японии, Южной Корее и Китае породило элиты, которые были сосредоточены на экономическом развитии своих стран, а не на личном обогащении, особенно в первые десятилетия быстрого экономического роста. Такой вид общественной ориентации лежит в основе государства развития; он гораздо менее характерен для стран Черной Африки, Ближнего Востока или Латинской Америки. Многие группы, идентичность которых построена на этнической или религиозной принадлежности, предпочитают торговать только «со своими» и используют доступ к государственной власти в интересах только своей группы.

Такой подход может помочь иммигрантам, недавно прибывшим в страну, но их будущее процветание будет зависеть почти исключительно от способности ассимилироваться в более мощной культуре. Экономика процветает благодаря доступу к как можно более широким рынкам, где сделки совершаются невзирая на идентичности покупателей и продавцов – при условии, разумеется, что национальная идентичность не становится основой протекционизма в отношении других стран.

Четвертая функция национальной идентичности заключается в расширении круга доверия. Доверие действует как смазка, облегчающая и экономической обмен, и вовлечение в политические процессы. Доверие основано на так называемом социальном капитале – способности сотрудничать с другими людьми на основе неформальных норм и общих ценностей. Группы идентичности способствуют укреплению доверия между своими членами, однако их социальный капитал нередко ограничивается узкой внутригрупповой аудиторией. При этом сильная идентичность часто снижает доверие между членами группы и «чужаками». Доверие обеспечивает процветание общества, но для успешного развития радиус его действия должен быть максимально широким.

Пятая важнейшая функция национальной идентичности заключается в поддержании эффективных систем социальной защиты, смягчающих экономическое неравенство. Если члены общества чувствуют себя членами «большой семьи» и имеют высокий уровень доверия друг к другу, они с гораздо большей вероятностью одобрят социальные программы, помогающие их более слабым землякам. Сильные государства всеобщего благосостояния в Скандинавии опираются на не менее сильное чувство национальной идентичности. Напротив, в обществах, разделенных на замкнутые, обособленные, озабоченные только собственным благополучием социальные группы, эти группы, скорее всего, будут соперничать за ресурсы, и кто-то всегда окажется в проигрыше.

В конце концов, задача национальной идентичности заключается в том, чтобы сделать возможной саму либеральную демократию. Либеральная демократия – это неявный договор между гражданами и правительством, а также между самими гражданами, в соответствии с которым они отказываются от определенных прав для того, чтобы правительство защищало другие, более фундаментальные и важные права. Национальная идентичность строится на легитимности этого договора; если граждане не верят, что являются частью одной и той же политии, система не будет функционировать.

Однако качество демократии зависит не только от принятия основных правил системы. Демократиям для работы нужна собственная культура. Демократии сами по себе не обеспечивают общественного согласия; напротив, они обязательно представляют собой плюралистический набор разнообразных интересов, мнений и ценностей, которые должны мирно уживаться друг с другом. Демократии требуют обсуждения и дебатов, осуществимых, только если люди примут определенные нормы поведения относительно того, что можно сказать и что можно сделать. Граждане часто вынуждены принимать не самые приятные или предпочтительные для них результаты в интересах общего блага; культура терпимости и взаимного сочувствия должна преобладать над партийными и групповыми пристрастиями.

Идентичность коренится в тимосе, который переживается эмоционально через чувство гордости, стыда и гнева. Я уже отмечал, насколько разрушительной может быть эмоциональность для рациональных дебатов и обсуждений. С другой стороны, демократии не выживут, если граждане не будут разделять идеи конституционного правления и равноправия, принимая их в какой-то мере иррационально, через чувство гордости и патриотизма. Это поможет обществам преодолеть самые острые кризисы, когда рациональная оценка работы институтов приводит в отчаяние.

Самые серьезные политические проблемы перед национальной идентичностью поставила иммиграция и связанный с ней вопрос беженцев. Вместе они вызвали всплеск популистского национализма как в Европе, так и в Соединенных Штатах. «Национальный фронт» во Франции, Партия свободы в Нидерландах, «Фидес» Виктора Орбана в Венгрии, «Альтернатива для Германии» и «брекзитеры» (сторонники выхода Великобритании из ЕС) выступают против иммигрантов и против Европейского союза. Для многих популистов это один и тот же вопрос: им очень не нравится ЕС, поскольку он якобы лишает их суверенного права контролировать свои границы. В 1985 г. в интересах мобильности рабочей силы и экономического роста Евросоюз создал Шенгенскую систему безвизового въезда, в которую вошли большинство государств-членов. Кроме того, ЕС предоставил широкие права беженцам; после того как те попадают в Европу, эти права обеспечиваются не национальными судами тех стран, в которых они оказались, а Европейским судом по правам человека.

Эта система работала, как и было обещано, позволяя рабочей силе перетекать в районы, где она может использоваться более продуктивно, и предоставляя убежище жертвам политических преследований. Однако это привело к массовому росту числа лиц иностранного происхождения во многих странах ЕС, а в 2014 г. проблема достигла апогея, когда гражданская война в Сирии вынудила искать убежище в Европе более миллиона сирийцев.

По данным политологов Золтана Хаджнала и Марисы Абрахано, в Соединенных Штатах наблюдается похожая тенденция: иммиграционные вопросы в значительной степени вытеснили классовые и расовые в качестве основной причины электоральных предпочтений в пользу кандидатов-республиканцев. Резкий рост популярности Республиканской партии среди южан в 1960-х гг. часто объясняют присоединением афроамериканцев к Демократической партии под влиянием движения за гражданские права; сегодня иммиграция играет схожую роль. Противодействие мексиканской и мусульманской иммиграции было одной из центральных тем избирательной кампании Дональда Трампа и во многом определило его избрание на пост президента. Раздражение консерваторов вызывают главным образом незаконные иммигранты (в настоящее время на территории США, по различным оценкам, проживают примерно 11-12 млн нелегалов). Как и в Европе, политики, выступающие с антииммигрантской повесткой, сетуют на неспособность страны осуществлять суверенное право контролировать потоки людей на южных рубежах. Отсюда и обещание Трампа построить «большую и красивую» стену на мексиканской границе.

Негативная реакция на иммиграцию неудивительна: уровень миграции и соответствующие культурные изменения были необычайно высокими, а в некоторых случаях – исторически беспрецедентными. В таблице 2 приведены данные о числе лиц иностранного происхождения в группе богатых стран за последние 60 лет. Уровень иммиграции в США сегодня так же высок, как и в 1920-е гг., в период после большой волны иммигрантов, прибывших в страну на рубеже ХIХ-ХХ в.

Общей целью политиков-популистов как в Европе, так и в США является «возвращение своей страны». Они утверждают, что традиционные представления о национальной идентичности размываются и присваиваются как пришельцами с различными ценностями и культурами, так и левыми прогрессистами, нападающими на саму идею национальной идентичности как расистскую и нетерпимую.

Но какую страну они намереваются «вернуть»? Конституция США начинается с утверждения: «Мы, народ Соединенных Штатов, с целью образовать более совершенный союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать всеобщему благоденствию и закрепить блага свободы за нами и потомством нашим провозглашаем и устанавливаем настоящую Конституцию для Соединенных Штатов Америки». В Конституции четко сказано, что народ обладает суверенитетом и что законное правительство устанавливается его волей. Однако в Конституции не указано, кто эти люди и на какой основе они должны быть включены в национальное сообщество.

Это умолчание вызывает ряд важных вопросов. Откуда изначально берется национальная идентичность и как она определяется? Что такое «народ», суверенитет которого лежит в основе демократического выбора? Ослабляет ли мультикультурализм де-факто и как идеология чувство общей гражданственности, и если так, то существуют ли средства для восстановления общего понимания национальной идентичности среди разных групп населения?

Неспособность американской конституции определить, кто такой американский народ, отражает проблему всех либеральных демократий. Политолог-теоретик Пьер Мане отмечает, что большинство демократий строилось на основе уже существовавших наций, обществ, которые уже имели развитое чувство национальной идентичности, определявшее суверенный народ. Но эти страны не создавались демократическим путем: исторически Германия, Франция, Великобритания и Нидерланды были побочными продуктами длительной и зачастую жестокой политической борьбы недемократических режимов за территории и культуру. Когда эти общества демократизировались, их территория и население воспринимались как естественная основа народного суверенитета. Аналогичная ситуация сложилась в Японии и Корее, которые были национальными государствами за века до демократизации, так что им не пришлось задумываться о проблемах единства народа, выбирая демократический путь развития.

Мане выделяет серьезный пробел в современной теории демократии. Такие мыслители, как Томас Гоббс, Джон Локк, Жан-Жак Руссо, Иммануил Кант, авторы статей сборника Federalist и Джон Стюарт Милль, предполагали, что мир изначально разделен на народы (отождествленные с государствами), которые составляют основу демократического выбора. Они не сформулировали теории, объясняющей, почему граница между Соединенными Штатами и Мексикой должна проходить вдоль Рио-Гранде, почему Эльзас должен принадлежать Франции или Германии, почему Квебек должен быть частью Канады или отдельным сообществом, на каком основании Каталония может законно отделиться от Испании или каким должен быть надлежащий уровень иммиграции.

Такого рода теоретизирование было оставлено другим. Националисты вроде Пауля де Лагарда или Адольфа Гитлера основой своих определений нации избрали биологические характеристики и утверждали, что существующие народы мира представляют собой расовые образования, существовавшие с незапамятных времен. Другие основой государственности делали якобы неизменную наследуемую культуру. Подобные теории стали оправданием агрессивного национализма в Европе в начале ХХ в., адепты которого потерпели поражение с крахом нацизма в 1945 г.

Те же, кто подпадает под определение «глобальные космополиты», утверждают, что сами концепции национальной идентичности и государственного суверенитета устарели и им на смену должны прийти более широкие транснациональные идентичности и институты. В основе этих убеждений лежат два корпуса аргументов. Первый, функциональноэкономический, утверждает, что сегодняшние проблемы носят глобальный характер и требуют глобальных решений. Эти проблемы касаются широкого спектра вопросов – от торговли и инвестиций до борьбы с терроризмом, от экологии, инфекционных заболеваний и наркомании до торговли людьми и многих других. Национальные границы и национальные идентичности являются потенциальными препятствиями для международного сотрудничества и должны постепенно уступить место новому, транснациональному уровню юрисдикции, транснациональным правилам и институциям.

Второе направление мысли носит более отвлеченный характер и вытекает из международного признания прав человека. Либеральные демократии строятся на основе всеобщего равенства людей, а равенство не начинается и не заканчивается на национальных границах. Всеобщая декларация прав человека 1948 г. стала основой растущего свода норм международного права, в котором утверждается, что права человека распространяются на всех людей и должны соблюдаться всеми государствами. По мере развития концепции прав человека меняются и обязательства государств не только перед своими гражданами, но и перед иммигрантами и беженцами. Некоторые сегодня отстаивают даже всеобщее право на миграцию.

Оба эти корпуса аргументов в какой-то степени справедливы. Но они не противоречат задаче поддержания международного порядка, построенного вокруг национальных государств, или необходимости формирования «правильной» национальной идентичности внутри этих государств. Идея о том, что государства устарели и должны быть заменены международными органами, ошибочна, поскольку никто не смог придумать действенный способ привлечения таких международных органов к демократической ответственности. Функционирование демократических институтов зависит от общих норм, перспектив и в конечном счете культуры, которые могут существовать на уровне национального государства, но не существуют на международном уровне. Вместо этого эффективное международное сотрудничество может строиться и строится на взаимодействии существующих государств. Уже несколько десятков лет кряду национальные государства отказываются от некоторых аспектов суверенитета для защиты своих национальных интересов. Такого рода соглашения о сотрудничестве, необходимые для решения целого ряда вопросов, можно по-прежнему рассматривать именно таким образом.

Большинство стран мира добровольно взяли на себя обязательство уважать всеобщие права человека, и это правильно. Но юрисдикция всех либеральных демократий ограничена их государственной территорией. Ни одно государство не может взять на себя неограниченные обязательства по защите людей за пределами своей юрисдикции, и неясно, будет ли миру лучше, если все они попытаются это сделать. Хотя страны предоставляют убежище беженцам исходя из справедливо ощущаемых моральных обязательств и могут приветствовать иммигрантов, такие обязательства могут лечь тяжелым бременем на их плечи – как в финансовом, так и в социальном плане, и демократиям необходимо найти баланс приоритетов. Демократия означает суверенитет народа, но если нет возможности определить, кто является этим суверенным народом, население страны не может осуществить демократический выбор.

Таким образом, политический порядок как внутри страны, так и на международном уровне будет зависеть от сохранения либеральных демократий, обеспечивающих «правильный» тип инклюзивной национальной идентичности. Но нам еще предстоит объяснить происхождение таких идентичностей в существующих демократиях и то, как они могут измениться в будущем.