Глава 3

Когда Жир-Панда покидает полосатое от дождя здание на Датун-роуд, уже почти семь вечера. Июнь в Шанхае – сезон удушающей влажности и постоянных ливней. Дороги и мостовые сверкают, легковушки и грузовики проносятся с шипением, вибрируя от выхлопа, а от мокрого тармакадама волнами подымается тепло. Жир-Панда не юноша, да и отнюдь не атлет, и его рубашка вскоре прилипает к спине от пота.

Но день прошел удачно. Вместе со своей группой «Белый дракон» они совершили успешную фишинг-атаку на белорусскую компанию «Толочин Аэроспейс» и занялись вполне приятным делом – выкачиванием баз данных, паролей и проектных файлов, да и просто играми с самой секретной ее информацией.

За восемь лет своего существования «Белый дракон» атаковал около ста пятидесяти военных и корпоративных целей. Поначалу – в США, но в последнее время – в России и Беларуси. Как и большинство их жертв, «Толочин» оказал лишь видимость сопротивления. Неделю назад один из работников младшего дивизиона компании получил по электронной почте письмо – якобы от директора по безопасности, – где ему предлагали кликнуть по ссылке и получить информацию о новой сетевой защите. На самом же деле через эту ссылку в компьютер сотрудника попал загрузчик ZeroT – созданный Жир-Пандой инструмент удаленного доступа, дающий его команде контроль над рабочими файлами «Толочина».

Поскольку файлы связаны с засекреченными проектами реактивных истребителей, они будут представлять особый интерес для пекинского начальства Жир-Панды. Ведь «Белый дракон» – это не просто бестолковая хулиганствующая группа хакеров и анархистов, как думают некоторые. Это элитное киберподразделение Народно-освободительной армии Китая, занятое прицельными атаками на иностранные корпорации, системы военной разведки и инфраструктуру. Безликое здание на Датун-роуд оснащено высокоскоростными волоконно-оптическими линиями и мощными серверами с отказоустойчивым кондиционированным оборудованием. Руководитель группы, известный как Жир-Панда, на самом деле – подполковник Чжан Лэй, и именно он дал название группе. В китайской символике лунно-белый дракон воплощает свирепую сверхъестественную силу. Знамение смерти. Предостережение.

Не обращая внимания на толпы спешащих домой рабочих и липкую жару, Жир-Панда неторопливо шагает сквозь предвечернюю дымку района Пудун, с восхищением глядя на элитные небоскребы: на парящую в вышине стеклянную колонну Шанхайской башни, на серебристо-голубой клин Всемирного финансового центра, на огромную, похожую на пагоду башню Цзинь Мао. С уровня земли, где в мусорных баках роются нищие, этот пейзаж выглядит не столь эффектно, но какое Жир-Панде до этого дело?

Он во многих отношениях одаренный и даже гениальный человек. Вне всяких сомнений, он смертельно опасный кибервоин. Но именно успехи Жир-Панды и заставили его совершить фатальную стратегическую ошибку: он недооценил врага. Пока его группа рылась в интеллектуальной собственности иностранных корпораций, пересылая в Пекин терабайты секретных данных, мировые разведцентры и частные службы безопасности тоже не сидели сложа руки. Их аналитики накапливали собственные данные: идентифицировали IP-адреса, декомпилировали и изучали коды хакерских программ «Белого дракона», отслеживали каждый клик.

Собранная информация – включая данные о Жир-Панде и членах его команды – пошла вверх по инстанциям. Ни Запад, ни Россия пока не решались идти на конфронтацию с Пекином на правительственном уровне и впрямую обвинять Народно-освободительную армию в санкционированной государством краже информации – это привело бы к дипломатической катастрофе. Но нашлись те, кого все эти деликатные моменты заботили в меньшей мере. Грабительская деятельность «Белого дракона» уже обошлась его жертвам в миллиарды долларов, и некая группа лиц, чья коллективная власть превосходила любое правительство, решила, что пришло время этим заняться.

Две недели назад на совещании Двенадцати в частном прибрежном поместье в Дартмуте, штат Массачусетс, подполковник Чжан Лэй стал объектом голосования. Все рыбки в черном бархатном кисете оказались красными.

Неделю назад в Шанхай прилетела Вилланель.

Сквозь толпы людей и дизельные выхлопы Пудуна Жир-Панда продолжает путь к паромному причалу на Дунчан-роуд. Когда-то его обучали технике ухода от слежки, но с тех пор, как он в последний раз упражнялся всерьез, прошли годы. Он на своей территории, а его враги – на других континентах, это всего лишь мерцающие имена пользователей за прозрачными паролями. Ему никогда даже в голову не приходило, что его деятельность может иметь смертельные последствия.

Возможно, именно поэтому, уже ступая на паром, он не замечает в паре метров позади себя молодого человека в деловом костюме – тот вел его от самого офиса и сейчас, кратко сообщив что-то в телефон, исчезает в сутолоке Дунчан-роуд. А может, это потому, что мысли подполковника Чжан Лэя витают совсем в другом месте. Дело в том, что у этого принца кибершпионажа есть особая тайна, о которой не известно никому из коллег. И эта тайна – по мере того как паром разрезает носом грязные потоки реки Хуанпу – заряжает его темным трепетом предвкушения.

Он смотрит вперед, перед ним – украшенная подсветкой панорама Бунда, километровой набережной с достопримечательностями старого Шанхая, но он ее не видит. Его взгляд без всякого интереса скользит по бывшим банкам и торговым домам. Эти памятники колониального прошлого сегодня превратились в роскошные отели, рестораны и клубы, места развлечений богатых туристов и финансовой элиты. Но его пункт назначения расположен не за их позолоченными фасадами.

Сойдя с парома на пристани Южный Бунд, Жир-Панда бегло оглядывается по сторонам, но вновь не замечает соглядатая, докладывающего в телефон о его маршруте. На сей раз это молодая женщина в гостиничной униформе. Через пятнадцать минут он оставляет Бунд позади и спешит по узким, запутанным улочкам Старого города. Забитый туристами и покупателями, благоухающий мопедными выхлопами и жирными запахами стритфуда, этот район полностью лишен монументального величия Бунда. Над тесными переулками висят бельевые веревки и петли электрошнуров, палатки с сидящими на корточках продавщицами доверху завалены сырым от дождя товаром, мелкие лавки за бамбуковыми навесами предлагают псевдоантиквариат и старомодные календари с девочками. Когда Жир-Панда поворачивает за угол, сутенер на скутере жестом указывает на тускло освещенную нишу, где рядами, ожидая и перешептываясь, сидят юные проститутки.

Жир-Панда ускоряет шаг, его сердце колотится, он спешно проходит мимо всех искушений. Его цель – трехэтажное угловое здание на Данфэн-роуд. У входа он набирает четырехзначный код. Внутри, за стойкой регистратуры, женщина средних лет. В неподвижности ее улыбки – следы интенсивной работы челюстно-лицевого хирурга.

– Господин Люн, – оживленно произносит она, заглядывая в лэптоп. – Пожалуйста, проходите наверх. – Ей известно, что Люн – не настоящее имя, и он это знает, но в доме на Данфэн-роуд свой этикет.

Второй этаж отведен для более-менее традиционных сексуальных утех. По пути он мельком видит приоткрывшуюся дверную щель, а за ней – розовую комнату и девушку в кукольной ночной рубашке.

Третий этаж куда более специализированный. Жир-Панду встречает неулыбчивая молодая женщина в накрахмаленном бело-зеленом хирургическом форменном халате с юбкой, в такой же шапочке, пришпиленной к зачесанным наверх волосам, медицинской маске и прозрачном, шуршащем при ходьбе пластиковом переднике. От нее пахнет какой-то терпкой дезинфекцией. На нагрудном бейджике имя – медсестра Ву.

– Ты опоздал, – ледяным голосом произносит она.

– Извините, – шепчет Жир-Панда. Он уже весь трепещет от возбуждения.

Хмурясь, медсестра Ву ведет его в комнату, где доминируют медицинская каталка, несколько мониторов и прибор искусственной вентиляции легких. В свете потолочного плафона на алюминиевых подносах тускло поблескивает комплект скальпелей, подъемников и других хирургических инструментов.

– Раздевайся и ложись, – приказывает она, указывая на розовый больничный халат. Халат едва достает до мясистых бедер Жир-Панды, и, когда он, с незащищенными гениталиями, занимает свое место на каталке, его охватывает чувство глубокой, волнующей уязвимости.

Начав с рук, сестра Ву принимается обматывать Жир-Панду марлей и ремнями на липучках, затягивая манжеты вокруг его грудной клетки, бедер и лодыжек до полной обездвиженности. Последняя манжета опоясывает горло, и, когда застегнуты все ремешки, она накрывает его нос и рот черной резиновой кислородной маской. Теперь его дыхание становится слышимым – поверхностное, возбужденное шипение.

– Ты понимаешь, что все это делается для твоего блага? – говорит сестра Ву. – Некоторые процедуры, в которых ты нуждаешься, инвазивны и могут оказаться болезненными.

Жир-Панда ухитряется выдавить из-под маски слабый стон. Его панический взгляд мечется из стороны в сторону. На какой-то миг в нескольких дюймах от его лица пластиковый передник сестры Ву отходит вперед, и полы ее халата раздвигаются, приоткрывая пухлую промежность в практичных – возможно, армейских – трусах.

– Итак! – говорит она, и он слышит щелчок латексных перчаток. – Нужно полностью опорожнить мочевой пузырь. Поэтому я сейчас тебя побрею и поставлю катетер.

Жир-Панда слышит, как бежит вода, чувствует, как поднимается жар в крови, пока она мылит ему лобок и выскребает его хирургической бритвой. Вскоре его пенис начинает подниматься и дергаться, как марионетка. Отложив бритву, сестра Ву с задумчивым взглядом над трехслойной маской берет с подноса щипцы с фиксатором. Подержав щипцы пару секунд перед его лицом, она вжимает их острые зубы в основание его мошонки. Жир-Панда взирает на нее с благоговением, слезы боли струятся по его щекам. И вновь – будто бы совершенно случайно – ему дозволяют мимолетно увидеть пухлый лобок сестры Ву. Он слышит звон металла, чувствует, как поднялись щипцы, и через миг жаркий огонь проносится между мошонкой и анусом.

– Смотри, что ты меня заставляешь делать, – сердито шепчет сестра Ву, демонстрируя скальпель с красноватыми каплями на лезвии. – Сейчас мне придется это зашить.

Разорвав стерильный пакет, она достает из него мононить и принимается за работу. От первого прохода иглы у Жир-Панды перехватывает дыхание, и по мере того, как медсестра Ву плотнее затягивает хирургический узел, он начинает вздрагивать от неконтролируемого наслаждения. Неодобрительно глядя на такую наглость, сестра Ву берет из почкообразного лотка со льдом хромированный зонд и с силой вгоняет его в прямую кишку Жир-Панды. Он закрывает глаза. Теперь он в зоне, в том месте, где ужас и экстаз сливаются в темной, вихрящейся волне.

И тут неожиданно, беззвучно сестра Ву исчезает. Жир-Панда сонно вращает глазами, окидывая взором ограниченное поле зрения, в которое вдруг вплывает какая-то совсем иная фигура. Как и сестра Ву, она одета в хирургическую форму, шапочку, маску и перчатки. Но глаза, глядящие на Жир-Панду, – отнюдь не янтарно-карие. Они морозно-серые, цвета русской зимы.

Жир-Панда разглядывает ее со смутным изумлением. Новый участник – непредвиденное отклонение от сценария.

– Боюсь, дело приняло серьезный оборот, – говорит она по-английски. – Поэтому вызвали меня.

В глазах Жир-Панды сияет робкое предвкушение. Белая женщина-хирург. Клиника превзошла себя.

Вилланель видит по его лицу, что он понял. Да она и не сомневалась ни на миг, что человек, который уже без малого десять лет занят чтением секретных документов международных корпораций, английский знает неплохо. Из стоящего у ее ног пакета она вынимает алюминиевый цилиндр – всего девять дюймов в длину. Отсоединив шланг резиновой маски Жир-Панды от кислородного баллона, она подключает его к цилиндру.

Чистая окись углерода не обладает ни запахом, ни вкусом. Гемоглобин в человеческом организме не отличает ее от кислорода. Когда первая порция холодного угарного газа попадает в ноздри Жир-Панды, он чувствует, как нити реальности начинают расползаться. Через двадцать секунд его дыхание останавливается.

Убедившись, что он мертв, Вилланель возвращает шланг на место. Когда речь идет о профессионале такого уровня, как подполковник Чжан Лэй, вскрытие, несомненно, будет проведено тщательнейшим образом, и истинную причину его смерти установят довольно быстро, но посеять пару зерен путаницы не помешает.

Присев на колени, Вилланель изучает распростертую на полу сестру Ву. Когда она зажала молодой женщине рот рукой в латексной перчатке и вколола тщательно отмеренную дозу эторфина, та, прежде чем вырубиться, успела еле слышно удивленно мяукнуть. Уже прошло несколько минут, а ее лицо остается изумленным; она очнется через полчаса.

Последний штрих художника: Вилланель снимает с сестры Ву трусы и кладет их на голову Жир-Панды. Затем достает дешевый мобильник, купленный за наличку пару часов назад, и фотографирует его с разных сторон, выбирая ракурсы понепригляднее. Последним кликом фотографии с уже заготовленным комментарием рассылаются на полдюжины адресов – самым влиятельным китайским блогерам и диссидентам. По крайней мере, эту историю китайский истеблишмент замять не сможет.

Если во всех борделях мира и есть какое-то общее правило, то оно гласит: входящие клиенты не должны сталкиваться с уходящими. В доме на Данфэн-роуд к выходу ведет задняя лестница, и Вилланель, переодевшись, пользуется именно ею. На улицах влажно, там до сих пор полно туристов и прогуливающихся семейств, и никому нет дела до молодой европейской женщины в бейсболке с рюкзачком за спиной. Потом под давлением – а в ближайшие дни и недели на улочках и в переулках Старого города зададут много неудобных вопросов – пара свидетелей припомнят, что на бейсболке был логотип команды «Нью-Йорк Янкиз» и что темно-русые волосы женщины были собраны в хвост, а затем все эти смутные впечатления выльются в молву: подозреваемая – американка. Но, к сильному огорчению разведки и полиции, ее лица не вспомнит никто.

Десятиминутной прогулки достаточно, чтобы избавиться от телефона, батареи и сим-карты – они обретают покой в мусорных баках разных ресторанов. Халат, перчатки, маска и шапочка вместе с газовым цилиндром в авоське с камнями отправляются на дно реки Хуанпу.

Через пару часов Вилланель лежит в ванне с декоративными ножками – квартира на десятом этаже в элитном квартале «Шанхайская французская концессия» – и размышляет о сегодняшнем убийстве. Вода благоухает экстрактом стефанотиса, стены – нефритового цвета, шелковые занавески волнует легкий бриз.

Как всегда в таких ситуациях, поток ее эмоций то нарастает, то спадает. Она удовлетворена удачно сделанной работой. Тщательное предварительное изучение, изобретательное планирование, и – чистое бесшумное убийство. Смог бы кто-нибудь еще убрать Жир-Панду столь же стильно, столь же гладко и легко? Она мысленно проигрывает его последние секунды. Изумление в глазах, когда их взгляды встречаются. И вслед за этим – любопытство, затем понимание и принятие, когда он уже начинает отплывать в бездонные глубины.

Еще она довольна своей ролью. Пьянящее чувство – стоять в неподвижном центре вращающегося мира, осознавая, что ты – орудие судьбы. Видеть, что ты не проклята, а напротив, одарена грозной силой, – неплохая компенсация за годы лютых унижений, прожитые под именем Оксаны Воронцовой.

Однако одно унижение тех лет она переживает по-прежнему остро: момент, когда ее отвергла школьная француженка Анна Ивановна Леонова. Одинокая женщина под тридцать, Леонова буквально боготворила рано развившиеся языковые способности проблемной ученицы и, не обращая внимания на грубость и испорченность Оксаны, была полна решимости раскрыть ей глаза на мир за серыми пределами Перми. По выходным они встречались у Анны в ее крошечной квартирке, обсуждая Колетт и Франсуазу Саган, а однажды – в тот памятный вечер – ходили в театр имени Чайковского на оперу «Манон Леско».

Оксану озадачивало ее внимание. Никто и никогда не уделял ей столько времени. Она сознавала, что Анна Ивановна дарит ей нечто бескорыстное, близкое к любви. Умом Оксана понимала это чувство, но отдавала себе отчет, что сама на него не способна. Физическое влечение – другое дело, и она ночи напролет проводила без сна, мучимая голым вожделением к своей учительнице, но даже это чувство умела выразить лишь угрюмым пустым взглядом.

Не то чтобы Оксана в подростковом возрасте была неопытна в сексе. Ей уже довелось познать и мужчин, и женщин, и она с легкостью манипулировала и теми, и другими. Но с Анной она мечтала о пиршестве чувств, о чем-то гораздо большем, чем послепивная возня за баром «Молотов» или жесткий язык охранницы из ЦУМа, которая, поймав ее за кражей, повела в туалет и там в обмен на молчание зарылась лицом между Оксаниными бедрами.

Она попробовала – лишь однажды – зайти дальше. Это было в тот вечер, когда они ходили на «Манон Леско». Они сидели на последнем ряду балкона, и Оксана склонила голову к плечу учительницы. Когда Анна в ответ обняла Оксану, у той от наплыва эмоций перехватило дыхание.

Под плывущую вокруг музыку Пуччини Оксана протянула руку и положила ладонь на грудь Анны. Та мягко, но решительно ее убрала и, когда через мгновение Оксана вернула ладонь на место, повторила жест с той же решительностью. В эту игру Оксана мысленно играла много раз.

– Прекрати, – спокойно сказала Анна.

– Я тебе не нравлюсь? – прошептала Оксана.

Учительница вздохнула.

– Оксана, разумеется, ты мне нравишься. Но это не значит…

– Не значит что? – Она приоткрыла губы, в полумраке ища взглядом губы Анны.

– Не значит… это.

– Тогда пошла ты на х… вместе со своей гребаной оперой, – прошипела Оксана, не сдерживая рвавшийся наружу гнев. Она встала и, спотыкаясь, побрела к выходу, потом сбежала по лестнице и выскочила на улицу. Город стоял залитый ночными огнями цвета серы, в свете фар на Коммунистической улице кружился снегопад. Мороз пробирал до костей, и Оксана поняла, что забыла в театре куртку.

Но от гнева ей было наплевать на все. Почему Анна Ивановна ее не хочет? Вся эта культура – конечно, хорошо, но от Анны ей нужно больше. Ей нужно видеть желание в глазах. Видеть, как все, что дает ей власть над Оксаной – ее доброта, ее терпение, ее хреновое целомудрие, – растворяется в сексуальном подчинении.

Но Анна воспротивилась этому преображению. А ведь она чувствовала в точности то же самое – и Оксана это знала, ведь она ощутила, как под ее рукой трепещет сердце женщины. Это было нестерпимо, непереносимо. И там, у ступеней театра, засунув руку в джинсы, она стояла, пытаясь выдохнуть из себя все свое отчаяние, пока ее колени бессильно не опустились на покрытый льдом тротуар.

Анна простила ей историю в театре, но Оксана Анну так и не смогла простить до конца, и в ее чувствах к учительнице появился нездоровый, злой оттенок.

Ситуация достигла развязки, когда Анну изнасиловали. Вооружившись отцовским боевым ножом, Оксана заманила Романа Никонова в лесополосу и там все сделала как надо. Правда, Никонов выжил, а это не входило в ее планы, но в остальном все прошло идеально.

Оксану никто не допрашивал, а сама она хоть и предпочла бы, чтобы жертва умерла от шока и потери крови, но все равно осталась удовлетворена тем, что Никонов теперь до конца дней будет мочиться через трубку. Все это она и поведала Анне, положив к ее ногам свой рассказ, как кошка, притащившая домой задушенную птицу.

Реакция Анны разнесла вдребезги весь Оксанин мир. Она надеялась на благодарность, на восхищение, на глубокую признательность. Вместо этого учительница молча смотрела на нее взглядом, исполненным льда и ужаса. Мысль об условиях, с которыми Оксана столкнется в женской тюрьме, сказала она, это единственное, что удерживает ее от немедленного звонка в милицию. Она будет молчать, но не желает больше никогда ни видеть Оксану, ни слышать.

Подобная несправедливость, мучительнейшее чувство утраты – все это привело Оксану на грань самоубийства. Она хотела взять отцовский «макаров», прийти к Анне домой и там пустить себе пулю в лоб. Залить эту маленькую квартирку на Комсомольском проспекте кровью и мозгами. Но сперва, пожалуй, ее поиметь: девятимиллиметровое автоматическое оружие – весьма убедительный аксессуар для соблазнения.

Но в итоге Оксана так ничего и не сделала. А та ее часть, которая столь отчаянно жаждала, чтобы Анна принадлежала ей, попросту отмерла.

Нежась в душистой ванне шанхайской квартиры, Вилланель ощущает, как душевный подъем отступает перед встречной волной меланхолии. Она поворачивает голову к окну, к внушительному контуру зеркального стекла, обрамляющему свет предсумеречного заката и крыши Французской концессии, и задумчиво покусывает верхнюю губу. На окне стоит ваза Лалик с белыми пионами – их мягкие лепестки напоминают об объятиях.

Она знает, что надо залечь на дно и не высовываться, что отправляться на охоту за сексом – тем более сегодня – безрассудство. Но и этот внутренний голод ей знаком. И его хватка будет лишь усиливаться. Окутанная паром, она выходит из ванны и стоит, обнаженная, у окна, размышляя, какое море возможностей лежит перед ней.

Уже за полночь она входит в клуб «Аквариум». Он расположен в подвальном помещении бывшего частного банка в северной части Бунда, и доступ сюда открыт только по личным приглашениям. Об «Аквариуме» Вилланель узнала от жены одного японского девелопера, с которой познакомилась в спа-салоне «Пенинсула» в районе Хуанпу. Миссис Накамура, стильная, словоохотливая женщина, объяснила Вилланель, что обычно приходит в клуб по пятницам. «И одна прихожу чаще, чем с мужем», – добавила она, многозначительно скосив взгляд.

Само собой, человеку на входе знакомо имя Микки Накамуры. Он ведет Вилланель через внутреннюю дверь к винтовой лестнице, вьющейся вниз, в просторный тускло освещенный подземный зал. Там людно, оживленный гул голосов накладывается на приглушенную пульсацию музыки.

Несколько мгновений Вилланель стоит у подножия лестницы, оглядываясь по сторонам. Самая поразительная деталь интерьера – стеклянная стена от пола да потолка метров, наверное, десяти в длину. Светящееся синее пространство внутри стены вдруг затемняет движущаяся тень, за ней – другая, и до Вилланель доходит, что перед ней – акулий аквариум. Мимо скользят рифовые и молотоголовые акулы, а подводная подсветка придает их туловищам полуматовый блеск.

Завороженная Вилланель пробирается поближе. В клубе стоит запах богатства – пьянящая смесь красного жасмина, фимиама и тел, надушенных авторским парфюмом. За стеклом в поле зрения вплывает тигровая акула и пронзает Вилланель пустым, безразличным взглядом.

– Мертвые глаза, – говорит материализовавшаяся сбоку Микки Накамура. – У меня очень много знакомых мужчин с похожим взглядом.

– Не у тебя одной, – отвечает Вилланель. – Да и женщин тоже.

Микки улыбается.

– Рада, что ты пришла, – полушепчет она, проводя пальцем по черному шелковому ципао Вилланель. – Это же Вивьен Там, да? Какая прелесть.

Вилланель повторяет улыбку Микки и делает комплименты ее наряду. Одновременно она проводит визуальную проверку безопасности, изучая, нет ли в клубе чего-нибудь или кого-нибудь лишнего. Неопределенной фигуры в тени. Глаз, слишком быстро отводящих взгляд. Лица, которое не вписывается в общий фон.

Ее внимание привлекает гибкая фигура в белом топике и мини-юбке. Проследив за взглядом Вилланель, Микки вздыхает.

– Да, знаю, о чем ты сейчас думаешь. Кто привел сюда крокодила?

– Симпатичная девочка, – говорит Вилланель.

– Девочка? Разве что в некотором роде. Это Джейни Чоу, один из трансвеститов Элис Мао.

– Кто такая Элис Мао?

– Хозяйка клуба. Точнее, хозяйка всего этого дома. Одна из самых богатых женщин Шанхая, хорошо поднялась на проституции.

– Несомненно, деловая женщина.

– Можно и так сказать. По крайней мере, отношения с ней лучше не портить. Позволь мне тебя угостить. Арбузный мартини здесь просто фантастический.

– Крепость у него наверняка тоже фантастическая.

– Расслабься, дорогая, – отвечает Микки. – Получай удовольствие.

Когда она отходит к компании у барной стойки в стиле ар-деко, за которой элегантный юноша смешивает коктейли, Вилланель позволяет себе стать объектом внимания группы жестикулирующих молодых китайцев, в чьих костюмах каждая ниточка – дизайнерская.

– Вряд ли у тебя есть то, что им нужно, – произносит мягкий голос сбоку. – Зато я могу дать то, что хочешь ты.

Вилланель встречает направленный снизу вверх взгляд хорошеньких глазок Джейни Чоу.

– И что же это?

– Весь спектр женской любви. Поцелуи в губы, ласки ртом, море секса, а после я тебе вкусно приготовлю.

– Пожалуй, не сегодня. Это был убийственный день.

Джейни наклоняется ближе, Вилланель чувствует запах жасмина в ее волосах.

– У меня крабы, – шепчет она.

Вилланель приподнимает бровь.

– Нет, глупышка! В холодильнике, а не в моем дамском садике! Волосяные крабы. Жутко дорогие.

Появляется Микки с двумя полными до краев бокалами мартини и вручает один Вилланель, демонстративно игнорируя Джейни.

– Хочу познакомить тебя с одним человеком, – говорит она, уводя Вилланель под руку.

– Что за волосяные крабы?

– Местный деликатес, – отвечает Микки. – В отличие от этой мелкой шлюшки.

Она представляет Вилланель симпатичному молодому малайцу в костюме из легкой креповой ткани.

– Это Говард, – говорит она, явно волнуясь, одобрит ли его Вилланель. – Говард, знакомься, это Астрид.

Они жмут друг другу руки; Вилланель сейчас использует эту легенду. Астрид Фекан, двадцать семь лет, ведет колонку во франкоязычном инвестиционном бюллетене «Билэн21». Легенда, как и все предыдущие, составлена тщательнейшим образом. Если кто-то решит найти мадемуазель Фекан в Интернете, то обнаружит, что она уже два года работает пишущим редактором в «Билэн21» и специализируется на нефтяных фьючерсах.

Но Говард слишком занят щедрыми комплиментами в адрес Микки, чтобы отвлекаться на частности.

– Фуксия! – произносит он с придыханием и делает шаг назад, чтобы восхититься ее коктейльным платьем от Эрве Лежер. – Идеальный для тебя цвет.

Про себя Вилланель отмечает, что для Микки фуксия – полная катастрофа. На этом фоне Микки с ее лицом цвета бледной слоновой кости по возрасту приближается к матери Говарда. Но, может, ему как раз такое и нравится.

– А чем занимаетесь вы? – спрашивает Вилланель. – Индустрия моды?

– Не совсем. У меня концептуальный спа-салон в Синьтианди.

– Это рай, – вздыхает Микки. – Там есть сад камней, ледяной фонтан на воде «Эвиан» и буддийские монахи, чтобы прочистить чакры и сделать прическу.

– Какой кайф! У меня все чакры наверняка забиты насмерть.

– Ну что ж, – улыбается Говард. – Тогда вам к нам.

При первой удобной возможности Вилланель оставляет их наедине. Бродя по залу с бокалом в руке, она в итоге вновь оказывается лицом к лицу с акулами. И – спустя пару секунд – с Джейни Чоу.

– Пойдем, – говорит Джейни, ее черты в лунном свечении аквариума смягчились. – С тобой кое-кто хочет познакомиться.

– Кто?

– Пойдем. – Она тонкой ладонью берет Вилланель за руку.

В тускло освещенном алькове сидит женщина, она листает сообщения в телефоне. У нее евроазиатская внешность, а когда она поднимает взгляд, небрежным взмахом руки отсылая Джейни, Вилланель видит ее глаза – стеклянно-зеленые, почти бесцветные.

– Джейни права, – произносит женщина. – Ты красавица. Присядешь?

Вилланель наклоняет голову в знак согласия. По собственническим манерам женщины она угадывает в ней Элис Мао.

– Как тебе мой клуб?

– Здесь… нескучно. Видно, что тут всякое происходит.

– Всякое, это точно. – В стеклянно-зеленых глазах мелькает веселая нотка. – Хочешь чаю? По моему опыту, одного такого мартини вполне достаточно.

– Было бы прекрасно. Кстати, меня зовут Астрид.

– Тебе идет это имя. А меня, как ты знаешь, зовут Элис. Чем занимаешься, Астрид?

– Финансовым прогнозированием. Пишу в инвестиционный бюллетень.

Элис хмурится.

– И это твое занятие?

– Да, – Вилланель выдерживает ее взгляд. – Именно так.

– Я в свое время повидала финансистов, Астрид, и ни один из них не напоминал тебя даже отдаленно.

– Кого же я напоминаю?

– Из нашего краткого общения я бы решила, что ты, скорее, вроде меня.

Вилланель улыбается – спокойное уважение Элис наполняет ее вены. Что-то в чертах этой женщины – то, как тугая линия ее скулы смягчается, переходя в изгиб подбородка, – волнует ее. Она знает, что подобные чувства опасны, но бывают времена, когда ей уже невмоготу от секретности и почти звериной осторожности, с которыми она живет каждую минуту.

Элис бросает взгляд на телефон. Потом встает: на ее полуночно-синем платье переливается то же подводное свечение, что и на акулах.

– Идем.

Она через дверь ведет Вилланель к лифту. Шум и музыка постепенно затихают, потом – головокружительный подъем, и Вилланель вслед за Элис входит в квартиру на самом верху, с тем же тусклым освещением, что и в клубе. Покрытая сусальным золотом створчатая ширма, в сумраке на стенах – современная живопись, но эффектное пространство окна с зеркальным стеклом доминирует надо всем. Далеко внизу – город, чье раскинувшееся во все стороны мерцание притушено саваном смога.

– Всеазиатская шлюха. Так раньше называли Шанхай. Таким он и остается. Эта квартира, этот клуб, этот дом… Все куплено за секс. Чаю? – Она указывает на освещенный узким лучом светильника фуршетный столик. – «Серебряная игла» из провинции Фуцзянь. Думаю, тебе понравится.

Вилланель делает глоток бледного настоя. Его вкус напоминает об аромате омытых дождями склонов.

– Я могла бы сделать тебя очень богатой, – говорит Элис. – У меня есть клиенты, которые дали бы за ночь с тобой кучу денег.

Вилланель вглядывается в ночь. Она чувствует запах духов этой женщины, ее волос.

– А ты, Элис? Сколько бы ты заплатила за меня? Прямо здесь и сейчас?

Элис смотрит на нее с недрогнувшей улыбкой.

– Пятьдесят тысяч юаней.

– Сто, – отвечает Вилланель.

Элис задумчиво наклоняет голову, затем делает шаг и встает вплотную к Вилланель. Зеленые глаза встречаются с серыми.

– За сто тысяч монет, – говорит она, расстегивая шелковую пуговицу на воротнике Вилланель, – тебе придется меня удивить.

Вилланель кивает и стоит не двигаясь, а пальцы Элис тем временем скользят вниз по ее ципао. Она закрывает глаза и ощущает, как ее плечи освобождаются от шелка, как снимают белье. Она стоит обнаженная, и пол под ее ногами начинает крениться. Она пытается произнести имя Элис, но у нее выходит «Анна», а когда она хочет прошептать «трахни меня», вместо этого с губ срывается «убей меня».

Через четыре дня Ева Поластри и Саймон Мортимер выходят из кондиционированной прохлады зоны прибытия аэропорта Пудун на тридцатиградусную жару стоянки такси. Полночь. Зараженная автомобильным выхлопом влага волной накатывает на них. Ева чувствует, как ее скальп покрывается испариной, а на плечах вянет верх хлопчатобумажной «двойки» из «Эйч энд Эм».

Вся в веснушках, с торчащими волосами и без макияжа, Ева знает, что она не из тех женщин, которых замечают. За час, прошедший с момента посадки, лишь один мужчина посмотрел на нее дважды – офицер китайской таможни, проверявший паспорт: должно быть, его поразила ее пристальная проницательность. Они с Саймоном оба выглядят старше своих лет. Летящие с ними пассажиры «Бритиш Эйрвэйз» – если бы, конечно, вообще обратили на них внимание – могли бы принять их за супружескую пару.

Саймон бросает на нее нежный взгляд. Она напоминает ему не то скворца, не то дрозда – в общем, какую-то из тех птичек с острыми глазками и тонкими клювами, что патрулируют газон. Охотники в мире разведки и в животном царстве похожи – неброскостью оперения.

Ева находит свою внешность обманчивой.

– Как думаешь, я могу стать симпатичнее? – спросила она у матери незадолго до поступления в Кембридж на отделение криминологии и судебной психологии.

– Я думаю, ты очень умная, – ответила мать.

Для того чтобы услышать, какая она красавица, потребовался целый поляк-математик Нико, за которого она вышла замуж.

– Твои глаза – как Балтийское море, – сказал он, проводя пальцем по ее прозрачно-бледной щеке. – Цвета бензина на воде.

– Ты такое трепло.

– Только когда хочу секса.

– Трепло и извращенец.

Он пожал плечами.

– Я женился на тебе не из-за твоей стряпни.

Она уже по нему соскучилась.

Поймав такси – зеленый «Фольксваген Сантана», – Саймон называет адрес гостиницы.

– Не знала, что ты владеешь мандаринским, – замечает Ева.

Саймон проводит рукой по шероховатому от щетины подбородку.

– Я год проходил его в университете. Если этот парень затеет реальную беседу, я влип.

– Так он знает, где гостиница «Морская птица»?

– Думаю, да. Судя по его лицу, адрес не поставил его в тупик.

– Посмотрим. «Скромная» – кажется, так описал ее Ричард Эдвардс.

Поездка Евы и Саймона строго неофициальна, так что никто из местной резидентуры МИ-6 их не встречал. Более того, в их статусе неофициально вообще все. С тех пор как Эдвардс в сугубо частном порядке завербовал ее расследовать убийство Кедрина, Ева ни разу не контактировала ни с кем из прежних коллег. Вместо этого она день за днем, неделю за неделей приходит в тесный, обшарпанный офис над входом станции Гудж-стрит и там в компании с многострадальным Саймоном просматривает один секретный файл за другим, уставясь в монитор, пока голова не начинает раскалываться, а глаза – болеть от усталости, в поисках хоть какого-то шепотка, любой ассоциации, намека на намек – чего угодно, что могло бы приблизить ее к женщине, убившей Виктора Кедрина.

Но дело так пока и не сдвинулось с мертвой точки. Она вычислила ряд громких политических и криминальных убийств, где, по слухам, замешана женщина, и еще несколько подобных случаев, где стреляла опять же женщина. Она уже сбилась со счета, сколько раз просмотрела записи камер из лондонского отеля, где останавливался Кедрин, на которых видны перемещения киллера. Но кадры даже после полной обработки оставались нечеткими и расплывчатыми, к тому же там видна только фигура, а лица нет нигде.

Не ограничиваясь прочесыванием киберпространства, Ева расследовала дело Кедрина и в реальном мире. Но любая, даже самая многообещающая ниточка в итоге приводила к мягко-непроницаемому барьеру. Ни свидетелей, ни улик, ни полезных баллистических данных, ни денежных или бумажных следов. В какой-то точке все неизменно обрывалось.

Несмотря на видимое отсутствие прогресса, Ева начала чувствовать эту женщину. Женщину, которую она иногда называла Черной розой по имени русских девятимиллиметровых экспансивных пуль, убивших Кедрина и его телохранителей. Ева полагает, что Черной розе где-то около двадцати пяти, у нее выдающийся интеллект, и она одиночка. Она отважна, может выдержать любой стресс и чрезвычайно искусно умеет управлять своими эмоциями. По всей видимости, она социопат, полностью лишенный рефлексий и совести. Друзей у нее немного или вовсе нет, а если она и завязывает отношения, они носят манипулятивно-сексуальный характер. Весьма вероятно, что убийство стало для нее жизненной необходимостью: каждая жертва дарит очередное доказательство ее неуязвимости.

Еще суток не прошло с тех пор, как Ричард Эдвардс вдруг без звонка появился в офисе над станцией метро.

– Здесь когда-нибудь убирают? – слегка брезгливо поинтересовался он.

– Саймон. Ну и я сама изредка. Извини, если наш офис не соответствует стандартам Воксхолл-Кросс. Мы заказали мешки для пылесоса.

– Что ж, зато есть повод для радостных ожиданий. А между тем… – он открыл стоявший у его ног портфель и вынул два неновых паспорта и пачку листков – авиабилеты с расписаниями рейсов. – Вы летите в Китай. Сегодня. Кто-то убрал начальника шанхайской армейской кибергруппы, и есть мнение, что действовала женщина.

Он за пять минут ввел ее в курс дела по поводу смерти подполковника Чжан Лэя.

– Твоя задача, – сказал он, – аккуратно связаться с МГБ, китайским Министерством государственной безопасности, и передать мои заверения в том, что убийство Чжана – не наша операция, мы не имеем отношения ни к ее планированию, ни к обеспечению, ни к реализации. Также ты предложишь им любое содействие в расследовании убийства и в том числе поделишься нашими подозрениями насчет киллерши.

– Я должна связаться с кем-то конкретным?

– Да. Его зовут Цзинь Циан. Я знаком с ним по Москве, где он руководил их резидентурой, хороший мужик. Мы с ним с тех пор поддерживаем кое-какие неофициальные контакты. Он знает, что вы едете.

– А его не удивит, почему он имеет дело со мной, а не с офицером из местной резидентуры, который наверняка уже в курсе?

– Он догадается, что у нас есть некоторые деликатные соображения. Именно поэтому вы не можете действовать под официальным прикрытием.

– А мы вообще будем связываться в Шанхае с кем-то из МИ-6?

Эдвардс встал, подошел к окну и сквозь въевшуюся в стекло грязь направил взгляд на потоки машин.

– Из соображений безопасности мы должны исходить из гипотезы, что это международная операция. Если она совершает убийство и легко заметает следы в Шанхае, значит, у нее есть там люди. Не исключено, что это наши люди. Поэтому надо держаться от них подальше. Мы не можем позволить себе доверять кому бы то ни было.

– Насколько откровенна я могу быть с этим человеком из МГБ?

– С Цзинь Цианом? Когда речь идет о нашей убийце, ты ничего не потеряешь, если выложишь все, что знаешь. – Он допил кофе и выбросил бумажный стакан в корзину. – Мы хотим ее поймать. И он хочет ее поймать.

Дверь распахнулась.

– Станция Гудж-стрит – это портал в ад, сто процентов, – объявил Саймон, и сумка с ноутбуком соскользнула с плеча на стол. – Только что попал в сюжет из «Баффи – истребительницы вампиров»… – Он осекся. – О! Привет, Ричард.

– Привет, Саймон. Доброе утро.

– Мы летим в Шанхай, – произнесла Ева, раздумывая, что, черт побери, она скажет Нико.

– Ты только посмотри, – говорит Саймон, опуская окно, и ночное тепло заливает салон такси. – Это колоссально.

Так и есть. Перед ними – мост Нанпу, справа и слева – безбрежные деловые кварталы, где мириады окон – словно капельки золота на фоне лилового неба цвета кровоподтека. Внезапно Евина усталость испаряется, голова слегка кружится от новизны. Тут все говорит о деньгах и прибыли. Ты видишь это в парящих высотках, обоняешь в дизельном чаду, осязаешь в ночном воздухе. Жажда. Крупные ставки и крупные доходы. Необузданная страсть: больше, больше, больше.

На мосту впечатление усиливается. Под ними катера, украшенные крохотными огоньками, бороздят темный простор реки. Справа стоит в ожидании залитый величественным светом Бунд.

– Как самочувствие? – спрашивает Ева.

Саймон наклоняется вперед, его бежевый льняной пиджак сложен на коленях.

– Не знаю. В последнее время столько всего странного происходит.

– Она где-то там, – полушепотом произносит Ева. – Наша Черная роза.

– Мы не можем знать наверняка, что хакера замочила именно она.

– Нет, точно она.

– Допустим. Зачем ей торчать здесь дальше?

– А ты не догадываешься?

– Нет. Честно скажу, не догадываюсь.

– Из-за меня, Саймон. Она ждет меня.

– Ты, кажется, реально начинаешь бредить. Списываю это на джетлаг.

– Вот увидишь.

Он закрывает глаза. Через пять минут они приезжают в отель.

Лишь оказавшись в номере – функциональном помещении, чьи белые с металлическим отливом стены украшает лишь старый календарь, – она позволяет себе мысли о Нико. Их телефонный разговор после ухода Эдвардса вышел ужасным. Ей не составило бы труда сочинить какую-нибудь легенду, но она не могла заставить себя лгать и поэтому просто сказала, что уезжает на пару дней. Он выслушал ее, сказал «Ясно» и отключился. Он представления не имеет ни где она, ни когда вернется. Ева глядит в окно. Там улица, а за ней – темные отблески воды. Несколько плавучих домов с тусклыми огоньками.

Она любит Нико, но причиняет ему боль, и это тем мучительней, что, несмотря на всю его мудрость, весь его жизненный опыт, она все равно волей-неволей чувствует себя его защитницей. Защищает от правды о себе. От той части себя, о чьем существовании он знает, но куда предпочитает не углубляться. Той части, где всецело царит женщина, за которой Ева охотится, и темный, искаженный мир, в котором эта женщина живет.

– Они остановились в отеле «Морская птица» на Сучжоу Крик, – говорит Константин. – Приехали прошлой ночью.

Вилланель кивает. Они сидят в квартире на десятом этаже во Французской концессии. На столике между ними – бутылка минеральной воды «Тибетский ледник», два стакана и пачка сигарет «Космос».

– А это значит, что они здесь неофициально, – продолжает Константин. – По шанхайским меркам, «Морская птица» – грязная дыра.

Вилланель смотрит в окно, на бледный блеск неба.

– Зачем, по-твоему, они приехали?

– Мы оба знаем зачем. Как я тебе говорил еще тогда, эта Поластри после смерти Кедрина расспрашивала людей в Лондоне. Если она здесь, значит, все связала правильно.

– И, значит, она умна. Или ей везет. В любом случае мне нужно внимательнее к ней приглядеться.

– Нет. Это рискованно. Я почти убежден, что у Поластри нет ни малейшего представления о том, что происходит, но из этого не следует, что она не опасна. Предоставь ее мне, а сама возвращайся в Париж. С этой операцией пора заканчивать. Хакер мертв, и тебе надо исчезнуть.

– Не могу.

Его лицо твердеет.

– Я не так себе представляю наши отношения. И не хочу, чтобы каждый приказ становился предметом обсуждений.

– Знаю. Ты хочешь, чтобы я была твоей куклой-убийцей. Чтобы можно было ключиком меня завести, указать на цель, бах-бах – и назад в коробку. – Она смотрит ему в глаза. – Извини, но у меня теперь другой принцип действия.

– Вижу. И какой же?

– Я теперь функционирую как разумное, чувствующее человеческое существо.

Он смотрит в сторону.

– Ради бога, Вилланель, не говори мне о чувствах. Ты выше этого. Мы выше этого.

– А мы выше?

– Да. Мы видим мир таким, какой он есть. Это место, где действует лишь один закон: выжить. И ты выживаешь во вполне комфортных условиях, верно?

– Может быть.

– А все почему? Потому что ты – если не считать парочки безрассудных эпизодов – подчинялась правилам. Помнишь, что я говорил тебе в Лондоне?

Она раздраженно отводит взгляд.

– Что я всегда в опасности. И не должна доверять никому.

– Именно. Если помнить об этом, все будет прекрасно. Если забыть, тебя поимеют. – Он тянется за сигаретой. – Если забыть, поимеют нас всех.

Нахмурившись, Вилланель направляется к балкону и открывает дверь. Комната наполняется влажным воздухом.

– Боишься за свое здоровье? – закуривая, спрашивает Константин. – Мне всегда казалось, что пуля в затылке – куда более серьезная проблема для здоровья.

Она смотрит на него. Едкий табачный запах напоминает об их первых днях. В России он выкуривал не меньше пачки в день.

– И кто же меня застрелит? Ева Поластри? Сомневаюсь.

– Ты должна мне верить, Вилланель, ее люди убьют тебя не раздумывая. Одно слово Поластри Эдвардсу, и МИ-6 вышлет Отряд Е. Вот поэтому тебе нужно сматываться сейчас же. Шанхай – большой город, если ты китаец, а если нет, то это мелкий городишко. Ты можешь наткнуться на нее в любой момент.

– Не волнуйся, не наткнусь. Но я знаю, как до нее добраться. И, возможно, выяснить, что ей известно.

– Серьезно? – Выпущенный изо рта дым уплывает в теплом ветерке. – Не будешь ли так любезна пояснить?

После объяснений он долго сидит молча.

– Слишком опасно, – наконец произносит он. – Слишком много непредсказуемых факторов. Мы рискуем привлечь нежелательное внимание.

– Ты однажды сказал мне, что подобные операции – твоя специальность. – Она испытующе смотрит на него. – Ты сказал: страх, секс и деньги. Три великих аргумента.

– Слишком опасно, – повторяет он.

Она отводит взгляд в сторону.

– А если такой шанс нам больше не выпадет? Мы не можем позволить себе его упустить.

Он встает. Выходит на балкон. Неспешно докуривает сигарету и щелчком отправляет окурок в пространство.

– Если у нас получится, – говорит он. – Ты остаешься за кулисами. Играю я. Идет?

Она отвечает усмешкой и жестоким выражением на лице.

– Черт! – произносит Ева, уставившись на свой телефон. – Хорошенькое начало.

– Рассказывай, – говорит Саймон.

Она садится на неубранную постель. В маленьком номере – бамбуковая мебель и вид на речушку вдали. Из открытого чемодана торчит ее нижнее белье, и она жалеет, что не договорилась встретиться с ним внизу.

– Это от Херста. – Она протягивает ему телефон. – След с кредиткой Фанин никуда не привел.

Главный инспектор, детектив Гари Херст руководит следствием по делу Виктора Кедрина. Он изучал одну загадку, которая, как они надеялись, выявит косяк организаторов убийства. По всему выходило, что Джулия Фанин, по кредитной карте которой Люси Дрейк зарегистрировалась в отеле, заявила о краже карты только в полицию, а банк извещать не стала. Потому и регистрация прошла без проблем.

Это противоречие озадачило Херста, особенно после заявления Фанин, что она позвонила в банк по горячей линии для сообщений о пропаже карт, – причем заявление подтвердилось историей звонков в ее телефоне. Потом выясняется, что в этом банке поддержку сервиса карт обеспечивает аутсорсинговый колл-центр, расположенный неподалеку от Свиндона на юго-востоке Англии, и Херст выяснил, что кто-то из сотрудников центра разблокировал карту после сообщения о ее пропаже. За две недели с карты ушли тысячи фунтов, потраченных на одежду, гостиничные счета и авиабилеты, пока на ней не закончились средства. Следствие застопорилось. Херст прислал эсэмэску:

Работаю по 90+ сотрудникам которые могли принять звонок ДжФ. Но нужные записи удалены не уверен что будет результат.

– И даже если каким-то чудом результат все же будет, нам это ничего не даст, – резюмирует Саймон, возвращая Еве телефон.

Она бросает его в сумку.

– Поехали к Цзинь Циану. Такси уже, наверное, ждет.

Отель «Пенинсула» – открытый в 2009 году, он стал первым за семьдесят лет новым зданием в Бунде – ошеломительно грандиозен. Лобби, украшенное колоннами в стиле модерн, – настоящая симфония из оттенков слоновой кости и старого золота. Ковры на полах безбрежны, гул голосов приглушен. Посыльные в белой униформе незаметно снуют между необозримых размеров стойкой регистрации и практически бесшумными лифтами.

В Интернет-каталоге говорилось, что мятно-зеленое платье-рубашка Евы – это «элегантная летняя одежда, идеальная для офиса», но, увидев себя в зеркале лифта, она чувствует, что взяла неверный тон. Платье без рукавов, а она порезалась, когда брилась – подмышку до сих пор ужасно щиплет, – так что важнейшую встречу со старшим офицером китайского Министерства государственной безопасности ей предстоит провести, ни разу не подняв правую руку.

В люксе – никого, кроме Цзинь Циана. Номер – громадный, мягко освещенный и умиротворяюще роскошный. Небесно-голубые занавески обрамляют вид на реку с пудунскими небоскребами на заднем плане.

– Миссис Поластри, мистер Мортимер. Очень рад.

– Благодарим, что вы согласились встретиться с нами, – говорит Ева, когда они с Саймоном опускаются в обитые шелком кресла.

– У меня самые нежные воспоминания о Ричарде Эдвардсе. Надеюсь, он в добром здравии?

Несколько минут на обмен любезностями. Цзинь – скромного вида человек в голубино-сером костюме. По-английски он говорит с легким американским акцентом. Временами его лица касается тонкая меланхолия, словно его печалят капризы человеческого поведения.

– Убийство Чжан Лэя… – начинает Ева.

– Да, конечно. – Он складывает домиком свои длинные ухоженные пальцы.

– Мы хотели бы передать заверения в том, что это не наша операция, и британское правительство не имеет отношения ни к ее планированию, ни к обеспечению, ни к реализации, – говорит Ева. – У нас есть некоторые разногласия с вашим министерством – в частности, по поводу деятельности группы лиц, называющей себя «Белый дракон». Которая, как мы полагаем, является подразделением китайской армии. Но мы бы не стали разрешать эти разногласия подобным образом.

Цзинь улыбается.

– Миссис Поластри, вы ошибаетесь, если думаете, будто «Белый дракон» относится к Народно-освободительной армии Китая. Они – как и другие им подобные – лишь хулиганы, действующие по собственной инициативе.

Ева дипломатично склоняет голову. Ей известно, что это официальный ответ Китая на все вопросы о кибератаках из этой страны.

– Мы приехали в Шанхай, чтобы оказать любое доступное нам содействие, – говорит Саймон. – Особенно если речь идет об убийце подполковника Чжана.

– Боюсь, он был просто господином Чжаном.

– Разумеется. Прошу прощения. Но, если мы правильно понимаем, Ричард Эдвардс передал вам наши подозрения по поводу женщины-убийцы?

– Да. И мне известны обстоятельства смерти Виктора Кедрина.

Ева наклоняется вперед в кресле.

– Позвольте перейти сразу к делу. Мы полагаем, что Чжан Лэя убила та же женщина, что и Виктора Кедрина. Мы также полагаем, что действует она не в одиночку, а от лица организации, обладающей значительным размахом и могуществом.

– Да, это точно «сразу к делу», миссис Поластри. Могу я спросить, что общего у Виктора Кедрина и Чжан Лэя, если они оба были… ликвидированы этой организацией?

– На данном этапе трудно сказать. Но мне хотелось бы повторить, что ни мы, ни наши американские коллеги никоим образом не причастны к смерти Чжан Лэя. Равно как и Виктора Кедрина.

Цзинь складывает руки на коленях.

– Я принимаю ваши заверения.

Ева внезапно ощущает порез под мышкой. В голове проносится ужасная мысль: не осталось ли кровавого пятна на шелковой обивке кресла?

– Могу я быть с вами откровенной? – спрашивает она.

– Разумеется.

– Ричард Эдвардс считает – и мы разделяем его мнение, – что эти убийства совершает некая тайная, пока не установленная организация. Нам ничего не известно о ее целях или программе. Мы не знаем, кто в ней состоит и сколько их. Но мы подозреваем, что у них есть свои люди и в нашем учреждении, и в МИ-5, где я раньше служила. Почти наверняка – и в других разведках.

Цзинь хмурится.

– Не очень понимаю, чем я могу помочь.

Ева чувствует, что теряет контроль за ходом переговоров.

– У нас есть лишь один вариант действий – проследить деньги. Есть ли в западных спецслужбах, господин Цзинь, люди, которых вы можете подозревать в получении средств от описанной мною организации?

Вокруг нее головокружительно вихрится тишина. Она чувствует, что Саймон шокирован неуместностью вопроса.

Лицо Цзиня остается бесстрастным.

– Закажем чай? – предлагает он.

– Ты не видела мой черный кардиган? – спрашивает Вилланель. – Который от Аннабель Ли, с перламутровыми пуговицами.

Элис Мао стонет в ответ. Она лежит в постели, рядом с ней – молодой человек с точеными чертами лица и спортивным телом, блестящим, как покрытое олифой дерево. Оба обнажены. Под шелковой простыней рука молодого человека ритмично двигается между ног Элис. Сейчас полтретьего дня.

– Помню, что где-то здесь положила, – полушепотом произносит Вилланель.

Элис раздраженно перекатывается на живот.

– Пожалуйста. Иди к нам.

– Мне надо пройтись по магазинам.

– Сейчас?

Вилланель пожимает плечами.

– На услуги Кена очередь, сама знаешь, – говорит Элис. – Он нашел для нас время, это огромная любезность с его стороны.

Вилланель знает историю Кена от Элис. Он учился в Гонконгском университете и уже заканчивал работу над магистерской диссертацией по Сильвии Плат, когда его природный дар приметили в гостиничной бане. Так родился Кен Тун, самая знаменитая китайская порнозвезда.

Кен как по команде откидывает простыни.

– Дамы, у нас тут камень!

У Элис отвисает челюсть.

– О господи, у него прямо как в этих фильмах. Даже еще больше. Дорогая, ну хотя бы погладь.

– Извини, но у меня сейчас совсем нет настроения. Мне просто нужен мой черный кардиган. – Вилланель хмурится. – Ты случайно не в курсе, где тут продают хорошую посуду для готовки?

– Можешь попробовать «Путуа Парлор» на Чанхуа Лу, – говорит Элис, благодушно разглядывая самый знаменитый в Китае член. – Для выпечки я все покупаю там. Я фанатею от Найджелы.

Через час Вилланель неторопливо идет по одному из многочисленных рядов в «Путуа Парлор», отмечая про себя камеры наблюдения. Это склад-магазин для ресторанного бизнеса, и там есть любая кухонная утварь, какую только можно вообразить. Полки доверху уставлены сковородками, кастрюльками, пароварками, котелками под жаркое, формами для выпечки, мерцающей оловянной посудой. Там есть причудливые подставки для пирожных, фантастические формочки для желе и целый отдельный ряд воков разной величины – от крошечных, на одну креветку, до огромных, размером с джакузи, куда влезет целый бык.

Покупателей почти нет. Только молодая пара тихо спорит возле шпажек для кебабов, беспокойного вида человек загружает в тележку бамбуковые пароварки для дим-самов, а пожилая женщина, бормоча что-то себе под нос, перебирает нуазетки.

В последнем ряду Вилланель находит искомое. Кухонные секачи. Ножи с тонким лезвием для резки овощей соломкой и кубиками, тяжелые мясницкие топорики для рубки и расчленения туш. Ее взгляд останавливается на чукабочо, ноже местного производства с лезвием из углеродистой стали весом грамм семьсот и с рукояткой из тигрового клена. Он хорошо лежит в ее руке. Через две минуты она покидает магазин, заплатив за дюжину бокалов для коктейля и несколько наборов бумажных зонтиков. Чукабочо каким-то незаметным для камер образом оказался на дне ее наплечной сумки.

– Ладно, признаю, – говорит Ева. – Я нервничаю.

– Ты что, раньше не ходила на свидания?

– Это не свидание. Это встреча с боссом из китайской разведки.

– Как скажешь. Он наверняка уже предвкушает.

– Саймон, я тебя умоляю. Без тебя тошно. Платье дико неудобное. А эти туфли? Я еле хожу.

– Ты выглядишь потрясающе. Когда вы встречаетесь?

– Он заберет меня внизу через десять минут. А ты чем займешься?

– Думаю побродить по Бунду. – Он пожимает плечами. – Может, загляну куда-нибудь, глотну коктейля.

– Ладно, веди себя хорошо. Пойду подожду внизу.

– Приятно провести время!

Ева бросает на него сардонический взгляд и, слегка пошатываясь в новом коктейльном платье от Лилиан Чжан и туфлях на шпильках от Мэри Чин – перспектива предъявления чеков для компенсации приводит ее в ужас, – последний раз смотрится в зеркало. Она вынуждена признать, что выглядит и впрямь недурно. Гостиничный парикмахер даже умудрился посредством какой-то черной магии собрать ее мышиные волосы в некое подобие «французского пучка» на затылке.

– Не слишком много макияжа?

– Нет. Иди уже.

Приглашение было, мягко говоря, неожиданным. После Евиных вопросов встреча в люксе отеля «Пенинсула» почти забуксовала. Шпионы – даже перед коллегами – не склонны сознаваться в активном шпионаже. Они еще час пообсуждали смерть Чжан Лэя (Ева по ходу дела вручила собеседнику подготовленное досье об убийстве Кедрина), а потом Цзинь резко прервал разговор и проводил их с Саймоном в лобби.

Там, среди великолепия ар-деко, все те же деловые люди вели все те же приглушенные беседы. Когда они жали на прощание руки под украшенной колоннами галереей, Цзинь замялся.

– Миссис Поластри, я бы с большим удовольствием немного показал вам Шанхай. Вы, случайно, не заняты сегодня вечером?

– Нет, я свободна, – изумленно ответила она.

– Превосходно. В восемь я заеду за вами в отель.

Она было открыла рот для благодарности, но он уже бесшумно скользил прочь.

Он приезжает ровно в восемь. За рулем скутера, в черном костюме с иголочки и белой рубашке с открытым воротом, он совсем не похож на того осторожного офицера разведки, с которым Ева познакомилась несколько часов назад.

– Миссис Поластри, вы выглядите… эффектно. – С вежливой улыбкой он протягивает ей схваченный шелковой лентой букетик фиалок.

Ева очарована, но, вспомнив о Нико, который сейчас на другом конце света учит математике скучающих тинейджеров, чувствует укол вины. Поблагодарив Цзиня, она оборачивает росистые фиалки в салфетку и кладет в сумку.

– Готовы? – спрашивает он, передавая ей шлем.

– Готова. – Она усаживается на седло боком, как, по ее наблюдениям, делают шанхайские женщины.

Они вливаются в поток машин и выезжают на Восточную Наньцзин-роуд. Это одна из самых оживленных магистралей Шанхая, заполненная пробками и выхлопными газами. Цзинь ловко маневрирует скутером, лавируя между ползущими машинами, пока не останавливается на светофоре.

Ева сидит на булькающем под ней скутере, и тут ее внимание привлекает поразительная фигура. Стройная молодая женщина в джинсах и черном кардигане на перламутровых пуговицах с достоинством идет по тротуару им навстречу. Темно-русые волосы зачесаны назад, открывая тонкое, резко очерченное лицо. В линии рта – еле уловимая чувственность.

Ева наблюдает за ней пару секунд. Могла она видеть это лицо раньше или у нее дежавю? Словно почувствовав взгляд, женщина тоже смотрит на нее. Она прекрасна красотой хищной птицы, но Еве никогда раньше не доводилось видеть столь бесчеловечную пустоту в глазах. К тому моменту, как светофор переключается и скутер, накренившись, двигается с места, температура на улице, кажется Еве, упала на пару градусов.

Через пять минут они останавливаются у перекрестка рядом с роскошным зданием в стиле модерн, увенчанным шпилем с неоновыми каскадами. По псевдоантичному фасаду вниз-вверх бегают разноцветные огни. Над портиком в сумерках ярко сверкает слово «Парамаунт».

– Вы любите танцевать?

– Я… да, – отвечает Ева. – Правда люблю.

– «Парамаунт» – знаменитый реликт тридцатых годов. Здесь собирался на танцы весь город. Гангстеры, светская публика, красавицы…

Она улыбается.

– По вашему голосу кажется, что вы не прочь вернуть те дни.

Он блокирует скутер.

– Это было интересное время. Но тогда и наше время тоже ничего. Идемте.

Она следует за ним в вестибюль, увешанный старыми фотографиями цвета сепии, и маленький лифт неторопливо поднимает их на четвертый этаж. Танцзал напоминает музыкальную шкатулку, отделанную позолотой и красным плюшем. На сцене немолодая певица в длинном коричневом платье с хрипотцой исполняет песню «Прощай, черный дрозд», под которую десяток пар степенно танцуют квикстеп на консольном полу.

Цзинь ведет Еву к столику в боковой кабинке и заказывает кока-колу для обоих.

– Сперва о делах? – спрашивает он.

– О делах, – соглашается она, делая глоток сладкого напитка. Мимо них молча проплывает пара.

– То, что я вам сейчас скажу, вы сразу забудете, идет?

Она качает головой.

– Этого разговора никогда не было. Мы беседовали о танцах. О ночной жизни Старого Шанхая.

Он подвигает свою банкетку ближе и наклоняется к ней.

– Как вам известно, нашего покойного друга убили в одном заведении в Старом городе. Он был фетишист, помешанный на хирургии. Мазохист. Мы знали об этом. Он приходил туда примерно каждые шесть недель и платил секс-работнице за симуляцию… различных медицинских процедур. Он держал свои визиты в тайне, его коллеги ничего не знали.

– Но от вашего департамента ему эту тайну, очевидно, уберечь не удалось.

– Очевидно.

Ева про себя отмечает, что Цзинь, в сущности, признает факт работы Чжана на государство.

– То есть мы имеем дело с организацией, которая либо способна осуществлять масштабную длительную разработку… – она колеблется, – либо имеет доступ к информации вашего департамента.

Цзинь хмурится.

– Несомненно, первый вариант. Второй рассматриваем лишь гипотетически.

Ева медленно кивает.

– В любом случае речь идет о весьма замысловато устроенной конторе с очень длинными руками.

– Да. И я не верю, что это англичане или американцы. Экономические последствия разоблачения были бы…

– Катастрофичны? – подсказывает Ева.

– Да. Именно так.

– У вас есть идеи, кто бы еще мог за этим стоять?

– В настоящий момент – нет, хотя нельзя сбрасывать со счетов русский след, особенно если за смерть Виктора Кедрина – как вы утверждаете – ответственна та же организация. Поэтому мы прилагаем все силы, чтобы получить сведения об убийце, которую они прислали. Нам известно, что она вошла в здание через заднюю лестницу, нейтрализовала секс-работницу, псевдоним Медсестра Ву, которая помнит только, что на нее напала женщина, а затем ликвидировала нашего друга, отравив его окисью углерода.

– Вы уверены в причине смерти? Это не могло быть ошибкой «медсестры»? Ведь у нее наверняка нет официального допуска к работе с хирургическим газом.

– Единственный газ, который она когда-либо давала своим «пациентам», – это кислород. Мы проверили все баллоны. Да и, как выяснилось, она лишь подхалтуривала в этом заведении, а вообще это профессиональная медсестра из частной клиники в Пудуне. Так что она прекрасно отдавала себе отчет в своих действиях. И потом, симптомы отравления угарным газом ни с чем не спутаешь.

– Губы и кожа вишневого цвета?

– Именно. Патологоанатом не сомневался ни секунды.

– Но никаких следов баллона с СО?

– Да. Убийца унесла его с собой.

– А почему эта Ву так уверена, что на нее напала женщина?

– Она помнит, что, когда ее схватили сзади, она почувствовала спиной женскую грудь. И она говорит, что рука, сдавившая ей рот, была хоть и сильная, но не мужская.

– Она уверена?

– Абсолютно. Кроме того, нашелся один человек, у него продуктовый ларек на Данфэн-роуд, прямо напротив заднего выхода. Ему известно, что это за заведение и что из той двери выходят только мужчины. Поэтому, заметив женщину, он обратил на нее внимание.

– Он помнит, как она выглядела?

– Нет. Он говорит, что все европейцы для него на одно лицо. Запомнил лишь бейсболку. «Нью-Йорк Янкиз».

– Наша убийца – мастерица оставаться невидимой. Вам чем-нибудь помогли материалы по делу Кедрина?

– Очень помогли. Моя организация весьма благодарна вам, миссис Поластри. Мы показали кадры с женщиной в отеле людям, которые работают на Данфэн-роуд, и некоторые из них сказали, что, возможно, видели ее в тот день.

– Но не уверены?

– Да, увы, это так.

– Качество кадров очень низкое. И на них не видно лица. Так что я не удивлена.

– Все равно мы очень благодарны. И само собой, проверяем все визы, наблюдаем за всеми пограничными пунктами, беседуем с людьми во всех отелях, клубах и ресторанах, которые могут посещать иностранцы.

– Я уверена, вы делаете все возможное.

– Вы правы. Ну что, теперь потанцуем?

Держа в руке бокал мартини с соком питайи, Саймон пробирается к одному из немногих в «Стар Баре» свободных столиков, чья столешница отделана под шкуру зебры. В невидимых динамиках пульсирует ритм песни Ники Минаж «Boss Ass Bitch», кафе быстро заполняется. На Саймоне – джинсы «Дизель» и хлопчатобумажный пиджак, правый карман которого оттопырен путеводителем «Лоунли плэнет», где он и вычитал про «Стар Бар» («погребок, популярный среди экспатов с кошельками»).

Он никогда не признался бы в этом Еве (тем более она босс, а здесь территория Цзинь Циана), но Саймон не в восторге, что она без него отчалила провести вечер в городе с Цзинем. Нет, разумеется, она все ему перескажет, когда вернется, но все же было бы неплохо с ее стороны хотя бы намекнуть на приглашение присоединиться. Конечно, он очень нежно относится к Еве, пусть по-своему, с некоторым раздражением и полупокровительственно (а ее чувство моды, о боже!), и он определенно не унылый хейтер, который не в состоянии мириться с боссом-женщиной, но порой она умеет быть ужасно бестактной, несмотря на безусловно мощный интеллект.

С деланой безмятежностью он опускается в кресло из зебровой кожи и делает хороший глоток. Интерьер «Стар Бара» экстравагантен даже для Шанхая. Изумрудно-зеленые, обшитые кожей ската стены увешаны полупорнографическими картинами, камин – из черного мрамора, над головой – огромная люстра в стиле Фортуни. Общий эффект – абсурд, соблазн, смутная чертовщинка.

Мартини вулканически крепок, он ласкает вкусовые рецепторы Саймона верхними сахарными нотами, а потом леденит мозжечок джином «Берри Брос № 3». Полуприкрыв глаза, Саймон словно парит в облаках аромата. Можжевельник, грейпфрутовый оттенок и эта сексуальная, соблазняющая сладость питайи. «Трахни меня, – напевает он, его мозг обволакивает туман удовольствия. – Это то, что надо». Вокруг него дрейфуют разодетые кутилы. Друзья, коллеги, любовники… Ну почему всегда, всегда одно и то же? Всем комфортно, все замечательно проводят время на свою прекрасную зарплату, а он – вечно невидимый, вечно торчит снаружи с прижатым к стеклу лицом.

– Совсем один?

Поначалу Саймон не верит, что вопрос обращен к нему, но изящная темноволосая фигура вплывает сбоку в поле зрения. Он оценивает озорной, направленный снизу вверх взгляд хорошеньких глазок, улыбку с ямочками, острые зубки.

– Наверное, да. Один.

– Ты здесь новенький. Думаю, я бы запомнила, если бы видела раньше.

– Я Саймон. Приехал пару дней назад. – Он разглядывает ее, восхищаясь мягкой выпуклостью груди под сиреневым топиком, аккуратным плоским животиком, узкими джинсами и симпатичными туфлями на ремешках. Несомненно, он не встречал никого прекраснее.

– Привет, – говорит она. – Я Джейни.

Цзинь Циан – превосходный танцор. Под дрожащие, налетающие волнами скрипки «Лунной реки» он кружит в вальсе и уверенно ведет Еву: одной рукой легко держит ее руку, а другая лежит на обнаженной плоти ее спины. Она рада, что купила платье и туфли, хоть это и встало недешево.

– Значит, вы хотели бы жить в тридцатые? – спрашивает она.

– Это было время огромного неравенства. Людям приходилось несладко.

– Я знаю. Но было и много элегантности… обаяния.

– Вы знакомы с китайским кино, миссис Поластри?

– Боюсь, не очень.

– Я люблю один фильм, его сняли в тридцатые здесь, в Шанхае, он называется «Богиня». Немой. И весьма грустный. Очень красивая трагическая актриса Руан Лингюй. Она великолепно передавала эмоции лицом и движениями.

– Наверно, она и вправду была прекрасна.

– Она покончила с собой в двадцать четыре года. Была несчастна в любви.

– Боже мой, действительно трагедия.

– Да. Не думаю, что сегодня в Шанхае найдется много людей, готовых свести счеты с жизнью из-за любви. Им некогда, они делают деньги.

– Похоже, вы романтик, господин Цзинь?

– Нас осталось немного. Мы работаем подпольно.

– Как шпионы? – намекает Ева.

Оба улыбаются, «Лунная река» подходит к концу. На сцене мерцают льдисто-синие огоньки, и певица плавно переходит к «Девушке из Ипанемы».

– Фокстрот, – говорит Цзинь. – Мой любимый.

– Извините, что вам досталась партнерша, у которой обе ноги левые.

– У вас обе ноги левые? Вы уверены?

– Это такое выражение. В смысле, я ужасно неуклюжа.

– Вот чего бы я о вас никогда не сказал, миссис Поластри.

Через полчаса они вновь летят на скутере по разноцветным неоновым улицам. Еве хорошо. Цзинь – весьма разносторонний человек. В числе его увлечений – хунаньская кухня, старое китайское кино и постпанк. Его любимая группа, рассказывает он, «Гэнг оф Фор» – «Банда четырех». «Как я мог устоять перед таким названием?» Но в то же время Ева понимает, что за внешним шармом в Цзинь Циане кроется стальная жесткость. В сложной ситуации он сделает трудный выбор и примет прагматичное решение.

Они останавливаются у неказистого с виду заведения в одной из боковых улочек. Когда Цзинь открывает дверь, их обдает маслянистым паром. В переполненном кафе оглушительный шум. Кажется, что орут вообще все, а с кухни непрерывно несется лязг сковородок и воков. Выходящий гость грубо толкает Еву. Цзинь берет ее под руку и направляет к маленькой стойке. Появляется миниатюрная, древнего вида женщина в засаленном переднике и ведет их к столику с пластиковой столешницей. Сощурившись на Еву, она хрипло-визгливо кричит Цзиню по-мандарински.

– Называет меня бесстыжим, – объясняет он Еве. – Она думает, что я подцепил вас на улице.

Она смеется.

– Вам придется помочь мне с меню.

Он изучает длинные ленты на стене.

– Как насчет лягушки-быка в рисовом вине?

В итоге они сходятся на острых креветках, пронзенных шпажками, и ребрышках в тмине, а запивают еду холодным пивом. Это один из самых вкусных ужинов в ее жизни.

– Спасибо, – говорит Ева, сытая до отвала. – Просто фантастика.

– Неплохо, – соглашается он. – И приватно.

Она понимает, что он имеет в виду. Уровень здешнего шума исключает возможность прослушки.

– У меня кое-что есть для вас, – произносит он и под столом кладет ей на колени запечатанный конверт.

Она сидит молча и не шевелясь.

– В ваших руках моя карьера, миссис Поластри. Если вы правы и мы стоим перед лицом общего врага – организации, о которой вы говорили, – то нам следует действовать сообща. Но в Пекине меня вряд ли услышат, поэтому…

– Понимаю, – тихо произносит Ева. – И благодарю вас. Мы не подведем.

Саймон уже не сомневается. Может, дело в руках Джейни. Или в ее скулах, губах. Но это не важно. Он точно знает, что пропал.

Она рассказывает, что работает в беби-ситтерском агентстве. Что живет в районе Цзинъань рядом с Театральным центром. Во время беседы она не сводит с него глаз. Никто раньше так на него не смотрел. Мягкий, спокойный, внимательный взгляд. Длинные карие глаза сосредоточены на его лице.

В университете на отделении английской литературы была одна девушка, она играла в ансамбле укулеле. Они время от времени спали вместе, но Саймон никак не мог понять, чего она от него ждет; в итоге их отношения перешли в чисто дружеские, и в этой дружбе они оба чувствовали себя комфортнее. У него возникали сомнения по поводу своей ориентации, и однажды он эксперимента ради позволил одному преподавателю – медиевисту со страстью к григорианским хоралам и спанкингу – себя соблазнить. Особым успехом этот опыт тоже не увенчался, и Саймон решил оставить секс в покое и сосредоточиться на учебе. Он выпустился с отличием и некоей смутной тягой – к чему или к кому, он не знал. Почти год жил с родителями, без секса и без работы. Потом однажды один приятель почти в шутку прислал ему ссылку на страницу вакансий МИ-5. С первого же дня мир секретной службы стал для него домом родным.

Он сказал Джейни, что «приехал по делам», и это, похоже, ее вполне удовлетворило. Она расспрашивает о его симпатиях и антипатиях. О фильмах, видеоклипах, бойз-бэндах, знаменитостях, шопинге и моде. В любом другом подобная попсовость раздражала бы Саймона. Но в Джейни она кажется очаровательной.

Спустя две порции мартини с питайей (она трогательно пьет спрайт) они идут танцевать. В здешнем репертуаре только коммерческий поп, и Джейни подпевает каждой песне. Саймон так себе танцор, но на танцполе столько народу, что места хватает лишь двигать ногами и качать головой. Темп замедляется, и он кладет руки на ее бедра, повторяя пальцами их нежный изгиб, вдыхая аромат цветков жасмина, приколотых к ее волосам. Опьяненный, он притягивает ее к себе, и она опускает руку ему на плечо. Сквозь пиджак, который он не рискнул оставить у столика, чтобы не украли, он ощущает упругое давление ее грудей. Его сердце колотится, он касается губами нежных завитков у ее виска. Быстрого ответа он от девушки не ожидает, но она поднимает голову и приоткрывает губы.

Ее сладкий язычок подрагивает в поцелуе, и он начинает опасаться, что сейчас упадет в обморок от столь мощного чувства легкости бытия. Она проводит губами по его щеке, покусывает мочку уха своими кошачьими зубками.

– Знаешь, я не всегда была девушкой, – шепчет она.

Он уже это понял. Уже успел ощутить, как доказательство набухает рядом с его бедром.

– Все нормально, Джейни, – говорит он. – Все хорошо.

Вернувшись в «Морскую птицу», Ева стучит в номер Саймона, но он все еще где-то гуляет. И приятно проводит время, надеется она. Он хороший друг и коллега, но ему определенно не помешало бы быть не таким чопорным.

В своем номере она достает конверт Цзиня. Внутри – единственный лист А4, а на нем – схема перевода средств между двумя международными банками. Названий банков и имен держателей счетов нет, только цифровые идентификаторы. Речь идет о сумме свыше 17 миллионов фунтов.

Ева пару секунд смотрит на распечатку, пытаясь оценить степень ее важности, потом кладет обратно в конверт и запирает его в своем кейсе. Насколько ей известно, Цзинь завтра возвращается в Пекин. Следствие по убийству Чжан Лэя будет продолжено, но она здесь больше ничем помочь не может. Пора им с Саймоном возвращаться в Лондон, доложить обо всем Ричарду Эдвардсу и расследовать ниточку, которую на свой личный страх и риск предоставил Цзинь. Кроме того, ей надо срочно поправить отношения с Нико. Как славно снова оказаться дома, но она будет немного скучать по Шанхаю и его своеобразной роскоши, по мириадам его ароматов и оттенков. И в глубине души – Ева вынуждена признать – она будет немного скучать по Цзинь Циану.

В постели она мысленно проигрывает прошедший вечер по минутам – особенно танцы. В открытое окно влетает легкий ветерок, неся с собой грязноватый запах реки Сучжоу Крик. Засыпает она не сразу.

Саймон плывет между сном и реальностью и ощущает умиротворенность, какой раньше не мог даже представить. Лежащая рядом Джейни поворачивается к нему и сонно потягивается.

– Правда же, я буду тебе нравиться? – нашептывает она. – Обещай, что не будешь пользоваться мной ради одного секса. Трах-трах, а потом – пока, Джейни.

«Нравиться? – хочется ему сказать. – Я люблю тебя. Ты – это все, чего я желал. Я брошу работу, свою страну, все, что я знаю и во что верю, лишь бы делить жизнь с тобой». Но он молчит, лишь опуская медленные поцелуи на бледный изгиб ее левой груди. Она несколько мгновений наблюдает за ним, а потом ее веки начинают подрагивать, она щиплет себя за соски, и они начинают снова.

Через какое-то время Саймон просыпается и сквозь полузакрытые веки смотрит, как она ходит на цыпочках по комнате – обнаженная, со стройными бедрами, с длинными волосами, обволакивающими ее плечи. Когда она привела его сюда, он был тронут скромностью обстановки. Дешевый комод, туалетный столик, розовые, как у Барби, занавески и постельное покрывало, плакат с кошечкой Китти. Сейчас она щупает его одежду, проводит пальцами по пиджаку, накинутому на единственный в комнате стул. Ее тонкая рука на миг исчезает и вновь появляется, держа его телефон. Она пару секунд с восхищением смотрит на него и возвращает на место. Этот жест умиляет Саймона: видимо, у нее нет денег на такую вещь.

Затем она принимается с огромной скоростью одеваться – натягивает белые трусики, джинсы и футболку, сует ноги в кроссовки. Когда она на цыпочках подкрадывается к нему, он притворяется, что спит. Она на мгновение склоняется, поднеся лицо столь близко, что он слышит ее дыхание, а потом беззвучно пятится. Открыв глаза, он вновь видит ее руку в кармане его пиджака – она выхватывает телефон и выбегает из комнаты.

Какое-то время Саймон не может пошевелиться от потрясения. Потом вскакивает с кровати, приподнимает ротанговое жалюзи и успевает заметить, как она быстро идет под фонарем и исчезает.

Исполненный ужаса, он залезает в одежду и бежит вниз по узенькой лестнице. Пока они лежали в постели, прошел дождь, и воздух теперь напоен запахом мокрых улиц. Саймон вскоре начинает задыхаться и натирает ноги, рубашка становится липкой от пота.

Но тут он замечает Джейни впереди и припускает следом. Что за черт? Что, б…дь, за черт? Он что же, попался на крючок и стал жертвой самой старой из известных миру афер? Если Ева с Ричардом Эдвардсом хоть что-нибудь об этом узнают, хоть что-нибудь, ему крышка. Дело даже не в чистой воды поразительном непрофессионализме – унижений он оберется по самое не хочу. Угодил в медовую ловушку трансухи из ночного клуба. Телки с членом. Каким беспримесным придурком он будет выглядеть!

У него лишь один шанс. Попытаться догнать ее и вернуть телефон… А вдруг – ведь всякое же может быть – вдруг она просто не смогла устоять перед соблазном заработать пару монет за навороченную иностранную вещь? Пожалуйста, – молит он, маневрируя в толпе и втягивая в себя душный ночной воздух, – пожалуйста, пусть все так и окажется. Пусть это будет что-то простительное. Пусть я снова буду с Джейни. Потому что он знает: иначе никогда в жизни ему больше не доведется испытать это сказочное блаженство, сплетение их рук и ног.

Улицы всё у́же, людей на них все меньше. Вместо фонарей – цепочки слабых лампочек, натянутые между недостроенными жилыми домами. Безразличные лица выглядывают из-под провисших навесов и наблюдают, как он пробегает мимо. Некоторые палатки еще работают, кое-где на углях шипят воки; в одном месте Саймону приходится притормозить, чтобы не опрокинуть расшатанный стол, где в пластиковом тазу извиваются живые существа.

Джейни все равно метров на сорок впереди – ну она и горазда бегать! Сейчас они движутся по какой-то новозастроенной территории. Жилые блоки из облицованного кирпича перерезаны сеткой неосвещенных переулков. Там практически ни души, и если она обернется, то сразу его заметит. Вжавшись в тень, Саймон смотрит на часы. Почти два ночи. Искушение окликнуть ее мучительно и невыносимо. Но ему нужно узнать правду.

У входа в один из домов она нажимает на звонок. Секунд тридцать спустя в лужице тусклого света появляется фигура, и Саймон тут же понимает, что сюжет бесконечно хуже, чем любой, который он мог вообразить. Этот человек не китаец. Похож на русского или восточноевропейца, и во всем его облике большими буквами прописано: прожженный агент разведки. Даже на расстоянии он излучает безжалостную властность. Я облажался, говорит себе Саймон, наблюдая, как Джейни протягивает человеку его телефон той специальной модели, что выпускают только для МИ-6. Меня тотально и безоговорочно поимели.

От отчаяния не чувствуя страха, он заставляет себя отмечать каждую деталь внешности мужчины. Тот перебрасывается парой слов с Джейни, после чего они оба исчезают в доме. Через минуту Саймон осторожно приближается к входу – ищет имя или номер. Там нет ни того, ни другого, но он уверен, что все равно сможет потом найти это место.

Он подумывает сказать Еве, будто просто потерял телефон или его украли, а о Джейни не упоминать вовсе. Но он знает, что врать не в его природе. Он расскажет ей все как есть, а затем подаст прошение о немедленной отставке. Возможно, она примет его отставку и отправит назад в Лондон, где его, несомненно, ждут в высшей степени неприятные минуты отчета перед Ричардом Эдвардсом. А возможно – при мысли о подобной перспективе его сердце грустно екает, – они решат оставить его в игре. Подослать назад к Джейни, дабы выяснить, на кого та работает.

Он уже отошел от дома метров на пятьдесят и вдруг услышал, как кто-то зовет его по имени.

Он останавливается, уверенный, что ошибся. Но тут вновь слышит свое имя – в теплом влажном воздухе оно звучит тихо, но внятно. Может, Джейни? Но как такое может быть? Ведь она убеждена, что он спит у нее дома.

– Саймон, сюда.

Источник голоса – в неосвещенном переулке слева. С колотящимся сердцем он делает несколько шагов, ощущает движение в темноте и улавливает в ночном воздухе абсолютно неуместный здесь отголосок французских духов.

– Кто тут? – спрашивает он нетвердым голосом.

Он успевает лишь мельком увидеть материализовавшийся в темноте силуэт и несущийся по дуге изгиб чукабочо, а затем стальное лезвие разрубает его шею с такой силой, что голова едва не отделяется от туловища.

На цыпочках, словно матадор, Вилланель с демоническим взглядом отступает в сторону от черной крови, узкой струей брызнувшей из падающего тела. Конечности Саймона судорожно подрагивают, его шея испускает булькающий звук, и Вилланель, наблюдая за его смертью, ощущает пронизывающий, лишающий дара речи наплыв чувств, столь мощный, что еле удерживается на ногах. Она ненадолго садится на корточки, пока сквозь нее проносятся волны эмоций. Потом рывком выдергивает чукабочо из трупа, бросает его в пластиковый пакет вместе с окровавленными хирургическими перчатками и стремительно шагает прочь.

Через десять минут она замечает у многоквартирного дома старый раздолбанный скутер «кимко». Снимает блок зажигания, ногой заводит мотор и, держась улочек поуже, едет на север, пока не достигает реки Сучжоу, в чей черный водоворот отправляется пластиковый пакет. Ночь прекрасна – лиловое небо, тусклый золотой отсвет города, – и Вилланель охватывает волнующее, вибрирующее ощущение жизни. Убийство английского шпиона заполнило в ней определенную пустоту. Операция с Чжан Лэем принесла профессиональное удовлетворение, но сам момент желательного воздействия не оказал. Устранение Саймона Мортимера стало возвратом к базовым принципам. Жестокое, артистичное убийство. Чукабочо в руке мало чем отличается от спецназовского мачете, к которому ее еще подростком приучил отец. Поначалу кажется громоздким, но в умелых руках обретает смертоносное изящество.

Прелесть ситуации в том, что у нее не было выбора. Константин приказал Джейни убедиться, что за ней не следят, и в случае необходимости подмешать англичанину наркотик. Но маленькая шлюшка все запорола, и, после того как Саймон Мортимер увидел Константина, его нельзя было оставлять в живых. По крайней мере, Вилланель приведет именно этот аргумент. Вину за убийство почти наверняка возложат на Триаду, чье традиционное оружие – как раз секач. Поластри поймет послание четко и недвусмысленно, а для всех остальных – прессы, полиции – Саймон Мортимер будет лишь туристом, оказавшимся не в том месте и не в то время.

Вилланель уже собирается вернуться на юг, во Французскую концессию, но тут в голову ей приходит одна идея. Через пару минут ее скутер медленно подъезжает к зданию, прилегающему к гостинице «Морская птица». Отель стоит погруженный во тьму, если не считать синей неоновой вывески. Вилланель известно, в каком номере остановилась Ева: люди Константина с самого первого дня следят за ее приходами и уходами.

Вилланель бесшумно взбирается по боковой стене (древние трубы и железные каркасы балконов служат прекрасной опорой даже в почти кромешной тьме) и ногами вперед проскальзывает в открытое окно третьего этажа.

Пару минут она сидит на корточках, не шевелясь. Затем беззвучно шагает к кровати.

Одежда Евы висит на стуле, и Вилланель тыльной стороной ладони нежно проводит по черному шелковому коктейльному платью, потом берет его в руки и подносит к лицу. От него еле слышно пахнет духами, по́том и уличным выхлопом.

Евин рот приоткрыт, рука откинута на подушку. В одной нижней сорочке телесного цвета и без макияжа она выглядит неожиданно уязвимой. Опустившись у кровати на колени, Вилланель слушает дыхание Евы и втягивает в себя ее теплый запах. Заметив, как подрагивают ее губы, она касается языком своей верхней губы, которая начала слегка пульсировать.

– Мой враг, – произносит она по-русски, касаясь Евиных волос.

Затем, как бы между прочим, обыскивает комнату. К кровати цепочкой прикреплен кейс с кодовым замком, но она решает его не трогать. Зато на ночном столике лежит симпатичный браслет с позолоченными застежками, и вот его-то Вилланель и берет.

– Спасибо, – шепчет она и, бросив на Еву прощальный взгляд, бесшумно выскальзывает в окно. По дороге она слышит далекие сирены «Скорой помощи» и вопли полицейских машин. Но Ева пока что крепко спит.

Прошло пять недель, полуденное серое небо над Исследовательской станцией Девер обещает дождь. Станция, занимающая бывшие бараки логистической службы на шестидесяти акрах возле хэмпширского городка Баллингтон, выглядит кучкой дряхлых кирпичных блоков и сборных будок. Увенчанный колючей проволокой забор из рабицы и знаки, запрещающие съемку, усугубляют ее и без того зловещий, негостеприимный вид.

Несмотря на внешнюю заброшенность, Девер продолжает активно функционировать как совершенно секретный правительственный объект. Кроме всего прочего, он служит базой Отряда Е, спецподразделения, чья задача – проведение автономных операций, в которых разведслужбы якобы не замешаны.

Показав на въезде удостоверение, Ричард Эдвардс паркует свой тридцатилетний «Мерседес» на потрескавшейся термакадамовой площадке. Если не считать пары охранников, неторопливо патрулирующих станцию по периметру, она выглядит абсолютно безлюдной. Пройдя мимо главного административного блока, Ричард входит в низкое здание без окон. Он спускается в подземный тир и застает там Еву, занятую разборкой пистолета «глок-19» под пристальным оком здешнего оружейника Кэлама Денниса.

– Ну, как у нас дела? – интересуется он, когда затвор, пружина, ствол, рамка и магазин уже аккуратно разложены на специальном коврике.

– Почти отлично, – откликается Кэлам.

Ева неподвижно смотрит в глубь тира.

– Можно я еще раз попробую, последний?

– Конечно, – отвечает Кэлам, протягивая Ричарду шумозащитные наушники.

– По вашей команде! – говорит Ева, тоже надевая наушники.

Кэлам что-то набирает в лэптопе, нажимает клавишу ввода, и тир погружается в темноту.

В течение следующих пятнадцати секунд слышно лишь, как дуют вентиляторы и позвякивает металл собираемого Евой «глока». Затем в дальнем конце тира на пару мгновений подсвечивается мишень – человеческий торс, и Ева совершает два выстрела – вспышки отчетливо видны в темноте. Еще четыре стратегические мишени получают по сдвоенному выстрелу каждая. Финальная мишень движется из стороны в сторону, и Ева быстро выпускает в нее пять последних пуль.

– Что ж… – произносит Кэлам, с легкой улыбкой опуская бинокль. – Сегодня явно не его день.

Через час Ева провожает Ричарда к машине. Ее волосы темнеют от моросящего дождя.

– Ты не обязана всем этим заниматься, – говорит он. – По идее, я должен снять тебя с расследования. И определить на официальную должность.

– Поздно, Ричард. Эта женщина убила Саймона, и теперь я ее найду.

– Ты не можешь быть уверена. В полицейском докладе говорится, что это наверняка дело рук Триады, и нам известно, что Джейни Лу, с которой развлекался Саймон, имеет связи с организованной преступностью.

– Ричард, умоляю, не держи меня за идиотку, Триада не мочит туристов. Эта сучка убила Саймона так же, как Кедрина и остальных. Я видела его тело, он был почти обезглавлен.

Эдвардс отпирает машину. Пару секунд стоит, опустив голову.

– Ева, пообещай мне одну вещь. Если ты найдешь ее, то не станешь подходить к ней даже близко. Я серьезно говорю.

Она отводит в сторону лишенный выражения взгляд.

– И это оружие, на ношении которого ты настаиваешь. Не думай, что если пару раз прилично отстрелялась в тире, то можешь идти на самостоятельный риск. Это не так.

– Ричард, эти десять дней в Девере я провела именно потому, что она знает обо мне все. Убийство Саймона было посланием лично мне. Она заявила: я могу убрать тебя или людей, которые тебе небезразличны, тогда, б…дь, когда захочу… – Ева похлопывает по висящей на боку кобуре. – Я увидела, на что она способна, и мне надо быть начеку, только и всего.

Он качает головой.

– Мне вообще не следовало тебя впутывать. Это была огромная ошибка.

– Но я уже впуталась. И сейчас единственный способ раз и навсегда покончить с этим – разыскать ее и уничтожить. Так что позволь мне продолжать.

Она шагает обратно в тир. Ричард провожает ее взглядом, потом садится в «Мерседес», включает зажигание вместе с дворниками, и машина трогается с места.

Назад: Глава 2

Дальше: Глава 4