Глава 44
Эдгар
По пути домой моя муза прижимается ко мне, а я обнимаю ее за плечи, чтобы защитить от любой напасти. Из упрямства она отказалась надеть мой фрак, так что в итоге он греет меня одного, но зато Линор согласилась прикрыть моей шляпой свой череп, что лыс и черен.
Впереди слышится звонкий стук копыт и дребезжание экипажа, несущегося по дороге. Я хватаю Линор за руку, и мы с ней ныряем за угол, прижимаемся к кирпичной стене какого-то дома и задерживаем дыхание. После ледяной речной воды нас по-прежнему колотит, и я с трудом сдерживаю кашель.
Когда экипаж проносится мимо и опасность разоблачения минует нас, мы обходим дом и идем по Пятой улице к северу – так мы не увидим силуэты танцующих в окнах верхних этажей шикарного дома Ройстеров. Игривая музыка разносится по всему кварталу, оставляя во рту гнилостный привкус.
Я крепче сжимаю ладонь Линор.
– Я отведу тебя в спальню Джудит.
– Не надо!
– Но почему?
– Не хочу подвергать ее опасности, – отвечает она. – Если Джон Аллан найдет меня у нее в комнате…
– Больше мне тебя спрятать негде!
Кто-то с верхних этажей выплескивает на улицу целый таз оставшейся после купания воды, и мы так и подскакиваем от неожиданности.
Я опускаю глаза и тороплюсь скрыться, по-прежнему крепко сжимая руку Линор.
– А ну стой! – кричит откуда-то сверху грубый мужской голос. – Я заметил, как у тебя недобро глазенки поблескивают! А ну говори, как тебя зовут!
Мы с Линор расцепляем руки и бросаемся наутек.
– Я спрячусь в каретнике, – говорит мне Линор.
– Там нет очага, ты замерзнешь!
– Не беда. Зато в полночь я разожгу настоящий пожар вдохновения! Тогда-то мы и узнаем, смогу ли я вознестись в заоблачные, божественные миры!
Где-то впереди лает дворовая собака.
Линор кидается прочь от меня в сторону каретника «Молдавии».
Слава богу, моего возвращения никто не замечает. Стараясь двигаться бесшумно, я поднимаюсь по лестнице в сухих башмаках и промокших до нитки носках и уже у себя в комнате переодеваюсь в чистую одежду – надевать ночную рубашку и ложиться спать я еще не готов. Я лежу на кровати в слабом мерцании ламп. Запах китовьего жира по-прежнему бьет в нос, за время учебы в университете я больше привык, судя по всему, к аромату сальных свеч. Мокрая одежда висит на спинке стула. От нее пахнет водой и домом Эльмиры – такое чувство, будто речные волны не смогли смыть мое страшное унижение с красивой новой ткани.
Уже давно пробило одиннадцать. Лампы по-прежнему горят. Я лежу на подушке, закутавшись в одеяло в надежде, что оно меня согреет, и массирую лоб, разглядывая полку с книгами, которые когда-то служили мне убежищем от тоски.
Мне живо представляется Эльмира в синем атласном платье, украшенном лентами, стоящая у алтаря на свадебной церемонии. Александр Шелтон склоняется к ней, чтобы запечатлеть на ее губах поцелуй, но тут Эльмира замечает, что я внимательно наблюдаю за ней из дальнего угла церкви.
Щеки ее заливает румянец. Алый, густой румянец!
Увидев его, я понимаю, что она помнит всё, что между нами было.
И будет до конца своих дней жалеть о своем решении.
Этот самый румянец…
Звон часов, пробивших полночь, вырывает меня из задумчивости.
Я со стоном выбираюсь из постели, искренне сомневаясь, что вдохновение поможет мне исцелиться. Пошатываясь (хотя я совершенно трезв), я направляюсь к двери, которая ведет из спальни на верхний этаж галереи.
Тяжело вздохнув, я раздвигаю шторы.
В глаза мне бьет яркий свет.
Я невольно жмурюсь.
Мир за окном ярок и светел, словно сейчас июньский полдень, а не декабрьская полночь. Я распахиваю окно, выбираюсь в галерею и прижимаюсь к деревянной колонне, стараясь не упасть. Внизу виднеются вовсе не наши пышные сады, а внутреннее убранство храма, по скамьям которого рассаживаются знатные жители Ричмонда.
Напротив кафедры священника, спиной ко мне стоят жених с невестой. Они крепко держатся за руки, а перед ними застыл преподобный Райс из местной пресвитерианской церкви. Его неблагозвучный голос, то и дело прерываемый пыхтением, разносится по церкви.
«…Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас…»
Чем дольше я смотрю на брачующихся, тем отчетливее меняется цвет наряда невесты: из синего он становится ярко-розовым.
«И да скрепит это кольцо наши узы… Предаю тебе всего себя, и душу мою, и тело…»
С левой стороны от прохода, среди многочисленных гостей, сидит женщина в черной шляпке и с весьма серьезным видом отстукивает ладонью по колену ямбический восьмистопный ритм.
хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП
(пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза)
хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП
(пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза)
Остальные гости охотно присоединяются к этому странному действу и начинают так же ритмично хлопать себя по коленям, будто призывая поэта сочинить новое стихотворение под этот ритм – или певца спеть песню. Когда я пишу стихи, у меня в голове часто звучит похожий ритмичный звук, но ему не сравниться по силе с этими гулкими хлопками.
хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП
(пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза)
хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП
(пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза)
В начале следующего такта дама в шляпке поворачивается ко мне и говорит под слаженные звонкие хлопки:
– Я помню: ты в день брачный твой…
Она отворачивается, но я успеваю узнать в ней Линор – ее выдают царственный нос и исхудавшее лицо.
Жених – не кто иной, как Александр Шелтон, с этими его пухлыми рыбьими губами и маленькими, чуть сплюснутыми, как у саранчи, глазками, – бросает на гостей косые взгляды и недовольно на них шикает, но хлопки не утихают.
хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП
(пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза)
хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП
(пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза-пауза)
Невеста – а ей, милостивый Господь, оказывается сама Эльмира – оборачивается, замечает меня, и глаза у нее округляются.
– Как от стыда, зарделась вдруг… – продолжает Линор со своего места, поглядывая на меня.
– Я помню: ты в день брачный твой… – начинаю и я, обращаясь к Эльмире. Одной рукой я покрепче обхватываю колонну, а сам склоняюсь чуть ниже к невысокому ограждению, обрамляющему галерею. – Как от стыда, зарделась вдруг… Хоть счастье было пред тобой, и, весь любовь, мир цвел вокруг!
Линор вскакивает со скамьи и резким движением указывает на Эльмиру.
– Я помню: ты в день брачный твой…
– Как от стыда, зарделась вдруг… – вторю я ей и кидаюсь обратно в спальню в поисках чистого листа бумаги.
Гости продолжают ритмично выстукивать неизменное «тук-ТУК-тук-ТУК-тук-ТУК-тук-ТУК».
– Я помню: ты в день брачный твой… – шепотом повторяю я, окуная перо в чернила
– Хоть счастье было пред тобой… – кричит Линор откуда-то снизу, из церкви, и гости хором повторяют:
– Хоть счастье было пред тобой!
– И, весь любовь, мир цвел вокруг!
– И, весь любовь, мир цвел вокруг!
Я сажусь за стол и записываю строфу целиком, отстукивая каблуком стихотворный ритм, чтобы не выбиться из размера:
Я помню: ты в день брачный твой,
Как от стыда, зарделась вдруг,
Хоть счастье было пред тобой,
И, весь любовь, мир цвел вокруг.
– Я помню: ты в день брачный твой… – скандирует толпа гостей.
Я кидаюсь в галерею, к перилам.
– Лучистый блеск в твоих очах…
– Лучистый блеск в твоих очах! – вторят мне гости и перестают стучать в знак перемены ритма.
– Чтó ни таила ты… – продолжаю я.
– Чтó ни таила ты!
Эльмира горестно прячет лицо в ладонях, вспомнив про нашу любовь, которую она отвергла и перечеркнула, предпочтя мне стоящего рядом с ней франта.
– Был – всё, что на земле, в мечтах… – продолжаю я, исступленно дергая себя за волосы.
– Был – всё, что на земле, в мечтах… – скандирует толпа.
– Есть выше красоты!
– Есть выше красоты!
Гости вновь начинают хлопать по своим коленям, обтянутым тканью юбок или брюк.
Я вновь возвращаюсь к столу и записываю новую строфу, отбивая ритм ногой и тщательно следя за тем, чтобы все слова были на своих местах.
Лучистый блеск в твоих очах
(Чтó ни таила ты)
Был – всё, что на земле, в мечтах,
Есть выше красоты!
– Я помню: ты в день брачный твой… – возглашает Линор где-то совсем рядом – такое чувство, будто она стоит на крыше над галереей. – Как от стыда, зарделась вдруг…
Я вновь выскакиваю в галерею.
– Быть может, девичьим стыдом… – продолжаю я.
– Быть может, девичьим стыдом! – отзывается толпа, продолжая хлопать.
– Румянец был, – как знать! – хором кричим мы с Линор.
Эльмира приподнимает полы своего длинного розового платья и идет по проходу в мою сторону. Стыдливый румянец, горящий на щеках, ясно дает понять, что она по-прежнему меня любит. Ее тянет ко мне, меня – к ней, вот только я ее не достоин. И этого уже не изменить!
хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП-хлоп-ХЛОП.
– Но пламенем он вспыхнул в том, – продолжаю я, глядя на нарядную невесту. – Кто мог его понять!
– Кто знал тебя в день брачный твой… – подхватывает Линор с крыши. Ее тень звонко хлопает в ритм нашим строкам.
А гости начинают не только хлопать, но и притоптывать в такт.
– Но пламенем он вспыхнул в том, кто мог его понять! – повторяю я, легонько постукивая кончиками пальцев по вискам в ритм толпы. – Кто знал тебя в день брачный твой…
– Но пламенем он вспыхнул в том, кто мог его понять, кто знал тебя в день брачный твой! – подхватывают гости.
– Когда могла ты вспыхнуть вдруг… – хором провозглашаем мы с Линор, наблюдая, как Александр уводит Эльмиру обратно к кафедре.
А я снова кидаюсь к двери в комнату.
– Хоть счастье было пред тобой…
– Хоть счастье было пред тобой…
– И, весь любовь, мир цвел вокруг.
– И, весь любовь, мир цвел вокруг.
А потом мы все хором – толпа, Линор и я, под аккомпанемент громких хлопков повторяем:
– Я помню: ты в день брачный твой, как от стыда, зарделась вдруг!
Я торопливо записываю последнюю строфу стихотворения у себя в комнате, в бледном свете лампы, а за окном повисает невыносимая тишина.
Назад: Глава 43 Линор
Дальше: Глава 45 Линор
