Звон металла выводит меня из забытья. Грудь терзает такая нестерпимая, страшная, пульсирующая боль, что перед глазами то и дело возникают ослепительные вспышки.

Я лежу на столе в небольшой, залитой светом свечей комнате с деревянными стенами, увешанными щипцами, скальпелями и полками с разными склянками – на некоторых темнеет надпись «Яд». В воздухе повис запах крови и лекарств, от которого всё у меня внутри конвульсивно сжимается.

Незнакомец с жидкими седыми волосами на круглой макушке копается у меня в груди – где-то между сердцем и грудиной. Окровавленный фартук, натянутый на его выпуклую и круглую, как бочонок, грудь, касается моей руки, но кровь меня совершенно не пугает, как и грязь, а всё потому, что под ребрами у меня полыхает адское пламя, то и дело вонзая мне в сердце раскаленные добела зубы. Боль наполняет комнату оранжевой дымкой, срывает с моих губ стоны. А еще мне нестерпимо горько, что мое преображение так и не завершилось.

В поле зрения оказывается мой поэт.

– Ради всего святого, молю вас, выньте из нее эту чертову пулю!

Незнакомец в фартуке шумно втягивает ртом воздух и почесывает затылок.

– А у вас есть чем мне заплатить?

– Сэр, я непременно вам заплачу, – отвечает Эдди и крепко сжимает мне руку. Кожа у него ледяная. – Только выньте пулю!

Незнакомец притрагивается к моей ране каким-то железным инструментом. Металл опаляет кожу, и я выгибаюсь от боли, стискиваю зубы, содрогаюсь, кричу. Незнакомец вонзает свой инструмент в рану, и мой крик превращается в отчаянный вопль – такой громкий, что инструменты и склянки начинают дребезжать.

– Можно дать ей бренди? – спрашивает Эдди. – Или еще что-нибудь, что облегчит боль?

– Если она потеряет сознание от спиртного, то может уже и не очнуться.

– Тогда скорее доставайте пулю! Прошу вас! Я не могу допустить ее смерти! Не могу никак!

Эдди крепче сжимает мою ладонь, а хирург склоняется над раной с парой ржавых щипцов в руке и тут же вонзает их мне в грудь. Такое чувство, будто лезвия впиваются в оголенные стенки сердца. Я сжимаю челюсть, не сдержав громкого стона. Слезы ручьями текут по щекам. Не в силах больше сдерживаться, я опять кричу что есть мочи, но хирург, кажется, не обращает никакого внимания на это. Он невозмутимо копошится у меня в ране, выковыривая из нее свинцовую пулю и обжигая мне грудь беспощадным металлом. Боже мой, как же он жжется! Сколько крови вытекает из раны! Сколько дыма!

– Сил моих больше нет! – кричит Эдди, а потом, отпустив мою руку, хватает с полки бутылку.

Но вместо того, чтобы поднести ее к моим губам, он впивается зубами в пробку, вырывает ее, сплевывает на пол и делает огромный глоток. У меня тут же начинают дрожать веки. Глаза закрываются сами собой.