Как вы помните, мой поэт – прекрасный пловец, так что домой, навстречу своей гибели – или воскрешению, как знать! – я возвращаюсь вплавь – сперва по Риванне, а потом по реке Джеймс.

Пока Эдди сдавал экзамены, я терпеливо пряталась в тени.

У меня, в отличие от Гэрланда О’Палы, хватило выдержки и терпения не сдаться.

Я продержалась десять долгих месяцев в этом хрупком человеческом теле.

И я не позволю Джону Аллану всё испортить и заточить моего поэта в бухгалтерии.

Мое путешествие заканчивается морозной декабрьской ночью. Я выбираюсь из ледяных речных вод на Ладлэмскую пристань, где и начался мой путь в минувшем феврале. Шляпу я потеряла еще в начале заплыва, и теперь с моей непокрытой пернатой головы ручьями стекает вода. Я на четвереньках стою у края причала, силясь восстановить дыхание после долгого путешествия.

И вдруг – к своему бесконечному ужасу – замечаю слева, посреди причала, неподвижное тело, лежащее ногами ко мне. От этой картины у меня кровь стынет в жилах, но вовсе не потому, что меня страшит близость мертвеца. Меня пугает стук, доносящийся из его груди.

Ведь на свете есть только один человек, чье сердцебиение я слышу так же отчетливо, как и свое собственное.

– Боже, теперь-то что стряслось?! – спрашиваю я и с трудом поднимаюсь на ноги. Мне тяжело дышать, ноги словно свинцом налились.

Я приближаюсь к человеку, но он так и лежит, не шелохнувшись.

Свет стоящего неподалеку фонаря подтверждает мои догадки – я узнаю лицо моего поэта. На нем нарядный синий фрак, черный бархатный жилет, шейный платок цвета воронова крыла.

Глаза у него закрыты.

Он еле дышит.

– Я трезва, значит, не пьян и ты, – начинаю я.

Он кивает.

– Ты заболел?

– Мне не хочется жить больше ни минуты, – отвечает он с такой искренностью и горечью в голосе, что я замираю. Глаз он так и не открывает. Ресницы влажные и слиплись – вероятно, от слез.

– Что случилось?! – спрашиваю я.

– Всё пропало, – сквозь зубы отвечает он. – Ничего у меня не осталось.

Я поворачиваюсь в сторону города. На западе – над «Молдавией» и соседними домами – в воздухе висит уродливая оранжевая дымка. Оттуда же доносятся звуки бойкой кадрили, и беспечная веселость этой мелодии тревожит и растравляет мне душу.

– Что случилось? – вновь спрашиваю я.

Эдгар прикрывает глаза ладонью.

– Эльмира помолвлена с Александром Шелтоном.

Внутри у меня всё обрывается, тело наливается злостью. Сказанное Эдгаром звучит для меня как «Передо мной возникло очередное препятствие, и оно занимает все мои мысли, так что к поэзии я вернусь еще не скоро».

– Что?! – переспрашиваю я.

– Оказывается, она не получала моих писем. Думаю, их перехватывал ее отец.

– Но ты же рассказал ей, что писал их?

– Разумеется.

– И она всё равно не захотела разорвать помолвку с мистером Шелтоном?

Он поднимает взгляд на небо, усыпанное звездами. В его зрачках отражается их маслянистое, полночное сияние.

– Все, кого я люблю, рано или поздно бросают меня.

– Нет у нас времени на новые трагедии и препоны!

– Я не хочу жить. Не хочу и не буду, – отзывается Эдгар похолодевшим, жестким голосом.

Я разворачиваюсь и с разбега кидаюсь в воду.

В мрачных и ледяных глубинах реки Джеймс я, обхватив голову руками, кружусь и извиваюсь, с тревогой обдумывая свою жизнь.

Я помогаю моему поэту освободиться от демонов, порабощающих его ум, но кто спасет от демонов меня?

Я не могу сдержать отчаянного крика. Под водой его, само собой, не слышно, но из легких моих вырывается поток черных как ночь теней. В этом мрачном потоке проступают лица – лица со зловещими глазами и перекошенными в гримасе ужаса ртами. Эти фигуры растут и превращаются в гигантские тени, которые тянутся к речному дну иссохшими, когтистыми руками. Они стонут со мной в унисон, их захлестывают волны моих страданий. После того, как они меня покинули, я чувствую слабость и головокружение.

Сильные руки подхватывают меня под мышки и вытаскивают на поверхность. Я судорожно хватаю ртом воздух, пытаясь отдышаться.

Судя по всему, мой поэт передумал умирать, а заодно решил и меня спасти.

Крепко прижав меня к себе, он подплывает к причалу, борясь с мощными речными волнами, которые то и дело захлестывают нас с головой и забиваются в нос, но Эдди хватает сил вытащить меня на дощатый причал.

С трудом сев, я обхватываю руками колени и тяжело дышу, пока вырвавшиеся из меня тени отчаянно голосят в воде. Пришвартованные к пристани лодки покачиваются на неспокойных волнах.

– Я не хочу, чтобы и ты меня покинула, – доносится до меня голос поэта, сидящего совсем рядом.

– Ты должен выбрать между мной и Джоном Алланом. Это из-за него я не могу преобразиться до конца.

– Знаю.

– Мистера О’Палу ты уже потерял, Эдди. Он отправился в Мэриленд следом за Эптоном Биллом.

Эдгар шумно сглатывает где-то совсем рядом с моим ухом.

– Я и не заметил его исчезновения…

– А он исчез, – со вздохом замечаю я.

Крики моих теней растворяются во мраке. Меня бьет дрожь. Я чувствую себя беспомощным пернатым созданием, у которого разом исчезли все силы и которое больше не сможет уже пересечь реку в одиночку. В лунном свете поблескивает льдистая корка, образовавшаяся вдоль берега, и я твержу себе, что моя слабость – это следствие морозной погоды, не более.

Эдди набрасывает свой фрак мне на плечи. Ткань совсем сухая – похоже, перед прыжком в реку он успел сбросить верхнюю одежду. Его башмаки, тоже сухие, лежат неподалеку.

Я упрямо стягиваю фрак.

– Это ты у нас прошлой зимой три недели провалялся в кровати после заплыва по реке Джеймс. Ты фрак и надевай. Не хватало еще умереть от пневмонии.

Он набрасывает половину фрака мне на левое плечо, а другую половину – себе на правое.

Этот компромисс меня устраивает, и я льну к Эдди, чтобы согреться – от холода меня всю трясет.

– Во сколько отец ложится спать? – спрашиваю я.

– Примерно в половине одиннадцатого, – во всяком случае, так было до моего отъезда в университет.

Я киваю.

– Ступай домой, погрейся у камина. Этот вечер был полон потрясений, так что лучше тебе немного отдохнуть. А в полночь открой дверь в галерею…

– Но зачем?

– А затем, дорогой мой Эдгар, что если сегодня ночью у меня не вырастут наконец большие и сильные крылья, то рано поутру я проникну в комнату к Джону Аллану и задушу его подушкой.

Я чувствую, как напрягся мой поэт.

– Нужно разумно воспользоваться моментом, пока ты тонешь в пучине боли из-за Эльмиры, – добавляю я, расправив плечи.

– То есть? – прочистив горло, уточняет Эдгар.

Я поворачиваюсь к поэту и заглядываю ему в глаза. Он так близко, что я чувствую на щеке его судорожное дыхание.

– Есть предположения? – спрашиваю я.

Эдгар вздрагивает.

– Мы превратим эту боль в стихи?

– Именно, – с улыбкой киваю я. – И какие прекрасные это будут стихи, дорогой мой Эдди!