По пути в Ричмонд отец рассказывает мне, что всерьез намеревается привлечь меня к работе в бухгалтерии фирмы «Эллис и Аллан».

– Ты выучишься счетоводству и ведению деловой переписки, – обещает он со своего места, скрестив руки на груди. – Станешь прилежнее. Дисциплинированнее. Этого-то тебе и не хватает.

Я смотрю в окно на проносящиеся мимо голые деревья и любуюсь небом, светлым и пористым, как кусок мела, бледной синевой озер, грациозным полетом гусиной стаи, отражающимся в чистых и прозрачных, как стекло, водах. Величественная зимняя красота трогает меня до слез. Как знать, может, Линор сейчас тоже спешит домой, чтобы встретиться со мной, преодолевая реки на головокружительной скорости.

Отец берет с сиденья номер ричмондской газеты «Компайлер» трехдневной давности.

– Что это ты там высматриваешь? – спрашивает он.

– Прилежание, – отвечаю я вместо того, чтобы признаться, что меня до слез растрогал пейзаж. – Дисциплину.

Отец резким движением разворачивает газету – верный признак того, что мой ответ немало его озадачил. Но мне плевать. Свою войну он выиграл.

Вот только моего уважения ему не видать. Вовек.

Матушка встречает меня в просторном холле «Молдавии» и заключает в такие долгие и крепкие объятия, что отец в конце концов теряет терпение. Я вижу, как он недовольно кивает в нашу сторону, поднимаясь по лестнице, но куда больше меня волнует матушкино состояние: она очень похудела за эти месяцы. Когда она ослабляет объятия, я глажу ее по спине, и ладони нащупывают под платьем пугающе острые лопатки.

Она ласково убирает кудри с моего лба. Глаза у нее влажные и красные от нахлынувших чувств.

– Как же я по тебе скучала, Эдди!

– Я тоже скучал.

– Твои письма из университета были невероятно учтивыми и вселяли спокойствие, но расскажи, как же тебе на самом деле жилось совсем одному?

Я делаю глубокий вдох. Дыхание перехватывает от резкой вони, исходящей от китового жира, горящего в лампах – а ведь раньше этот рыбный запах никогда меня не тревожил. Из углов отчетливо тянет отцовским табаком.

– Ты не заболел? – встревоженно спрашивает матушка, нахмурив лоб.

– Нет, – отвечаю я и прочищаю горло. – Просто устал. Путь был долгим и утомительным. Но это всё не важно, – поспешно добавляю я, заметив, как ввалились ее щеки. – Как вы?

– Сейчас мне гораздо легче. Не стоит за меня переживать!

– Правда?

Она хватает меня за запястья.

– Ступай наверх и хорошенько отдохни! У тебя страшно измученный вид!

Повернув голову, заглядываю в гостиную.

– Я писал Эльмире из университета.

– Не удивительно. Ты ведь ухаживаешь за этой девушкой еще с нашего переезда в этот дом.

– А больше за ней никто не ухаживает, случаем? Вы не видели?

– Мой дорогой, подглядывать за Ройстерами не в моем обыкновении.

Я оставляю матушку и подбегаю к ближайшему окну.

Перед домом Ройстеров стоят две повозки – вероятно, присланные из городских лавок. Слуги торопливо несут в дом бутылки вина и корзины, полные цветов.

– За эти десять месяцев она не ответила ни на одно мое письмо, – нервно приглаживая волосы, сообщаю я.

– Ах… Эдди…

– Я писал ей каждый месяц.

Матушка подходит ко мне сзади и ласково кладет руку мне на плечо.

– Наверняка виной всему какое-то досадное недоразумение…

Я слегка подаюсь вперед, чтобы лучше видеть дом Эльмиры, в котором, судя по всему, царит оживление.

– А что, у Ройстеров сегодня какой-то праздник?

Матушка тоже выглядывает в окно.

– Возможно. Помнится, в прошлом году они устроили грандиозный званый вечер незадолго до Рождества. Ты разве к ним не ходил?

Я возвращаю портьеру на место.

– Может, мне к ним заглянуть?

– Нас не приглашали, но, возможно, потому что соседи знают, что из-за болезни я не расположена к общению…

– Да, схожу, пожалуй.

– Но ты ведь страшно устал, какие тут гости! Может, лучше остаться дома? Давай пригласим твою сестру на ужин…

– Я ужасно соскучился по Эльмире. Хочу ее удивить.

– Ну разумеется. – Матушка помогает мне снять дорожное пальто. Ее движения так мягки и ласковы, так не похожи на грубые толчки локтями и хлопки по спине, которыми без конца обмениваются студенты. – Думаю, она придет в восторг от того, как ты изменился!

Судорожно сглатываю, пытаясь отогнать страх, что всё будет с точностью до наоборот.

Матушка делает несколько тяжелых вздохов, а потом говорит:

– Иди наверх, отдохни немного, прежде чем помыться. Время еще есть, успеешь переодеться. Есть хочешь?

– Умираю с голоду.

– Я попрошу Джудит принести тебе в комнату чего-нибудь перекусить.

– Спасибо. Очень вам благодарен. Я и по Джудит соскучился, если честно.

Матушка набрасывает мое пальто на руку.

– Надеюсь, в университете ты вел себя достойно, а, Эдди?

Я киваю и отхожу в сторону.

– Да, мэм. Учитывая все мои обстоятельства, я вел себя наидостойнейшим образом.

Она смотрит на лестницу, вслед отцу, который недавно по ней поднялся, словно знает, как подло он со мной поступил, оставив меня без средств к существованию, да еще так далеко от дома.

– О, даже не сомневаюсь. Ты всегда был таким послушным и милым мальчиком! – восклицает она.

Передо мной возвышается парадная дверь дома Ройстеров, перед которой белеет пара ионийских колонн, поддерживающих белоснежную крышу крыльца. По бокам от двери стоят чугунные светильники – в старину такие вешали на стены замков. Огонь в них мерцает величественно и яростно. Я представляю, как перебираюсь через ров к воротам замка, защищенным стальными кольями. Из окон верхних этажей доносятся жалобное пение скрипок и вторящие им вздохи виолончелей. Крепость Судьбы встречает меня под аккомпанемент Трио-сонаты ре-минор Вивальди.

Я поднимаюсь по ступенькам в новом фраке, когда-то купленном у шарлоттвилльского торговца, чтобы впечатлить Эльмиру. Кстати, счет за эти покупки был в итоге выслан отцу, но мне совершенно плевать, вызвало ли это его недовольство. Фалды моего ярко-синего фрака легко бьют меня сзади по коленям, а золотистые пуговицы поблескивают в свете фонарей. Мой костюм дополняет новенький жилет из черного бархата, светло-коричневые брюки и черный, как ночь, шейный платок, который я с превеликим старанием повязал на шее. Я разодет, как принц – в таком не сразу разглядишь должника! – и молю небеса о том, чтобы о моей нищете здесь так никто и не прознал.

Артур, швейцар Ройстеров, распахивает передо мной двери и приглашает в дом, и я поднимаюсь по лестнице из розового дерева в бальную залу. Посреди лестницы, на небесно-голубой стене висит зеркало в шесть футов высотой. Мое отражение сполна выдает все мои волнения, сомнения, страхи, превратившие мои фиолетовые глаза в черные омуты.

В бальной зале представители местной аристократии мило беседуют и попивают вино. Никто из них не задыхается под тяжелым долговым бременем, ломающим хребты и души.

Во всяком случае, так мне кажется.

Никому из них не доводилось после тайной помолвки мучительные месяцы ждать хотя бы одного ласкового слова от своей возлюбленной.

В этой зале, как и в «Молдавии», зеркала поблескивают со всех стен, создавая иллюзию, будто комната наполнена сотнями аристократов. Сотнями гостей в шелковых и бархатных сверкающих костюмах, попивающих кроваво-красное вино, поющих дифирамбы своим кошелькам и обширным земельным наделам, – а я совсем один.

И в зеркалах, несмотря на нарядность моего фрака, я кажусь мрачным и страшным вороном, по ошибке затесавшимся в эту пеструю толпу.

И тут я вижу ее – мою Эльмиру! – и это прибавляет мне храбрости.

Она оживленно беседует с подружками у столика, уставленного золотистыми пирожными и бокалами с розовым пуншем. Милая моя Эльмира в восхитительном платье из темно-синего атласа, украшенном серебристыми ленточками! Цвет ее наряда напоминает мне скованную льдом реку, по которой так здорово кататься на коньках в безоблачные сумерки! Ей теперь шестнадцать, почти семнадцать – и она уже куда больше похожа на женщину, чем на девочку. Время сделало ее только краше, но глаза – небесно-голубые глаза, которые я так хорошо знаю и люблю, – остались прежними. При виде Эльмиры голова у меня идет кругом, а отчаяние, разъедающее душу из-за того, что она так ни разу мне и не написала, испаряется без следа.

Я решительно направляюсь к ней, жалея, что у меня нет букета алых роз. Сердце колотится в такт рваному ритму скрипок – такое чувство, будто Вивальди сочинил эту мелодию специально для того, чтобы юный студент, вернувшийся из обители знаний, мог пересечь под нее просторную комнату и воссоединиться со своей прекрасной возлюбленной.

– Эльмира! – зову я. Голос едва меня слушается.

Она оборачивается, и глаза ее удивленно округляются.

– Эдди! Что вы здесь делаете?!

– Я только вернулся из Шарлоттсвилля. И узнал, что у вас намечается званый вечер…

– Лучше уходите…

Внутри у меня всё обрывается.

– Но почему?!

Подружки, окружившие было Эльмиру, поспешно расходятся кто куда, будто бы спасаясь от грядущей бури – хотя, возможно, это только кажется.

– Что случилось? – спрашиваю я, взволнованно теребя шейный платок. – Почему все разбежались? Вы бы знали, Эльмира, какая это мука – жить вдали от вас… Вы, кажется, совсем не рады меня видеть… Но почему?!

– Эдди, – Эльмира кладет руку себе на шею, на глазах у нее выступают слезы. – Почему вы мне не писали из Шарлоттсвилля?

– Как это не писал?! – изумленно переспрашиваю я. – О чем вы?! Я писал вам каждый месяц, а порой и чаще. Неужели вы не получали моих писем?

– Нет.

– Тогда почему не попытались написать мне сами?

– Я пыталась, – смахивая слезы, отвечает она. – Я писала вам, и очень часто.

– Но… я не получил от вас ни одного письма… Я… – Повернувшись на каблуках, я пытаюсь найти в толпе ее отца. Ее подлого отца, для которого происхождение – важнее всего на свете.

– Эдгар, – зовет Эльмира и кладет руку мне на плечо. – Думаю, вам лучше уйти. Скоро начнутся танцы, и…

– Ваш отец не мог перехватить письма?

Она качает головой. Губы у нее дрожат.

– Не знаю…

Наконец я замечаю мистера Ройстера. Он пьет с семейством Маршаллов неподалеку от музыкантов.

– Ах вот он, чертяка. Думаю, пришло время официально заявить о нашей помолвке.

– Нет! – Эльмира хватает меня за руку с такой силой, что я резко оборачиваюсь к ней. Она смотрит на меня с мольбой и стыдом. Кажется, что за этот краткий миг она постарела лет на десять. Морщинки тревоги избороздили ее лицо.

В горле пересыхает.

– Что? Что такое?

– Эдгар, я выхожу за Александра Шелтона. И сегодня празднуется наша помолвка.

Я отдергиваю руку. Земля уходит из-под ног. Пошатнувшись, я падаю на крепко сбитого мужчину, который грубо отталкивает меня.

– Сынок, смотри, куда идешь. Нельзя тебе столько пить.

– Простите… – Эльмира заламывает руки. – Мне казалось, вы и думать обо мне забыли. Отец… Он организовал эту помолвку. Как же мне жаль…

Крепко сжимаю зубы, чтобы не разрыдаться у нее на глазах – точнее, на глазах у всех, ибо теперь внимание собравшихся приковано только к нам. Александр Шелтон, коронованный наследник транспортной компании Шелтонов, идет нам навстречу, звонко стуча каблуками по навощенному полу. Его грудь по-павлиньи раздувается под темно-синим жилетом, в точности подходящим под цвет платья Эльмиры. Вот ведь голубки, ничего не скажешь.

В толпе перешептываются. То тут, то там звучит моя фамилия. Звучит уродливо, издевательски, убийственно.

По.

Ядовитые языки ворочаются без устали. Глаза нагло таращатся. Лица перекашиваются от отвращения. Актерский сын, Гэффи По, шарлоттсвилльский должник опозорился перед всеми.

Я разворачиваюсь и торопливо ухожу. В голове еще долго звенит оглушительное крещендо Вивальди.