Глава 21

– Господи! – ахнула Матрона, открыв пакет, который я ей протянул. – «История хлеба». Мечта! Иван Павлович, как вы догадались, что я давно ищу эту книгу?

Я стал расшаркиваться.

– После того, как вы любезно согласились встретиться с незнакомым, докучливым литератором, который будет досаждать вам вопросами, я решил доставить вам удовольствие. Сначала хотел привезти шоколад и букет. Стандартный набор вежливого гостя. Но потом догадался посмотреть ваш «Фейсбук».

– Ванечка, ты с детства отличался сообразительностью, – кокетливо произнесла хозяйка.

Я опешил.

– Мы знакомы?

– Так проходит слава мирская. А мы, девочки, наивно верили, что первая любовь никогда не исчезает из памяти, – засмеялась Матрона. – ВДНХ, я в белой кофточке и синей юбке. Ты страшно серьезный, в костюме, белой рубашке, с галстуком. Весь красный. Жарко бедному мальчику, но он нарядился как положено. И я расстаралась, утащила у мамы губную помаду, пудру, румяна. Моника была так хороша, что аж страшно!

От неожиданности я без приглашения плюхнулся в кресло, которое стояло в просторной прихожей.

– Моника?

Хозяйка рассмеялась.

– Ваняша! Когда я только что говорила про твою сообразительность, то не ехидничала. Ты рос чудесным мальчиком, серьезным, всегда ходил с книжкой. В точных науках ничего не понимал, таблицу умножения до десятого класса не выучил.

– До сих пор ее не знаю, – пробормотал я.

– Но на гуманитарной ниве тебе не было равных, – продолжала Гранкина. – У нас с тобой был замечательный тандем. Я решала тебе все контрольные по математике, химии, физике, а ты мне писал сочинения, изложения, доклады по литре и биологии. Ты увлекался анатомией и физиологией, что немного странно, учитывая, что ты собирался в литинститут.

– Было дело, – согласился я, все еще не придя в себя от изумления, – одно время я даже подумывал стать врачом, но потом узнал, что надо на вступительных сдавать химию, и отбросил эту идею. Сейчас могу признаться, что весьма огорчился, когда ко мне в третьем классе посадили за парту новенькую девочку с красивым именем Моника.

Хозяйка улыбнулась.

– Пошли в комнату. Ты по-прежнему любишь ватрушки? Тетя до самой смерти всякий раз, когда пекла булочки с творогом, вынимая из духовки противень, говорила: «Приди сейчас Ваняша, не осталось бы ни одной».

Я смутился.

– У нас дома их не пекли. Тетя? Я думал, Римма… отчество забыл…

– Петровна, – подсказала Моника, – не ты один считал ее моей мамой, а дядю Володю папой. На самом деле они дальние родственники Свинкиных.

– Кто такие Свинкины? – удивился я, входя в просторную гостиную.

Хозяйка села за стол и начала разливать чай.

– Фамилия моих родителей – Свинкины. Отец служил психиатром, он с детства был глубоко верующим человеком, что для советских лет было весьма необычно. Но папа, Василий Глебович, не мыслил жизни без молитв, поэтому решил работать там, где мало кто соглашался, в психоневрологическом интернате. А тот располагался в нескольких зданиях монастыря, очень старого, его посещали Иван Грозный и Петр Первый и другие цари. Обитель построили в тысяча триста шестьдесят первом году, в советское время ее не закрыли, но отняли почти все помещения под интернат, в него свозили больных со всей Москвы и области. Служить там ни медсестры, ни санитары, ни врачи не соглашались. Оклады были копеечные, работы выше крыши, контингент тяжелейший. Опытных врачей туда было не заманить. Работали там в основном монахи, если бы не они, скорее всего, дом призрения мог умереть. А отец мой туда устроился с радостью, работал с полной отдачей, он был счастлив, потому что мог присутствовать на всех службах. Жили мы на территории обители. Я была единственным ребенком среди больных и монахов, читать меня отец Аристарх научил.

Моника рассмеялась.

– Маленькое уточнение. Батюшке почти к ста годам подкатило, жил он в своем мире, думаю, в веке эдак двенадцатом. В качестве учебника для обучения меня грамоте иеромонах использовал Псалтырь на церковнославянском. Тебе, Ванечка, известно, что буквы там не такие, как в современном русском языке. Я к семи годам не знала про Мойдодыра и дядю Степу, зато бойко читала наизусть все кафизмы. В семь лет меня отвели в деревенскую школу, в одной комнате занимались четыре класса, учительница была одна… И тут мой отец понял: надо что-то делать. Меня местные дети задразнили. Мало того что у меня имя Матрона, которое все мигом переиначили в Матрену, так я еще и Свинкина. Как с такими данными среди детей выжить? Папа меня по Святцам в честь Блаженной старицы Матроны назвал. Я своим именем гордилась, росла в монастыре, меня там все любили, хвалили. Я была очень счастлива, помогала в коровнике, кормила кошек. В храме хорошо пахло, красиво там было, в трапезную после службы забежишь, брат Дионисий пирожков даст. И вдруг: океан злобы, ненависти. Меня в школе начали бить, да и образования там никакого нельзя было получить. Вот тогда родители приняли решение отдать меня бездетным родственникам-москвичам: Римме Петровне и Николаю Сергеевичу. Очень хорошие люди, прекрасные специалисты. Он главврач большой больницы, она известный педиатр, но оба неверующие. И получила пара, которая вообще в церковь никогда не заглядывала, монастырскую Маугли…

Моника расхохоталась.

– Сейчас я понимаю, в какой ужас они пришли. Я, когда в их квартире впервые очутилась, спросила: «А где икона?» Дядя Коля свой вопрос задал:

– Зачем она нам?

– Без лика Божьего дом не стоит, – заявила я, а потом отказалась сесть к столу, потому что молитву не прочитали.

Стало понятно, что этакое чудо в московскую школу не отправишь. Год они меня дома учили, наняли педагогов по всем предметам, одновременно я усвоила уроки лицемерия и хитрости, поняла, что прилюдно креститься, вслух читать молитву перед едой и говорить, получая подарок: «Спаси, Господи», не разумно и опасно. Дяде с тетей здорово из-за меня попадет, да и родителям тоже достанется. В ваш класс я пришла подготовленной по всем статьям, выучила слово «спасибо», молилась только про себя. Документы мне сменили, дали девичью фамилию мамы – Гранкина, имя «Матрона» оставили. Но оно было только в личном деле, в классном журнале директор разрешила написать «Моника». Я первого сентября, идя на линейку, чувствовала себя прямо как святой Игнатий, которого по приказу императора Траяна в амфитеатр к диким зверям на смерть бросили. Но одноклассники оказались добрыми, мы быстро подружились. Как ватрушки?

– Они волшебны, – сказал я, – понимаю неприличие своего поведения, но ем уже третью. Не знал, что у тебя было столь необычное детство.

– В школьные годы я опасалась кому-либо правду говорить, даже тебе, – пояснила Гранкина. – Так ты не понял, к кому в гости едешь?

– Нет, – признался я, – да и как сообразить? Одноклассницу-то звали Моникой.

– Фамилия тебя не удивила? – допытывалась Матрона.

Я замялся.

– А-а-а! Ты ее забыл, – догадалась бывшая соседка по парте, – а я-то уж размечталась! Что Ваня решил наконец признаться мне в своей любви. Поздновато, конечно, я давно замужем, но приятно, когда к тебе испытывают сильное чувство.

– Моника, ты была моей первой любовью, – улыбнулся я.

– А ты моей, но школьное чувство, как правило, завершается вместе с выпускным балом, – заметила хозяйка. – Ваня, я бы на твоем месте удивилась. Незнакомая Матрона Гранкина, в принципе, занятый человек, сразу соглашается на встречу, да еще говорит: «Пусть приезжает в любое время, когда захочет». Неужели эти слова не показались тебе странными?

– Ну, – протянул я, – ну…

– С тобой все ясно, – махнула рукой Моника, – помню, как ты в десятом классе, уходя из школы, нацепил на себя куртку Алены. Марковой пришлось твою натягивать, к тебе домой рысить. И что ты девочке сказал, когда она закричала: «Ваня! Дебил! Зачем мою одежду нацепил?» Помнишь?

– Конечно, нет, – улыбнулся я.

– «Извини, перепутал», – процитировала Моника. – Аленка от возмущения чуть не задохнулась: «Ванька, ты два метра ростом, я тебе до пупка. Не заметил, что рукава у локтей заканчиваются, а сама куртка тебе до подмышек?» В ответ ты произнес гениальную фразу: «Прости, не заметил, и куртка могла усохнуть». Весь класс потом, когда кто-то получал двойку, радостно орал: «Пятерка у тебя усохла». Помнишь?

Мне пришлось опять ответить:

– Нет.

Моника засмеялась.

– Так я и думала. Ты вытесняешь из головы то, что тебе не интересно, например, мою фамилию. Зачем я тебе понадобилась?

– Некоторое время назад ты приезжала в поселение инопланетян Фунтово, – сказал я, вынул из сумки телефон и включил запись:

«– Добрый день, Наталья.

– Здравствуйте, чем обязана? Если вы по поводу аренды жилья, то…

– Нет, у меня другой вопрос.

– Слушаю.

– Елена Стеклова…»

Пауза. Потом зазвучал голос Варякиной:

«– В Фунтове такая не живет.

– Пожалуйста, не надо…

– Вы о чем?

– Вы прекрасно знаете, кто такая Елена…»

Моника постучала рукой по столу.

– Можешь выключить. Да, состоялась беседа, которая не привела к ожидаемому результату. Наталья меня выгнала. Вернее, она позвала свою подругу Валентину, та приняла участие в беседе. А потом обе тетки меня выперли. Я понимаю, они, наверное, не знали, были шокированы. Или, может, наоборот, давно все знали, испугались, что есть свидетель. Как ты получил запись беседы, которая происходила без посторонних?

Я рассказал Монике, чем сейчас занимаюсь. Она встала.

– Пошли, Ваня.

Я молча поднялся.