Я открыла Наташину дорожную сумку, вытащила оттуда вещи Эмили и разложила на кровати, как для военной инспекции. Подгузники и влажные салфетки. Полосатое боди, застегивающееся между ног, и милое беленькое платьице с очень короткими рукавами – на обоих все еще торчали этикетки. Я сорвала их, но остались пластиковые кольца, на которых они висели. «Неважно, – подумала я, – она недолго будет носить “Асду”».

Эмили все еще крепко спала, утомленная событиями прошедшей ночи. Я же, напротив, глаз не сомкнула. От Ники до сих пор не было ни слуху ни духу, и я не знала, что делать дальше. Ждать в мотеле или вернуться в Ред Хау? Ник разозлится, если я нарушу договоренность, но все же… У меня было тревожное предчувствие.

Я вытряхнула содержимое дорожной сумки, на кровать упали Наташины телефон и кошелек. Я вздрогнула, как будто бы она внезапно вошла в комнату. Нужно было как можно скорее от них избавиться: они были уликами. Но, естественно, не здесь. Я взяла кошелек и вдохнула запах мягкой багровой кожи. Внутри было не так много налички: десятифунтовая купюра и несколько монет. Три карточки, две из них на имя Ника, и, как я знала, он их заблокировал. Крошечная фотография Эмили, улыбающейся из-за оконного стекла. По отсутствию зубов я предположила, что ей здесь четыре-пять месяцев. Я глянула на спящую в кроватке фигурку и подумала о том, что сниму тысячи ее фотографий, когда весь этот кошмар останется позади. Устроим студийную фотосессию: мы с Ники и Эмили в одежде сочетающихся пастельных тонов расслабленно сидим на белом фоне. Самую лучшую я перенесу на холст и повешу над камином в гостиной как традиционный семейный портрет.

Я уже собиралась извлечь фотографию из кошелька, когда Эмили зашевелилась. Было семь утра, вполне разумное время для ребенка, как решила я. Пора впервые в жизни поменять подгузник. Я развернула пластиковый коврик и положила его на кровать рядом с одеждой.

– Папа? – Эмили протерла глаза кулачками и села, моргая и оглядываясь в новом месте. – Папа?

– Он скоро приедет, – ответила я беззаботным голосом, подходя к кроватке и поднимая ее. Она посмотрела на меня в замешательстве, словно не узнавала. – Давай сменим подгузник и наденем красивую чистую одежду. А потом пойдем и съедим чудесный завтрак. – Мне и думать не хотелось, какую гадость они здесь подают.

Она, хмурясь, отклонилась от меня.

– Папа?

– Он скоро будет. А пока я за тобой присматриваю.

– Мама?

– Да, это я. Я теперь твоя мама. Иди сюда, цыпленочек.

Она сморщилась, когда я положила ее на холодный пластик, и попыталась уползти.

– Нет-нет, лежи смирно.

Я зажала ее ногами и стала снимать пятнистую пижаму, задев ее по носу, когда стаскивала верх через голову. Когда я потянулась за влажными салфетками, она выскользнула, перевернулась и поползла по кровати. Я затащила ее обратно за лодыжку и резко перевернула на спину. Ей было не больно, но лицо сморщилось, и она заплакала.

– Господи боже, мы всего лишь меняем подгузник!

Но теперь загадочным образом исчезла салфетка. Я потянула другую, но вместе с ней, не желая разделяться, вытащились еще три. Наспех протерев нижнюю часть тела, я подняла ей попу и запихнула под нее чистый подгузник. Наконец у меня получилось снять бумагу с клейких застежек, и я прилепила их на равном расстоянии от пупка. Она пнула меня в живот, пока я натягивала на нее новые боди и платьице. Пока удалось застегнуть застежки, я вся вспотела.

– Папа? – в двадцатый раз спросила Эмили, потом перевернулась на живот и поползла к краю кровати.

– Я же сказала, он едет, – я успела поймать прежде, чем она свалилась на пол головой вперед, и посадила обратно в кроватку. – Поиграй здесь пять минут, пока мамочка принимает душ, хорошо?

Этот план ей совсем не понравился, и она завопила. Но я не знала, что еще с ней делать. Зашла в ванную и закрыла дверь. Как обычно, нужны были навыки сантехника, чтобы разобраться, как поменять температуру воды. Быстренько окатив себя кипятком, я выскочила и вытерла щиплющую кожу. Вместо того чтобы почувствовать себя посвежевшей, я еще сильнее вспотела и слышала, как Эмили хнычет, перекрывая шум вентилятора.

Вернувшись в комнату, я быстро оделась. Эмили стояла в кроватке, топая ножкой; ее лицо побагровело, верх дешевого хлопкового платья промок от слез.

– Пожалуйста, прекрати, – бросила я с раздражением, проводя по волосам расческой.

От беспокойства под глазами набухли мешки, я выглядела кошмарно. На мои обычные косметические процедуры не было времени, но я не могла выйти из комнаты без губной помады.

– Интересно, что нам дадут на завтрак? – спросила я хмурое отражение Эмили в зеркале над туалетным столиком. – Любишь сосиски? Там обязательно будут сосиски. М-м-м, вкуснотища.

При мысли о дешевой оранжевой сосиске в пластиковой оболочке меня затошнило, но я продолжила жизнерадостно щебетать, перечисляя все блюда на завтрак, какие только могла вспомнить. При упоминании о каше глаза Эмили на мгновение вспыхнули. «Может быть, это то, чем ее кормили дома», – подумала я, бросая губную помаду в сумку. Я надеялась, что на шведском столе будет каша.

Несколько минут мы сражались из-за ее прозрачных пластиковых сланцев. Похоже, Эмили не нравилось носить их без носков, но Наташа не положила носки в сумку, а остальные вещи должен был привезти Ники. Я закусила губу. Какого черта он там делает? Мы уже должны были быть на пути в Лондон. Он мне нужен!

К счастью, в столовой было практически пусто, если не считать парочки мужчин в костюмах, выглядевших как менеджеры по продажам и полностью погруженных в свои телефоны. И там действительно была каша, которую можно было наложить из посудины, похожей на супницу. К несчастью, она застыла и стала такой твердой, что никакое количество молока не могло ее разбавить.

Эмили плотно сжала губы, когда я поднесла к ним ложку. Бесполезно было пытаться открыть ей рот, поэтому я дала ей кусок своего круассана с миндалем. Ее платье мгновенно покрылось жирными пятнами, подбородок заблестел от глазури. Она явно сочла миндальные хлопья несъедобными, потому что с серьезным видом отковыривала их и бросала на пол. Я надеялась, у нее нет аллергии на орехи. Ники ничего такого не упоминал, но всегда лучше перестраховаться. Последнее, что мне сейчас нужно было, – это ребенок с анафилактическим шоком.

– Сиди здесь, солнышко, а мамочка сходит налить себе еще кофе, – сказала я, оторвала еще один кусок круассана и положила на столик высокого детского стульчика, надеясь ее отвлечь. Затем попятилась к кофемашине и нажала кнопку для американо.

Пока горячая вода медленно цедилась в чашку, я бодро помахала Эмили. Та прожгла меня сердитым взглядом и не помахала в ответ. Я надеялась, что никто этого не заметил. Появляться на людях было рискованно, но ей нужно было есть. Мы не могли весь день просидеть в номере. Если я не забронирую вторую ночь, нам придется выписаться до одиннадцати. То есть через три часа. Что же нам делать?

После завтрака я отвела Эмили обратно в комнату и попыталась привести ее в порядок. Новое платье было уже заляпано, а больше надеть было нечего. Я сняла с нее сланцы и дала побродить по номеру, исследовать ванную, залезть под туалетный столик. Сама я забралась с ногами на кровать, пытаясь решить, что делать. Мы с Ники договорились не звонить друг другу, но… Я набрала его номер, но сразу же включилась голосовая почта, и я не стала оставлять сообщение. Решусь ли я позвонить на стационарный телефон в доме? Я отыскала в сумке детали бронирования и набрала номер. Прозвучало несколько десятков длинных гудков, прежде чем я наконец повесила трубку. В доме Ники явно не было. А это значило, что он, скорее всего, в пути.

– Смотли!

Эмили держала шнур, который только что отсоединила от телевизора.

– Господи боже, ты же убьешь себя током! – заорала я, и она разревелась.

Мы оставались в номере до половины одиннадцатого, когда к нам пришли с ресепшена, чтобы выгнать. Я уложила вещи, оплатила счет наличными и вынесла Эмили на парковку. Усаживая ее в детское кресло – с боем, естественно, – я приняла решение. Я больше не могла вынести ожидания, я должна была вернуться в Ред Хау и узнать, что происходит.

Пока мы ехали, я открыла окно, чтобы овевающий лицо ветерок не дал заснуть. Стояло прекрасное солнечное утро, Эмили не спала и болтала без умолку. Она показывала на «делевя» и овечек в полях, а когда мы переезжали реку, закричала:

– Смотли, моле! Лыба! Моле!

Периодически она замолкала, задумавшись, а потом спрашивала: «Мама? Папа?» – с такой надеждой в голосе, что мое сердце истекало кровью. Я пыталась отвечать, но не могла придумать, что сказать. В голове кружили черные мысли. Я боялась того, что найду в доме.

Мы с Ники не говорили о том, как он это сделает – Ники сказал, что мне лучше не знать, – но он обещал, что все произойдет быстро. Мы допоздна спорили о том, насколько это вообще необходимо. Почему бы просто не развестись с ней, убеждала я, и не использовать все свое состояние, чтобы получить полную опеку над Эмили? Но Ники сказал, что суд почти всегда решает в пользу матери. Он понял, что Наташа ни за что не отдаст дочь добровольно, будет сражаться, как мать-тигрица, и это разрушит нашу жизнь. Да и для Эмили будет хуже, если ее родители будут разведены.

Казалось, он руководствуется логикой, но теперь-то я понимала, что это было безумие. А тогда его слова звучали вполне разумно, словно он взвесил все возможные варианты и принял самое подходящее решение. Он действительно считал, что действует в наших интересах, даже жертвует собой.

– Предоставь это мне, – говорил он. – Я сделаю так, что все будет идеально.

Его слова словно ядовитым плющом оплели мое тело, выдавливая все хорошее, что было в моем сердце.

Мои потные руки скользили на руле, когда я повернула налево, на дорогу, ведущую к Ред Хау. «Рэндж Ровера» не было там, где я его оставила, – хороший знак или плохой? Я медленно остановилась и подалась вперед. Ники уже уехал или переместил машину ближе к дому? Может, он все еще был там, собирал вещи и наводил порядок.

Я осторожно поехала дальше, повернула за угол и приблизилась к дому. Здесь «Рэндж Ровера» тоже не было. Должно быть, мы разминулись, и теперь Ники разозлится, что мы не дождались его в мотеле. Я врубила заднюю передачу и отпустила сцепление. Сдавая назад, я краем глаза заметила дверь в дом. Она как будто была приоткрыта. Я вышла из машины и, внутренне трепеща от страха, поднялась по ступенькам.

– Ники? – позвала я, открывая дверь полностью.

Его сумки лежали в прихожей. Осторожно заходя в дом, я снова позвала:

– Ники? Это Джен. Все в порядке?

Я прошла в гостиную, но там никого не было. Не было его и на кухне, где царил все такой же беспорядок. Я поднялась по лестнице, зовя его по имени. Проверила каждую спальню и даже ванную, но дом был пуст.

Ники исчез. Наташа – тоже. И никаких следов борьбы. Возможно, он находился снаружи, может быть, даже у озера, хотя почему он решил сделать свое дело при свете дня, я не могла постичь. Соседей вокруг не было, но мы договаривались, что план нужно привести в исполнение под покровом темноты.

Я вышла обратно на улицу. Эмили истошно вопила, требуя, чтобы ее выпустили, но я не могла сейчас ею заниматься. Я стала спускаться по склону за домом. Трава была густой и длинной, земля – неровной. Тропинки не было. Деревья и цветущие кусты выглядели так, будто выросли где попало. Я пошатывалась на каблуках, пробираясь вниз к озеру.

– Ники? – крикнула я. – Где ты?