Без уловок никуда – и, поверьте, неспроста улыбается Эдгáр, в руки взяв хрустальный дар. Сердце то наполнив страхом и швырнув его с размаха, мигом покажу поэту мощь бескрайнюю свою. Коль попросит он об этом, я в стихи ее волью. Только следуй за Линор, друг мой! Вот весь уговор!

– Линор! – кричу я во весь голос с Лужайки, будто пробуя это имя на вкус. Оно приятно обволакивает язык, словно подтаявший шоколад. Студенты испуганно бросаются в свои комнаты и наблюдают за мной сквозь узкие дверные щели. В их взглядах – страх, смешанный с любопытством.

Да, с жадным любопытством!

Их изумление подпитывает душу, разжигает огонь, струящийся по моим венам, снова пробуждает в голове неприятный зуд, будто что-то изнутри рвется наружу, и я вновь выдираю клоки волос, чтобы освободить место для перьев. Это и впрямь перья!

Я останавливаюсь напротив северной части общежития в восточном углу Лужайки и сдираю с головы все волосы, мешающие моему долгожданному преображению. Все до единого! Да! Боли это совсем не приносит – напротив, меня накрывает волна совершенно божественного наслаждения.

Из тени тосканской колонны за мной наблюдает молодой человек. Я не обращаю никакого внимания на черты его лица, мне бросается в глаза другое – его головной убор. Огромная остроконечная шляпа, прибавляющая ему фута два роста. Провожу рукой по птичьему пуху, которым теперь покрыта моя голова. На ветру довольно прохладно.

Юноша застыл, будто статуя из паросского мрамора, но я всё равно смело к нему приближаюсь.

– Не одолжите ли мне свою шляпу, сэр? – спрашиваю я как можно вежливее, прекрасно понимая, что университетские джентльмены нечасто слышат подобные просьбы от лысых созданий в старомодных траурных платьях.

– Ч-ч-что вы сказали? – дрожащим голосом переспрашивает он, и на глазах у него выступают слезы.

– Не одолжите ли мне свою шляпу? Взамен можете забрать мои волосы – вон они лежат, в снегу.

– Не нужны мне ваши… – Он осекается, выпучив глаза. На его болезненно-желтом лице проступает выражение испуга – кажется, он боится страшной кары за то, что отказался от моих волос.

– Ну же, сэр, прошу вас, одолжите же мне вашу шляпу, – повторяю я и, положив руки на бедра, шагаю ему навстречу. – У меня голова насквозь промерзла!

Он молча снимает шляпу, освобождая копну белокурых кудрей – похож на херувима с полотна Рубенса, – и отдает мне свой головной убор.

– Благодарю. От души благодарю вас за щедрость! – говорю я, ибо в отличие от нахала Гэрланда О’Палы я далеко не чудовище и привлекаю людей не только своей мрачностью, но и изысканными манерами.

Я надеваю шляпу, с наслаждением чувствуя, как теплая атласная подкладка скользит по голове, а потом киваю моему благодетелю и торопливо отправляюсь в сторону Шарлоттсвилля в поисках творцов, которые утолят мой голод хотя бы крохами творчества, раз мой поэт еще не понял, как сильно я ему нужна.