Ретроспектива. Сержант Гордон Бивер. Бомбейское президентство, порт-Карачи
Апрель 1939 года…

Гордон Томас Бивер был сыном почтенного Томаса Бивера, британского судьи, одного из самых молодых судей на континенте. Почтенный Бивер имел свой судебный участок в Карачи, большом, стремительно растущем городе Бомбейского президентства, на берегу моря. Среди англичан — он числился не совсем надежным, так как считал, что закон един для всех. Британский закон — но для всех, как для местных, так и для англичан. И англичане — точно так же не имеют право нарушать его, как и местные. Этим он отличался от многих других судей, которые чуть ли не открыто консультировали адвокатов англичан, которым не повезло попасть под суд за преступление против местного. Томас Бивер судил строго по закону, чем не раз даже вызывал нарекания со стороны королевской администрации, расположенной в Бомбее. Эти люди, профессионалы и рационалисты до мозга костей отлично понимали: население индостанского субконтинента приближалось к четыремстам миллионам человек, в то время как англичан тут было — всего несколько миллионов. Чтобы один человек мог править сотней, нужно соблюдать некие правила… одним из которых должно быть: англичанин непогрешим. Точка. Почтенный Томас Бивер же, наказав беднягу Джо Скаллона за жестокое изнасилование собственной служанки каторгой — возбуждал в головах темных, забитых местных нездоровые мысли, что все равны. Что они, местные — такие же англичане. Ну, что с того что изнасиловал… наверное, был пьян, думал не той головой. Так что же теперь — на каторгу? Тем более что Джо неплохой инженер-металлург… если не напьется.

Почтенный Томас Бивер на это пожимал плечами и отвечал, что три миллиона человек не могут силой управлять тремястами миллионами, и рано или поздно — очередное кровавое восстание закончится успехом, а их всех вырежут прежде, чем Империя успеет прислать достаточную помощь. Есть только один способ не допустить подобного развития событий: внушить местным уважение к англичанам и к их закону, вырвать их из власти царьков, племенных вождей и каст, от их скорого и неправедного суда. Только если местные будут приходить к англичанам за советом, за правосудием, за обучением — только тогда власть англичан станет здесь вечной. И он, почтенный Томас Бивер прилагает к этому все усилия в соответствии со своим разумением.

Сделать с непокорным судьей — они ничего не могли. Отрешить судью от должности было невозможно, он назначался лично Его Величеством. А перевести его куда-нибудь в британскую глушь не получалось — судей здесь не хватало, и министерство по делам колоний и доминионов в ответ на соответствующие вхождения… вежливо посылало подальше. Так что — почтенный Томас Бивер продолжал судить по закону и совести, приобрел среди части британской колонии здесь дурную репутацию — а другая часть его очень уважала. Его супруга преподавала математику в местной Британской школе, а Гордон, их единственный сын был скаутом. Причем — по настоянию отца — в смешанном отряде.

Еще он плохо успевал по математике. А когда мать — учитель математики, а сын плохо успевает по математике… дальше, думаю, объяснять не надо.

Так что Гордону жилось… не сказать, чтобы хорошо. Но с другой стороны и неплохо, если удавалось выполнить домашнее задание по математике. В метрополии — мальчиков обычно отдавали в интернаты — а там жизнь была не сказать что сладкой, там зимой по утрам — вода в кувшинах покрывалась ледком. Здесь — была жара, было душно, были болота — и огромный, многомиллионный город у побережья, уже в половину от Бомбея, гигантского и загадочного Бомбея. Они жили всей семьей, вместе, в неплохом особняке светло-кремового цвета, чьи стены уже начали покрываться мхом и трескаться от соленого ветра с моря. В рабочие дни — отец уезжал в суд, а он сначала отбывал учебный день, потом оставался на продленку, и с матерью ехал домой: у них в семье было две машины и мама водила маленький Остин. А в выходные — они или всей семьей выбирались за город, либо — отец часто брал его на морскую рыбалку, и они вместе выходили в море на небольшой парусной яхте, принадлежавшей им. Или — он ходил в походы или занимался в группе скаутов, в которой были и британцы, и представители местной знати. Они учили друг друга тому, что знали сами, и так, в скаутских лагерях, в совместных походах — ковалась элита. Настоящая, и общая, в которую входили не только британцы — но и представители местных элит. Хотя они этого не знали… да и зачем такое знать тринадцатилетним пацанам, а?

Он просто был британским подростком вдали от метрополии, в огромной и загадочной стране…

Сегодня — была пятница, джума. Здесь — выходной день не воскресение, как во всей империи, а пятница. И это значило, что они с отцом — сегодня поедут на рыбалку…

Он завел будильник на час раньше, чтобы не опоздать. Когда он прозвенел — Гордон моментально прихлопнул его, выбрался из кровати, включил свет — ночнушку и надел первым делом тапки. В Карачи — дома обязательно нужно было ходить в обуви — это Восток, и ночью в дом может забраться всякая мерзость… даже змея. Змеи к ним не собирались, но как то раз он наступил на ядовитую сороконожку, невесть как пробравшуюся в дом. Потом долго лечился…

Рефрижератор — тяжело пыхтел — они были одними из первых в городе, кто купил настоящий рефрижератор. Оттуда — он достал блюдо, которое готовила им их домработница, миссис Калги. Это была странная, но очень вкусная смесь из скисшего молока, разведенного водой, с кусочками соленого творога и большим количеством зелени. Она очень хорошо охлаждала в жару и заодно перебивала аппетит.

Когда он поставил миску на стол и начал искать ложку, стараясь не нашуметь — через витражное окно послышались протяжные, певучие звуки незнакомого, но завораживающего напева…

Это была икама, призыв к молитве, но несколько другой, не намаз, каким обычно мусульман призывают стать на молитву. Первый намаз — намаз аль-фаджр совершается, как только на горизонте показывается тонюсенькая полоска ослепительно белого света нового дня. Мама всегда ворчала, что своими азанами не дают спать — но отец говорил, что надо уважать чужую веру, если эти люди не умышляют и не делают ничего плохого…

Когда миска была уже пуста — на кухню уже заглянул отец к своей старой, полотняной куртке. Гордон соскочил со стула — еще год назад он был ему высоковат, но сейчас он вытянулся и сильно…

— Па…

— Доброе утро. Готов?

— Готов, па. Доброе утро.

— А вещи?

Гордон со счастливым видом показал на скаутский рюкзачок — подарок матери на прошлый день рождения.

— Тогда выбирайся из дома и не шуми. Мама еще спит…

Отец — ездил на Хамбере, большой и неприхотливой машине, которая стояла относительно недорого, и которой по слухам пользовался сам мистер Черчилль. Мама еще спала — и потому они выкатили ее на руках из гаража, благо гараж шел под горку. К мечети — спешили люди, некоторые уважительно здоровались с судьей, называя его «кади» и «эфенди». Некоторые приговоры — гремели не только в замкнутом мирке британской общины в Карачи, но и в бескрайнем людском море, в наскоро отстроенных барачных пригородах, где собирались сошедшие с земли крестьяне, пришедшие наниматься на огромные, строящиеся заводы. Говорили о том, что есть среди англизов и те, кто судит по чести. А потому не все они заслуживают смерти…

Они выкатили машину на руках, после чего отец прокатил ее немного и завел. Махнул рукой — садись, мол. Вспоминая потом этот день… Гордон с трудом сдерживал себя. Этот день — был самым счастливым днем в его поганой жизни, только он сам этого еще не знал…

Машина катилась по улицам Карачи, полупустым, потому что еще было рано. Где-то там, в болотах — зарождалось ослепительно яркое солнце, готовое испепелить землю своим гневным зноем. Лавочники — индусы и армяне, которые не молились Аллаху — открывали свои лавки, с грохотом отмыкая железные ставни. В обычные они — в это время ревели гудки заводов, но сегодня было тихо. Потому что джума. Пятница.

Они приехали в порт, оставив машину на стоянке, где оставляли машины владельцы дорогих яхт — рядом с каким-то Роллсом с заказным кузовом Маллинера тридцатых годов. Несмотря на ужасающую нищету — Индостан был едва ли не главным заказчиком фирмы из Крю, графство Чешир, а в Бомбее Роллс-Ройсов было больше, чем в любом другом городе мира. Англичане, попадая сюда, забывали о пристойности и начинали соревноваться с магараджами в выставлении богатства напоказ. Те же заказывали машины со старомодными деревянными кузовами, инкрустированными золотом и драгоценными камнями — и это в то время, когда на улицах умирали от голода люди.

Папа говорил, что это плохо, и рано или поздно — всем им это сильно аукнется. Гордон верил ему — он знал, что папа всегда знает, как надо.

Они прошли по сходням мимо пришвартованного ряда яхт. Их яхта — была одна из самых маленьких — тем не менее, на ней был маленький остиновский движок, переделанный под яхту, две каюты и ледник для рыбы…

— Давай сюда.

— Па, я сам…

Отец быстро подготовил яхту к отплытию. Гордон внимательно наблюдал — когда-нибудь, он и сам будет так делать, показывая своему сыну, как правильно управляться с яхтой. Наверное, даже яхта будет та же самая — она сделана из какого-то местного дерева, которое растет в джунглях и совсем не гниет.

— Встанешь за штурвал?

— Да, па.

Со счастливым видом — Гордон вывел яхту со стоянки и повел на выход из марины. Навстречу восходящему солнцу…

Они ловили тунца. Можно было ловить много всего начиная от скумбрии и макрели, и заканчивая акулами — но отец почему то все время выходил на тунца, ловя его на океанскую удочку. У тунца было очень хорошее мясо — плотное, розоватое, меньше похожее на рыбное, чем у любой другой рыбы. Мама часто готовила его так, что по вкусу совсем не отличить от телятины. Часть улова отдавали миссис Калги — у нее была большая семья, а тунец для местного — лакомство.

Пойманную рыбу — отправляли в садок, куда положили немного льда и меняли воду. Этим занимался Гордон — он подтаскивал воду ведром, сделанным из пузыря какого-то животного, и выливал в садок — лишнее стекало в море. А рыба — терлась в тесном садке и искала выход. Ему было жаль рыбу, хотя он знал, что Господь дал ее нам для пропитания, и грехом будет, только если ловить «на спорт» больше чем можешь съесть. И надо поделиться уловом с другими людьми, теми, кому живется хуже, чем тебе. Этого тоже хочет Господь.

Отец — сидел за удочкой, надвинув на нос соломенную шляпу — а Гордон занимался уловом, смотрел за компасом и штурвалом и был счастлив.

Потом — он увидел яхту. Большую, в три раза больше, чем их… парусную, она напоминала старинные пиратские бригантины. Такие есть… их делают только три фирмы в Великобритании, две из них те же самые, что делали чайные клиперы — и стоят они очень дорого. Гордон уже знал, что к чему — и прикинул, не затронет ли и волной от большой яхты… как вдруг яхта изменила курс и пошла прямо на них. На носу — стоял впередсмотрящий. Солнце играло в линзах его бинокля, отдаваясь ослепительными вспышками.

— Па…

— Что случилось?

— Смотри…

Отец посмотрел, как это делают рыбаки, поднеся ладонь ко лбу — и сказал нехорошее слово…

Гордон почувствовал, что что-то не так.

— Па… что-то не так?

— Все нормально. Вытаскивай удочку. А я встану за штурвал…

Чужая яхта была все ближе, и у Гордона появилось неприятное предчувствие. Такое сосущее чувство под ложечкой.

— Па… — тоскливо сказал он — все нормально?

— Да.

Яхта была совсем рядом.

— Принимай концы!

Отец сам — принял концы, закрепил их один за другим. С борта яхты, которая была выше их борта футов на пять — спустили штормтрап.

— Па…

— Сиди здесь!

Гордон не осмелился ослушаться.

Отец поднялся на чужую яхту и сразу куда-то ушел. Гордон сначала просто сидел, потом достал книжку Киплинга. Не читалось…

Так — он сел у борта, и пригревшись на солнце, задремал. Потом — он вдруг понял, что слышит голос отца. Прислушался… да, точно. Голос отца и еще кого-то. Он доносился от борта, через открытый иллюминатор

Гордон знал — подслушивать нехорошо, а еще хуже — подслушивать разговоры взрослых. Но что-то толкнуло его к высокому борту

Матросы с большой яхты его не видели. Иллюминатор был открыт — и через него было все хорошо слышно…

— … Да бросьте, почтенный. Кого волнует, что будут курить местные? Опиум, афганская марихуана… какая разница.

— Это волнует меня… — резко и отрывисто сказал отец — то, что вы делаете, это просто недопустимо. Курение опиума превращает людей в животных, и ладно, если этим занимаются местные. Но вы, англичанин…

Сухой смешок

— Я не курю опиум, почтенный. Я не такой идиот.

— Тем больше ваша вина, сударь — ответил судья — вы осознаете всю пагубность этого яда, но продолжаете его распространять.

— Между прочим, вам следовало бы понимать, что все это — я делаю в интересах Империи, почтенный.

— Вы несете бред.

— Отнюдь. Опиум — одна из составных частей нашего мирового господства. С ним мы покорили территории в Китае. С ним — мы приведем к послушанию и покорности местных. Местные… они же как животные. Им бессмысленно платить деньги, они не знают, что с ними делать. Потратят на всякую ерунду. Гораздо лучше, если они потратят их на то, что им дадим мы. Лучший афганский каннабис. Там его курят все, почтенный, только он дает возможность отрешиться от мерзостей этого мира. Если человек курит каннабис — ему на все плевать, кроме того, как достать деньги на следующую дозу. В его голове — не будут бродить всяческие дурные мысли, подобные тем, которые распространяют социалисты. Он отработает смену, получит за нее деньги, после чего придет за дозой опять-таки ко мне — и я получу свои деньги назад. Просто и гениально. Вы кстати не коммунист?

— Все, хватит… — раздался какой-то скрип, снова голос отца, резкий и напряженный — вот что, сударь. Учитывая ваши заслуги, учитывая ваше происхождение — я даю вам возможность все исправить. Вы продаете все, что у вас есть, берете всю свою семью и уезжаете куда-нибудь в глушь. В Канаду или Австралию, и не приведи Господь, если я узнаю, что вы опять занимаетесь этим. Если нет — клянусь Богом, сударь, я вас посажу. Посажу на каторгу вместе со всеми вашими подельниками, а все ваше имущество будет конфисковано на Корону.

— Осторожнее, почтенный — в голосе была явная угроза — вы идете против силы, сущность которой даже не осознаете.

— О, нет, я прекрасно осознаю вашу сущность, милейший. Вы гнусный негодяй под маской почтенного лорда. Человек, сделавший растление людей своей профессией и преуспевший в ней. Человек, вовлекший в свои отвратительные махинации немало достойных людей, совративших их с должного пути. Кто-то — должен положить этому конец, и это сделаю я. Берегитесь, милорд.

— Как желаете.

Стукнула дверь.

Гордон вскочил с места, посмотрел на палубу чужой, большой яхты. Отец уже был там, чем-то расстроенный и рассерженный. На палубе были только матросы палубной команды, того, с кем говорил отец — на палубе не было. Отец — взял его за руку, и вместе — они спустились на свою яхту. Отец — отвязал и отдал концы, чужая яхта, больше похожая на старую бригантину — начала отваливать от них. Заработал мотор — и она пошла направлением на юго-запад, куда-то в сторону Африки…

— Па… — с несчастным видом сказал Гордон

— Да. Что.

— Кто это был?

— Да так. Один неприятный человек. Не переживай.

Конечно, Гордон, как и все мальчишки его возраста не имел того, что называется «моральными принципами» — это появляется позже. Однако он не умел и не любил лгать, и всегда верил отцу. К тому же — его отец был судьей, и это значило, что он не обычный мальчик. Он должен быть примером для других и ни в коем случае не врать: плохо, если узнают, что сын судьи лгунишка. Конечно, бывало всякое — но он старался не врать. И ничего не мог держать в себе.

— Па… — с несчастным видом сказал Гордон — я все слышал.

— Что ты слышал?

— Как вы говорили с этим джентльменом. Я прилег отдохнуть у борта… а там все было слышно. Хорошо слышно…

Почтенный Бивер молчал.

— Па… а что такое каннабис?

— Гордон, подойди, пожалуйста, ко мне. Встань сюда.

Гордон подошел и встал перед отцом. Подстреленное, окровавленное солнце падало в залив и мириады солнечных зайчиков — танцевали на воде.

— Каннабис очень плохая штука — сказал судья Бивер — но это не главное. Если уж ты слышал этот разговор, то должен запомнить не каннабис. Что я сказал этому человеку — ты слышал?

— Да. Ты сказал, что посадишь его, если он не уедет.

— Правильно. Этот человек… он дворянин и родовитый лорд. И он думает, что это дает ему право делать нечто очень плохое. Например, привозить сюда каннабис и опиум и травить этим людей. Но это неправильно. Закон — един для всех, и никто не имеет право преступать его. Никто.

— И даже Его Величество? — недоверчиво спросил Гордон

— И даже Его Величество. Закон превыше всего. Это первое, что ты должен помнить. А второе — знаешь, что? Я не знаю, кем ты будешь в будущем, сын, я вовсе не буду настаивать, чтобы ты шел по моим стопам. Тори свою дорогу сам. Но вне зависимости, будешь ты судьей или нет, ты должен помнить: закон сам по себе бессилен. Закон — ничто без людей. И очень важно, чтобы если кто-то видел, как нарушается закон, как делаются плохие вещи — такие, как делает этот джентльмен — чтобы он не прошел мимо, не отвернулся равнодушно. Наказывать плохих людей — это не только работа таких как я, но и долг каждого. Никакой судья не справится, если не будет неравнодушных людей, которые будут помогать устанавливать закон. Понял?

— Да — ответил Гордон, хотя мало что понял.

— И последнее. Может так получиться, что тебе нужно будет поступить правильно — но тебе будет страшно. Не позволяй страху завладеть тобой. И все равно поступай правильно, даже если это страшно или опасно. Понял?

— Понял… — Гордон помялся — па, а как я узнаю, что правильно, а что нет? Из закона?

Отец улыбнулся и потрепал сына по просоленной, грязной шевелюре

— Не все можно описать в законе, не на все нужен закон. Надеюсь, что я воспитал тебя правильно, хорошим человеком. Слушай свое сердце. Оно подскажет тебе, что правильно, а что — нет…

Гордон подумал. Потом упрямо скинул подбородок

— Я понял, па.

— Вот и молодец. А теперь иди и собери снасть. Уже поздно, нам надо возвращаться…

— Да, па…

Они собрали снасти — рыбы наловили уже достаточно. Уже темнело, они запустили мотор. чтобы быстрее дойти. До берега — было миль тридцать, ближе — рыба просто не ловилась…

Тарахтел мотор. Солнце почти кануло в воду как в вечность. Он стоял рядом с отцом и штурвалом.

— Па… а этот человек… он преступник?

Судья задумался. Потом сказал.

— Нельзя говорить о человеке, что он преступник, пока его не осудил суд. Понял?

…Но этот человек — да, он преступник. И я его посажу…

В словах отца — не было ничего кроме уверенности. И Гордон как всегда поверил отцу — потому, что если он говорил, что что-то сделает — он обязательно это делал, и не было такой силы, что смогла бы остановить его.

Потом — они увидели дым, примерно такой, какой бывает от старого, еще парового мотора или от плохо обхоженного и дымящего изо всех сил судового дизеля. Их догоняло какое-то судно, не траулер, а какое-то переделанное из военного, возможно — в исследовательское, возможно — в какое-то еще. Флот — продавал такие посудины задешево, не всегда честно — и местные с удовольствием покупали их, потому что военный стандарт есть военный стандарт.

Но это было какое-то непонятное судно. И оно шло их курсом, догоняя их и нещадно дымя мотором.

Гордон стоял за штурвалом, отец обернулся и посмотрел еще раз на догонявшее их судно. Потом отрывисто скомандовал

— Лево на борт два румба

Гордон исполнил приказ, повернул штурвал. Ветра не было, они шли на моторе. Он смотрел вперед, как и полагается тому, кто ведет корабль. Отец повернулся и посмотрел назад.

— Гордон, я же сказал, два румба влево, черт тебя дери!

Обычно — он не позволял таких слов ни по отношению к сыну, ни по отношению к кому бы то ни было еще. Гордон слышал, как отец разговаривал с просителями, которые пришли к нему, не зная, что судья не может принимать просителей — твердо, но вежливо и с уважением, даже с учетом того, что просители были местными.

— Па, я сделал! — сказал Гордон и обернулся

Судно по-прежнему шло у них на курсе, и это значило — что они настигали их. Он уже мог видеть более темную красну на том месте, где должен был быть боевой номер британского флота или регистровый — гражданского. Ни того ни другого не было — они были закрашены.

— Иди в каюту! — резко сказал отец

— Па, я…

— Я кому сказал…

Судья не успел ничего ответить — он увидел, как человек на носу догонявшего их судна целится в него из пулемета Льюиса. И из последних сил — схватил сына за шкирку и швырнул его в сторону. Последнее, что он успел сделать — это повернуться лицом к грозящей опасности. Оружия на яхте у них не было — никакого…

Он не понимал, что происходит — по молодости, он не помнил второго сипайского восстания и не слышал, как на самом деле работает пулемет. Просто — какая-то сила бросила его в сторону от штурвала, он не удержался на ногах и повалился в воду, теплую как молоко и грязную. Раздавался какой-то треск, громкий, и еще какие-то звуки, он не понимал какие. Яхта уходила вперед, он цеплялся за нее со всей силы, стараясь не нахлебаться воды, которую можно было использовать в качестве яда, наверное. Тогда еще про экологию мало слышали, а заводы в Карачи работали на всю катушку.

Чужое судно — сбавляло ход, но все же ударило оставшуюся без управления яхту сбоку, треск прекратился. Борт яхты наваливался на него, он в ужасе замолотил руками, потому что его могло затянуть под дно яхты и в конце концов изрубить винтами. Цепляясь за деревянную обшивку обеими руками, он, наверное, закричал бы — если б не знал, что тотчас же нахлебается воды. Легкие — дыхание он задерживал, пока мог — горели огнем. Оба судна — теряли скорость…

Потом они и вовсе остановились — как пиратская бригантина и взятый ею на абордаж купеческий корабль.

Он замер. Сначала ничего не происходило, потом послышались голоса. И на яхте и на преследовавшем ее корабле — заглушили моторы, так что слышно было очень хорошо. В море вообще тихо…

— Ларка миленьге?

— Нахин. Куч нахин.

Молчание. Потом — новый голос, сухой и отрывистый

— Что происходит? Все сделано?

— Да, эфенди. Все сделано.

Говорили на английском

— Вы видели судейского?

— Да, эфенди. Он мертв

— Мальчишка. Должен быть еще мальчишка. Его видели на борту. Хозяин видел еще мальчишку.

Гордон затаил дыхание

— Он тоже мертв, эфенди.

Молчание.

— Ладно. Поджигайте и уходим.

— Слушаюсь, эфенди.

— И быстро.

Гордон услышал какой-то удар, звон стекла. Потом — пламя, яркое — полилось на воду с борта, едва ли не на него…

И тогда он нырнул — хватанув воздуха, как его учили в скаутском отряде. Нырнул — прочь от убийц и яркого, жадно пожирающего дерево пламени. Нырнул — можно сказать в никуда…