Глава 16
Даниэль

На рассвете, когда Зейна навсегда уходила из номера Махмуда ас-Савади в отеле «Дильшад», личный водитель Али Бахера ас-Саиди Султан гнал свою огромную «тойоту», в которой сидели мать и незамужние сестры шефа, по трассе, ведущей из Багдада в Амман. Однако до пункта назначения они не доехали. Дорога эта пользовалась дурной славой. Среди водителей ходили слухи о вооруженных бандитах, которые нападают на автомобили, оттаскивают пассажиров в заросли на обочине и жестоко расправляются с ними вне зависимости от конфессиональной принадлежности жертв. Ас-Саиди прождал их весь день, то и дело набирая номер Султана, но в трубке раздавались только длинные гудки.

За день до этого еще один человек безвозвратно покинул Багдад, взяв направление на юг. Это был Абу Анмар, бывший владелец гостиницы «аль-Уруба». Все его вещи уместились в два больших чемодана, которые он погрузил в GMC, купленный на деньги от сделки с Фараджем ад-Даллялем. Он завел двигатель, поправил на голове укаль, посмотрел на себя в зеркало и понял, что с плеч у него свалилась гора. Оставшиеся деньги он перевел детям своей сестры, которые жили на юге, в Кальат Суккяр. Именно туда он, умыв руки, как он сам выразился, и собирался. Багдад превратился в столицу насилия и смерти, где человеческая жизнь ничего не стоила. Последнее, чем ему врежется в память этот город, – уродливые раны, которые получил при взрыве в Баб аш-Шарки подросток, сын его горничной Вероники Андро. Абу Анмар навестил мальчика в больнице и, выходя из палаты, вложил в руку толстой Вероники пачку денег. Соседи тут же разнесли по кварталу, что, если бы Андро не был его ребенком, он не ходил бы к нему в больницу и не оказывал помощи. Абу Анмару было уже все равно, он попрощался навсегда с городом, который так и не принял его. Он прожил в нем двадцать три года, но так и остался здесь чужаком и теперь возвращался в провинциальный и бедный Кальат Суккяр, где родился, провел детство и где давно уже не был.

Через десять минут после отъезда Абу Анмара Фарадж ад-Далляль демонтировал вывеску «аль-Уруба», швырнул ее на землю, прошелся по ней ногами, затем позвал мальчугана и приказал ему отнести доску мастеру, который сведет буквы и нанесет краской новое название – «Великий Пророк». Ад-Далляль был уверен, что его ждет успех в том бизнесе, в котором не заладилось у Абу Анмара.

Для него это была горячая пора. Он заключил аж две крупные сделки, одна из них – договор о купле гостиницы Абу Анмара, и чувствовал, что и дальше ему будет сопутствовать удача. Устои прежней размеренной жизни трещали по швам, и повезти могло лишь дерзкому и рисковому человеку, как он. Люди все чаще бросали свои дома и заколачивали лавки, опасаясь ограблений, похищений или хуже того – что в живых бандиты их не оставят. Фарадж ад-Далляль не упускал такого шанса. Он же не виноват в том, что человек оставлял без присмотра свои пожитки и бежал в соседнюю провинцию или вообще уезжал из Ирака. И разве плохо он поступал, когда предлагал тому или иному запуганному собственнику выкупить его имущество? Да, он брал его дом по заниженной стоимости, но таковы были обстоятельства, это правила игры на рынке!

Так, в мгновение ока Фарадж ад-Далляль превратился в самого крупного владельца недвижимости в квартале и набрал целый штат помощников и подручных. Люди возмущались его «преступной» деятельностью, однако кроме пощечин и пинков, которыми он награждал вставших у него на пути особо несговорчивых граждан, ад-Дялляль не преступал буквы закона. Он никого не убил и ничего не украл, по крайней мере напрямую. Он знал, что в квартале есть места, где собираются бандиты, узнавал некоторых в лицо, но не вступал в открытый конфликт ни с одним из них, если не был уверен, что с противником легко справиться – сдать своим друзьям из полиции, способствовать, так сказать, его аресту. Он знал, что жители недолюбливали американцев, которые спокойно расхаживали по кварталу и могли зайти в салон к парикмахеру или в булочную купить горячих лепешек. Конечно, никакой проблемы он в том не видел, но держался от американцев подальше, чтобы не вызывать у местных еще большего недовольства.

Четверо молодых ребят, работающих на ад-Далляля, распахнули настежь двери гостиницы и приступили к выполнению его задания. Они должны завершить начатое прежним хозяином, Абу Анмаром, – избавиться от старой мебели. Прежде всего снести на помойку большой деревянный стол, за которым Абу Анмар просидел много лет. Взявшись вместе за края, они подняли громадину и с трудом потащили, проклиная Абу Анмара за то, какую тяжесть он им оставил. Наконец удалось выволочь этот хлам на тротуар.

Ад-Далляль перебирал в руке черные четки, наблюдая за их работой. Он даже крякнул от того, насколько доволен он был сам собой. Но наслаждаться ему пришлось недолго. Через день после отъезда Абу Анмара ад-Далляль стоял в половине седьмого утра напротив входа в гостиницу с тарелкой из китайского фаянса в руках. Он вышел с утра пораньше, чтобы купить хлеба и каймака на завтрак семье, и остановился на мгновение еще раз взглянуть на это враждебное ему здание, которое в конце концов он приобрел в собственность. Ад-Далляль смотрел на свое отражение в витрине гостиницы и любовался новой вывеской, заменившей «аль-Урубу». Внезапно тарелка выскользнула из рук и его оглушил взрыв. Самый страшный взрыв за историю квартала аль-Батавин.

В этом чудовищном теракте Фарадж ад-Далляль, которому не было суждено умереть в этот день, не погиб. Ему предстояло прожить еще достаточно для того, чтобы изменить свое отношение ко многим вещам на свете и начать совсем по-другому вести свои дела. Он еще должен будет испугаться до мурашек и поверить в то, что Илишу на самом деле блаженная, а не умалишенная, как он все это время ее называл. Она одержит над ним победу, так же как Абу Анмар и остальные соседи, у которых полученные им увечья вызовут искреннюю жалость.

За неделю до теракта он заключил еще одну выгодную сделку. С Илишу. Наконец старушка сдалась и согласилась продать свой дом, объяснив, что поменяла решение, потому что Даниэль вернулся. Ее сын, которого она ждала четверть века. Его возвращение совпало с двадцать девятой годовщиной восшествия на патриарший престол Церкви Востока Мар Дынха. Илишу посетила празднования, приуроченные к этому событию, в церкви Мар Кардага в Кемп аль-Киляни, и вернулась оттуда умиротворенная духом. По дороге туда она миновала площадь ат-Таяран, прошла через стихийный овощной рынок и шумную парковку в самом начале улицы Шейх Умр, после проделала пешком обратно тот же путь и ничуть не устала. Привычной боли в ногах как не бывало. О том, чтобы появиться у отца Иосии, она не стала даже думать, так как ей очень уж не хотелось вновь спорить с ним о дочерях. По крайней мере, они не увидят ее там до следующего церковного праздника. У нее было столько энергии, что она, зайдя во двор, задумала подмести его и полить из шланга, но ей помешало чуть слышное постукиванье в дверь.

Даниэль вернулся, и это стало неожиданностью для соседей по Седьмой улице, прежде всего для Умм Салим аль-Бейды, ее несговорчивого мужа, их детей и еще нескольких молодых людей, сгорающих от любопытства. Все это время они следили за Илишу и выжидали, когда же наконец появится Даниэль, о котором она им постоянно рассказывала. Но они так и не увидели ее сына, воскресшего после того, как давным-давно пришло известие о его смерти. Более того, они не нашли ни одного доказательства его присутствия в ее доме и предположили, что скорее всего кто-то из воровской шайки наведывается в дом старушки и потихоньку выносит оттуда ценности. И вот, когда они уже и думать забыли о Даниэле, сын Илишу появился на Седьмой улице – черные волосы с пробором, как на традиционных изображениях Христа, светлокожий, бледный, худощавый, словно двадцатилетний, в белой рубашке с воротничком-стойкой, в болтающихся на талии рваных джинсах, в спортивных белых кедах и с красной кожаной сумкой, похожей на те, что в восьмидесятых годах носили призывники. В этом печально-романтическом образе он был похож на любовника-неудачника. Даниэль шел медленно, неуверенно ступая и озираясь, будто не узнавал место, куда вернулся спустя столько лет, и пытаясь вытащить из памяти какие-то воспоминания о нем. За ним, нарочно замедлив шаг, чтобы парень успел все как следует рассмотреть, следовал дьякон Надир Шмуни.

Неужели Илишу все это не выдумала? Неужели Даниэль спасся тогда? Неужто это одна из тех историй чудесного воскресения, которые люди передают из уст в уста, рассказывая о выживших на той войне и вернувшихся к родителям детях, которые пропали без вести, но однажды появились перед дверьми безутешных родных? Приехавшие издалека, носящие уже другие имена. Женщины, которые всю юность провели в подземелье и которых учили прежде всего почтению и беспрекословному подчинению своему тюремщику. Выжившие при диктатуре и нашедшие глупую смерть в свободной демократической стране, как ребенок, перебегавший дорогу и сбитый мотоциклистом. Верующие, ставшие атеистами, так как проповедники, предавшие то, чему учили сами, бросили их на произвол судьбы. Атеисты, обратившиеся в веру после просчета всех дивидендов, которые сулила принадлежность к той или иной конфессии. За последние три года столько всего немыслимого стало реальностью, что можно было поверить и в возвращение домой худосочного гитариста Даниэля Тидароса.

Умм Салим и ее муж, высунувший голову с седыми бакенбардами в окно, онемели от удивления, увидев Даниэля. Разинули рты и пожилые женщины, сидящие вдоль улицы на лавочках с невестками и внуками. Мелкие лавочники повыскакивали из своих закутков. Даниэль прошел уже половину улицы, и только потом все заметили пожилого мужчину с пышными седыми усами, идущего за ним чуть поодаль и несущего небольшой чемодан. Да это же дьякон Надир Шмуни, который несколько месяцев назад уехал с семьей в Анкаву! Да где же они могли встретиться с Даниэлем? Как он его нашел?!

Мужчины подошли к дому Илишу, и Даниэль постучал в деревянные ворота. Он то и дело озирался по сторонам, чувствуя на себе взгляды удивленных соседей. Дверь открылась. К ним с палкой и в очках вышла немощная Илишу. День был солнечный, но, глядя на нее, можно было подумать, что старушка вышла из гнетущей темноты подземелья. Она подняла голову, вгляделась в черты молодого человека, но не узнала его. Она распахнула дверь до конца и, тяжело ступая, переступила порог, несмотря на обыкновение разговаривать с гостями через небольшую щель, не выпуская деревянный засов из рук. Илишу встала напротив юноши, чтобы разглядеть его лицо при свете дня. Это он! Здесь не могло быть ошибки! Та же едва уловимая улыбка, что на старой фотографии в гостиной. Та же одежда, фигура, все. Его взгляд наполнился теплотой, когда он встретился с ней глазами. Святой Георгий дал ей обещанное! Сын вернулся к ней после стольких лет разлуки! Он пришел к ней точь-в-точь таким, каким был запечатлен на своем последнем снимке, сделанном перед тем, как на рассвете, печальный и потерянный, он покинул родной дом и, стуча каблуками по мостовой, скрылся навсегда, завернув за угол.

Илишу обернулась и заметила Умм Салим, стоящую у своего дома, соседок с ребятишками и группу молодых людей, толпящихся в начале улицы. Сверху, с балконов на них тоже с интересом смотрели. Она хотела, чтобы все стали свидетелями ее чуда, чтобы они убедились, как ошибались, когда обвиняли ее во лжи и высмеивали ее слова. Вот мой сын! Перед вами! Любуйтесь! Даниэль Тидарос из плоти и крови! Можете потрогать! Можете с ним поговорить! Признайте наконец, что сын вернулся к ней!

Она прильнула к нему и, почувствовав, что слабеет, схватилась за него обеими руками. С какой любовью и грустью она его обняла, не проронив ни слова! Соседи глаз не сводили с этой трогательной сцены. Некоторые женщины даже всхлипнули, когда Илишу, чуть не падая, заключила сына в объятия, вцепившись в него из последних сил.

– Это Даниэль, Илишу! – сказал во всеуслышание дьякон.

Она не отпускала его, и они простояли так еще две минуты, пока Умм Салим и другие женщины не подошли поближе и не окружили их плотным кольцом. Умм Салим взяла Даниэля за локоть, чтобы удостовериться, что все это ей не мерещится. Даниэль освободился из объятий взволнованной старушки, улыбнулся ей и понял, что пришло время объяснить, что происходит.

– Как ты? – спросил он ее по-ассирийски.

Она посмотрела ему в лицо, погладила по плечам и, взяв нежно за руку, повела в дом:

– Я в порядке. Спасибо.

Уже в гостиной дьякон, чтобы вернуть старушку с небес на землю, заговорил решительным тоном. У него совсем нет времени. Он должен скорее вернуться к своей семье в Анкаву. От нее требуется ясный ответ. Отец Иосия ждет. Хильда и Матильда сейчас в Анкаве. Вместе с детьми они прилетели из Австралии только с одной целью – забрать ее с собой.

– Это Даниэль, твой внук, Илишу… Старший сын Хильды… Она же посылала тебе фотографию по почте… Ты признала его? – произнес Надир Шмуни, глядя ей прямо в лицо и понимая, что в голове у нее все перепуталось, что ей нужно время, чтобы осознать, кто этот молодой человек перед ней, от которого она глаз отвести не может.

Похоже, ее дочери нашли способ, как повлиять на мать. Они взывали к ее разуму, не понимая, что у Илишу своя логика, ему не подвластная. Так они решили, переговариваясь по телефону с отцом Иосией. Надежда на воскрешение и возвращение сына умрет только вместе с ней. Даже когда она в последний раз сомкнет веки, будет надеяться, что сын еще вернется, когда ее уже не будет. Она будет ждать до последнего часа, отпущенного ей Богом. Отказаться от этой мысли для нее значит предать сына, совершить тяжкий грех. Если она умрет прежде, такова воля Божья, но не ее. Забрать ее из дома силой, связав по рукам и ногам, просто невозможно. Последнее средство, предложенное отцом Иосией, – воспользоваться тем, что сходство ее внука Даниэля с покойным дядей настолько поразительно, что оно должно привести старушку в замешательство. Только этот юноша обладает силой, способной сдвинуть Илишу с места. Матильда и Хильда с сыном прилетели в Ирак и остановились в доме дьякона Надира Шмуни в Анкаве, а на следующий день дьякон с Даниэлем отправились в Багдад. Молодой человек, который плохо говорил по-арабски, но знал английский и ассирийский, сильно переживал, сможет ли он выполнить важнейшую миссию, возложенную на него семьей. Вместе с тем он испытывал теплые чувства к бабушке, которую плохо помнил, так как покинул ее дом маленьким мальчиком. Он ехал в Багдад в сопровождении дьякона, пытаясь отыскать в памяти какие-то впечатления детства. Перед поездкой он пересмотрел старые фото, которые показывала ему мать уже в Мельбурне.

Заговорщики рассчитывали только на одно – что старушка будет потрясена, когда увидит Даниэля, и последует за ним, куда бы он ни предложил ей поехать. Это было не совсем честно, но ловушка, в которую должна будет угодить Илишу, похоже, единственное верное средство. По задумке, Даниэль и дьякон не должны были дать ей времени опомниться, иначе она заупрямится, как раньше, и будет сопротивляться.

Даниэль сказал ей, что она должна поехать с ним, продав дом и вещи. Они должны жить вместе. Он говорил искренне и во время разговора почувствовал, что и ему дорог этот дом. Им овладела непонятная грусть, как только он провел взглядом по стене с черно-белыми фотографиями. Место было как будто знакомо, в памяти начали всплывать размытые образы, какие-то отрывки из детства, как он больше десяти лет тому назад навещал с мамой бабушку и деда. Казалось, воспоминания, которые до сих пор тонкой струйкой просачивались в его сны и приходили порой в виде тревожных знаков, вот-вот хлынут потоком, пробудь он здесь с Илишу какое-то время.

Дьякон оставил их наедине собирать по крупицам прошлое, а сам отправился в квартал Карадж аль-Амана. Нужно было разобраться с арендой брошенного им дома, навестить некоторых родственников и друзей, а также получить выписки из приходской книги для Илишу. В том, что она уедет из страны вслед за внуком, он уже не сомневался, поэтому даже не спросил ее одобрения.

Ее беседа с внуком затянулась до глубокой ночи. Чем больше они разговаривали, тем больше общих с этой сухонькой старушкой воспоминаний Даниэль находил. Илишу преследовало наваждение, что она действительно видит перед собой сына. Она могла поклясться, что именно бледный изможденный покойник мелькнул отражением в окне на кухне, когда она стояла у плиты при тусклом свете керосинки и повернулась еще раз взглянуть на внука. Столько лет уже прошло, а она все равно оставалась матерью двадцатилетнего юноши, так страшащегося войны. Поэтому она дала волю чувствам, которые кипели в ней, не находя выхода все эти годы, – потрогать, потрясти мальчика, погладить его волосы, вдохнуть его запах, притянуть за плечи к себе. Вот что придавало жизни смысл, и ради этого она была готова пойти на что угодно.

Она еще раз сполоснула и без того чистую тарелку, чтобы выложить на нее нарезанные помидоры и яйца. На запах еды на кухню явился Набо. Илишу подала блюдо на жестяном подносе и присела рядом, чтобы быть как можно ближе к внуку, провести по его голове рукой и ощутить так и не забытый ею запах детских волос.

Даниэль достал мобильный телефон и позвонил матери, которая предпочла дожидаться новостей в Анкаве. Когда она взяла трубку, он обратился к ней по-английски:

– Послушай, не правды ради, а для дела. Поговори с бабушкой, поддакивай ей. Соглашайся со всем!

Он передал телефон Илишу. Женщины мирно проговорили не менее четверти часа. Илишу была счастлива. Теперь она глядела на мир по-новому. Она заставила Даниэля прочитать благодарственную молитву перед образом святого Георгия, который исполнил свое обещание, а потом еще долго молча оставалась стоять перед иконой, сложив руки в молитве, надеясь, что святой, услышав голос Даниэля, заговорит. Но покровитель с невозмутимым ликом в полной тишине продолжал смотреть перед собой. Настолько невозмутимым было его лицо, как будто ему ничем не грозил Змей, притаившийся в нижнем углу. В нем не было возбуждения воина, который должен был пронзить ужасного аспида. Илишу не замечала этого несоответствия – святой не должен был отвлекаться на Змея, она ждала, что он заговорил с ней, и тогда она представит Даниэлю чудо воочию.

Свет в лампе почти потух, в комнате стало темнее. Возможно, святой перевел взгляд на Илишу, но сейчас уже трудно было разобрать, тем более с ее плохим зрением. Надо было долить керосина в лампу. Даниэль, помогая, осветил путь карманным фонариком. Они дошли до дальнего угла дома, где стояла бочка с керосином, но она оказалась совершенно пустой. Старушка и не заметила, что ее запасы закончились. Она застыла в молчании, подумав о том, что это еще один знак свыше, указывающий, что ее пребывание в этом доме также подходит к концу.

Утром следующего дня женщины постучали в ворота Умм Даниэль. Дом наполнился людьми, как в прежние времена. Наконец-то Умм Салим, не находящая себе места со вчерашнего дня, после того как муж и сыновья запретили ей приставать к гостям Илишу, смогла удовлетворить любопытство. История с внуком соседки растрогала ее до слез. Умм Салим погрустнела, вспомнив о своем погибшем двадцать лет назад, почти одновременно с исчезновением Даниэля, сыне. Возможно, она сокрушалась о том, что Аллах был к ней не так милостив, как к соседке.

Продать дом со старой мебелью оказалось не так просто. Сначала Умм Даниэль думала, что все купят те молодые люди, которые столько раз приходили к ней и интересовались домом с целью взять помещение под охрану государства и сделать из него нечто наподобие культурного центра. Она им отказывала, а затем они куда-то пропали. Может, и не вернутся вовсе. Тогда остается только Фарадж ад-Далляль.

До ад-Далляля дошли удивительные вести о возвращении сына старушки. Скорее всего его продержали все это время в плену в Иране. Может статься, он даже потерял память, как в кино, затем из-за какого-то нового потрясения вспомнил старушку мать и вернулся к ней. Однако парни, которые у него работают, клянутся, что он как был молодым, так молодым и остался, хотя по всем подсчетам сейчас ему не меньше сорока.

– Истинно говорю вам, его заморозили на двадцать лет. А сейчас растопили и вернули матери, – предположил младший сын ад-Далляля, за что тотчас же получил от отца смачный подзатыльник. Не желая слушать всякую ерунду и думая только о деле, ад-Далляль послал помощников разузнать все подробности.

Ад-Далляль по привычке не ожидал ничего хорошего, готовясь к худшему. Когда же прямо в офис к нему через двадцать четыре часа после появления Даниэля в квартале заявился сам юноша в сопровождении дьякона, ад-Далляль пришел в замешательство – с порога они предложили ему выкупить дом.

Прежде чем сговориться о цене и подписать договор с ад-Даллялем, который заново произвел дотошную ревизию всех стен, потолков и полов в доме, Умм Даниэль пригласила к себе Хади Барышника, сообщив, что согласна продать всю мебель. Барышник с полминуты не мог выговорить ни слова, ожидая объяснений. Но Илишу нечего было добавить. Он знал, что старая ассирийка на дух его не переносит. Так что же у нее такое случилось?

Вместе с ней он обошел комнаты. Вещей на продажу было много: ковры, железные кровати, деревянные столики причудливых форм. Все не новое, кроме плиты на кухне и техники. Быстро прикинув в уме, сколько это может стоить, Хади заключил, что не имеет нужной суммы на руках, но может занять у друзей, потому что грех упустить такую возможность.

Ни Илишу, ни ее внук, который плохо говорил по-арабски, торговаться не умели. Хади не обращал на него внимания, о возвращении Даниэля он не слышал, да и фотографии на стене в гостиной не помнил. Он уговаривал старушку назвать общую цену, ведь он забирает все вещи скопом, и дать хорошую скидку. Но Илишу настаивала на том, чтобы они назначили цену каждой вещи, перебирая которые Хади сошел бы с ума. Проспорив час, они наконец сошлись на определенной сумме, и Хади побежал по знакомым собирать деньги.

Единственное условие, которое поставила Илишу, – не выносить мебель у нее на глазах. Она не смогла бы наблюдать, как ее дом растаскивают по частям. После ее отъезда пусть делают, что хотят. Но в ее памяти дом останется таким, как есть, – аккуратным и чистым, наполненным умиротворением ходивших здесь по комнатам членов ее семьи.

Дьякон взял на себя перевод денег, вырученных с продажи дома и мебели, через контору в Анкаве. Ну не везти же деньги в чемоданах в другой город, как сказала Илишу?

В ночь перед поездкой Умм Даниэль легла в гостиной и никак не могла сомкнуть глаз. Она села перед образом святого Георгия, освещенным светом стеклянных лампадок по углам, и обратилась к нему. Она долго что-то ему говорила, но покровитель хранил молчание… А к чему разговоры? О чем? Чудо уже свершилось. Он выполнил свое обещание, как поняла наконец Илишу, вернул матери дорогой ей образ со старого поблекшего снимка… Вдруг старушке пришла на ум идея. Она пересчитала чемоданы, в которые были сложены семейные реликвии – фотографии, иконки, статуэтки Девы Марии, старые учебники Хильды, расчерченные ярким маркером, – все, что касалось ее семьи, даже ползунки для новорожденных, бережно ею хранимые. Осталась только эта икона святого Георгия, которую с ее тяжелой деревянной рамой, толстым закоптившимся за долгие годы стеклом и лампадками она не могла увезти с собой. Илишу встала на диван, обхватила икону и приподняла ее, чтобы скинуть веревку с гвоздей. На обнажившейся части стены в сетке паутины остался светлый квадрат. Она опустила икону на пол и принялась вытаскивать гвозди, освобождая из-под стекла бумагу, которая оказалась сильно потертой, и икона буквально рассыпалась у нее в руках, на глазах потеряв прежнее величие. Она впервые смогла так близко рассмотреть лик святого – тонкие брови и блеск на алых губах. При свете электрической лампы, если приблизиться вплотную, можно было подумать, что образ вообще подменили. Илишу хотела было свернуть бумагу в трубочку и засунуть между вещей в чемодан, но идея ее смущала. Она рассмотрела получше его доспехи, сверкающий щит, занесенное высоко копье, остроконечный шлем на голове, белого боевого пыхтящего скакуна и не узнала картину, будто она стала другой. Ей нравилось лицо святого, нежное и кроткое, но только не его воинское снаряжение из холодного металла. В конце концов она нашла выход и пошла в спальню за большими портновскими ножницами. Проходя мимо бывшей комнаты Даниэля, она заглянула туда, чтобы убедиться, что мальчик ее действительно дома и сейчас мирно спит в своей постели. Илишу вернулась в гостиную, отогнала прыгающего на нее кота, который так и норовил ей помешать, и стала резать бумажную икону. Сначала схватила край, взялась поудобнее, потом сделала надрез напрямую и, добиравшись до милого ее сердцу лика, повернула ножницы по кругу, повторяя очертания нимба. Вытащив вырезанную деталь, она взглянула на икону еще раз и ужаснулась – то, что осталось, казалось ей даже враждебным. Она отложила икону в сторону, взяла кругляшок с ликом и пошла упаковывать его. Кот последовал за ней.

Умм Салим аль-Бейда устроила такой переполох с утра пораньше, что на шум в переулке собрались люди. Женщина кричала вслед уходящей за внуком Илишу и вскидывала руки кверху так, что рукава спадали и обнажались голые локти. Изумленные соседи рассматривали белизну ее кожи, а некоторые злопыхатели, заметив, какие не по возрасту молодые у нее руки, возмущались: зачем надо было надевать одежду с такими широкими рукавами, если вызывающе размахиваешь ими? Другие уставились на ее мужа в пижаме, который впервые на их памяти выбрался из дома и плелся, не торопясь, за женой, спрятав руки в карманы и с недоумением глазея по сторонам.

Умм Салим подошла к своей старой соседке и, дав волю слезам, крепко обняла ее. Она выскочила из дома, как только увидела, что та с усилием запирает свои ворота и передает ключ парню, работающему на ад-Далляля. Илишу была опечалена, но до этого момента она не пустила ни одной слезинки. Старушка в последний раз обвела взглядом дом и хотела было уже взять на руки Набо, но тот вскарабкался по лестнице вверх. Кот понимал, что происходит неладное и что его хотят увезти. Она подозвала его, но он не сдвинулся с места, громко мяукнув, словно хотел сказать, что он не трус, как она, и ни за что не оставит дом. Взвизгнув еще раз, он прыгнул выше и спрятался.

Когда Умм Салим неожиданно вышла проводить соседку и заключила ее в свои широкие объятия, Илишу, почувствовавшей, как вздымается от всхлипов ее грудь, стало еще тяжелее на сердце. Теперь и у нее глаза были на мокром месте. Она хотела снять очки и утереть слезы, но Умм Салим так крепко ее держала, что она не могла высвободиться. Илишу сдалась и расплакалась. Думала, что уже выплакала все над своим пропавшим без вести мальчиком, но оказалось, что у нее еще оставались слезы, которые сейчас ручьями стекали по щекам.

С трудом она разжала объятия Умм Салим. Женщины оттащили ее, но она вырвалась и побежала следом за Умм Даниэль, уверенными шагами направлявшейся из родного переулка в сторону улицы ас-Саадун, где в такси ее уже ждал дьякон Надир Шмуни. Даниэль погрузил чемоданы в багажник, Илишу села на заднее сиденье, а запыхавшаяся Умм Салим, не в силах больше бежать на ослабевших ногах, опустилась на колени и смотрела вслед машине, навсегда увозившей ее старую подругу.

Соседки, приходившие к Умм Салим по вечерам на посиделки с чаем и орешками, пораженные до глубины души той эмоциональной связью, которая, как оказалось, была у Умм Салим с Илишу, несмотря на то что она не раз перемывала ассирийке косточки, попытались поднять ее, обмякшую и ставшую неподъемной, и довести до дома. Умм Салим действительно была растерзана, и искренность ее слез, в которую невозможно было не поверить, вызвала у жителей квартала только уважение.

Умм Салим прокричала им, что с отъездом Илишу на квартал обрушатся несчастья, но никто ей не поверил. Мало ли что взболтнет женщина, когда она не в себе! Да она бредит! Когда соседки вели ее под руки домой, им встретился Хади Барышник, который с помощью молодых людей выносил из дома Умм Даниэль мебель, и эта сцена напомнила Умм Салим те тревожные времена, когда в последние апрельские дни прежнего режима разграблялись дома богатых чиновников. Не помня себя, Умм Салим набросилась на них, требуя, чтобы они оставили вещи бедной старушки, и билась в истерике до тех пор, пока ее не втащили в дом и не захлопнули двери.

Хади перевез почти все вещи Илишу, за исключением нескольких безделушек, кусков старых ковров, обрезков труб, пустых банок из-под масла и кучи коробочек и тюбиков, к себе. Когда разбиравший вещи Хади наткнулся на икону с вырезанным ножницами ликом, он вздрогнул – что за чертовщина? Какие тут еще бесовские ритуалы проводились?

Ворота Хади весь день стояли открытыми, так как к нему приходило много людей, желавших присмотреть себе что-нибудь или просто поглазеть на богатства, брошенные старушкой. К середине дня большая часть ее вещей уже была раскуплена жителями квартала, и Хади, не испытывая мук совести, рассчитывал на хорошую прибыль. Складывая одну к другой купюры, он поднял глаза на стену, отделяющую его участок от дома Илишу, и заметил облезлого кота, сидящего неподвижно, словно статуя, и уставившегося сверху прямо на него. Хади стало не по себе от одного его взгляда – будто старуха оставила свои глаза следить за ним. Он поднял с земли кусок кирпича и метнул в животное, которое даже не вздрогнуло – кирпич пролетел мимо.

К вечеру Хади уже выбивался из сил. Он продал почти все, остальное завтра отвезет на рынок в Баб-аш-Шарки или сдаст своим приятелям-лавочникам. С мальчишкой они приладили старый вентилятор Умм Даниэль на потолке комнаты, Хади разлегся наконец на кровати, посмотрел на нишу от выломанного барельефа и вспомнил, что ему сказали – там в стену еще была замурована иудейская реликвия, которую тоже можно выгодно кому-нибудь пристроить. Однако вместе с этой мыслью почему-то пришло предчувствие чего-то нехорошего. «Ладно, пусть остается на месте, потом надо будет заделать стену», – решил Хади, пытаясь избавиться от внезапно охватившей его тревоги.

Он еще раз сопоставил все, что случилось за последнее время, – расколотый барельеф с Девой Марией, отъезд Умм Даниэль, допрос, – но факты не складывались в единую картинку. Он вспомнил пронизывающий насквозь взгляд кота и возникшее у него самого при этом чувство страха и вины одновременно, будто он совершил непоправимую ошибку, но не знал какую.

Глаза Хади слипались от усталости, а в это время по двору прошмыгнула тень, взобралась на стену и перепрыгнула в дом к Умм Даниэль, который уже стал принадлежать Фараджу ад-Даллялю. Безымян спустился по лестнице во внутренний дворик, где кот, завидев его, издал протяжное «мяу». Не обращая на животное внимания, он прошел в пустую гостиную.

Безымян, преследуемый спецслужбами и разыскиваемый повсюду полицией, опустился на колени перед брошенной на полу иконой святого Георгия, поднял ее и застыл перед изображением с вырезанными ликом. Он бережно сложил бумагу в несколько раз до размера ученической тетради, огляделся, и его взяла тоска. Он больше не увидит Илишу, ту, которая дала ему жизнь и которая назвала его именем своего пропавшего сына. Он считал себя живой памятью ее покойного чада. А с ее отъездом необходимость в нем отпадала. Она его бросила, сама не понимая, что обрывает последнюю нить, связывающую ее с сыном.

Безымян присел на пол, прислонившись к стене. К нему подбежал и стал тереться о его штаны, оставляя на них клочки шерсти, Набо. В поисках тепла кот свернулся клубком у его ног. Так и заночевали.