Пораженный Владимир, держа в руке керосиновую лампу, переходил от головы к голове, внимательно их рассматривая. Жуткое ощущение, что они живые, не покидало его. Эти копии были очень искусно выполнены, максимально было передано сходство с прототипом. Они были изготовлены из гипса, а потом эти головы раскрасили, вставили стеклянные глаза и надели на них парики. Здесь были почти все нынешние пациенты доктора Нестеренко. Владимир обошел всех их и, не увидев среди них голов убитых, испытал невероятное облегчение.

– Вы удивлены? – Нестеренко издал смешок.

– Точнее будет сказать, поражен. Боюсь вас спросить, для чего вы создали это?

– Видите ли, я разработал метод лечения психических заболеваний. Честно признаюсь, я отталкивался от теории Зигмунда Фрейда о переносе. Вы же знакомы с ней?

– Должен признаться, книгу Фрейда, которую вы мне дали, еще не осилил.

– Вы не замечали, что дети, как только научатся говорить, начинают безудержно фантазировать? По Фрейду, так проявляется принцип удовольствия. Фантазирование начинается еще с детских игр, потом это что-то вроде снов наяву, без поиска опоры в реальных объектах. По мере взросления происходит замена принципа удовольствия принципом реальности со всеми вытекающими последствиями. Все психические отклонения закладываются именно в детстве. С помощью методов психоанализа, изобретенного Фрейдом, я погружаюсь в прошлое пациента, выявляю, что именно послужило источником невротического состояния. Перенос – это когда пациент своим поведением копирует что-либо из прошлого, но это оказывается неуместным в настоящем. Вам понятно?

– Не совсем, – признался Владимир.

– Вам нужен пример. Известный вам пациент Ташко в детстве воспитывался матерью-узурпаторшей, она подавляла все его детские фантазии и желания. В результате у Ташко выработался комплекс неполноценности, который загнал в узкие рамки его либидо. Когда Ташко был еще подростком, мать обзывала евнухом, импотентом его отца и однажды добавила в сердцах: «Таким ты растишь и своего сына». Ташко запомнил эти слова и в словаре нашел их значение. Казалось бы, ну и что с того? Но мать для него была царь и бог, и ее слово было законом. Так что эти слова засели в его подсознании. Он ведь не страшилище, но с женщинами у него не получалось общаться. Даже когда он рискнул посетить публичный дом, у него там ничего не получилось, несмотря на старания проститутки, которая в конце концов его также обозвала импотентом. А либидо играет, и вот в результате переноса он стал получать удовольствие, показывая свои гениталии незнакомым женщинам, что и привело его в психиатрическое отделение.

Во время сеанса психоанализа врач невольно делает перенос на свою личность. А я придумал научить пациента делать перенос на самого себя, но другого! Вот я и решил вспомнить свое увлечение рисованием и скульптурой, против чего был категорически настроен мой отец. Он считал, что я должен пойти по его стопам. Так я и стал врачом, а не скульптором. Но я отвлекся!

– Мне все это очень интересно, и вы потрясающе передали сходство – у вас талант скульптора. – Владимир, заинтересовавшись разговором, уже не опасался Нестеренко, продолжавшего держать револьвер.

– Я решил научить пациентов делать перенос своих мешающих невротических компонентов «на другую голову». Мне пришлось изготовить эти головы пациентов, чтобы было проще работать со зрительным образом. Эти головы копируют облик пациента, но он знает, что это лишь видимость. Вначале я работаю с пациентами, погружая их в гипнотическое состояние, затем они учатся все это делать осознанно, сами работают со своей «головой».

– И каковы же результаты применения этого метода? – осторожно спросил Владимир.

– Вам ли этого не знать? – Нестеренко усмехнулся. – Вы достаточно поработали со мной, чтобы судить о состоянии моих пациентов.

– Ташко, по-моему, уже вполне адекватен, – сказал Владимир.

– Он был первый, на ком я испробовал свой метод. – Нестеренко кивнул, явно довольный собой. – Метод еще сыроват, и я применяю его выборочно, не на всех больных.

– Хотя изготовили головы почти всех своих пациентов, – заметил Владимир.

– Не смог остановиться, попробовав себя в скульптуре. Я мечтал работать не с глиной, гипсом, а с камнем. Вы только представьте: перед вами бесформенная каменная глыба, а вы уже видите, кто или что в итоге получится. Как сказал великий Микеланджело Буонарроти, «беру камень и отсекаю все лишнее».

– Возможно, вам когда-нибудь удастся воплотить свою мечту в жизнь.

– Не с моими доходами врача. Семья, растут дети, а с ними и расходы. – Нестеренко сокрушенно покачал головой и словно только что заметил револьвер в своей руке. Он разрядил его и сунул в карман. – Идемте, я угощу вас чаем. Как я вам сказал, в доме никого нет, прислуга приходящая, а моя семья отдыхает в имении родителей жены.

Следуя за доктором в дом, Владимир внутренне собрался – чувство опасности вновь вернулось к нему. После разговора с Ильей Никодимовичем он уже готов был вычеркнуть его из списка подозреваемых, однако что-то не давало ему это сделать. Может, сказанное им ранее, что надо бояться «тихонь»? Ведь доктор Нестеренко был как раз таким «тихоней», о котором никто слова худого не скажет, и вот выяснилось, что он тайком посещает притон, зная, что спит там не с продажной девкой, а с чьей-то женой.

Пока Илья Никодимович занимался самоваром в кухне, Владимир осматривался. Гостиная была скромно обставлена, видимо, семья Нестеренко жила на его врачебное жалованье. Стеклянный шкаф с хрусталем, круглый стол посреди комнаты, шесть мягких стульев, комод, диван с подушками – вот и все. На стенах – несколько дешевых репродукций.

– Через четверть часа вода нагреется до нужного градуса, – сообщил, вернувшись, Илья Никодимович. Он принес банку с вареньем, из шкафа достал фарфоровые чашки с блюдцами и заварник. – Будем чаевничать!

– А вы не пробовали свой метод на Лещинском?

– В противоположность Ташко, Лещинский воспитывался в семье, где им постоянно восхищались и никогда не произносили слово «нельзя», а на его проказы не обращали внимания. Поэтому и вырос он эгоистом и подлецом, а вседозволенность и дурная наследственность сделали его психопатом. Если бы, к примеру, Иван Грозный родился не в царской семье, а в другой, где воспитывался бы в строгости, то и во взрослой жизни он вел бы себя по-другому. Хотя истерия все же проявилась бы. Если бы у него случился перенос на творчество, то он, несомненно, прославился бы на этой стезе. К сожалению, гениальность и истерия идут рядом, это доказано на примере множества исторических особ. Что же касается Лещинского, то он единственный из моих пациентов не поддается гипнозу. Такое бывает, особенно у людей с его диагнозом, а может, моего уровня владения гипнозом маловато.

– Я видел, как вы вводили пациентов в гипнотическое состояние, и восхищался вами, – не удержался Владимир.

– При желании, если не оставите занятие психиатрией, вы сможете освоить приемы гипнотического внушения.

– Через вас прошло множество психически больных, как вы думаете, кто из них может быть таинственным преступником, совершившим три убийства?

– Этого убийцу горожане прозвали упырем. – Нестеренко задумался. – Так сразу не скажу. Впрочем, не думаю, что это дело рук психически больного.

– Ну не восстал же из могилы Дунин-Борковский! – с усмешкой произнес Владимир.

– Это может быть его преемник, мечтающий о его лаврах. Он, конечно, не мертвец, хотя в городе ходят слухи, что пропавший мертвец Кузякин и есть этот упырь.

– Прошу прощения, Илья Никодимович, за нескромный вопрос. Скажите, почему вы оказались в тайном борделе? Если честно, я был поражен, когда узнал вас по часам.

– Я ожидал от вас этого вопроса и отвечу на него. Я посещал его всего несколько раз. А вам разве иногда не хочется попрать нормы морали и сделать что-то запретное? – Нестеренко хитро посмотрел на Владимира. – Можете не отвечать – ведь вы тоже оказались в том борделе.

– Выходит, и мне этого захотелось, – согласился Владимир, решив не рассказывать Нестеренко о своем недавнем намерении покончить жизнь самоубийством.

– Чай уже готов! – спохватился хозяин дома.

Посидев еще с полчаса, Владимир стал прощаться. Илья Никодимович пообещал походатайствовать перед заведующим психиатрическим отделением о восстановлении его на работе и переговорить с доктором Топаловым.

– Ах да, вы же соседи! – вспомнил Владимир. – Вы часто бываете в гостях у доктора Топалова?

– Ни разу не был. Он ведет уединенный образ жизни.

– Видимо, не хочет, чтобы беспокоили его больную мать, да у него еще и сестра психически больна.

– Его мама умерла два года назад, он похоронил ее без всякой помпы и знакомых не оповещал. Про сестру я кое-что не так давно узнал. Он держит ее взаперти, не выпускает из дома, но она периодически сбегает. У нее чрезвычайно редкое заболевание.

– Какое? Я с ней немного пообщался, и она показалась мне вполне нормальной, если не учитывать то, что она натворила. – Владимир пощупал ушибленную макушку.

– В ней одновременно уживаются две особы – она сама и дочь богатого сахарозаводчика.

– Разве такое бывает? – поразился Владимир. – Две особы?!

– Подсознание человека скрывает огромное количество тайн, больше, чем дикие джунгли Бразилии.

Покинув дом доктора, Владимир не нашел на месте извозчика, очевидно, тот сбежал, решив, что долгое отсутствие пассажира – сигнал об опасности. Владимиру пришлось идти пешком. Когда он дошел до Красного моста, уже начало светать. Проходя по мосту, он посмотрел в темные, мрачные воды Стрижня, и ему стало не по себе. Вдруг ему показалось, что на противоположном берегу что-то движется, но, сколько он ни вглядывался, ничего не увидел. Вскоре он остановил экипаж и поехал к дому, где снимал комнату.