Наши за границей

В последний наш день в Риме Баскаков попросил меня помочь ему купить кофточку для Юли. Привел меня в бутик, показал на кофточку, которую присмотрел, и спросил: «Красивая? Брать?» Я кивнул (покупателей в бутике почти нет: одна синьора с мужем рассматривали плащи). Продавец – весь внимание.

Баскаков хорошо знал немецкий (во время войны он был военкором) и стал по-немецки объяснять, что ему надо. Продавцу что немецкий, что грузинский – одно и то же. Не понимает.

– Пошли Нею приведем, – сказал Баскаков. – Она по-французски объяснит.

– Не надо, сами управимся. Какой размер?

– Сорок шесть.

Я показал продавцу пальцем на кофточку на витрине, достал ручку и написал на бумажке: 46. Продавец написал цену, и кофточку мы приобрели.

– Мне еще колготки нужны, – сказал Баскаков.

– А что это такое? (у нас тогда колготки были большой редкостью, и я впервые услышал это слово от Баскакова).

– Это такие чулки, переходящие в трусы.

Я показал продавцу на ноги и сделал вид, будто что-то на них натягиваю, до пояса.

Тот положил передо мной брюки.

– Нет, – я показал ему свои носки и изобразил, что натягиваю их до пупка.

Продавец положил на прилавок кальсоны.

– Но! Для синьоры, – и я показал руками груди.

Продавец достал лифчик.

В общем, после долгой пантомимы нам выдали что-то в пакете, похожее на чулки. Я опять показал, что они должны кончаться не на ногах, а на талии.

– Си, си, – кивнул продавец и написал цену.

– А какой размер нам нужен? – спросил я у Баскакова.

– Она примерно твоего роста.

Я показал на пакет, а потом ткнул себя в грудь.

– Для меня хорошо? Фор ми гуд?

– Но, – возмутился продавец, – фор синьора! Фор синьорита!

– Си, си! – сказал я. – Давай!

Продавец, неприязненно посмотрев на меня и на Баскакова, кинул на прилавок другой пакет и написал цену на бумажке. Баскаков прикинул в уме и сказал:

– Пусть даст пять штук.

– Подождите. Давайте сначала проверим, с трусами они или без.

Я взял пакет и начал его вскрывать. Продавец пакет отнял и велел сначала заплатить. Баскаков заплатил. Когда пакет открыли (там действительно были колготки), я приложил их к себе – они оказались короткими. Я жестом показал продавцу – маленькие. Он (так же жестом) объяснил – они растягиваются. Я придерживал колготки у пупка, Баскаков тянул их до пола… А продавец и синьора с мужем с омерзением наблюдали за этой сценой.

Между прочим. О «наших за границей» много подобных рассказов, но – что поделаешь! Как только я пересекал рубеж Родины, я тоже оказывался «нашим за границей». Жизнь – не сценарий, ее не перепишешь. А жаль! Многое изменить или совсем вычеркнуть, ой, как хочется!

О личной жизни

Я был женат три раза. На Ирине, на Любе, и на Гале. На Гале женился недавно – лет двадцать тому назад.

Я любил, и меня любили.

Я уходил, и от меня уходили.

Это все, что я могу сказать о своей личной жизни.

Как Хемингуэй

В сентябре Пырьев командировал нас с Кирносовым в Гагры работать над сценарием.

С Лешей Кирносовым я познакомился еще в Мурманске, когда снимал «Путь к причалу». Пришел ко мне в номер бородатый моряк со стопкой книжек под мышкой и вручил мне новенькую, еще пахнущую типографской краской книжку – «может, для кино сгодится». И сообщил, что учился в том же училище, что и Конецкий, только позже. А сейчас он рыбак, штурман на рыболовецком сейнере. Попрощался и ушел.

А в час ночи опять появился:

– Можно, я временно книжку заберу? Я все раздал, а она не верит, что я писатель.

Забрал книжку – и с концами.

Второй раз я его видел в ресторане нашей гостиницы. Он сидел в компании американских моряков и свободно говорил с ними по-английски. Позже он еще больше меня удивил: когда оркестр ушел на перерыв, он сел за пианино и стал играть Рахманинова…

Потом я узнал от Конецкого, что во время войны отец Леши был морским атташе при советском посольстве в Вашингтоне, и Леша учился в американском колледже.

Прилетели в Гагры, сняли чистенькую комнату недалеко от моря с полным пансионом. Море, солнце, пляж, знакомые…

Я пытался поговорить о сценарии, но Леша взмолился:

– Давай пару деньков отдохнем, как люди. Я три года треску ловил!

Две недели мы валялись на пляже, играли в преферанс, «впитывали атмосферу» и «знакомились с бытом», а к концу второй недели я сказал:

– Все! Пора начинать.

– А давай работать в кафе, – предложил Леша. – Как Хемингуэй!

Пошли в кафе. Сели за столик на веранде, заказали боржоми, кофе, разложили бумагу… Я предложил писать на одной странице поэпизодник по рассказу, а на другой – мои предложения. Начали. Я фантазировал, Леша записывал.

В кафе пришли подруга моего детства – Манана, ее подруга Нелли со своим мужем Гурамом и журналист из Кутаиси по кличке Полиглот (он знал восемнадцать языков). Они позвали нас к своему столу, но мы отказались:

– Работаем, – объяснил я. И мы пошли дальше.

Заиграл оркестр, запрыгали танцующие.

– Может, перенесем на завтра? – предложил Леша.

– Хемингуэй бы работал, – укорил его я и продолжил вносить предложения.

Леша перестал записывать.

– Почему не пишешь? Не слышно?

– Слышно. Я запомню.

Тут в ресторане в дальнем углу возникла драка: кто-то кому-то дал по морде, кто-то ответил… Но их разняли. Оркестранты заиграли лезгинку.

– Пора выпить, – сказал, вернее прокричал Леша. – Официант!

– Подожди, давай со сценарием разберемся.

– А чего разбираться, и так понятно. Рассказ тебе не нравится, ты предлагаешь написать новый сценарий. Давай лучше выпьем.

Снова в углу раздались крики.

– Да нет, Леша, ты не понял. Рассказ остается, как есть. Это основа. Но там чересчур все логично и гладко. Надо ломать ритм! Нужен ударный эпизод!

И тут – резкая боль в затылке, в голове звон, и я теряю сознание. Как потом выяснилось, драка возобновилась, кто-то в кого-то кинул бутылкой, а попали мне по затылку.

Меня вынесли из кафе и отнесли в больницу. Врач обстриг волосы вокруг раны, сделал перевязку и сказал: «Сотрясение мозга, надо лежать».

Утром Леша сбегал в дежурную аптеку и купил грелку и лед. Напихал лед в грелку и положил мне на лоб. Пришли Манана и Нелли, спросили, уверен ли Леша, что можно прикладывать лед при сотрясении мозга. Леша сказал, что уверен:

– В Мурманске все так лечатся, когда по башке дадут.

– Я бы на вашем месте бороду сбрила, – посоветовала Манана Леше.

И я узнал, что вчера, после того как я отключился, Леша в этой кутерьме все-таки вычислил того, кто кинул бутылку, и выкинул его с веранды (со второго этажа) на улицу. Официант хотел задержать Лешу, Леша выкинул и официанта. И смотался. Манане сказали, что теперь потерпевшие разыскивают русского с бородой.

Девушки принесли творог и фрукты, сварили мне кашу и унесли стирать мою рубашку и брюки.

А Леша взял ножницы и стал состригать бороду, а заодно и волосы.

Пока он стригся, я попытался поговорить с ним про сценарий, но Леша отказался:

– Побереги мозги. При сотрясении ими шевелить нельзя, – и начал бриться.

Я заснул. Проснулся – уже стемнело. За столом сидит и читает книгу человек, мускулистый, лысый и курносый – Леша без усов, бороды и волос на голове стал похож на Юла Бриннера.

– Есть хочешь? – спросил Леша. – Сейчас девчата тебе бульон сварят. Голова болит?

– Да нет.

Леша опять уткнулся в книгу.

– Леш, – позвал я. – А, может, дать перед титрами такую картину: трущобы, грязь, лачуги, а за мольбертом стоит художник и рисует цветок (с такого кадра потом я хотел начать почти каждый свой фильм. Но ни в одном фильме его так и не снял).

– Поправишься – все решим, – сказал Леша.

– Алексей, это вы? – В окне комнаты возник Полиглот, встрепанный, небритый, весь в колючках. – Трудно узнать. Не появлялись?

– Кто?

– Эти типы.

– Какие типы?

– Которых мы побили. Если они будут меня искать, скажите, меня нет. Я уехал. А если придут мириться и накроют стол, дайте мне знать, я у лесника в сторожке живу.

– А вы почему прячетесь? Тоже дрались?

– Честно говоря, нет. Но Гурам троих побил. И вы Анзору травму нанесли, и Федя ногу вывихнул. А они местные, им скажут, что я из вашей компании. Выпить чего-нибудь есть?

– Нет.

– Я принесу.

Полиглот взял у Леши два рубля, надел мою кепку и лешины черные очки (чтобы его не узнали) и скрылся в темноте. Полиглот был алкоголиком.

Он вернулся минут через тридцать и начал выставлять бутылки на подоконник:

– Тут семь. Одну я выпил.

– И это все на два рубля?

Полиглот рассказал, что заказал в ресторане бутылку и послал ее в дар хорошей компании. Они со своего стола прислали две. Он послал две на другой стол. Получил четыре. Послал четыре первому столу. Получил восемь.

Вошли Манана и Нелли, принесли мне бульона.

– Можно, конечно, было пойти ва-банк и послать восемь, но я не решился. Я фаталист, но умеренный, – закончил Полиглот.

– Слушай, фаталист умеренный, ты зачем это все сюда принес? – рассердилась Манана, увидев бутылки. – Не видишь, человек больной! Хочешь выпить – пей, но не здесь. Здесь пить никто не будет!

Полиглот с упреком посмотрел на нее и сказал мне:

– Если придут мириться, ты знаешь, где меня найти.

Взял с подоконника четыре бутылки и скрылся в темноте. Из темноты донеслось: «Птица скорби Симург распластала надо мной свои крылья…» Полиглот исчез навсегда, а с ним вместе исчезли моя кепка и лешины черные очки.