Питер Уоттс, Лори Чэннер
Грубый корм

Перед воротами Океанариума купается во внимании прессы Анна-Мари Хэмилтон, микрозвезда движения за защиту животных. Ее последователи ловят каждое ее движение, их плакаты поднимаются и опускаются, как пластмассовые барашки на гребнях волн, под ритм речевки: «два, четыре, шесть и восемь, мигрантов мы не переносим…»

Один китолюб в плакате-сэндвиче с надписью «Ешь мигрантов» говорит с журналистом, перекрикивая гул толпы:

– Да не, мужик, это не про людей, все дело в китах…

Репортер не слушает. Анна-Мари только что открыла рот. Выкрики тут же стихают. Всегда интересно, что она скажет. Ее мнения сейчас так часто меняются. Еще до Прорыва она реально пыталась освободить китов. Называла их «пленниками» и даже «заложниками», подумать только!

– Спасти китов… – начинает Хэмилтон.

Журналист разочарованно хмыкает. Опять эта канитель…

Около турникетов Дуг Ларга проводит дебитной картой по считывателю и проходит внутрь. Протестующие его не интересуют. В студенческие годы Дуг даже подумывал к ним присоединиться, надеялся замутить с какой-нибудь сентиментальной и раскрепощенной китовой цыпочкой. На какие только жертвы он тогда ни шел, лишь бы переспать с кем-нибудь.

Черт побери, а уж на какие жертвы он ради этого готов сейчас!

Над проливом звучит сирена. По берегам мир видно плохо; туман над водой серый, а под ним ворочается зеленая муть. Море вокруг Рейс-Рокс пустое. Когда-то здесь был заповедник. А теперь – демилитаризованная зона.

В двухстах метрах от островов сенсоры периметра терпеливо прислушиваются, ищут захватчиков. Но никого нет. Для туристов холодно, для шпионов туманно, а для большинства земных животных слишком мокро. Никто не пытается пересечь линию. Даже под ней, по сравнению с былыми годами, почти никто не плавает. Иногда попадается трио черно-белых капель, каждая размером со школьный автобус. Время от времени виднеется спинной плавник размером с человека, острый как нож. И больше ничего.

Пару лет назад тут был настоящий аншлаг. Рейс-Рокс кишел тюленями, морскими львами, морскими свиньями. Вполне стандартные сливки животного общества: Eschrichrius, Phocoena, Zalophus, Eumetopias.

Сейчас все мясцо давно подчистили. Остался только один вид: Orcinus. У этих гостей никто паспорта не спрашивал. Они все делают на свой лад.

В пяти километрах к востоку коммерческий траулер «Сачок» переваливается по волнам на половине тяги. Смутные серые силуэты в капюшонах беспокойно толпятся около фальшборта, лоснящиеся, влажные из-за густого тумана. Тот выцеживает все цвета из мира, но все равно не может умерить энтузиазм, царящий на борту. Над волнами разносится песня, мужские и женские голоса поют хором:

– Пусть узнают, что мы сестры по любви, по любви…

В двадцати пяти метрах под ними серия щелчков цепляется за водную толщу. Она похожа на дробь нетерпеливых пальцев по столу.

Дуг все просчитал. Он нашел прекрасную позицию: прямо рядом с бортиком, там, где трап идет над резервуаром, подобно огромному стекловолоконному языку. Другие зрители, не столь прозорливые или с меньшей мотивацией, расположились на трибунах, окружающих главный бассейн. Плексигласовые брызговики отделяют их от фильтрованной морской воды и хищного чудовища внутри. На дальней стороне резервуара еще больше стекловолокна и несколько тонн цемента изображают каменистое побережье. Каждые несколько секунд на поверхности воды появляется гладкая черная спина, плавник твердый, как вставший член. Здесь нет никаких синдромов мягких плавников, о нет! Это вам не старые деньки.

Шоу вот-вот должно начаться. Дуг снова проговаривает про себя план. Двадцать секунд от трапа до галереи. Еще тридцать пять до сувенирного магазина. В общем пятьдесят пять секунд, если он не на кого не натолкнется. Может, шестьдесят, если все-таки да. Он всех сделает. У Дуга Ларги есть цель.

Над бассейном разносятся фанфары. В имитации побережья возникает дыра, и оттуда появляется задорная блондинка в традиционной униформе местного ордена: белые шорты и милая голубая футболка. С ее пояса свисает какая-то странная на вид электронная штука. По щеке идет дуга от микрофона. Толпа ликует.

За блондинкой маячит какой-то японец с таким же японским ребенком лет двенадцати. Женщина приглашает их на помост, одновременно приветствуя публику.

– Добрый вечер! – ее щебечущий голос, идущий из колонок, гулким эхом расходится по трибунам. – Добро пожаловать в Океанариум, приветствуем вас на шоу китов!

Снова аплодисменты.

– Сегодня наши специальные гости – Тецуо Ямамато и его отец, Хершель. – Женщина протягивает руку над водой. – А наш второй специальный гость – это, разумеется, Шаму!

Дуг хмыкает. Их всегда зовут Шаму. Теперь Океанариум особо не заморачивается с именами для китов-убийц.

– Меня зовут Рамона, и сегодня я буду вашим натуралистом, – девушка ждет аплодисментов. Их немного, но она принимает их как овации и срывается на скороговорку. – Конечно, со времен Прорыва мы научились понимать орканский, но говорить на нем по-прежнему не можем… по крайней мере, без помощи довольно дорогого оборудования, которое помогает нам на высоких частотах. К счастью, наши передовые программы перевода, разработанные прямо здесь, в Океанариуме, позволяет пообщаться представителям двух разных видов. Я попрошу Шаму продемонстрировать пару примеров, чтобы Тецуо смог с ним взаимодействовать.

Значит, главным героем представления будет мальчик. Наверное, какой-нибудь японский обряд инициации. Главный Сынок похож на типично неуклюжего пацана, грызущего ногти. День может быть необычным.

– Как вы могли узнать из удостоенных наградами образовательных стендов Океанариума, – громко продолжает Рамона, – наше побережье – это дом для двух разных обществ касаток, резидентов и мигрантов. Обоими управляют старейшие самки – матриархи – но помимо этого, у них мало общего. Более того, они активно друг друга ненавидят.

Откуда-то из гущи толпы раздается ритмический топот. Рамона улыбается еще шире, еще сильнее прибавляет громкость и продолжает лекция. «Исследование и образование»: это девиз Океанариума, и они его придерживаются. Развлекать тебя не будут, пока ты не усвоишь что-нибудь полезное.

– Еще с 70-х годов XX века мы знаем, что мигранты охотятся на тюленей, дельфинов, даже других китов, тогда как резиденты питаются только рыбой. До Прорыва мы не знали, почему так сложилось. Но оказалось, что резиденты – это своего рода защитники животных в мире косаток.

Она явно пошутила, но никто не смеется. Дуг работает тут уже год, и над этой остро́той никто не улыбнулся ни разу, но песня остается неизменной.

Непоколебимая, Рамона продолжает:

– Да, резиденты считают неэтичным питаться другими млекопитающими. С другой стороны, мигранты полагают, что боги дали им право есть любых обитателей океана. Каждая группа считает другую аморальной, резиденты и мигранты враждуют уже сотни лет. Разумеется, мы в Океанариуме придерживаемся нейтралитета. Большинству людей хватает ума не вмешиваться в чужие религиозные дела.

Рамона делает паузу. Из-за стен доносится еле слышное эхо речевок:

– Хей хо! Хей хо! Матриарха пошли далеко!

Рамона улыбается и продолжает:

– И, несмотря на воззрения некоторых людей, косаток-вегетарианцев в природе не существует.

По крайней мере, пока.

«Сачок», пыхтя, идет на запад. Его груз с послами осматривает волны, ища признаки аборигенов. Вера людей слишком сильна, чтобы поколебаться из-за такой несущественной детали как нулевая видимость. Не каждому дано вступить в контакт с чужим разумом. По многим параметрам превосходящим человеческий.

Но не по всем, разумеется. Многие на «Сачке» скучают по старым добрым дням моральных абсолютов, тем дням, когда «мясоедение было убийством» только тогда, когда дело касалось людей. И те, кто не плясал, как марионетка, на ниточках Промышленно-белкового комплекса, все понимали. На любой вопрос образованщины всегда находился достойный ответ:

А почему акулам можно убивать бельков? Потому что у акул нет морали. Они не видят этических последствий своих действий.

А почему тогда людям нельзя убивать бельков? Потому что мы все видим и понимаем.

И вот у косаток есть мораль, они отвечают за свои действия. Они разговаривают. Думают. Видят причинно-следственную связь. Конечно, для пассажиров «Сачка» все это неудивительно – они-то знали правду, пока эти тупые ученые настаивали, что косатки – лишь шимпанзе с плавниками. Но иногда слишком большое понимание приводит к неправильным вопросам, вопросам, которые отвлекают людей от истины. Например:

Почему косаткам можно убивать бельков, а нам нельзя?

Если бы только эти уроды-ученые не лезли со своими грязными лапами и доказательствами. Теперь же нет выбора: придется заставить косаток отказаться от мяса.

У резидентов огромный моральный потенциал. По крайней мере, у них есть рамки: только рыба. А вот мигранты неумолимо упорны в своем зверстве, но возможно, хотя бы резидентов можно привести к просвещению. Сейчас на берегу одна из самых известных Кирлиан-диетологов безустанно работает над альтернативными видами питания для косаток. Она уже добилась впечатляющих результатов со своими кошками. Вегетарианская диета оказалась не только полезнее по сравнению с обычными кормами – кошки едят очень мало, если сравнивать с обычным рационом – но теперь у них еще и полно энергии, они много гуляют. Они практически не сидят дома.

Конечно, не все идет гладко. Есть и проблемы. По прошествии времени стало понятно, что со сбросом тысяч головок салата ромэн на стаю А4 во время ее летней миграции они поторопились. Обратить резидентов в веганство не получилось, более того, те решили сделать несколько исключений из своего правила не есть млекопитающих. К счастью, тогда все вернулись домой.

Но это в прошлом. Живи и учись. Сегодня достаточно проявить солидарность с резидентами в их борьбе против хищных противников-мигрантов, добавить человеческие голоса в мирный протест за правое дело. Моральное воспитание придет позже. Сейчас время дружбы.

Мужчины и женщины на «Сачке» истово верят в свои способности. Они готовы, они жаждут, они – лучшие из лучших.

Да и кем еще они могут быть? Ведь каждого лично выбрала Анна-Мари Хэмилтон.

Шаму проплывает рядом с Дугом, паря в воздухе, его белоснежное брюхо находится в целых двух метрах над водой. Глаза человека и косатки встречаются. Все так много говорят об интеллекте китов-убийц, но Дугу они по-прежнему кажутся лишь огромными тупыми рыбами.

Кит падает на живот. Небольшое цунами разбивается о брызговики. Раздается несколько восторженных воскликов.

– Итак, Шаму – мигрант, поэтому обычно он никогда не ест рыбу, – объявляет Рамона. Это не совсем правда. До Прорыва мигранты в неволе получали только рыбу. Когда пал языковой барьер, они в первую очередь обговорили именно нормальный рацион. – Поэтому чтобы поесть как следует, ему надо спрятаться, и он об этом знает.

Рамона включает устройство на поясе и говорит в микрофон. Из громкоговорителей теперь раздается не английский. Больше похоже на скрежет ногтей по грифельной доске.

Шаму отвечает серией щелчков, после чего ныряет на дно. По бассейну расходятся волны, разбиваясь о стены. Дуг, даже встав на цыпочки, едва различает черно-белую массу, маячащую у дна резервуара, словно патрульный в засаде на дороге.

Периферийное движение. На помост выбирается какое-то большое существо шоколадного цвета. Оно в два раза больше человека, выгнавшего его на сцену с небольшой помощью электрического стрекала.

– Некоторые из вас узнали этого здоровяка, – Рамона переключается на английский. – Это сивуч. Еще детенышем ученые из Северного тихоокеанского рыбного консорциума – спонсора, которым наш Океанариум гордится, спасли его и его друзей. Они были частью исследовательского проекта по консервации популяции морских львов в северной части Тихого океана.

Сивуч поводит головой туда-сюда, фыркает, как лошадь. Его влажные карие глаза глупо моргают.

– И как раз вовремя. Благодаря нашему популярному биотопу, посвященному ластоногим, вы знаете, что сивучей объявили вымершими около пяти лет назад. В естественной среде обитания их больше нет. Теперь здесь одно из тех редких мест, где вы по-прежнему можете увидеть этих величественных животных, и мы очень серьезно относимся к ответственности перед нашими подопечными. Мы идем на все, чтобы их среда обитания была как можно более естественной. И потому в ней есть… – Рамона выдерживает эффектную паузу, – хищники.

Трибуны взрываются овациями и выкриками. Перепуганный, сивуч качает головой, как толстый шерстистый метроном. Животное хочет вернуться назад, но парень со стрекалом загораживает ему путь.

– Пожалуйста, постарайтесь не шуметь и обойтись без резких движений, – с запозданием улыбается Рамона.

Повинуясь электрическим разрядам, сивуч соскальзывает в воду. Тут же ныряет, с любопытством осматривая свой большой новый дом.

Очевидно, уже через полсекунды он выясняет все, что хочет, и выпрыгивает из центра бассейна, как ракета «Полярис». Скорости отрыва, правда, не достигает и падает в воду, спасаясь, изо всех сил гребя ластами к бортику.

Шаму поднимается на поверхность, как Шива. Один легкий хлопок челюстями, и сивуч взрывается, как огромная мокрая пиньята. Поток крови омывает плексигласовые барьеры. Кишки разлетаются по воздуху сверкающими розовыми шлангами.

Публика сходит с ума. Вот такое удостоенное наградами образовательное шоу ей нравится.

Шаму вертится туда-сюда, пожирая останки добычи. На это у него уходит меньше минуты. К тому времени, когда он заканчивает, Рамона уже устанавливает на помосте гарпун.

Через два километра один из Избранных слышит характерный звук – так дышит кит – и сразу предупреждает остальных. Пилигримы тут же замолкают, выжидая, их даже не смущает тот факт, что в предыдущие три раза они приняли за кита старпома, когда тот сморкался.

Если честно, никто из них не видел реального фонтана косатки, вживую точно. Ни один цивилизованный человек никогда бы не стал оказывать поддержку тюрьмам для китов, а туры по наблюдению за ними запретили много лет назад – конечно, все говорили, что дело в харрасменте, но было понятно, что это Боб Финч и его океанариумные дружки стараются расправиться с любой конкуренцией.

Пассажиры в тумане тихо жмутся друг к другу, пытаясь расслышать шум за дизельным кашлем «Скачка».

Вуш!

– Вот! Я знал! – И разумеется, что-то перекатывается в воде на свободном от тумана участке в нескольких метрах по левому борту. – Вот! Видите?

Вуш! Вуш!

Еще два по правому борту. Людей пришла поприветствовать Левиафан; само ее дыхание, кажется, разгоняет мглу. Бледная заплатка солнца из папиросной бумаги озаряет небо.

Все радуются. Один или два человека закрывают глаза, решив пообщаться с косатками телепатически; чтобы установить подлинный контакт, ни одна по-настоящему просвещенная душа не прибегла бы к грубой, насилующей землю технологии. Несколько пилигримов вытаскивают книги Бигга «Путеводитель по генеалогии и естественной истории китов-убийц» с потрепанными страницами. Анна-Мари сказала своей пастве, что они встретятся с L1, стаей южных резидентов. Жадные глаза по очереди сканируют страницы и перекатывающиеся в воде черные бока, ища характерные шрамы и отметины.

– Смотрите, а это разве не L55? Видите этот заостренный шрам на пятне около плавника?

– Нет, это L2. Разумеется, L2.

Подает голос один из телепатов:

– Нам не следует называть их человеческими именами. Они могут их оскорбить.

Пристыженная тишина охватывает послушников. Потом кто-то откашливается:

– Э, а тогда как нам их называть?

Телепат быстро оглядывается:

– Ну, вот эта, – он указывает на ближайший к лодке плавник, – говорит, что ее зовут, э-э-э, Сестра Звездочет.

Остальные дружно вздыхают от восторга. Их руки сразу тянутся к кристаллам под непромокаемыми пончо.

– Там спинной плавник футов шесть, – бормочет старпом. – Это самец.

Его никто не слышит:

– Ой, а посмотрите, на ту, большую! Я думаю, это матриарх!

– А вы уверены, что это в принципе L-стадо? – раздается неуверенный голос. – Их же мало… Разве L1 не большое стадо? Я, кажется, видел… ну, это… разве небольшое стадо это не P-28?

Все сразу замирают.

– Р-28 – мигранты, – говорит женщина лет сорока с раковинами береговых улиток в длинных, седеющих волосах. – L1 – это стая резидентов.

Обвинение налицо. Неужели этот человек осмелился подумать, что Анна-Мари Хэмилтон солгала?

Голос еретика дрожит в каменной тишине:

– Ну, так в «Путеводителе» сказано.

Он держит документ перед собой, как защитный амулет.

– Дай сюда. – Улитка вырывает у него книгу, шуршит страницами. – Это старое издание. – Она машет копирайтом перед носом еретика. – Его напечатали еще в 1980-х, господи! А у тебя должно было быть новое издание, которое одобрила Анна-Мари. Это совершенно точно L1.– Улитка швыряет бесполезный томик за борт. – Боб Финч наложил свою лапу на все путеводители до 2002-го. Ни одному старому доверять нельзя.

Люк рубки распахивается. Капитан «Сачка», долговязый морской волк с ушами, которые, кажется, приставили к голове вверх мочками, откашливается.

– Для вас сообщение, – объявляет он, перекрикивая рев двигателя. – Передам его на громкоговорители.

Люк захлопывается.

Послание! Разумеется, на «Сачке» есть все технологии, гидрофоны, компьютеры, все, что нужно непросвещенным для коммуникации с другим видом. На крыше кабины установлен громкоговоритель, направленный на кормовую палубу. Он разражается статическими помехами, а потом:

– Сестры. Поспешите. – Визг фидбека. – Праматерь. Говорит. Привет.

Стоит положиться на грубую западную технологию, и та сразу превратит прекрасный чужой язык в какой-то ублюдочный английский.

– О-о-о! – протягивает кто-то на планшире. – Посмотрите!

Косатки плывут по обе стороны корабля, совершенно синхронно перекатываясь и дыша.

– Они хотят, чтобы мы последовали за ними, – радостно восклицает Улитка.

– Да, это так, – нараспев произносит телепат. – Я это чувствую.

Киты так близко к траулеру, что почти касаются его бортов. «Сачок» рвется вперед. Впрочем, косатки все равно не оставили ему пространства для смены курса.

Кресло на помосте явно не предназначено для детей. Рамона возится с ремнями, регулирует прицел под маленький рост. Потом начинает терпеливо рассказывать, как правильно пользоваться гарпуном. Папа-сан выкрикивает свои наставления на японском. Похоже, он говорит что-то совершенно противоположное; Тецуо, азартно подпрыгивающий в кресле, судя по виду, крайне опечалился. Хершель продолжает радостно подзуживать Рамону: «Эй, леди, мы за это заплатили десять штук, так что все сделаем по-своему, большое вам спасибо». Кажется, он даже не замечает, что в улыбке Рамоны зубов куда больше, чем обычно.

Ситуация многообещающая. Дуг оглядывается через плечо: путь все еще свободен. «Пятьдесят пять секунд…»

Шаму проплывает по ту сторону плексигласа.

Толпа смеется. Дуг снова поворачивается к центральной сцене. Рамону все достало: она спрыгнула с насеста Тецуо и орет на Хершеля по-японски. А может, на языке сивучей. Тот отступает, успокаивающе вытягивает перед собой руки, пытаясь остановить женщину. Это довольно забавно, но Дуг не сводит глаз с Тецуо. Все дело в пацане. Десятилетнего не интересуют ссоры взрослых, он сейчас играет в лучшую кровавую видеоигру, а других нет с тех пор, как родительские группы обратили свой гнев на приставки. Дуг понимает: если что-то и произойдет, то прямо…

Тецуо дергает за спусковой крючок.

…сейчас.

Рамона поворачивается и видит, что гарпун попадает в цель. Толпа ликует. Тецуо вопит от радости. Шаму просто кричит и бьется. Розовое облачко вырывается из дыхала.

Дуг уже на старте, занес ногу над ступенькой. Но решает подождать: «Подожди, выстрел вполне может быть…»

– Черт! Ты должен был подождать! – Микрофон Рамоны офлайн, но это ничего не значит; ее крик слышен до самого Арктического стенда. Потом она включает переводчик, начинает выкрикивать слоги. Громкоговорители по кругу бассейна свистят и щебечут. Шаму свистит в ответ, у него судороги, словно от удара током. Хвостовые плавники взбивают воду в розовую пену.

– У него пробито легкое, – кричит Рамона парню со стрекалом. Тот исчезает за кулисами. Ведущая же наезжает на Тецуо. – Ты должен был ждать, пока я не скажу ему замереть! Хочешь, чтобы он страдал, да? От такой раны умирают несколько дней!

«Вот оно! Пошел!»

Дуг знает, что сейчас будет. Хершель вспомнит о десяти тысячах уплаченных долларов и потребует, чтобы его сыну дали второй шанс. Океанариум будет настаивать на своем: десять кусков стоит один выстрел, а не одно убийство. Нет, сэр, никаких вторых шансов, если только не хотите заплатить еще.

Вопли Хершеля перейдут куда-то в ультразвуковой диапазон. Стрекаломастер вернется с другим гарпуном, побольше, чтобы уже без затей. Возможно, Гости попытаются им завладеть. Вот это уже выльется в несчастный случай. А может, и в два.

Не важно. Дуг не будет наблюдать за сценой, он уже на полпути из амфитеатра. Краем глаза замечает, что соперники, пойманные врасплох, только начинают подниматься с трибун. Некоторые, которые сидят ближе к выходу, могли бы опередить Дуга, если бы тот воспользовался привычным маршрутом. Но он такой ошибки не допустит. Дуг Ларга, кажется, первый человек в истории, который реально прочитал информацию на отмеченных наградами образовательных стендах в подводной галерее, и это дает ему все нужные преимущества. И поэтому он знает, куда сейчас бежит со всех ног.

Хершель и его десять кусков. Мазила Тецуо. Дуг готов расцеловать обоих. Когда гость наносит смертельный удар, ему приходится забрать с собой труп.

Но когда он лажает, китовые стейки отправляются в сувенирный магазин.

В общем, никто не ждал, что косатки окажутся такими засранцами.

Уж точно не Анна-Мари Хэмилтон и ее армия китолюбов. Евангелие от Анны-Мари гласило, что косатки (ни в коем случае нельзя называть их «китами-убийцами») – это милые разумные создания, живущие в гармоничных матриархальных обществах. Люди были этически обязаны уважать их культурную автономию. Похищение таких существ из дикой природы, отрыв от заботливых семей с женщиной во главе, продажа ради варварского человеческого развлечения – все это было не просто унижением животных. Нет, тут дело доходило до рабства, настоящего чистого рабства.

Конечно, так считали до Прорыва. Сейчас, увы, трудновато протестовать против закабаления косаток, когда каждый школьник знает, что любое их общество, как резидентов, так и мигрантов, основано на рабстве. И всегда таким было. Матриархи – не заботливые феминистские бабушки, они – восьмитонные черно-белые дорогие мамочки с огромными зубами. А их дети – это далеко не драгоценные охранники будущих поколений. Нет, скорее генетический товар, валюта для торговли между стаями, и кто знает, для чего еще. Научный факт: почти половина китов-убийц не доживают до своего первого дня рождения.

Эти высокие показатели детской смертности стали настоящим подарком с небес для индустрии океанариумов с тех пор, как те появились в 1970-х – «Ну разумеется, это трагедия, что еще один детеныш умер в наших условиях, но даже дикие киты-убийцы – не такие уж образцовые родители» – но даже китовых тюремщиков захватило врасплох то, насколько они оказались правы. Конечно, они довольно быстро оправились от шока. И сразу узрели неопровержимые доказательства родственности душ. Увидели ошибку в собственных стратегиях. И протянули руку через огромную межвидовую бездну, сделав китам деловое предложение.

И что бы вы думали? Матриархи с радостью заключили сделку.

«РАБОВЛАДЕЛЬЦЫ СЕМИ МОРЕЙ», кричал заглавными буквами экран размером со стену. Рядом с ним на экранах поменьше шла закольцованная съемка, которую люди видели по телевизору в своих гостиных уже миллионы раз: «Флотилия дружбы» со священниками, политиками, рыболовами и китолюбами впервые в истории отправляется в путь, чтобы заключить официальное соглашение с матриархом J-стаи.

С другой стороны галереи за двумя дюймами плексигласа розовый цвет воды уже начинает тускнеть.

Дуг тормозит перед семейным древом косаток, скучным как минимум из-за пастельно-черной цветовой гаммы. Начинает рассматривать заголовки:

Вот он. Между G27 и G33. По-видимому, правила требуют, чтобы здесь находился запасной выход. По какой-то причине Океанариум вставил табличку в семейное древо косаток, прямо здесь, у всех на виду, как того и требует закон, но чтобы она не бросалась в глаза, ненавязчиво. В результате ее практически не видно, если только не следить за каждой строчкой генеалогических ветвей.

Это секрет Дуга. Он хорошо подготовился; все чертежи хранятся в городской администрации и доступны любому, кто захочет на них взглянуть. С другой стороны этой невидимой двери в трех разных направлениях расходятся закулисные коридоры, каждый обслуживает свою галерею. Все, в конечном итоге, ведут наружу. По одному можно выйти прямо в сувенирный магазин.

Дуг толкает рукой стену. Открывается проход. Позади из основного резервуара раздается приглушенное «пумф», за ним нечеловеческий визг. Дуг ныряет внутрь, даже не оглянувшись.

Повернуть направо. Бегом. С этой стороны выставочные стенды – всего лишь уродливые конструкции из стеклопластика и поливинилхлорида. Каждая булькает и жужжит. Все вокруг покрывает соль. Дуг поскальзывается в луже. Чуть не падает, хватается за ближайший поручень. Рядом обрушивается целая полка с резиновыми ботфортами. Налево. Бегом. Ряд фильтровальных насосов выступает из одной стены, батарея рыбоприемников украшает другую. Десятки видов рыб в карантине наблюдают за Дугом с безжизненным равнодушием.

Тот сворачивает за угол. Ударяется голенью о неожиданное препятствие и падает на кучу фанерных листов. В ладони впиваются занозы.

– Сука! – Он встает на ноги, не обращая внимания на боль. Есть вещи похуже боли. Например, злость Алисы, если он придет домой с пустыми руками.

А вот и она: обитая деревом дверь. Не одна из этих уродливых металлических дверей, выкрашенных в зеленый цвет, которые годятся только для обслуги и уборщиков, но красивая дубовая с медной ручкой. За такой явно располагается сувенирный магазин. И Дуг почти добрался до него, а дверь даже начала открываться, открываться ему навстречу, и он делает рывок вперед, прямо в объятия женщины, которая идет с противоположной стороны.

На секунду она кажется ему знакомой, а потом оба валятся на пол. Дуг краем глаза видит кого-то еще, прежде чем с десяток взаимоисключающих векторов силы и инерции не совмещаются в его колене. Он чувствует сильную, пусть и краткую боль…

– Аааа!

…а потом падает навзничь. Хорошая новость: тут лежит ковер с очень глубоким ворсом. Плохая: об него он сдирает оставшуюся кожу с ладоней.

Дуг лежит, собирая сигналы с сенсорных нервов по всему телу. На него смотрят два человека. Он тут же забывает о боли, когда понимает, кто перед ним.

Святая Анна. И сам дьявол.

«Сачок» прибыл.

Вокруг периметр: линия, размеченная предупреждающими буйками, запретный круг где-то с километр диаметром. Изредка сюда допускают ученых. Туристов – никогда. Но для «Сачка» врата распахиваются.

Корабль, пыхтя, идет к центру Зоны причастия. Туман частично развеялся – за кормой исчезают ворота периметра, а впереди виднеется крохотная белая точка. Эскорт «Сачка» по-прежнему держится с обеих сторон траулера. С того самого краткого послания в заливе киты больше ничего не сказали, хотя телепаты утверждают, что косатки полны доброжелательности и гармонии.

Плавучий док уже близко, его можно разглядеть, он поставлен на якорь прямо в центре Зоны, белый диск около двадцати метров в диаметре. Кажется, он совершенно ровный, торчит только пара крепительных уток для швартовки. Именно такие безликие вещи нравятся косаткам. Это их место, и они не хотят ненужного. Место для причаливания, пространство, чтобы стоять, и Рейс-Рокс, проступающий из тумана вдалеке. А кроме этого только косатки и океан.

– А туалет тут есть? – спрашивает кто-то.

Капитан траулера качает головой, скорее отказывая, чем отвечая. Он сбрасывает обороты, а старпом, стоявший на баке с бухтой нейлонового каната, спрыгивает на платформу и помогает «Сачку» причалить.

– Вот и все, ребята, – объявляет капитан. – Все на высадку.

Двигатель работает вхолостую.

– А вы разве швартоваться не будете? – спрашивает Улитка.

Капитан качает головой:

– Это вы послы. А мы – всего лишь такси. Они не хотят, чтобы мы находились в зоне, пока вы будете причащаться.

Улитка терпеливо улыбается. Она слышит недовольство в голосе капитана, но все понимает. Это, наверное, трудно – видеть, как Избранные собираются вершить историю, пока ты управляешь кораблем. Ей жалко этого моряка. Она решает пропеть с ним молитву, когда он вернется их забрать.

Капитан хмыкает и машет ей рукой. Потом принюхивается и уже не в первый раз спрашивает себя, не забыла ли эта женщина вычистить улиток из раковин, прежде чем сделать из них свой модный атрибут. А может, это один из этих естественных ароматов, которые сейчас так рекламируют.

Пассажиры выгружаются на платформу. Старпом с поводком «Сачка» запрыгивает на бак. Траулер с ревом сдает назад, переключает передачу и, переваливаясь на волнах, исчезает в дымке. Тарахтение мотора растворяется вдалеке.

Все затихают. Избранные нетерпеливо оглядываются по сторонам, не желая разговаривать в этом священном месте. Косатки, которые привели их сюда, исчезли. Волны плещут о поплавки. Маяк Рейс-Рока жалуется на туман.

– Эй, чуваки, – снова еретик. Он смотрит вслед исчезающему кораблю. – А когда конкретно за нами должны вернуться?

Остальные не отвечают. Сейчас момент тишины, сакральный момент. Не время болтать о логистике. Этот парень понятия не имеет о благоговении. Иногда остальные думают, как он вообще попал в их общество.

Целая стена из плексигласа выходит на бирюзовую арену резервуара с китом-убийцей; пара хвостовых плавников постепенно исчезает в глубине. А противоположная – это рама для самого большого экрана, который когда-либо видел Дуг. На нем лишь колышется мутно-зеленая вода. Извивающийся в волнах свет отражается от стеклянного кофейного столика в середине комнаты. За ним возвышается древний дубовый стол, подобно маленькой деревянной горе.

Посередине всего этого на полу лежит Дуг и смотрит на Анну-Мари Хэмилтон и Боба Финча, исполнительного директора Океанариума. Те смотрят на него. Так проходит секунда или две.

– Могу я вам помочь, сэр? – наконец, спрашивает Финч.

– Я… я, кажется, заблудился, – говорит Дуг и аккуратно ставит ногу на пол. Та болит, но вроде бы не сломана, хромать можно.

– Обзорная галерея вот там, – заявляет Анна-Мари, указывая на другую дверь, не ту, из которой выпал Дуг. – И я сейчас на переговорах, очень сложных переговорах, сражаюсь за свободу наших духовных род…

– Анна… Мисс Хэмилтон, подозреваю, что мистер… мистер…

– Ларга, – тихо произносит Дуг.

– Подозреваю, мистеру Ларге совершенно неинтересны скучные подробности наших, э-э-э, переговоров. – Финч протягивает руку, помогает ему подняться с ковра. Дуг стоит довольно неуверенно.

– Я искал… сувенирный магазин!

Его миссия! Драгоценные секунды, драгоценные минуты безвозвратно потеряны, а эти ушлепки и идиоты уже выстраиваются в очередь, чтобы заполучить мясо, предназначенное ему! Если Дуг придет домой без стейков, то будет спать на диване неделю. Ларга поворачивается и делает рывок к двери, через которую пришел. На целых полсекунды он забывает о лодыжке и пытается бежать. К концу этой же самой секунды он опять падает на пол.

– Мои стейки… – хнычет он. – Я же хотел быть первым в очереди… Я же все спланировал до секунды…

– Должен сказать, – Финч снова протягивает ему руку помощи, – меня воодушевляет зрелище кого-то, кто с таким энтузиазмом относится к новым программам Океанариума. Так к ним относится не каждый, знаете ли. Давайте посмотрим, что я могу для вас сделать.

Анна-Мари Хэмилтон стоит, сложив руки на груди, и нетерпеливо вздыхает:

– Мистер Финч, если вы думаете, что этот инцидент отвлечет меня от освобождения…

– Не сейчас, мисс Хэмилтон. Это не займет более минуты. А потом, обещаю, мы сразу вернемся к вашим жестким и бескомпромиссным переговорам. – Финч делает шаг к двери, поворачивается к Дугу. – Мистер Ларга, пока ждете, не хотели ли бы вы побеседовать с китом-убийцей? С матриархом? У нас прямая связь с Хуан де Фука.

Он показывает рукой на экран, занимающий всю стену.

– Прямой? – в мозгу Дуга препираются эмоции. Боль от поражения. Надежда на спасение. А теперь еще и какая-то смутная неловкость. – Я не знаю. В смысле, а им разве вот это все нормально? Вся эта затея с китовым шоу?

– Мистер Ларга, им не только нормально… это была их идея. Так как вам мое предложение? Разговор с настоящим, чужим разумом?

– Не знаю, – Дуг заикается. – Я не знаю, что им сказать…

Анна-Мари фыркает.

Финч вытаскивает из кармана блейзера пульт дистанционного управления.

– Уверен, вы что-нибудь придумаете. – Он протягивает пульт в сторону экрана, нажимает кнопку.

Ничего заметного не происходит.

– Сейчас вернусь, – обещает Финч и закрывает за собой дверь.

Анна-Мари поворачивается к Дугу спиной. Он задумывается, не оскорблена ли она тем, кто так спешит занять место в очереди за стейками из косаток.

А может, она просто не особо любит людей.

Долгий скорбный свист.

– Сестра Хищник, – нараспев говорит искусственный голос.

Дуг поворачивается к экрану. Черно-белое создание возникает в мутно-зеленых волнах пролива Хуан де Фука. Челюсти без губ слегка приоткрываются; зигзагообразный полумесяц конических зубов отражается сталью в тусклом свете.

Снова этот свист. В углу экрана мерцает зеленая иконка «Прием».

– Друг Сестра Хищник. Добро пожаловать. – Дуг таращится на стену.

Щелчки. Два быстрых пронзительных крика. Стон. Еще щелчки.

«Прием».

– Я Вторая Праматерь. Я надеюсь, вам нравится Океанариум и множество его отмеченных наградами образовательных стендов…

Треск. В верхнем левом углу экрана: «Связь прервана». Тишина.

Анна-Мари Хэмилтон убирает палец с красной кнопки на пульте, встроенном в стол Финча.

– Ничего себе, – говорит Дуг. – А оно действительно разговаривало.

Анна-Мари закатывает глаза.

– Ну, в академических тестах они нас не превзойдут, это точно.

Журналистка подстерегает Боба Финча в коридоре, по пути к сувенирному магазину. Она хочет узнать, как он реагирует на демонстрацию Хэмилтон. Финч пускается в размышления:

– Мы согласны с активистами в одном вопросе. У косаток свои ценности и свое общество, и мы морально обязаны уважать их выбор. – Потом он еле заметно улыбается. – Разумеется, главная разница между мной и мисс Хэмилтон заключается в том, что она так и не позаботилась выяснить, в чем заключаются эти ценности, но сразу кинулась их защищать.

Дверь открывается. Финч Спаситель стоит в проходе: в одной руке у него деревянная коробка, в другой – пластиковый пакет.

Дуг, с надеждой подскочив с дивана, забывает и о матриархе, и о лодыжке.

– Это мои стейки?

Финч улыбается:

– Мистер Ларга, на подготовку товара уходит несколько дней. Каждый образец необходимо измерить, взвесить и изучить в соответствии с мандатом о консервации через исследование.

– О, да, – кивает Дуг. – Я знаю об этом.

– Сувенирный магазин составляет только список имен.

– Верно.

– И, к сожалению, сегодня все образцы уже расписаны. Очередь протянулась до самой Амазонской галереи, поэтому я принес вам несколько позиций, которые посчитал достойной заменой, – говорит Финч. Протягивает Дугу пакет. – Сейчас на них большой спрос. Повезло, что мне хотя бы один достался.

Дуг прищуривается, читает название: «Миниатюрный гарпунный набор крошки Ахава. Резиновые наконечники. Возраст 6+».

– Все хотят доказать, что они стреляют получше наших гостей сегодня, – усмехается Финч. – Подозреваю, сегодня во многих семьях собаки будут испытывать некоторые неудобства. Надеюсь, вашим детям понравится…

– У меня нет детей, – отвечает Дуг. – Но есть собака. – Он берет пакет. – Что еще?

Финч протягивает ему деревянную коробку:

– Я смог достать тюленя…

Финч Лжепророк. Финч Предатель.

– Тюленя? Тюленя! Да в магазине этого тюленьего мяса как грязи! Оно же по уценке идет! Родители жены приедут к нам на выходные, и вы хотите, чтобы я их тюленем кормил? Может, сразу им бутербродов с колбасой порезать, чего уж там! Да тюленье мясо даже моя собака есть не станет!

Финч качает головой. Он кажется, скорее опечален, чем оскорблен.

– Мне жаль, что вы так себя чувствуете, мистер Ларга. Но боюсь, я больше ничего не могу для вас сделать.

Дуг опасно покачивается на здоровой ноге:

– Я получил травму! В вашем Океанариуме! Я подам на вас в суд!

– Если вы и получили травму, мистер Ларга, то произошло это по пути оттуда, где вы не могли находиться на законных основаниях. А теперь, прошу вас… – Финч открывает дверь чуть шире, на случай, если Дуг не уловил его мысль.

– Где не мог находиться? Это был пожарный выход! Который, кстати, – и тут Дуг успокаивается от неожиданного ощущения близкой победы, – был отмечен ненадлежащим образом.

Финч моргает:

– Ненадлежащим…

– Знака «Выход» практически не видно, – продолжает Дуг. – Он похоронен в тупом семейном древе косаток. Если бы там случился пожар, его бы никто не заметил. В смысле, ну кто будет читать «отмеченные наградами образовательные стенды», когда у него штаны горят?

– Мистер Ларга, просмотровая галерея – это цельный бетон с одной стороны и миллионы галлонов морской воды – с другой. Шансы, что там может быть пожар, минимальны…

– Посмотрим, что по этому поводу думает пожарная инспекция. Посмотрим, что думают в новостях и в службе по защите прав потребителя! – Дуг торжествующе складывает руки на груди.

Наступает тишина. Наконец, Финч вздыхает и закрывает дверь:

– Придется побеседовать с художественным отделом по этому поводу. В смысле, эстетика эстетикой, но…

– Мне нужны стейки из косатки, – говорит Дуг.

Финч проходит к стене за своим столом. Нажимает на скрытую кнопку – и целая секция панелей уходит в сторону. Там на решетчатых полках аккуратно разложены футляры из-под сигар, освещенные специфическим светом холодильной установки.

Финч поворачивается, он держит в руках один из футляров. Дуг замолкает, не может поверить себе. В этих коробочках хранят точно не сигары.

– Как я уже говорил, стейков из косатки не осталось, – начинает Финч. – Но я могу предложить вам суши из белуги, мои личные запасы.

Дуг на одной ноге прыгает вперед. Потом еще чуть-чуть. Белугу достать практически невозможно. И это мясо не с черного рынка, не из залива Святого Лаврентия, если ту белугу есть больше двух раз в год, можно и от ртутного отравления умереть. Нет, это первоклассная, из Гудзонского залива. Там охотятся только инуиты из природного заповедника в Черчилле, и даже им это сходит с рук только потому, что они давят на свои права аборигенов. Белужий язык пока никто не расшифровал – насколько знает Дуг, возможно, там никакого языка в принципе нет, так как эти киты слишком тупые – а потому с ними не надо заключать никаких сделок.

Футляр в руках Финча стоит столько, сколько Ларга зарабатывает за неделю.

– Мое предложение для вас приемлемо? – вежливо спрашивает Финч.

Дуг старается держать лицо:

– Да, полагаю, что так.

Он почти уверен, что никто не услышал писк в его голосе.

Для неопытного глаза все это кажется лишь шумной игрой. На самом же деле кульбиты, плески и нырки – это признаки синхронного и сложного поведения, кооперативной охоты. Впервые ее зафиксировали в Антарктике, когда стая китов-убийц специально создавала небольшую приливную волну, чтобы смыть тюленя-крабоеда со льдины. Как говорили старпому, это явный признак разума. Он щурится, смотря в бинокль сквозь разрывы тумана, пока киты не заканчивают трапезу.

Потом открывает люк рубки и спускается внутрь. Капитан заводит траулер, напевая:

– Пусть узнают, что мы сестры по любви, по любви…

Помощник подхватывает мелодию, роется в рундуке и вытаскивает оттуда бутылку «Краун Ройял».

– Хорошее сегодня было шоу.

И поднимает ее вверх.

Когда Дуг Ларга, наконец, уходит, Боб Финч достает пару винных бокалов с полок за кофейным столиком. Наполняет их из стоящей поблизости бутылки шардоне, пока Анна-Мари постукивает по пульту рядом с экраном. Далекое журчание пролива Хуан де Фука снова наполняет комнату.

Финч подает активистке бокал:

– На твоей стороне проблем нет?

Та фыркает, все еще одной рукой возится с управлением:

– Шутишь, что ли? В движении всегда была сильная текучка. И никто не отказывается от шанса установить контакт с китами. Для них это настоящее приключение. – Настенный экран, мерцая, разделяется надвое. Одна сторона по-прежнему показывает залив, вновь закрытый для посещений; на другой идет трансляция с запасного резервуара океанариума. Там молодой самец косатки тыкается носом в периметр.

Финч поднимает бокал; сначала за матриарха на экране:

– За ваши деликатесы.

Потом за матриарха в офисе:

– И за наши.

Потом поворачивается к изображению из резервуара. Кит смотрит на него глазами, похожими на большие черные камешки.

– Добро пожаловать в Океанариум, – говорит Финч.

Характерный свист проходит через звуковую систему:

– Меня зовут… – отвечает громкоговоритель. Через секунду начинает мерцать сигнал «Нет английского эквивалента».

– Какое прекрасное имя, – замечает Финч. – Но почему бы не дать тебе новое, особенное? Я думаю, мы будем звать тебя… Шаму.

– Приключение, – отвечает Шаму. – Праматерь говорит это место приключение. Слишком маленькое. Я тут надолго?

Боб Финч украдкой смотрит на Анну-Мари Хэмилтон.

Та украдкой смотрит на него.

– Ненадолго, внук, – чужеродный голос идет из холодных далеких вод пролива Хуан де Фука. – Совсем ненадолго.