Кажется, это уже шестой сеанс с Линдси, и я не уверена, что они помогают. Не то чтобы она не справлялась со своей работой или мне с ней было неуютно. Она настолько не похожа на меня, насколько это вообще возможно, но мне это нравится. Очень маленькая и круглая, я бы дала ей лет шестьдесят. С коротко стриженными седыми волосами, которые она красит в веселый розовый цвет. Она носит цветные джинсы с карманами по бокам, мешковатые хлопковые рубашки и уродливые, плоские босоножки. Иногда у нее бывают зеленые ногти на ногах. Психотерапевт, к которому я ходила до того, как переехала в Мортон, всегда одевалась сдержанно, наверное, опасалась отпугнуть клиентов или, по крайней мере, отвлечь их от сеанса. Но иногда нужно на что-то отвлечься. Очень часто, когда повисала долгая пауза, я занимала себя тем, что разглядывала смелую цветовую гамму Линдси.

– Итак, Анна, – говорит она, показывая в улыбке неровные зубы. – Мы не встречались несколько недель. Как идут дела?

– Бывают хорошие дни, бывают плохие, – отвечаю я. – Как прошел ваш отпуск?

– Чудесно, спасибо. Больше хороших, чем плохих, или плохих, чем хороших?

Я выпячиваю нижнюю губу, не зная, как лучше ответить. Я не считаю дни, чтобы посмотреть, каких больше, а размышляю, как много я готова ей раскрыть.

– Хороших чуть-чуть больше, чем плохих, – отвечаю я после долгого молчания.

– Значит, у нас есть прогресс.

– Хм-м… наверное.

– Как вы думаете, можно ли увеличить число хороших дней? – спрашивает Линдси. Я бросаю на нее усталый взгляд. Похоже, она уцепилась за мои слова, вкладывая в них несуществующее значение, хотя это была всего лишь фигура речи. Нужно было просто ответить: «Хорошо, спасибо». Я мысленно помечаю себе в будущем придерживаться только самых общих фраз.

Линдси подбадривает меня кивком.

– Давайте начнем с того, что значит для вас хороший день.

Отвязаться не получится, поэтому я серьезно размышляю над вопросом.

– Не думать об этом каждую секунду каждой минуты каждого часа. Выполнять простые действия, например, чистить зубы или делать чай, и замечать, что на миг подумала о чем-то другом. Это очень поднимает настроение.

– Под «этим» вы имеете в виду аварию? – спрашивает она, убирая одну ногу с другой и меняя их местами.

Я неопределенно киваю, не желая врать напрямую. Авария всегда в моих мыслях, но я постоянно думаю и о событиях, приведших к ней. Все они причудливо связаны между собой, словно игра «Последствия», в которую мы с Хейли играли, когда были школьницами. Но я не осмеливаюсь развернуть листок и показать Линдси необычайную картину моей жизни. Это поставило бы ее в трудное профессиональное положение.

– Здорово, – говорит она. – Начните с этого и продвигайтесь потихоньку. Замечайте эти моменты, когда вы не думаете, и мысленно хлопайте себя по плечу. Вскоре вы заметите, что не думали об аварии целый час, потом целое утро, а потом целый…

– Не могу такого представить, – поспешно перебиваю я. – Все идет по кругу, понимаете? Как музыкальный фон в магазине. Если вы находитесь там слишком долго, вы слышите одни и те же мелодии в строгом порядке. Точно так же и мысли у меня в голове. Они никогда не прекращаются.

Линдси уже говорила мне – очень деликатно, – что я склонна к пессимизму.

– Но вы только что сказали, что иногда все-таки забываете. А значит, есть возможность, что вы будете забывать на все больший промежуток времени и однажды даже не заметите, как музыка прекратится.

– Но я не хочу забывать, – говорю я. – Не должна забывать. Мне нельзя этого хотеть. Настоящая проблема в том, что я не могу вспомнить.

Она корчит гримасу, и ей на лоб падает розовая прядь.

– Вы не можете забыть и в то же время не можете вспомнить? Противоречиво, не находите?

– Нет.

Она убирает выбившуюся прядь и на мгновение задумывается.

– Простите, не понимаю.

– Я говорю о том, что было непосредственно перед аварией, – говорю я. – Я ничего не помню. Сначала я веду машину, а потом оказываюсь в больнице. Я не помню столкновения, не помню, как меня доставали из машины…

– Уверена, вам говорили, что это довольно частый случай среди жертв автокатастрофы, – Линдси смотрит на меня ободряюще. – Это нормально.

Я качаю головой. Моя ситуация какая угодно, только не нормальная.

– Я уверена, что воспоминания где-то там, в голове. Они как будто постоянно играют со мной в прятки. Как только я подбираюсь к правде, она ускользает и хоронится в другом месте. Иногда мне кажется, что игра никогда не закончится, что я всю жизнь проведу в поисках и в конце концов сойду с ума.

– Есть над чем работать, – бормочет Линдси, задумчиво искривив рот. – Но, допустим, эта «правда» – она показывает пальцами кавычки – существует, тогда почему ваше подсознание ее прячет?

Я бросаю на нее взгляд, который можно расшифровать как «ты действительно такая тупая?»

– Потому что авария случилась по моей вине.

– Но ведь нет никаких доказательств, разве не так? – Она останавливается, чтобы просмотреть свои ранние записи. – Вам не предъявляли обвинения в нарушении правил дорожного движения, вы не пили, не употребляли наркотики.

– Есть свидетель, который за секунды до аварии видел, как машина дергается, – выпаливаю я. У меня как будто открывается зияющая дыра в животе, и через нее меня затапливает паника. Мы входим на опасную территорию. Раньше я никогда не пускалась с Линдси в такие подробности, мы всегда обходили произошедшее стороной, разговаривали больше о чувствах, нежели фактах. О чувстве потери. Горе. Депрессии. Вины за то, что я осталась в живых.

Она снова сверяется с блокнотом.

– Следствие пришло к заключению, что у вас лопнула шина и вы потеряли контроль над автомобилем.

– Не было никаких доказательств, всего лишь вероятность. Криминалисты не смогли определить, что в точности произошло, – я чувствую, как холодеют руки и ноги. Меня тошнит, я хватаюсь за живот. – Простите, не могу продолжать. Мне плохо. – Я закрываю глаза и, согнувшись, пытаюсь оттолкнуть надвигающуюся темноту.

– Все в порядке? – голос Линдси звучит словно издалека. – Анна, послушайте меня… Глубоко вдохните и выдохните… Вспомните ваши упражнения… Хорошо, Анна, молодец.

Анна, думаю я, усиленно пытаясь набрать воздух в легкие. Почему я выбрала это имя? Оно мне даже не нравится.

Я чувствую у себя на колене руку Линдси.

– Принести воды?

– Пожалуйста, – шепчу я. Спустя несколько мгновений я медленно поднимаю голову и открываю глаза. Мир перестает кружиться, тошнота отступает.

Она протягивает мне стакан.

– Вы сегодня многое в себе открыли, Анна. Вы были очень смелой.

– Я не смелая, я трусиха, – отвечаю я, делая глоток. Вода теплая, с металлическим привкусом. – Если бы я была смелой, я бы вспомнила.

– Вы делаете невероятные успехи. – Она вырастает надо мной, сунув руки в карманы красных бесформенных штанов. – Я хочу, чтобы вы подумали кое о чем к следующему разу. Что, если вы не подавляете свои воспоминания? Что, если их просто нет?

Я возвращаюсь со своего продленного обеденного перерыва, тихо сажусь на место и вывожу на экран компьютера утренний предварительный отчет. Через несколько секунд уже кажется, будто я никуда не уходила. Но от нашей Маргарет ничего не скроется. Она приближается ко мне с двумя чашками чая, над которыми поднимается пар.

– Держи. – Она осторожно ставит чай на подставку. – Мне не хватало тебя за обедом. Подумала, вы куда-то улизнули с Крисом.

Бедная Маргарет все совсем не так поняла. Неделю назад она видела, что мы пришли на работу вместе, и решила, что мы теперь парочка.

– Я же сказала, мы просто друзья, – говорю я. – Соседи по квартире. Мы составляем друг другу компанию и экономим на счетах.

– Конечно, котик, – она сияет. – Не волнуйся, со мной твой секрет в безопасности. Просто дай знать, когда покупать шляпку.

Я непроизвольно смеюсь вместе с ней.

– О, Маргарет…

Она подмигивает и уходит к своему столу.

Я пишу Крису, напоминаю ему, что мне придется сегодня задержаться и отработать дополнительные полчаса перерыва. В ответ он напоминает мне, что сегодня вечером должен быть в Святом Спасителе, поэтому все равно не сможет меня подвезти. Воспоминание о бездомных вызывает приступ паники, пальцы начинают тыкать не в те кнопки. «Прости, забыла. Увидимся позже». Мы не ставим поцелуйчики в конце сообщений. Таков его рыцарский кодекс – а я не хочу подавать сбивающие с толку сигналы.

Крис живет в новом районе, в двадцати минутах езды от центра города на автобусе. Городской совет продал несколько школьных спортивных площадок, чтобы построить триста новых домов. Не все квартиры пока заселены, в подъездах до сих пор пахнет краской. Я часто вижу шныряющих в округе незнакомцев – скорее всего, это потенциальные покупатели или съемщики, но я всегда чувствую облегчение, когда оказываюсь дома и поворачиваю замок входной двери.

Я раскладываю купленные продукты и начинаю резать овощи для рататуя. С тех пор как я переехала – поправка: с тех пор как я стала временно жить здесь, – я снова готовлю. Никаких изысков, Крис – человек простых вкусов, и мой бюджет не позволяет дорогих кусков мяса. Мы не каждый вечер едим вместе, но я всегда готовлю на двоих, чтобы он мог разогреть еду в микроволновке, когда придет. Это просто соглашение, свободное от всяких обид. Я не беспокоюсь о том, когда он появится и стоит ли мне его ждать. Если он не ест, я убираю еду в холодильник и оставляю на следующий день.

После ужина, который я ем с подноса, сидя перед телевизором, я мою посуду и глажу кое-какую одежду. Только свою, не Криса. Наша семейная идиллия так далеко не распространяется. Последний раз я гладила сама себе много лет назад и совсем разучилась это делать. Вместо того чтобы разглаживать складки, я создаю новые. Это слишком скучное занятие, и мои мысли забредают в темные места, поэтому я включаю телевизор, чтобы как-то их отвлечь. Почти работает. Сегодняшний день считается хорошим или плохим? Я размышляю над этим, пока утюг шипит над рубашкой. Сколько секунд мне удалось не думать о произошедшем? Может быть, десять. В лучшем случае двадцать. Я довольна собой и в то же время чувствую к себе отвращение.

Я вешаю рубашки и блузки на дверцу шкафа, чтобы они проветрились, а в памяти всплывают последние слова Линдси. Что, если воспоминаний о тех последних секундах просто не существует? Я ничего не знаю о неврологии, но знаю, что иногда забываю о чем-то спустя мгновение после того, как я это сделала. Как я зашла домой? Ходила ли я только что в туалет? Возможно, мозг не хранит в памяти такие события, потому что он и так уже забит тысячью подобных.

В тот день, когда я вела машину, мой мозг был занят другими важными вещами – вещами, о которых я никогда не смогу рассказать Линдси. Вот что больше всего меня беспокоит: я не была сосредоточена на вождении. Авария произошла так быстро, что, возможно, моему мозгу просто не хватило времени переключиться, и он не записал те последние секунды. В таком случае поиски правды бесполезны, и я должна их прекратить. Это освобождающая мысль.

Слишком освобождающая.

Когда Крис возвращается, я уже в своей комнате, читаю в кровати. По крайней мере, пытаюсь. Слова кружатся в моей голове, потом вылетают, и мне приходится возвращаться к началу страницы.

Я слышу, как он ходит по квартире, открывает воду, ставит чайник. Слышу, как жужжит микроволновка, в которой греется его еда, потом останавливается с громким писком. Он съедает рататуй за пять минут, затем идет в ванную и бреется. Я уже собираюсь потушить прикроватный свет, когда он стучит в дверь.

Такого раньше не бывало.

– Да? – осторожно откликаюсь я. – Э-э-э… входи.

Откладываю книгу и натягиваю одеяло до самой шеи.

Приоткрыв дверь, Крис просовывает голову.

– Прости, что помешал. Увидел, что у тебя горит свет. Подумал, ты захочешь знать…

– Знать что? Заходи.

Он делает несколько шагов, и я вижу, что на нем только халат и тапочки. До кровати доносится запах лосьона после бритья, и я сползаю под одеяло еще на несколько сантиметров.

– Я сегодня был в Святом Спасителе, – говорит он. – Там яблоку негде упасть. У нас закончились пироги. Все больше людей о нас узнает, появляются новые, кого мы никогда не видели, с одной стороны, это хорошо, а с другой – меня беспокоит, что это всего лишь верхушка айсберга… – он замолкает.

– Так что ты хотел сказать?

Он плотнее запахивается в халат.

– Ах, да. Я подумал, тебе захочется знать, что того парнишки, который тебя беспокоил, Сэма, который расспрашивал о тебе, больше нет. Его не видели уже неделю.

– Как это нет? – спрашиваю я. – Куда он делся?

– Похоже, уехал обратно в Лондон. Ты в безопасности, – он ободряюще мне улыбается. – Но это не значит, что я прошу тебя вернуться обратно, вовсе нет, оставайся здесь, сколько захочешь. Я просто подумал, тебе приятно будет узнать, что он убрался. Хорошие новости, правда?

– Не знаю, – медленно отвечаю я. – Возможно, это очень плохие новости.

– О, я бы не стал искать здесь скрытый мотив, – Крис пренебрежительно машет рукой. – Бездомные вечно порхают с места на… – заметив выражение моего лица, он осекается. – В чем дело? Боже, Анна, ты дрожишь. Я не хотел тебя расстроить.

– Я не расстроена, – возражаю я. – Мне страшно. Возможно, я должна уехать отсюда, поселиться где-нибудь в другом месте.

– Нет, тебе нельзя уезжать! – Он садится на край кровати и берет меня за руки. – Пожалуйста, останься. Я позабочусь о тебе, обещаю. Мы… мы пойдем в полицию, попросим защитить нас.

– Только не в полицию, Крис. Прости, но об этом и речи быть не может. Не спрашивай почему. Все сложно.

Глядя мне в глаза, он придвигается ближе, и запах его лосьона для бритья усиливается. Пожалуйста, не пытайся меня поцеловать, пожалуйста, пожалуйста, не надо, потому что я могу ответить, и это будет неправильно…

– Давай помолимся, – говорит он, закрывая глаза. – Отче наш, сущий на небесах…

Я вздыхаю с облегчением.

Знакомые слова молитвы поглощают меня, и в памяти мгновенно вспыхивают те несколько раз, когда я была в церкви. Моя свадьба ветреным днем в конце ноября. Я вся дрожала в платье без рукавов, пока Хейли суетливо поправляла мне шлейф. Потом, двадцать лет спустя, в той же самой церкви мы с Ники стояли у купели, когда викарий кропил святой водой лоб нашего крестника.

– Да приидет царствие Твое; да будет воля Твоя… – голос Криса полон энергии. Впервые в жизни я вслушиваюсь в значение слов. – И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…

«Сэм рассказал ему о том, что я натворила, – думаю я. – Он знает».