День рожденья Эмили я провела в постели, прячась под затхлым одеялом, в надежде, что если не увижу солнца, то смогу притвориться, будто этого дня не существует, будто мы каким-то образом его пропустили. Календарь почти каждый год проворачивает подобный фокус с 29 февраля, так почему бы и не с 23 сентября? Думать о том, что Эмили сейчас с Джен, а та поет «С днем рожденья!» и задувает свечи, было выше моих сил. Мозг это отрицал, но тело его не слушало. Живот казался полным и тяжелым, вызывая в памяти тот драгоценный день, ровно два года назад, когда я лежала на нашей гигантской кровати, охваченная смесью воодушевления и чистого ужаса.

Схватки начались посреди ночи тупой, грызущей болью в пояснице. Я проснулась и несколько минут лежала неподвижно, слабая и потерянная, не понимающая, сплю ли я или все взаправду. Эмили родилась на неделю позже срока, последние несколько дней были полны ложной тревоги, а один раз мы даже зря съездили в больницу. Я перестала говорить Нику каждый раз, как чувствовала спазмы, потому что он сразу начинал паниковать. Вот и теперь мне не хотелось будить его, чтобы потом оказалось, что это всего лишь боль в спине. Но лежа в темноте и чувствуя, как боль расползается по моим внутренностям, стискивает их, а потом отпускает, я поняла, что в этот раз все иначе.

Я растолкала Ника, прошептав ему на ухо:

– Кажется, она на подходе.

Его глаза резко распахнулись; он тут же сел и, выскочив из постели, стремительно натянул одежду, как пожарный при исполнении. У входной двери уже ждала собранная сумка. Подгузники, детские боди, прокладки для меня, крем для сосков, массажное масло, лифчик для кормления грудью, пижама, чистые трусы… Система навигации в машине была настроена на роддом, и мы уже пристегнули детское автокресло. Мы подготовились, как могли, но я все равно чувствовала себя так, будто мы играем в маму и папу. Мне не верилось, что у меня внутри ребенок, что вот сейчас я рожу и мне разрешат забрать его домой.

Ник спешно помог мне натянуть свободные треники и мешковатую футболку, потом поднял меня на ноги. Несколько секунд я цеплялась за него, и у нас получилось групповое объятие: я, Ник и мой круглый, твердый, как камень, живот между нами. Отчасти мне хотелось, чтобы Эмили осталась там, в тепле и безопасности. Но она уже пустилась в свое опасное путешествие наружу, и ничто не могло ее остановить.

Ник сделал мне чаю, но я не смогла его выпить. Тупая боль в нижней части спины разгорелась и стала почти невыносимой. Я расхаживала по комнате, то и дело останавливаясь, хватаясь за мебель и дыша между спазмами. Ник больше не мог этого вынести.

– Едем, – сказал он, и хотя мне казалось, что еще рано, я не стала спорить. В конце концов, он записал нас в частный роддом, и я знала, что они не осмелятся отправить нас обратно.

Когда мы выходили из дома в прохладной темноте ночи, мне вспомнились школьные каникулы – то, как мы с мамой ждали автобуса до аэропорта, чтобы попасть на наш дешевый утренний рейс. Ледяные пальцы в босоножках, кислая сухость сна в горле, урчащий от голода и предвкушения живот. Радость от предстоящего путешествия и страх перед полетом – перед тем, чтобы доверить свою жизнь мастерству пилота и диспетчеров. Мама относилась к моим страхам пренебрежительно, ссылалась на статистику, по которой в авиакатастрофах погибает значительно меньше людей, чем при переходе через дорогу. Какими легкими те путешествия казались по сравнению с тем, что предстояло мне сейчас.

Пока мы ехали в роддом, я старалась не думать обо всем, что может пойти не так, напоминала себе, что роды – самая естественная вещь на свете, что каждый день рожают тысячи, а может, миллионы женщин. Мне повезло, я буду в руках лучших профессионалов своего дела – об этом Ник позаботился. Мое представление о родах было идеалистическим: никаких проводов, мониторинга, болеутоляющих. Я хотела сесть на корточки в ванне с водой, чтобы дочь, подобно русалочке, выплыла из пещеры моего тела. Но Ник хотел всего, что могли предложить наука и технологии. Он хотел, чтобы Эмили путешествовала бизнес-классом. Иначе зачем платить? Груз был слишком ценным, чтобы его повредить при транспортировке. На словах он пошел навстречу моему желанию родить естественным образом, но собирался при первой же малейшей угрозе потребовать кесарева сечения.

Что, конечно же, и случилось. Сердцебиение Эмили во время схваток слегка упало, и акушерка предположила, что пуповина обернулась вокруг шеи. Для Ника этого было достаточно. Тут же был вызван хирург, и не успела я осознать, что происходит, как меня уже везли в операционную с маской на лице. На эпидуральную анестезию не было времени, поэтому я пропустила тот миг, когда она появилась на свет, ее первый глоток воздуха, первый тоненький крик. Когда я очнулась, Ник стоял на противоположной стороне комнаты, держа в руках маленький сверток. По его лицу струились слезы. Он был так погружен в созерцание чуда, которое создал, так поглощен зарождающейся любовью, что не заметил, что я пришла в себя. Я окликнула его, но он даже головы не поднял. Внезапно я почувствовала себя брошенной и забытой. Пустой сосуд, в котором больше не нуждались. Тогда я отмахнулась от этого чувства, приписала его значительности момента, эффекту анестезии, туману облегчения после боли, усталости… Но два года спустя, вспоминая тот миг и зная то, что я теперь знаю, я поняла, что в тот день видела правду. Ник не хотел семьи, по крайней мере, той, где была бы я. Он просто хотел ребенка.

Мой рот открылся в беззвучном крике, я вцепилась в край одеяла. Отнимать жизнь чудовищно, но он заслужил смерти за то, что со мной сделал.

В первые дни я была уверена, что убила его. Перед глазами стояло его избитое, окровавленное тело, падающее спиной в воду, и ошеломленное, не верящее выражение его лица. Я представляла, как он погружается на дно озера и лежит там на ложе из ила и последние пузырьки его дыхания поднимаются на поверхность. Но прошло уже несколько недель, а в СМИ до сих пор не было никаких известий, и никто не звонил из полиции, чтобы сообщить мне, что обнаружено тело. Никаких обвинений. Никаких угроз. Тишина.

А вдруг он сумел выбраться из озера и остался жив? Вдруг они с Джен сейчас сидят где-нибудь на вилле в Испании, у бассейна, и вместе отмечают день рождения Эмили? Пьют за свой успех, наблюдая, как она срывает оберточную бумагу с подарков? В прошлом году Ник проявил ужасную расточительность, накупил ей целый магазин книжек, игрушек и плюшевых мишек. Мы заказали кейтеринг и устроили большой праздник, пригласили кучу друзей с детьми, вся семья Ника приехала из Бристоля. Я отказалась приглашать Джен, но она пришла сама «вручить Эмили подарок» и просидела у нас несколько часов, напиваясь и сплетничая с родными Ника. Я поверить не могла ее дерзости, не понимала, почему Ник позволяет ей расхаживать по дому, будто она все еще в нем хозяйка, снимать Эмили на телефон и объявлять окружающим, что она уже совсем скоро начнет ходить. Как будто Эмили была ее ребенком и она все о ней знала. Я пожаловалась Нику и потребовала, чтобы он избавился от нее, но он обвинил меня в жестокости и отсутствии милосердия. Теперь я понимала, что она переписывала историю, составляла ложный отчет о жизни Эмили. Может быть, через много лет Джен покажет ей это видео с ее первого дня рождения. Заметит ли Эмили хмурую девушку на заднем плане, почувствует ли смутное узнавание или даже безотчетную любовь? Или меня удалят полностью?

Во мне поднялся гнев. Отбросив одеяло, я резко села. Я не могла позволить Джен делать что ей вздумается. Не могла переживать один день рождения за другим, не зная, где Эмили и что она делает. Я не позволю Джен вычеркнуть меня из жизни моей дочери.

Но первым делом нужно было выяснить, с одним врагом я сражаюсь или же с двумя. Либо они с Ником чудесно проводили время вместе, либо Джен была одна, отчаянно цеплялась за Эмили и молилась, чтобы тело Ника никогда не нашли. Потому что если меня осудят за убийство, то ее – за похищение, и ни одна из нас Эмили не получит. Я должна была узнать наверняка, жив ли Ник: от этого зависело все мое будущее.

Было уже давно за полдень. Мама потеряла надежду выманить меня из постели и отправилась на работу. Я взяла свой новый телефон и прошлась по всем важным контактам, задержав палец на домашнем телефоне родителей Ника. Осмелюсь ли я им позвонить? И что скажу? Я попыталась мысленно сочинить что-нибудь, но все мои слова казались слишком неуклюжими, слишком очевидными. Я знала, что они ненавидят меня и не захотят помочь. Скорее всего, притворятся, что не получали от Ника никаких вестей. То же самое касалось и его сестры. Возможно, она даже участвовала в заговоре. Нет, не стоило звонить его семье, это было бы унизительно.

Но кому еще я могла позвонить? У меня не было номеров друзей Ника: он всегда связывался с ними сам, и в большинстве своем они были верны Джен. Единственным, кто приходил на ум, был Джонни, адвокат Ника. Довольно скользкий тип, но он всегда был любезен со мной. Последний раз, когда мы с ним разговаривали, мне показалось, он мне сочувствует. Я могла бы спросить, что с домом, сказать, что мне нужно поговорить с Ником о том, как вернуть свои вещи…

Дрожащими руками я набрала его рабочий номер и, когда секретарша взяла трубку, постаралась, чтобы мой голос прозвучал ровно:

– Алло, это Наташа Уоррингтон. Могу я поговорить с Джонни?

Было уже шесть часов, но никто еще не собирался домой. Меня попросили подождать, потом сказали, что Джонни на совещании, но перезвонит мне сразу же, как только освободится. Он позвонил уже после девяти. Он был в каком-то пабе, его голос то и дело заглушался шумом других голосов и звоном бокалов на заднем плане.

– Как дела, Наташа? – спросил он. – Я думал о тебе. Хотел позвонить, но… был не уверен… не хотел влезать…

Он застал меня в тот момент, когда я жевала тост – единственное, что я съела за день. Мой рот пересох, крошки застряли в горле. Я глотнула холодного чаю и постаралась спросить небрежно, а не отчаянно:

– Ты не видел Ника?

– Нет, уже несколько недель, с тех пор как он уволился.

– Да. Точно… – Мое сердце забилось быстрее. Перед глазами предстало тело Ника, плавающее в озере. Но я должна была вести себя как обычно, так, будто верила, что он жив.

– Все в порядке? – спросил Джонни. – Могу чем-то помочь?

Я попыталась взять себя в руки.

– Полагаю, ты уже знаешь, что он сменил замки в доме.

– Что? Нет, я не знал. Я бы никогда ему такого не посоветовал, Наташа, поверь мне. Мне очень жаль, я и понятия не имел. Это жестоко.

– Да, дерьмово. Безо всякого предупреждения. Там все мои вещи, и мне они нужны.

– Конечно. И Ник тебя не пускает?

– Нет. Он забрал Эмили, я не могу до него дозвониться. Думала, может, ты…

– Я больше его не консультирую, – быстро ответил Джонни. – С тех пор как его лишили прав. Да и семейное право не мой конек. Прости, Наташа.

– Я только хотела попросить, не мог бы ты передать послание. Как друг.

– Да, но я давно с ним не разговаривал.

По мне пробежала дрожь.

– Правда? Как давно?

– Хм-м-м, дай подумать. На той неделе мне потребовалось срочно связаться с ним по поводу одного контракта, там были проблемы, которые он не решил, когда уходил.

– И…? Ты с ним связался?

– Ну, пришлось оставить несколько угрожающих сообщений, прежде чем он наконец перезвонил, – Джонни еще что-то говорил, но я его больше не слушала. По телу разливалось облегчение, на глаза навернулись слезы. Я не убийца. Мне не придется идти в тюрьму.

– Слушай, я с радостью передам твое сообщение, Наташа, дорогая, но я не могу ручаться, что он поступит как порядочный человек. Возможно, тебе придется тащить его в суд.

– Да, знаю…

Повисло долгое молчание. Мои мысли закрутились, в голове стали вспыхивать взаимосвязи. Ник жив. Джен и Эмили неизбежно должны быть с ним – возможно, они все еще в Озерном краю, а может, уже куда-то переместились. Как многое известно Джонни о том, что происходит? Он держится так, будто он на моей стороне, но могу ли я ему доверять? Ник наверняка еще слаб от полученных ранений, но скоро поправится. Что он тогда предпримет?

Моя жизнь в опасности?

Джонни нарушил тишину.

– Хотя идти в суд бывает довольно затратно, – сказал он. – Попробую его вразумить. Дай мне несколько дней, я перезвоню. Кстати, где ты сейчас живешь?

– К сожалению, не могу тебе этого сказать, – ответила я и, внезапно испугавшись, повесила трубку.