Глава восьмая

На следующий день Льюис помогал искать свои коньки среди прочих вещей в шкафу в прихожей. У Льюиса были не очень крепкие щиколотки, и он очень боялся падать на льду, но все же решился на попытку научиться кататься на коньках. Если получится, у него будет шанс вернуть благосклонность Тарби. Он не видел, чтобы тот катался на коньках, но был уверен, что лучший бейсболист команды не может не быть чемпионом конькобежного спорта. Наверное, Тарби мог коньками вырезать свое имя на весь каток на пруду Дерджи.

И вот Льюис и Джонатан раскидывали вокруг себя сломанные ракетки для бадминтона, енотовые шубы, резиновые сапоги и корзинки для пикника. Наконец Джонатан извлек из завалов нечто похожее на короткую алюминиевую лыжу для лилипута. Это были коньки для новичков, с двумя маленькими лезвиями.

– Это они?

– Только один. Спасибо большое, дядя Джонатан. Теперь нужно только найти ему пару.

Пока продолжались поиски, Льюис, стараясь заставить голос звучать непринужденно, спросил:

– А кто сейчас живет в доме Хэтчеттов?

Джонатан резко выпрямился и стукнулся головой о полку. Закончив потирать голову и истово моргать, он посмотрел вниз на Льюиса и довольно резко спросил:

– А тебе какая разница?

– Просто интересно, – смущенно ответил Льюис. И снова задумался о том, из-за чего так зол его дядя.

Джонатан вылез из шкафа со вторым коньком и бросил его сверху на кучу вещей.

– Просто интересно, говоришь. Послушай-ка, Льюис, есть вещи, о которых тебе лучше не знать. Будь добр, последуй моему совету и не суй нос не в свое дело. Вот твои коньки и… хорошего тебе дня. Мне нужно идти в кабинет и работать, а я столько времени потратил, отвечая на твои глупые вопросы.

Джонатан быстро поднялся и пошел в кабинет. Он уже открыл было громко щелкнувшую дверь, но вдруг развернулся и пошел обратно к шкафу, где, сидя на коленях, расплакался племянник.

– Льюис, прости меня, пожалуйста, – усталым голосом сказал Джонатан. – В последнее время чувствую себя паршиво. Наверное, слишком много курю сигар. Что до дома напротив, я слышал, его снимает некая пожилая дама, миссис О’Мегер. Говорят, она довольно вредная. Я с ней толком не знаком, и… И я бы не хотел, чтобы с тобой что-то случилось.

Рассеяно улыбнувшись, Джонатан похлопал Льюиса по плечу. Потом встал и пошел в кабинет, но снова остановился.

– Не ходи туда, – бросил он Льюису, наконец зашел в комнату и с силой захлопнул двойные двери.

Льюис буквально чувствовал, как его оплетают нити таинственности, страха и напряжения. Он ни разу не видел дядю Джонатана таким. И как никогда ему было интересно, что за новые соседи въехали в дом напротив.

Однажды ночью, когда до Рождества оставалось не больше недели, после сильного снегопада Льюис проснулся, услышав, как звонят в дверь. Тр-р-р-ы-ы-ынь! Тр-р-р-ы-ы-ынь! Это был не электронный звонок, а механический, который висел посреди входной двери. Кто-то проворачивал плоский металлический ключ, издававший старые мелодии. Тр-р-р-ы-ы-ынь!

Льюис сел в кровати и посмотрел на часы. Обе светящиеся стрелки указывали вверх. Полночь! Кто же мог прийти в такой час? Может быть, дядя Джонатан спустится и откроет. При мысли о сквозняках в нижнем зале Льюиса пробирало до костей. Он завернулся в одеяло и задрожал.

В дверь снова позвонили. Будто нытик настаивает на своем глупом доводе в споре. Из спальни Джонатана не доносилось ни звука. Иными словами, не похоже, чтобы он проснулся и сейчас вставал. Льюис слышал, как дядя громко размеренно храпит, даже сквозь толстую стену, разделявшую их комнаты. Джонатан мог проспать и артиллерийскую бомбардировку.

Льюис встал. Он скинул с себя одеяла, натянул халат и отыскал тапочки. Тихо прошел по коридору и спустился по лестнице. Остановился перед входом в прихожую. Прямо перед воротами горел уличный фонарь, из-за которого на складчатую штору падала изогнутая черная тень. Льюис стоял не шевелясь, и смотрел на нее. Тень не двигалась. Мальчик медленно двинулся через прихожую. Подойдя к двери, он схватился за ручку и повернул ее. Дверь приоткрылась, и его щиколотки обдало ледяным ветром. На пороге стояла его мертвая тетя Мэтти.

Льюис отступил в комнату, а старушка, склонив голову на бок по своему обыкновению, мелкими шагами двинулась на него. Вокруг нее колебалась голубая дымка. Льюис рассмотрел усопшую родственницу: она была такой, какой он видел ее в последний раз. Вот черное мятое платье, тяжелые черные туфли на широком каблуке и черный пухлый в середине зонт-трость, которым она постукивала по полу. Льюису даже показалось, что он учуял керосин, которым вечно пахли ее дом, мебель и одежда. Белое, напоминающее расплывшийся гриб лицо тряслось и светилось в темноте, а она пугающе знакомым голосом сказала:

– Ну что ж, Льюис. Неужели ты не рад меня видеть?

Льюис упал в обморок. Придя в себя, он обнаружил, что лежит на холодном полу прихожей. Зыбкая голубая дымка исчезла. Хлопья снега врывались внутрь сквозь щель между дверью и побитым временем косяком, а уличный фонарь тихо освещал холодную улицу. Неужели это просто сон лунатика?

Льюису так не казалось. Он вообще не страдал лунатизмом. Подумав минуту, он, сам не зная зачем, вышел на крыльцо и пошел вниз по ступенькам. Холод больно щипал его за ноги, но все же мальчик спустился до половины лестницы. Обернувшись, Льюис посмотрел на дом и едва не вскрикнул: на темных окнах и грубых стенах из песчаника загорались и гасли странные огни. Они были бы обычным явлением в летний полдень, но ночью в декабре выглядели зловеще. Такие огоньки бывают, когда тонкие лучики теплого света пробиваются сквозь пышную листву.

Льюис разглядывал дом несколько минут. Потом вспышки исчезли, а он остался стоять один в темном заснеженном дворе. Каштан уронил ему на голову шапочку снега, и Льюис наконец вышел из оцепенения. Онемевшие ноги горели, и мальчик только сейчас понял, что холод пробрался под его полураспахнутый халат и тонкую пижаму. Вздрагивая и спотыкаясь, Льюис поплелся обратно в дом.

Добравшись до своей спальни, мальчик опустился на край кровати. Он знал, что сегодня уже не уснет. В камине все было готово, чтобы разжечь огонь, и он знал, где найти какао. Спустя несколько минут он сидел перед собственным камином, языки пламени весело плясали и отбрасывали уютные тени на черный мрамор. Льюис потягивал горячий какао из тяжелой керамической кружки и старался думать о хорошем. Получалось плохо. Просидев за размышлениями около часа, он включил торшер, достал из книжного шкафа вторую лекцию Джона Стоддарда о Китае и читал до самого рассвета.

На следующее утро, во время завтрака, Льюис заметил, что у дяди покраснели глаза, а сам мужчина нервничает. Может, его тоже разбудили ночью? Джонатан ничего не говорил Льюису ни про взлом их дома, ни про погоню, ни про склеп Изарда, а сам мальчик старался эти темы не поднимать. Но было видно, что дядя чем-то обеспокоен, к тому же племянник знал, что с тех пор, как у них дома кто-то побывал, Джонатан и миссис Циммерманн каждую ночь вели долгие беседы. Их голоса доносились до него сквозь заслонку каминных труб, но разобрать, о чем они говорили, не получалось. Мальчик подумывал о том, чтобы спрятаться в секретном проходе, но боялся, что его поймают. Ход, который начинается за сервантом, полным звонкой посуды, не настолько тайный, насколько хотелось бы. А если случайно сработает какой-нибудь секретный замок на пружине, придется кричать, чтобы его вызволили, и тогда не избежать объяснений.

Хотя Льюис почти мечтал о таком исходе, потому что секреты его порядком утомили. А утомили они его, потому что из-за всех этих тайн он отдалился от родных. Его преследовало ощущение, что они постоянно наблюдают за ним, ждут, когда он не выдержит и все им расскажет. А что было им уже известно?

Рождество в доме номер 100 по Хай-стрит в тот год и удалось, и не удалось. В кабинете стояла огромная елка, украшенная волшебными шарами. Иногда в них отражалась комната, а иногда – древние руины и неизвестные планеты. Джонатан подарил Льюису несколько волшебных игрушек, в том числе огромное пасхальное яйцо – или рождественское, если угодно, – покрытое блестяшками, напоминающими глазурь, только несъедобную. Заглянув в это яйцо, Льюис мог наблюдать за любой битвой в истории. А разворачивались они там не так, как происходили на самом деле, а как хотелось бы зрителю. Льюис пока не догадывался, но яйцо, как и шары на елке, могло показать ему другую планету. Об этой способности дядиного подарка он узнал намного позже, когда работал астрономом на горе Паломар.

Джонатан много чего приготовил на то Рождество. В каждом окне он выставил свечи, – не настоящие, а электрические, которые ему нравились больше. За витражами дядя разместил мощные лампы, и чудесные красные, синие, золотые и фиолетовые пятна отражались на сверкающем снегу. Он создал гнома музыкальной шкатулки, который выскакивал из-за банок с краской у входа в подвал и кричал: «Тру-ту-ту! Я гном музыкальной шкатулки!». Льюис его не боялся: того, кто выкрикивает «тру-ту-ту» стоит пожалеть, а не сторониться.

Само собой, Джонатан устроил настоящее представление с помощью зеркала на шкафу для верхней одежды, хотя оно и показывало постоянно только руины Чиче́н-Ицы́. Каким-то образом края зеркала поймали частоты чикагской радиостанции, так что, выйдя за дверь поутру, Льюис прослушал сводку о промышленном индексе Доу-Джонса и отчет о состоянии сельского хозяйства.

Льюис изо всех сил старался повеселиться в Рождество, но это было не так просто. Он все время ловил себя на мысли, что этими фокусами дядя Джонатан просто отвлекает внимание от того, что происходит у них дома. После того, как ночью Льюис увидел – или думал, что увидел, – тетушку Мэтти, особняк казался еще более странным, чем раньше. Иногда воздух в некоторых комнатах сверкал, как будто дом вот-вот исчезнет. Иногда витражи показывали темные страшные сцены, а иногда по углам Льюис замечал кошмарные образы, которые обычно видят нервные люди боковым зрением. Бродя из комнаты в комнату, Льюис замечал, что забывает, какой сегодня день, зачем он сюда пришел, а иногда едва помнил, кто он такой. Ему часто снилось, что он слоняется по дому в 1890-х годах, когда все блестело новизной. Раз или два он просыпался от таких снов и видел, как по стене комнаты пляшут огоньки. Это уже были не те неуместные зимой лучики света, а оранжевые пятна и полосы, какие бывают в старых домах на закате.

Естественно, все эти странности происходили не одновременно, а то тут, то там на протяжении всей холодной зимы 1948-49 года. С приходом весны Льюис заметил, что живая ограда дома Хэтчеттов буйно разрослась. Кусты спиреи, очерчивавшие их двор, каждый год осыпало мелкими розовыми и белыми цветочками. Этой весной они не зацвели. Живая ограда превратилась в темный, жесткий кустарник с шипами и закрыла собой окна первого этажа. Побеги поднимались ввысь и начинали оплетать цинковую трубу слива. Едва ли не за ночь разрослись лопухи, а айлант вырос настолько, что закрывал листьями окна второго этажа.

Льюис так и не видел толком новую соседку. Однажды, как ему показалось, он заметил издалека, как темная сгорбленная фигура открывала ключом парадную дверь. Из своего окна он видел, как иногда она ходит по второму этажу. Но кроме этих случаев пожилая дама не попадалась на глаза. Почему-то Льюис заранее знал, что так и будет.

И все же у нее бывали гости – один гость. К ней приходил Молотобой. Однажды поздно ночью Льюис видел, как он выходит из дома миссис О’Мегер через заднюю дверь. Дважды, направляясь вечером в кино, Льюис едва не врезался в страшного старика, идущего по Хай-стрит к дому Хэтчеттов в своем поношенном пальто, застегнутом до самого подбородка. Оба раза они сталкивались из-за того, что Молотобой постоянно оглядывался назад.

В их вторую встречу на улице Молотобой схватил Льюиса за воротник, как тогда перед домом. Он прижался небритым лицом к уху мальчика и прорычал:

– Мелкий проныра! Хочешь, чтобы тебе горло перерезали, а?

Льюис оттолкнул его, но не убежал. Он решил постоять за себя.

– Вали отсюда, старый ханыга! Только попробуй подойти ко мне, и мой дядя тебе покажет!

Молотобой рассмеялся, хотя со стороны могло показаться, что он задыхается.

– Твой дядя? – сказал он с презрительной усмешкой. – Твой дядя получит свое раньше, чем думает. Конец света уже близко. Ты разве не читаешь Библию, как полагается хорошим мальчикам? Мы видели знаки, и будут еще другие. Готовься! – с этими словами он поковылял вверх по холму, плотно прижимая к себе какой-то сверток.

На следующий день после этой странной встречи было холодно и шел дождь, и Льюис не выходил из дома. Джонатан ушел к миссис Циммерманн готовить сливовое бренди, так что Льюис остался один. Он решил изучить задние комнаты на третьем этаже. Их почти не использовали, и Джонатан даже отрезал их от отопления, чтобы не переплачивать. Но Льюису там попадались интересные находки, например, коробки с шахматными фигурами, фарфоровые дверные ручки и серванты, в которые он мог залезть целиком.

Льюис шел по продуваемому сквозняками коридору, открывая и закрывая за собой двери. Ни одна комната сегодня не пробуждала в нем исследовательского интереса. Секундочку… Ну конечно! Комната с фисгармонией. Можно пойти поиграть на ней. Должно быть весело.

В одной из пыльных заброшенных комнат на третьем этаже стояла старая фисгармония. Она, среди немногих вещей, оставалась здесь еще со времен покойного Айзека Изарда. Конечно, внизу тоже была одна фисгармония, и хорошая, но она сама воспроизводила мелодии и не давала Льюису играть то, что он хочет. Эта же, наверху, издавала хриплые звуки, а зимой и вовсе только шептала. Но если посильнее жать на педали, можно было заставить ее играть как следует.

Льюис открыл дверь.

Фисгармония отсюда была похожа на громоздкую тень у стены. Льюис нашел выключатель и зажег свет. Смахнул пыль со стула и присел. Что бы сыграть? «Китайские палочки» или, может, «Из вигвама»? Репертуар у него был не очень богатый. Льюис нажал на старую педаль и услышал, как из нутра механизма вырываются шипящие звуки. Он потрогал клавиши, но ответом ему был резкий кашель больного туберкулезом. Ну вот.

Он откинулся на стуле и принялся думать. Над клавишами располагался ряд органных регистров с пометками на подобие Vox Humana, Salicet и флейта. Льюис знал, что этими регистрами можно по-разному настраивать звучание фисгармонии, но он не разу ничего из них не использовал. Что ж, теперь было самое время. Он взялся за одну из черных трубок и слегка потянул. Она не поддалась. Он расшатал регистр, потянул сильнее и вытащил ее целиком.

Льюис сидел и растерянно смотрел на деревяшку перед собой. Сначала он расстроился, что сломал инструмент, но зато теперь можно было рассмотреть регистр. Тот его конец, который вставлялся в фисгармонию, был тупой, гладкий и черный. Не было никаких признаков того, что его использовали хоть раз.

«Какое странное приспособление, – подумал Льюис. – Интересно, они все одинаковые? Посмотрим». Он потянул за другой регистр. Щелк! Один за другим Льюис вытащил их все. Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! Щелк!

Мальчик засмеялся. Он покатал черные трубки туда-сюда по клавишам, а потом задумался. Однажды он читал рассказ про машину, у которой была ложная приборная доска, а под ней скрывался тайник, куда можно было что-нибудь прятать. А что, если эта фисгармония…?

Он поднялся и пошел вниз. Льюис направлялся к подвалу, где хранились инструменты Джонатана. Открыв ящик, мальчик достал оттуда отвертку, молоток и ржавый нож для масла, которым дядя открывал то, что не открывалось по-хорошему. Затем Льюис поспешил наверх.

Он снова сидел перед фисгармонией, внимательно глядя на длинную деревянную панель. Семь круглых черных отверстий смотрели на него в ответ. Панель держалась на четырех болтах, которые легко откручивались. Схватившись за два отверстия, Льюис потянул на себя, но панель застряла. Подумав еще чуть-чуть, он взял в руки нож для масла и просунул в щель. Раздался скрип. Поднялось облачко пыли, и у Льюиса защекотало в носу. Он продвинул нож вправо и надавил еще раз. Что-то снова скрипнуло, и панель отскочила прямо на клавиши. О, вот теперь-то он разглядит, что есть что.

Льюис наклонился и приблизил лицо к образовавшейся дыре. Судя по запаху, внутри скопилось много пыли, но рассмотреть ничего не получалось. Черт, ну как же можно было забыть про фонарик? Льюис просунул руку и попытался пощупать внутренности фисгармонии. Рука ушла вглубь инструмента до самой подмышки. Льюис что-то схватил. Что это? Бумага? Он услышал сухой хруст. Может быть, там были деньги. Схватив какой-то сверток, Льюис вытащил его наружу. И сразу упал духом. Ему попалась обычная стопка старой бумаги.

Льюис сидел в комнате и с отвращением смотрел на добычу. Так вот оно какое, таинственное сокровище замка Изарда! Вот тебе и сокровище! Может, на этих листах есть что-то интересное? Какие-нибудь таинственные формулы… Льюис просмотрел бумаги. Х-м-м. Хм… Пролистал еще несколько страниц. Свет в комнате был тусклый, а медно-красные чернила, которыми писал Айзек Изард, почти слились по цвету с бумагой. Льюис решил, что надписи принадлежали именно старому хозяину дома, ведь на одной из страниц красовалась надпись:

Кажется, миссис Циммерманн говорила, что часто видела, как старик Изард смотрит в небо и делает записи. Перед записями на листах были проставлены даты. Мальчик прочитал несколько абзацев, и его глаза широко раскрылись. Льюис перебрал еще несколько страниц.

Дождевые капли ударили в окно. Мальчик подскочил. На западе собирались темные тяжелые тучи. По ним пробежала красная изогнутая трещина, напомнившая Льюису голодную пасть. На его глазах эта пасть раскрылась, бросив в комнату луч кроваво-красного света. Он упал на листок в руках Льюиса, и на бумаге проступили слова:

Льюис испугался не на шутку. Он собрал бумаги в кучку и начал подниматься на ноги. Не успел он встать, как услышал шум. Едва различимый. Как будто что-то мягко порхает внутри фисгармонии.

Льюис споткнулся и повалил лавочку позади себя. Бумаги выпали из рук и разлетелись по полу. Что ему делать? Спасаться бегством или собирать бумаги? Он сжал зубы и встал на колени. Собирая листы, он шептал: «Ты – Бог, крепость моя… Ты – Бог, крепость моя…»

Наконец был подобран каждый лист бумаги. Льюис почти успел рвануть к двери, когда увидел, как что-то вылетело из темноты внутри фисгармонии. Мотылек. Мотылек с серебристо-серыми крылышками. Они блестели, как листья в лунном свете.

Льюис побежал к двери. Он дернул за ручку, но дверь не открылась. Мальчик чувствовал, что мотылек забрался к нему в волосы. Льюис застыл на месте. К лицу прилила краска. Сейчас он не боялся. Он был зол. Очень зол.

Он шлепнул рукой по мотыльку и раздавил его. По волосам растеклось что-то противное и липкое, и страх вернулся снова. Льюис брезгливо вытер руку о брюки. Он несся по коридору и вопил:

– Дядя Джонатан! Миссис Циммерманн! Быстрее! Пожалуйста! Идите сюда, я кое-что нашел! Дядя Джонатан!

Вскоре все трое сидели на кухне миссис Циммерманн и пили какао. Пыльные бумаги лежали на столе. Джонатан поставил кружку и сказал:

– Нет, Льюис, послушай меня. Тут не о чем волноваться. Старый Айзек был сумасшедшим – самым настоящим сумасшедшим. Вся эта писанина не имеет к часам в стенах никакого отношения. А если и имеет, нам это никак не поможет, а только лишний раз напугает.

– Я думаю, для этого он их и оставил, как считаешь, а, Джонатан? Чтобы перепугать нас до смерти, – поделилась мыслями миссис Циммерманн. Она стояла у плиты спиной к Льюису и с впечатляющим размахом мешала какао.

– Конечно. Соглашусь с тобой, Флоренс, – кивнул Джонатан. – Прощальная шутка, я бы так это назвал.

Льюис переводил взгляд с одного лица на другое. Он знал, что они просто не хотят ничего говорить. Но что оставалось ему? Сначала одно, потом другое и третье, и вот он уже разболтает о своих приключениях в ночь на Хэллоуин. Когда скрываешь что-то, появляется ощущение, что все секреты как-то связаны с твоей тайной. Льюис не мог вызвать никого на откровенный разговор без того, чтобы его и самого не вывели на чистую воду.

Поздно ночью Льюис лежал в постели без сна и прислушивался к разговору дяди Джонатана и миссис Циммерманн. Они сидели в кабинете под спальней Льюиса, и их голоса, как обычно, доносились до него через заслонку. И, как обычно, он не мог разобрать ни слова из того, что они говорят. Льюис спустился с кровати и подполз к деревянной решетке в полу. В лицо ударил теплый поток воздуха. Мальчик прислушался. Даже так слышно было плохо. Оставалось только одно. Пробраться в секретный ход.

Надев халат, Льюис спустился по задней лестнице. На кухне было темно. Отлично. Медленно и осторожно он убрал всю посуду с полок серванта. Затем нажал на секретную пружину, и сервант отъехал в сторону. Льюис зашел.

На этот раз он не забыл прихватить с собой фонарик. Хотя не то чтобы сейчас он был нужен. Идти было недалеко, и свет просачивался через щели в затянутый паутиной проход. Вскоре Льюис уже стоял за книжными шкафами, занимавшими всю стену кабинета дяди Джонатана. В щель между досками мальчик силился рассмотреть Джонатана и миссис Циммерманн. Миссис Циммерманн только что вытащила из воздуха спичку и прикуривала длинную скрученную сигару. Она выпускала дым из обоих уголков рта.

– Ну, теперь мы знаем наверняка, – сказала она.

– Да, теперь знаем, – отозвался голос Джонатана со стороны кожаного кресла, в котором он развалился. Льюису был виден только один синий рукав и волосатые пальцы, сжимающие подлокотник.

– Вопрос в том, – продолжил дядя Джонатан, – что мы можем сделать.

Миссис Циммерманн принялась расхаживать по комнате. Дым от сигары тянулся за ней. Соседка провела большим фиолетовым камнем на перстне по всей длине одной из книжных полок.

– Сделать? Что сделать? Сразиться с ними, что же еще?

Джонатан хрипло засмеялся. Льюису стало неуютно.

– Это проще сказать, Флоренс. Они оба сильнее нас, ты же знаешь. Мы только развлекаемся волшебными фокусами, они же отдали магии всю жизнь. Что до нее, она, может, и буквально принесла свою жизнь в жертву магии.

– Но зачем им то, что они задумали? – спросила миссис Циммерманн, складывая на груди руки и со злостью раскуривая сигару. – Зачем? Это же замечательный мир. Уничтожать его… Зачем?

Джонатан задумался на минуту.

– Ну, Флоренс, проникнуть в разум человека вроде Айзека Изарда непросто, но я бы сказал, что из исследовательского интереса. Вспомни, что пишут о Судном дне: могилы отворятся, мертвые восстанут в новой плоти. Некоторые думают, что это будет совсем новый мир, гораздо лучше, чем этот. Тебе не любопытно взглянуть? И вот еще я что думаю. Айзеку и Селенне этот мир был не очень по душе. Так почему бы не попробовать другой?

Джонатан затянулся паром из кальяна. Несколько минут они помолчали.

– А эти часы… – заговорила миссис Циммерманн. – Придется признать. Ты был абсолютно прав. Где-то в этих стенах есть самые настоящие часы. Он называет их «устройством», но это определенно часы. Он не соблаговолил сообщить нам, где они, само собой, хотя впечатление такое, что почти все остальное рассказал. Даже оставил подсказку, где искать ключ. Не то чтобы это сейчас имело значение… – она разломила сигару надвое и бросила ее в камин.

– Есть кое-что, что мне хотелось бы знать, – сказала миссис Циммерманн, резко повернувшись к Джонатану. – Почему для Конца света ему понадобились часы?

Льюис ахнул и быстро прикрыл рот рукой. Значит, Конец света все-таки будет!

– Потому что он упустил время, – объяснил Джонатан. – Тот момент, который он высчитывал долгие годы. Старый Изард вел масштабные поиски. Отсюда и все эти дурацкие записи про волнистые облака и небо Судного дня, и тучи, похожие на колесницы и трубы, пелена смерти… Вот что ему нужно было. Пелена смерти. Небо, которое подойдет для его заклинаний. Старая, хорошо известная магия небес, ты ведь знаешь. Римляне раньше…

– Знаю, знаю, – торопливо перебила его миссис Циммерманн. – Знаю я про небо и гадание на птицах. Кто из нас доктор магических искусств, в конце концов? Ну ладно. Хорошо, а вот наступает подходящий момент для господина Протекающая крыша, небо такое, как надо. Отлично. Почему в этот момент ему не взмахнуть волшебной палочкой и не превратить нас в жалкие ошметки?

– Потому что пока он удостоверился, что дождался правильного неба, все уже изменилось. Облака быстро уплывают и меняют форму, знаешь ли. А может, ему не хватило решимости. Звучит глупо, но я надеюсь, что это его удержало.

– Ему? Не хватило решимости? Это Айзеку-то Изарду? Он был суровым человеком, Джонатан. Если бы ему для какой-нибудь чертовщины понадобились зубы его матери, он бы ей их повыдергивал один за другим.

Джонатан вздохнул.

– Может, ты и права. Я не знаю. Важно то, что свой шанс он упустил. И ему пришлось делать часы. Чтобы вернуть нужный момент. Ровно тот момент, когда все было так, как ему требовалось. Вот что он имел в виду, когда писал «устройство, чтобы возродить мгновение». Возродить, подумай только! Он ведь хотел нас всех уничтожить!

Миссис Циммерманн снова ходила туда-сюда.

– Ладно. Хорошо. Сделал он эти часы. Почему не выставил нужное время?

– Не смог. Перевести стрелки до конца, по крайней мере. Ты ведь читала тот фрагмент?

Джонатан встал и подошел к столу, где лежали бумаги. Он просмотрел их и нашел нужную страницу.

– А, вот оно: «Но когда устройство было закончено, я выяснил, что мне не хватает умения обратить время вспять. Я пытался, но должен заключить, что некто более сильный, чем я, нужен, чтобы отрегулировать механизм. Я проклинаю день, когда она покинула меня! Проклинаю тот день, когда она ушла! Она бы справилась!

Джонатан поднял глаза.

– В последнем предложении слово «она» подчеркнуто четыре раза. Она – это, конечно, наша соседка напротив.

Льюис зажмурился. Значит, миссис О’Мегер на самом деле – это миссис Изард! Конечно, он догадывался, но уверен не был. Миссис Изард! И это он ее выпустил из могилы. Он чувствовал себя бесконечно глупым, тупейшим человеком на Земле.

– А, ну да, – сказала миссис Циммерманн, скривив губы в улыбке. – Ну, посмотрим, кто возьмет верх. Но ответь мне еще на один вопрос, о мудрейший, раз тебе положена роль разъяснять и прояснять наследие Айзека Изарда.

– Да, что бы ты хотела узнать, Флоренс? – невозмутимо отозвался дядя.

– Вот он написал, что часы не получилось завести на полную силу. Но их тиканье слышно уже долгие годы. И кажется, что оно раздается одновременно из-за каждой стены. Что-то сомнительно, чтобы часы просто так отсчитывали время, пока не вернется тетушка Изард со своим ключом. Для чего нужны эти часы?

Джонатан пожал плечами и ответил:

– Ума не приложу, Флоренс. Может, они пытаются затащить дом в прошлое, чтобы не нужно было регулировать механизм. Может, он заколдовал часы, чтобы отпугивать каждого глупца, который вознамерится поселиться в этом доме. Айзек ведь не хотел бы, чтобы кто-то случайно нашел часы и разбил их. Не знаю, зачем идут эти часы, Флоренс. Но вот что я знаю точно. Если миссис Изард, или кто она там, вставит ключ в скважину и закончит работу, начатую Айзеком, тогда, в тот самый момент, он вернется. Ты, я и Льюис превратимся в призраков или что похуже, а он взойдет на башню, полный силы. И наступит Конец света.

Льюис зажимал рот обеими руками. Он упал на колени, заходясь в беззвучных рыданиях. Еще чуть-чуть, и он бы закричал: «Эй, я здесь! Достаньте, выпустите меня!», чтобы его обнаружили и отправили в арестный дом на всю жизнь. Но все же он удержался. Льюис все сильнее прижимал ладони ко рту и глухо всхлипывал, вздрагивая всем телом. Проплакав долгое время, он сел на пол и вперил взгляд в темную стену тайного хода.

Миссис Циммерманн и Джонатан вышли из кабинета. Огонь в камине почти потух, но Льюис все не уходил. Во рту стоял привкус аммиака, веки горели. Он достал из кармана платок и высморкался. Где там его фонарик? А, вот. Льюис нажал на кнопку.

Он медленно поднялся и осторожно побрел ко входу в тоннель. Хоть он и шел, расправив плечи, ему казалось, что он крадется. Проведя рукой по задней стенке серванта, испещренной щепками, мальчик потянул за пружину и вышел на кухню. Льюис не удивился бы, если бы за столом, сложив руки на груди, сидели миссис Циммерманн и дядя Джонатан и ждали его. Но на кухне было темно и пусто.

Льюис пошел в спальню. Самочувствие было такое, будто он не спал три ночи подряд. Даже не скинув халат, он рухнул на мятую постель. Мозг заволокла тьма, Льюиса ждала ночь без снов.