На обратном пути Владимир вспомнил страхи Кати, ее наивную веру в то, что причиной смертей в городе мог послужить двухсотлетний дневник Василия Дунина-Борковского с магическими заклинаниями, поднявшими из могилы мертвеца-упыря. Возможно, ее брат Феликс был мистиком и оказывал влияние на девушку. Владимир чувствовал, что нравится Кате. Она была ему симпатична, но не могло быть и речи о более близких отношениях с ней. А вот таинственная незнакомка из парка продолжала волновать воображение Владимира, и он горел желанием ее увидеть, однако даже не представлял себе, где ее искать. Единственное, что он мог сделать, – это попытаться проследить за художником Половицей. Но как? Сидеть ночами у окна и наблюдать за входом в психиатрическое отделение? Связываться с Ташко теперь было проблематично – он ведь отстранен от работы, и в психиатрическое отделение его не пустят.

Уже подходя к дому, где снимал комнату, Владимир увидел перед зданием психиатрического отделения двуколку, похожую на ту, которой пользовался доктор Нестеренко, и у него возникла идея. Он быстрым шагом направился к входу в отделение. На месте кучера восседал крупный бородатый мужчина и, по обыкновению извозчиков, ожидающих возвращения седока, дремал. Владимира всегда удивляла их уникальная способность засыпать в любое время и при любых обстоятельствах. Он позвонил в дверь.

Открыл санитар Прохор и при виде его нахмурился:

– Чего вам? Вас не велено сюда пускать!

– Мне надо поговорить с доктором Нестеренко. Будь добр, сообщи ему!

Санитар недоуменно пожал плечами и закрыл дверь. Время шло, дверь не открывалась, Владимир не знал, что и думать: санитар проигнорировал его просьбу или доктор Нестеренко? Владимир, взглянув на свои входившие в моду наручные часы от Луи Картье, решил подождать еще пять минут, а затем снова позвонить, но тут дверь открылась. Прохор был еще более мрачен, чем перед этим.

– Проходите, доктор Нестеренко вас ожидает, – сказал он.

Владимир быстро вошел и с удивлением понял, что соскучился по отделению, что оно стало для него почти родным. Доктор Нестеренко находился в своем кабинете. У него был крайне уставший вид, и, судя по идеальному порядку на его столе, он уже собрался уходить. Нестеренко, уверенный, что приход Владимира связан с его отстранением от работы, начал без предисловий:

– Я говорил сегодня о вас с заведующим отделением и главным врачом больницы – они лишь разводят руками и ждут решения попечительского совета, так как непримиримая позиция доктора Топалова вынудила их обо всем происшедшем туда доложить. Все будет зависеть от позиции председателя попечительского совета господина Верещагина.

– Благодарю вас, Илья Никодимович. Я к вам по другому вопросу. Буду говорить прямо, без околичностей. Извините, но в библиотеке я случайно узнал, что вы некоторое время тому назад заинтересовались Василием Дуниным-Борковским, «черниговским упырем», и был крайне удивлен. Ведь вы давно живете в Чернигове, наверняка знали легенды об этом упыре, и тут внезапно такой интерес!

– Мой интерес был вызван тем, что в городе поползли слухи о том, что пропажа погребенного тела Кузякина связана с первым убийством и обнаружением обескровленного тела. Заговорили о мести «черниговского упыря», – доктор Нестеренко усмехнулся, – то ли воскресшего старого, то ли нового. Вернее будет сказать, «надевшего» на себя личину упыря. Кстати, Кузякин лечился в нашем отделении.

– Где Кузякин умер?

– Здесь и умер, от сердечного припадка.

– Но ведь Кузякин был очень молодым человеком! Кто был его лечащим врачом?

– Геннадий Львович, наш заведующий. Сердце – это ящик Пандоры, туда не заглянешь, и никто не может знать, какой сюрприз оно может преподнести. Случаи заболеваний сердца у молодых не редкость.

Доктор Нестеренко импонировал Владимиру как человек с самого начала его работы в отделении. После недавнего ночного доверительного разговора Владимир исключил его из числа подозреваемых, но разговор с Катей заставил усомниться в невиновности Нестеренко.

– Выходит, вы полагаете, что я имею непосредственное отношение к этим жутким смертям в городе. – Илья Никодимович добродушно усмехнулся.

– Я лишь спросил, почему вы вдруг заинтересовались личностью Василия Дунина-Борковского?

– Мне интересен главный персонаж легенды как пациент, и я хотел бы узнать, чем он был болен.

– Пациент, который уже почти двести лет как умер?

– Я не верил и не верю во всю эту чепуху – выставили известного казацкого старшину, много сделавшего для Чернигова, восстановившего и построившего здесь церкви, упырем, вампиром. Я специально познакомился с письменными историческими источниками, где упоминается Василий Дунин-Борковский, описываются изменения его внешности и поведения. Это позволило мне поставить ему диагноз, по крайней мере объясняющий, что с ним произошло, без всякой мистики и колдовства.

– Даже так? И каков ваш диагноз?

– Дунин-Борковский был болен акромегалией, говоря проще, гигантизмом. При этом заболевании увеличиваются кисти и стопы, изменяются черты лица вследствие роста лицевых костей. Вот почему он изменился внешне. Когда это заболевание поражает человека в раннем детстве, он вырастает очень высоким, значительно реже наблюдается это заболевание у людей среднего и пожилого возраста, как у Дунина-Борковского. Это заболевание характеризуется еще дневной сонливостью, это тоже объясняет, почему Дунин-Борковский изменил образ жизни. Но, конечно, главная причина – это уродливые изменения внешности. Он старался не появляться на людях при свете дня, избегал массовых мероприятий, перестал бывать в церкви. Думаю, у него была своя, домашняя, часовенка, и там приходящий священник отправлял службы. Деловые встречи проходили у него дома, при свечах, чтобы в полумраке нельзя было его как следует рассмотреть. Обычно отпевания людей такого высокого ранга проводились прилюдно, в церкви, но он, желая скрыть свою уродливость, завещал, чтобы его отпели дома, в присутствии одних лишь домочадцев, и похоронили в закрытом гробу. Все это породило слухи и домыслы, а позднее – легенду об упыре.

– А как быть с достоверными сведениями о том, что в том году примерно тридцать человек пропали, а двадцать скончались вследствие анемии? Как вы это объясните?

– И сейчас люди пропадают. Предполагаю, что в нашем городе, население которого с тех пор во много раз увеличилось, теперь пропадает гораздо больше людей – кто-то уезжает в поисках лучшей доли, а кто-то – вследствие психических отклонений, кто-то сбегает от кредиторов или назойливых родителей, – продолжил доктор Нестеренко. – Случается, человека убивают, а тело не находят. Что уж говорить о том неспокойном времени! Ну а анемия может возникнуть из-за голодания, недоедания, а не потому, что из человека высасывают кровь.

– Выходит, Дунину-Борковскому после смерти не пробивали сердце осиновым колом и легенда возникла значительно позже?

– Я высказал свое мнение. Косвенно это подтверждает доска со славословием Василию Дунину-Борковскому над его могилой в Успенском соборе Елецкого монастыря, где хоронят лишь за выдающиеся заслуги перед Церковью. Никогда церковники не согласились бы на это, если было бы хоть малейшее сомнение в его религиозности и вере.

– А как объяснить то, что доска с перечнем славных дел Дунина-Борковского была установлена через тринадцать лет после его смерти?

– Генеральный обозный Дунин-Борковский был очень близок к тогдашнему гетману Ивану Мазепе. Я думаю, что на установленной сразу после захоронения доске упоминался Мазепа, а после известных событий, когда по приказу Петра I были уничтожены даже все прижизненные портреты этого гетмана, наверное, уничтожалось и все, где значилось его имя.

– Все-таки непонятно. Вторую доску установили только через шесть лет после смерти Мазепы и через тринадцать – после смерти Дунина-Борковского!

– Это наша ментальность – все делать не спеша.

– Хотя я совсем немного проработал в психиатрическом отделении, но как-то привык к этой работе и больным, – здесь Владимир не покривил душой, – хотелось бы пообщаться с ними. Возможно, в последний раз, если меня не восстановят на работе. А то как-то не по-людски получается. Вы разрешите, Илья Никодимович, в последний раз заглянуть в ваши палаты?

Нестеренко с удивлением посмотрел на Владимира – такого он от него не ожидал. Минуту поразмышляв, он кивнул:

– Хорошо, хотя уверен, что вы вскоре вернетесь к исполнению своих обязанностей. Составить вам компанию?

– Благодарю, Илья Никодимович, но мне хотелось бы одному пообщаться с больными – вы меня понимаете? – Владимир и сам не знал, что хотел этим сказать. – Лишь попрошу вас сказать санитару Прохору, что вы мне это разрешили, а то он никуда меня не допускает, как Цербер.

– Скажите ему, чтобы он ко мне зашел.

Когда санитар скрылся за дверью кабинета Нестеренко, Владимир поспешил в палату Ташко. Тот лежал на кровати и читал книгу, вытянув ноги в носках, один из которых был дырявый. Увидев Владимира, он выпучил глаза от удивления.

– Лежите, лежите! – Владимир присел к нему на койку. – Как вы себя чувствуете?

Краем глаза он заметил, что реакция у большинства больных в палате такая же, как и у Ташко. Их любопытные взгляды были прикованы к Владимиру, и, естественно, они будут ловить каждое его слово. Однако Владимир был к этому готов.

– Как вы спали этой ночью? Не было ли головных болей? – Владимир громко задавал вопросы, не прислушиваясь к бессвязным ответам ошалевшего от происходящего Ташко, а тем временем незаметно сунул ему в руку листок с завернутыми в него несколькими ассигнациями.

В этом тайном послании Владимир сообщал Ташко, где он теперь живет, и просил немедленно сообщить ему, если художник отправится в очередной ночной поход. Деньги предназначались для подкупа дежурного санитара – чтобы тот выпустил Ташко из отделения.

Ташко, ощутив в руке свернутый листок, вначале еще больше округлил глаза и даже попытался задать вопрос, но Владимир взглядом приказал ему молчать. Ташко, поразмышляв, понимающе кивнул. Убедившись в том, что он все правильно понял, Владимир встал и перешел к другому больному. Когда санитар Прохор зашел в палату, Владимир задавал вопросы очередному больному, кровать которого стояла далеко от кровати Ташко. Прохор явно не собирался оставлять Владимира наедине с пациентами, но тот, словно его не замечал, обошел всех больных. После этого он снова зашел к Илье Никодимовичу, чтобы попрощаться.

– Остались удовлетворены осмотром? – улыбаясь, поинтересовался тот.

– Вполне. – Владимир приготовился к вопросам Нестеренко о состоянии больных, но тот поднялся из-за стола:

– Я тоже ухожу. Меня ожидает извозчик, могу вас подвезти, Владимир Иванович.

– Благодарю, я недавно снял комнату поблизости, чтобы было проще добираться на работу, не думал, что так все обернется, рассчитывал значительно дольше тут поработать.

– Даже так… Владимир Иванович, не будьте пессимистом, пока никто вас не увольнял.

– Вы правильно подметили, Илья Никодимович, – пока!

– Как ваши успехи в поисках убийцы?

– Шутите, Илья Никодимович? Этим занимается следователь, полиция, а я всего лишь лекарь, к тому же отстраненный от работы.

– Владимир Иванович, зачем нам играть в прятки? Ведь прошлой ночью вы следили за мной, подозревали, что я и есть таинственный убийца. Не спорьте, вам не дают покоя лавры литературных детективов-любителей из произведений Эдгара По, Конан Дойла, Эмиля Габорио, и в этом нет ничего зазорного. Пути Господни неисповедимы, и не исключено, что вы в поисках убийцы преуспеете больше, чем полиция.

– Вы надо мной насмехаетесь! – Владимир обиделся.

– Помилуй Бог, и в мыслях этого не было! – заявил Нестеренко. – Я тоже люблю читать книги, где действуют сыщики-любители и добиваются успеха там, где полицейские ищейки терпят фиаско. Все дело в том, что сыщики-любители совершенно по-иному подходят к решению головоломки, и порой это им помогает. А почему бы и вам не попробовать?

– Я чувствую, что вы хотите меня подтолкнуть к чему-то. Не хотите говорить прямо?

– В математике часто принимается принцип contradictio in contrarium – доказательства от противного. Почему бы вам его не применить?

– Вы хотите сказать…

– А что, если принять за исходное суждение, что к убийствам, происходящим в нашем городе, причастен восставший из могилы мертвец?