Глава 13
Иудейская развалина

Умм Даниэль, как обычно, сидела в гостиной с заметно полинявшим котом на коленях и через толстые очки всматривалась в играющие на красивом молодом лице своего святого покровителя отблески желтой керосиновой лампы. В их бледном свете казалось, что губы на изображении шевелятся и святой с ней разговаривает. Она не сводила с иконы взгляда все время, пока до ее слуха из соседнего дома доносились стоны. Офицеры в розовых рубашках били кулаками и пинали Хади Барышника. Четверть часа она, как прикованная, вопрошающе смотрела на икону под крики боли и призывы о помощи, которые, пробивая несколько рядов толстых стен, нарушали ее одиночество. Она зажмурилась, и шум резко прекратился. Илишу погладила старого кота по спине, не обратив внимания на оставшуюся на ладони шерсть. Открыв глаза, она в который раз задумалась над словами Умм Салим аль-Бейда, заглянувшей к ней в полдень после происшествия со звонкой пощечиной, которую Фарадж ад-Далляль влепил бедному юноше, служащему в Ассоциации по сохранению культурного наследия Багдада.

Илишу должна была присутствовать в церкви в день поминовения святой Шимуни и ее семерых отроков, но не нашла для этого сил и осталась дома. К ней зашла Умм Салим, заявившая, что ад-Далляль – коварный человек, он ни перед чем не остановится, может даже изготовить фальшивую бумагу. А точно ли есть у нее свидетельство, подтверждающее право на этот самый дом? А не дом ли это одного из иракских евреев, которые массово эмигрировали из страны в пятидесятых годах прошлого века? Не путает ли она, дом всегда принадлежал ей, ее мужу или кому-то из их семьи, от которой уже почти ничего не осталось?

Зачем она приходила? Чтобы обидеть? Соседка предложила ей следующее: Умм Даниэль переселяется в любую комнату в ее доме, они специально для нее все побелят и обставят. Пусть не волнуется, все сделают как надо! А один из сыновей Умм Салим займется тем, что перестроит дом Илишу в мотель. Старушка будет получать доход с аренды комнат каждый месяц и сможет вести достойную жизнь, даже роскошную, а не бедствовать, как сейчас. Уж Умм Салим позаботится о том, чтобы ей никто не мешал и не надоедал! Таким образом они разрушат корыстный план ад-Далляля, замышляющего зло против Умм Даниэль. Аллах только ведает, что может сделать со старой слабой женщиной, живущей одной в доме, человек, лишенный остатков совести! Пусть ад-Далляль и ему подобные почувствуют, что люди не дадут ее в обиду и что она находится под их надежной защитой!

А может, Умм Салим сама вынашивает коварные планы? Не мечтает ли она сама захватить ее дом? Волчица в овечьей шкуре! А часом не работает ли она на ад-Далляля?

Умм Даниэль ничего не ответила соседке. Во всех трудных ситуациях она входила в ступор и замолкала. Умм Салим же решила, что старушке нужно время на обдумывание. И вот она размышляла, уставившись в висевшую на стене перед собой икону и поглаживая сонного Набо. Но призадумалась она вовсе не над предложением соседки, а над ее отношением к себе. Почему она, да и другие говорят, что ей нужно во что бы то ни стало продать дом? С чего они взяли, что у нее катастрофическое положение и единственный выход из него – избавиться от дома? Она вполне довольна собой и своим, да, скромным, образом жизни. Каждые три месяца она получает пенсионные выплаты, дочери посылают ей денежные переводы время от времени, есть помощь от Церкви. Она хорошо питается, а новая одежда ей ни к чему, очень редко когда приходится покупать обновку, особых запросов у нее нет. Она уверена в том, что спокойно может дожить свой век и не столкнется с серьезными проблемами. Если только не случится ожидаемое ею чудо…

Даже этот тщедушный юнец, который предложил от имени государства выкупить у нее дом, он тоже ничего не смыслит. Разве не ясно в первое же его посещение она сказала ему, что дом не продается? Разве будет она унижать себя, живя в доме, ранее принадлежавшем ей, а теперь отошедшем государству? А деньги, которые она за него получит! Да куда ей столько?!

Она прикрыла глаза. Голова была будто свинцовая. Набо спрыгнул с колен. Илишу почти уже засыпала, когда во дворе ее дома кто-то зашумел и послышались тяжелые шаги. Она обернулась в сторону двери и увидела призрак Даниэля.

Он уже думал, что это конец и что он вот-вот испустит дух, когда чьи-то сильные руки подняли его, лежащего на плитке во дворе, из лужи липкой крови. Он ничего не смог разобрать, потому что была непроглядная темень. Руки бережно опустили его на мягкий матрас на кровати, стоявшей рядом. Затем послышался звон посуды и копошение. Его тело обтерли влажным полотенцем, чтобы смыть запекшуюся кровь, натянули на него обратно рубашку и штаны.

– Надеюсь, с тобой все в порядке… Хотя ты заслужил хорошей взбучки!

Сказавший это исчез. Через несколько минут со стороны ворот стал нарастать топот. Руки-ноги у Хади обмякли, и ему показалось, что он теряет сознание, когда в лицо ударил свет фонарей и он увидел людей, окруживших кровать.

– Что вам от меня нужно? Что надо?! – выкрикнул от отчаяния он, думая, что это вернулись те, кто его допрашивал, чтобы на этот раз уже прикончить его.

– Что с ним?! – произнес один из них и наклонился рассмотреть раны на теле Хади. Остальные поспешили посветить ему.

Абу Салим, сидевший на своем балкончике, сразу приметил подозрительных типов, зашедших во двор к Барышнику. О том, что происходило внутри, он знать не мог и оставался на своем месте, следя за воротами, пока не подъехал «Юкон» и из дома Хади не стали выносить вещи. Абу Салим приподнялся и увидел, как посетители в спешке погрузились в машину. Вдруг окно автомобиля опустилось и оттуда вылетел, разбившись о стену дома, прикроватный ночник из цветного стекла. Все это озадачило Абу Салима. Мужчина позвал сыновей и собрал соседей. Все вместе они постучали Барышнику в ворота, которые оказались незапертыми, вошли внутрь и обнаружили избитого в кровь Хади. Младший сын Абу Салима побежал домой за бинтами, антисептиками и обезболивающими, которые он сбывал крепким парням на рынке аш-Шаварджа, поэтому хорошо знал, как оказывают первую помощь. Только с раной на бедре он ничего не мог поделать – ее надо зашивать, а он не умеет, поэтому перевяжет до утра, а там Хади обязательно надо будет добраться до поликлиники или травмпункта. Ночью с такой раной лучше не ворочаться во сне, чтобы ненароком не разбередить. Они приподняли Хади вместе с матрасом и перенесли в комнату, расположив больного у стенки. Его устроили поудобнее, напоили водой и убедились, что пострадавшему стало лучше. Соседи проявляли заботу о нем, но вместе с тем старались разузнать, что же с ним случилось и за что его так отходили неизвестные. Они пытали Хади, пока тот, придя в себя, не стал снова извергать брань – еще одного допроса за вечер он не пережил бы. Когда Хади попросил их заткнуться, всю их любезность и заботливость как рукой сняло. Они ушли, прихватив с собой фонари и оставив Хади лежать практически в темноте при тусклом свете его коптившей керосинки.

Хади откинулся на спину и попытался вспомнить, что произошло после того, как он ударился головой о плитку. Картинки, приходившие на память, путались, он злился на того человека, которого толком и не разглядел, сказавшего ему, что он заслуживает взбучки. Кто это был? Один из навещавших его жителей квартала? Или вообще это все ему померещилось? Но кто тогда поднял его с земли на кровать и одел? Или соседи нашли его голым?!

У Хади было много вопросов… Он ощутил холодный ветерок, гуляющий по переулку между высокими стенами двухэтажных домов. Обезболивающее, которое принес сын Абу Салима – две таблетки валиума и какая-то капсула с противовоспалительным эффектом, – начало действовать, от него Хади пребывал в легком опьянении. Они дали ему еще что-то выпить, прежде чем забинтовали руки, бедро и наложили перевязку на поясницу. Хади был им благодарен и сейчас раскаивался, что сорвался и наговорил им гадостей прямо в лицо… Хади не мог успокоиться. Вернутся ли те, кто устроил ему допрос с пристрастием? Почему они так внезапно, ничего не добившись от него, уехали? Зачем надо было его калечить ножом? И вещи его зачем они вынесли? Кто их направил к Хади? Тот журналист? Или один из завсегдатаев кофейни Азиза аль-Мысри?

Хади еще не знал, что они забрали сбережения, которые он потом и кровью заработал на прошлой неделе. И не знал, что у барельефа Девы Марии, установленного в нише, отколота голова, а самый ценный его сервиз и другие дорогостоящие приобретения украдены. Когда он обнаружит пропажу, будет исходить гневом на офицеров, но ничего сделать с ними он не сможет.

Все это случится завтра в полдень, а сейчас он отдастся дремоте, которая нашла на него под действием лекарственных препаратов. Он будет лежать, глазеть на звезды на летнем небе и прислушиваться к своему расслабленному телу и пустому после приступа рвоты, вызванного жестоким допросом, животу. Однако при такой вялости в ватном теле разум Хади стал проясняться, и он не смог заснуть, как ни пытался, наоборот, даже почувствовал прилив бодрости. Все, что произошло с ним за последние часы, словно сжалось в один большой кулак и ударило его по голове, чтобы он очнулся наконец. Словно его взяли за шкирку и хорошенько встряхнули, чтобы он открыл глаза на свою жизнь и увидел, что путь, которому он следует, ведет прямо в пропасть.

Он начнет все сначала. Подождет, пока раны заживут, потом обязательно сходит в хаммам в Шейх Умр, не менее трех часов простоит под горячей струей, побреется, пострижется и купит себе новую приличную одежду, кожаные сандалии, бросит уже наконец эту иудейскую развалину и снимет просторную комнату с кондиционером в отеле Фараджа ад-Далляля. Потом можно открыть лавку, он будет скупать подержанные вещи и на месте их ремонтировать, это неплохо у него получается. Встретит женщину, которой понравится, женится. А пить вино будет только по выходным. Ведь ночью нужно хорошо высыпаться, чтобы утром вставать полным сил, а не разбитым и еле живым.

Он наблюдал за всем сверху. Видел, как Хади, сидящего на кровати, окружили офицеры в розовом, как завязался разговор на повышенных тонах, как его стали бить по лицу, потом нанесли удар, от которого Хади свалился на землю, как его пытали. Но с места он не сдвинулся, спустился только после отъезда этих людей, которые назвались представителями службы дорожного движения, раскололи изображение Девы Марии, украли деньги Хади и растащили его ценности.

Он знал, что эти пинки, какими бы жесткими они ни казались, и скальпель, которым можно было нанести лишь неглубокие порезы, не угрожали жизни Барышника. Они явно хотели его только запугать и заставить дать нужные показания. С другой стороны, Хади получил по заслугам за все свои ошибки и многочисленные грешки. Так думал Безымян, когда спрыгивал во двор, чтобы одеть нагого Хади и переложить тело своего создателя на кровать. Услышав снаружи шум шагов приближающихся соседей, он поспешил взобраться обратно на стену дома Умм Даниэль.

Безымян застал старушку сидящей в гостиной и блуждающим взглядом водившей по изображению святого Георгия. Когда она заметила его в дверном проеме, выражение ее лица не изменилось, на нем не дрогнула ни одна мышца. Действительно, похожа на безумную! Илишу смотрела на него так, как будто он все время находился здесь, никуда не отлучаясь, и просто был в ванной, а теперь вышел из нее и направляется обратно к себе в спальню.

Ему было одиноко. Уже несколько недель он ни с кем не перемолвился словечком. Да и не осталось у него никого, с кем можно было бы поговорить, кроме Барышника, распластанного на кровати у себя во дворе, и этой старой женщины, разговаривающей с покойными и обращающейся к иконам… Он мог эффектно появиться из ниоткуда во дворе Барышника и, глазом не моргнув, отколошматить и двух офицеров в розовых рубашках, и всех их трех подручных разом. Однако этим он сделал бы Барышнику только хуже. Там же был еще водитель. Он бы встревожился, если бы офицеры опоздали, пошел бы посмотреть, что случилось, и обнаружил бы их трупы во дворе у Хади. Да даже если тела надежно спрятать, все равно проблем не избежать. Барышника бы обвинили в убийстве и сокрытии следов. И будет ли от этого старику лучше? Только хуже! Надо потерпеть, пусть у них останутся сомнения, кто же на самом деле является преступником. О его существовании они не должны даже догадываться. А доходяга Хади стойко перенес удары острого ножика и не выдал им ничего! Да он любой допрос сможет выдержать!

Точно, это не последний их визит к бедному старику. Они ему еще устроят казни. Но чтобы помочь Хади вернуться к нормальной жизни, не стоит показываться ему на глаза. Нужно оставить его в покое. Да и нет надобности его больше навещать. Даже в сегодняшнем тайном посещении не было никакой необходимости… Он выполняет свою миссию и каждый день убивает людей, не зная, кто они и за что их надо уничтожить. Плоть невинно убиенных, из которой было сначала сшито его тело, уже полностью, с того дня как он покинул здание в квартале ад-Даура, взятое в кольцо американцами и прикрывающими их горстками иракских солдат, была заменена останками тел его же жертв, которые оказались преступниками. Уйти от них было не так просто. Они ворвались в подъезд, который Дураки со своими последователями превратили в казарму, но нашли только его личные вещи, брошенные им в спешке.

Безымян вынужден был теперь постоянно скрываться и путать преследователей, меняя места для ночлега. Он желал прекратить эту череду убийств и сам себе обещал остановиться, но как это сделать, даже не представлял. Он волновался, что все закончится тем, что он не успеет отомстить и заменить устаревшие органы, сгниет, разложится и покинет этот мир, в который вошел таким мистическим образом.

Однако кто ему сказал, что конец будет именно таким? Он сам это решил? Нет, нужно сделать правильный выбор. Ведь он не обычный убийца, его нельзя пристрелить или заколоть, как простого смертного. И он должен использовать свой дар, чтобы помочь невинным восстановить справедливость. Пока он не придумает выхода, будет стараться выживать и выполнять свой долг. Он будет заимствовать органы, в которых нуждается, у тех, кто бесспорно заслуживает смерти. Это, конечно, не панацея, но ничего другого не остается.

Ему захотелось рассказать все это Хади Барышнику, но тот сам получил такой удар судьбы, что должен был в первую очередь разобраться с собственной жизнью. Ни сегодня вечером, ни даже в ближайшие дни он не будет в состоянии выслушать его и посочувствовать, тем более дать дельный совет.

Пришлось поделиться своими опасениями со старушкой. Она внимательно смотрела на него, нежно поглаживая кота, спящего у нее на коленях. Непохоже, что она понимала такие сложные вещи, о которых ей толковал Безымян, но Илишу старалась дать ему возможность выговориться. Именно это ему сейчас было нужно.

Он рассказал ей, что иногда узнавал на улице кого-нибудь из последователей Дураков, уцелевших и сбежавших после того, как сами развязали гражданскую войну в занятом ими здании. Но от своих убеждений они не отказались и вели себя точно так же, как их учили Дураки.

А однажды вечером где-то в переулках аль-Вазирийи он столкнулся с гражданином 341. Тот сам назвал ему свой порядковый номер, склонился перед ним и поцеловал руку. Он признался, что не знает, что случилось с остальными, кто погиб, а кто выжил под градом обрушившихся на них пуль. Он продолжал верить, что можно восстановить прежний порядок, но где искать номер 342 или 340, кто они вообще и с какого номера вести счет новеньким, сколько вообще сегодня насчитывается граждан и какие номера освободились, он не знал.

Ночью тело Безымяна стало источать тошнотворный запах гнили. А на следующий день его ждала случайная встреча с одним из тех, кто уверовал в него как в Спасителя. Тот человек смог провести его в свой дом в квартале аль-Фадаль незамеченным. Как только ворота за ними закрылись, этот уверовавший направился на кухню, вернулся оттуда с большим ножом и протянул его Безымяну, предложив себя в жертву. Пусть Безымян убьет его и возьмет необходимые части его тела. Безымяна сначала ошеломили его слова, но после некоторых колебаний, взвесив все «за» и «против», он согласился с тем, что это неплохая идея. Другого пути у него не было! Так не поднимется шума, на который могут сбежаться соседи, а ему нужно время, чтобы провести себе несколько операций.

Пришлось вскрыть уверовавшему в него вены, чтобы тот умер тихо и не в страшных муках, впав в беспамятство, прежде чем отойти в мир иной. Безымян решил не убивать его одним из тех способов, которыми он расправлялся с врагами, вспарывая им животы или перерезая горло. Как и любой на его месте, он вскрикнет от боли, инстинкт подскажет ему держаться за жизнь из последнего, и он привлечет к ним ненужное внимание.

Безымян засомневался, что старушка, слушающая его, или, как она сама считала, призрака сына, пропавшего двадцать лет назад, проявляла искренний интерес к тому, о чем говорит ей ее страшный гость.

Она уже давно собиралась лечь спать, а Безымян был настроен на разговор до самого утра. У него столько всего ей рассказать! Но зачем? Чего ему от нее надо? Если бы в нем было хоть что-то от ее кровиночки, он почувствовал бы, что она сама стоит на пороге смерти. Все вокруг ждут ее кончины, но она еще поборется.

– Почему бы тебе не отдохнуть, сынок? Давай постелю тебе во дворе, – сказала она, чтобы прекратить эту затянувшуюся, казавшуюся ей никчемной беседу.

Он не мог не понимать, что она, настаивая на своем, пытается вернуть его в реальный мир. Ему действительно захотелось согласиться с ней, прилечь на мягкий матрас и уставиться в клочок неба над головой. Но такая жизнь не для него!

Илишу сняла очки и протерла глаза, отгоняя сон, но вместо того чтобы прийти в себя, охнула и притулилась к спинке дивана. Когда она очнулась, ее разговорчивого гостя перед ней уже не было. Она взглянула на изображение святого – тот заносил копье, метя им в глотку словно выросшему из-под земли Змею. «Почему за все эти годы мой покровитель так и не вонзил его в это исчадие ада? – подумала она. – Почему он застыл, замахнувшись? Это же несподручно – все время так держать копье! Нужно бросить его, опустить руку и не бояться больше этой пустоты, когда из любого угла может выползти зверь». Глядя на святого, она еще больше встревожилась. Икона будто служила доказательством того, что все на свете так и останется недоделанным и недосказанным. Что все, как и она, останавливаются на полдороге и замирают навеки полуживыми.

– Ты мучаешь меня! – произнесла она, подняла кота с пола и переложила его спящего к себе на диван.

Кот приоткрыл глаза, широко зевнул и потянулся всем телом.

– Ты ведь так и не убил этого Змея. Да, воин?! – снова обратилась она к святому и вгляделась в его изображение. Она приподнялась и направила взгляд прямо в лицо молчащему покровителю.

– Все кончается рано или поздно, Илишу… К чему спешка? – ясно услышала она в ответ. Но губы его не шевелились. Изображение даже не колыхнулось.

Он не спал, наблюдая ярко-голубое небо над головой. Туда-сюда проворно сновали воробьи, с улицы доносились еле слышные помехи радио, чьи-то голоса и автомобильные сигналы. Хади прикрыл было глаза, но через секунду вздрогнул от рева пролетевшего над ним американского вертолета. Он попытался подняться, но тут же без сил свалился обратно на кровать. Голова как чугунная, шея затекла, ни влево ни вправо не повернуть. Оставалось только лежать без движения, слушая, как нарастает утренний гул просыпающегося города, как улицы оживают и по ним, словно кровь по венам, течет людской поток. Шум становился все громче и отчетливее, пока Хади не показалось, что сама земля сотряслась.

В квартале ас-Садрийя в старой части Багдада, в нескольких километрах от аль-Батавин, прогремел взрыв, но о заминированном автомобиле он узнает только днем. Хади захотел перекатиться на другой бок – правое бедро пронзила острая боль. Он отдышался, приподнялся, упершись руками, сменил положение на сидячее и застонал от пульсирующей боли, прошившей все тело, – саднили раны, нанесенные офицерами, раскалывалась голова и жег желудок. Его клонило в сон, но голод не давал ему вздремнуть.

Хади сидел в кровати, размышляя о незаметно подкравшейся старости, которая, как он раньше уверял сам себя, никогда не наступит. Вдруг снаружи послышалась возня. Вошли Азиз аль-Мысри и двое соседских юношей. Азиз, ругаясь и проклиная все на свете, еле сумел запереть за собой тяжелую деревянную входную дверь. Наконец справившись, он развернулся к Хади, улыбнулся, протянул ему термос с чаем, тарелку густого каймака с хлебом и дружески похлопал его по плечу.

– Ну, хвала Аллаху, все обошлось! – вздохнули все трое.

Менее чем через час явился парень, с которым Хади ранее условился о встрече, чтобы узнать, что делать с остальной мебелью, вывезенной накануне из гостиницы Абу Анмара. Увидев своего «учителя» лежащим в беспомощном состоянии на кровати в бинтах, он опешил, открыв рот от изумленивя. Что касается Азиза аль-Мысри, то он еще утром от посетителей в кофейне узнал, что с его другом стряслось несчастье, и, оставив заведение на молодого помощника, поспешил к Хади, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Хади не дал ни одного внятного ответа, что привело их в еще большее замешательство. Что за дорожная служба? О каком преступнике он говорит? И почему из-за этого бандита так издевались над самим Хади? Окончив завтрак, Хади поднялся, чтобы, как предложил ему Азиз, осмотреть как следует дом. Пропажа сбережений и ценных вещиц стала для него ударом. Сначала Хади засомневался, но, припомнив галдеж, что слышал минувшей ночью, валяясь во дворе в полуобмороке, он понял, что именно вчерашние визитеры прихватили его имущество. От вида барельефа Девы Марии с разбитой головой всем, не только Хади, стало не по себе.

– Как же можно было так с тобой поступить, Богородица-Дева?! – прошептал Азиз аль-Мысри, подходя к нише. Он схватился за барельеф рукой, заглядывая в полость, открывшуюся в месте скола, и вдруг нечаянно сдвинул его вместе с задней панелью, которая, как оказалось, не была закреплена в стене. Азиз отдернул руку, боясь, что барельеф рассыплется, и взглянул на Хади, который с рассеянным видом копался в кучах своего барахла, перебирая одну тряпку за другой.

У Хади подкашивались ноги, стоило ему только вспомнить украденную сумму, вырученную от продажи старой мебели. Он был готов завыть и разрыдаться, но смог взять себя в руки. Азиз пытался его успокоить и уложить на кровать, советуя забыть пока обо всем и выспаться либо съездить в лечебницу обработать раны. Но Хади отказался.

Через час он пришел в себя, смирившись со свалившимися на него несчастьями, и отправил молодого человека купить жидкость для полировки, гвозди, наждачную бумагу, клей и другие мелочи, необходимые ему для починки старой мебели, попросив обернуться быстрее и помочь подготовить к обработке шкафы, источенные жучками, чтобы скорее выставить их на продажу.

После ухода всех посетителей Хади обратил наконец внимание на разбитый гипсовый барельеф Девы Марии и вздохнул над этой потерей тоже. Ведь он время от времени порывался аккуратно вытащить его из стены и предложить выкупить одной из церквей или сбыть кому-то из собирателей церковного антиквариата. Он сунул ладонь в образовавшееся на месте лица отверстие с острыми краями и потянул на себя. Материал сразу поддался, и часть барельефа осталась у него в руке. После Хади легко смог вынуть его целиком из проема стены. Но когда ставил на пол, нижняя часть откололась. Хади смог удержать только руки святой Девы, в то время как кусок гипса со ступнями и складками одеяний упал и разбился.

Хади заглянул в прямоугольную нишу, оставшуюся в стене на месте извлеченного барельефа, и обнаружил там нечто, покрытое толстым слоем пыли, который он тут же начал стирать прямо рукой. Перед ним постепенно появлялась доска темного дерева приблизительно семьдесят на тридцать сантиметров. Когда Хади стал тереть еще сильнее, он увидел на доске очертания выдолбленного долотом древа, которое на его глазах превращалось в семисвечник с надписями сверху и снизу на непонятном ему языке. Хади не был настолько глуп, чтобы не понять, что это иудейская реликвия. За свою долгую жизнь он не раз видел подобные изображения на стенах в некоторых домах квартала аль-Батавин. Хади быстро сообразил, что и эту вещь можно вытащить из стены и продать. Он слышал, что есть люди, которые занимаются скупкой иудейской символики и вывозом ее из страны. Когда он уже обдумал все детали своего предприятия, его внезапно охватил страх – он вспомнил мучивших его вчерашней ночью офицеров. Что он им скажет, когда они нагрянут в следующий раз? А они точно вернутся, может, и сейчас они наблюдают за ним. Следующего раза он не выдержит. Если они снова примутся избивать его, он умрет. Ему не выстоять. Все его рассказы посетителям кофейни Азиза аль-Мысри о собственной силе и стойкости – бахвальство от начала до конца и наглый обман простодушных слушателей. Даже свой полет и падение после взрыва у ворот гостиницы он описывал не так, как было на самом деле. Что он не сильно пострадал – просто чудо, в которое он сам до сих пор не может поверить. Что говорить, старость приближается, и он это чувствует. Одним тупым ударом кулака в живот можно вышибить из Хади дух. Такую ли судьбу он заслужил? Что плохого он сделал за свою жизнь? Да только врал! Кому навредили его глупые выдумки? Вот только Безымян! Самая большая ложь Хади! Ложь! Как только Хади вспоминал, что все это правда, тут же на него сваливались проблемы. Да, это страшная ложь, созданная его извращенным умом в не самый легкий период жизни. И об этом нужно забыть. Он вспомнил, о чем размышлял прошлой ночью, и еще больше укрепился в намерении изменить всю свою жизнь.

Из-за двери послышался шорох. Скорее всего, это его юный помощник вернулся с рынка. Хади схватил коврик, стоявший свернутый столбиком в углу комнаты, и прикрыл им свою находку в стене.

Дьякон Надир Шмуни насилу добрался до дома Умм Даниэль. Американцы перекрыли движение как раз в том месте, где улица ас-Саадун вклинивалась в площадь ат-Таяран, – у бензоколонки аль-Киляни, недалеко от скоростного шоссе, накануне подорвали машину. Другой взрыв, унесший жизни десятка торговцев и их покупателей, прогремел сегодня на рынке ас-Садрийи. Чуть позже союзники обнаружили заминированный автомобиль, разворачивающийся у монумента Свободы, чтобы устремиться в Зеленую зону за мостом. Никто так и не узнал, что стало с ним и его водителем-смертником. В городе царил хаос, повсюду сновали толпы людей, бегущих непонятно куда и зачем, – то ли в панике они спасались от заложенной бомбы, то ли любопытство тянуло их к месту очередной трагедии. Управлять ими было невозможно. Обезумевшие люди не внимали тому, что им говорили. «Но в то же время всяким сплетням они охотно верят», – подумал дьякон, наблюдая, как подразделения Национальной гвардии входят в квартал аль-Батавин. Пронесся слух, что там прячутся разыскиваемые преступники.

Дьякон припарковался рядом с армянской церковью и собирался уже выйти из машины, как заметил полицейского, который сигнализировал ему, чтобы он немедленно покинул место. Не лучше ли позвонить отцу Иосии и сказать, что не сможет выполнить его поручение? Придется оставить машину в гараже и вернуться домой. Но ведь и завтра, и послезавтра будет то же? Скорее всего… Если не хуже. Любой ценой надо завершить начатое сегодня. И чтоб глаза уже не видели всего этого! Он давно задумал покинуть Багдад вместе с семьей, сообщил об этом отцу Иосии, но отъезд все время откладывался. Сердце ныло каждый раз, когда он осознавал, что вскоре бросит дом, попрощается с соседями и переедет в Анкаву, где уже несколько лет как обосновались его родственники. Решение покинуть Багдад давалось дьякону непросто, пока однажды утром он не обнаружил, что замочная скважина входной двери залеплена какой-то тягучей жвачкой. Дьякон растерялся. Он не понял, что это ему послание, и пытался сначала отрегулировать замок и вытащить из него замазку. Ничего не вышло, и через несколько дней он поменял замок целиком. Через неделю с новым замком приключилось то же. Он убеждал семью не брать в голову это недоразумение – наверняка это обычные уличные хулиганы, дети, подростки. Выковыривать массу из замка было бесполезно, и они заперли дверь на ночь на засов изнутри.

Два дня спустя этим неподдающимся клеем была испорчена дверь, ведущая из кухни во внутренний дворик. Дьякон и разозлился, и обеспокоился одновременно. Он срочно собрал всех членов семьи в зале, чтобы выяснить, кто занимается этим безобразием. Подозревал сначала, что это сделали дочки или жена. Для чего? Нет. Дьякон исключил домашних, но от этого стало еще страшнее. Значит, пока они спали, кто-то перелез через забор, проник на кухню и запихал в замок липучку.

Было нехорошее предчувствие, что их не оставят в покое. Кому-то приглянулось их имущество, и их пытаются выжить. За последние три года подобные случаи в округе участились. Люди не надеялись нигде найти защиты в это тревожное время. В Багдаде находиться становилось просто опасно, на дочек уже несколько раз нападали. У одних прихожан был похищен отец семейства. Мужчина вернулся домой только после того, как близкие собрали огромный выкуп.

А у Надира Шмуни и денег таких не было. Он трясся над девочками, и нервы были уже на пределе, когда он дозвонился до родственников в Анкаве и сообщил им о своем намерении.

– Это временные трудности… Как только все закончится, вернемся в Багдад, – повторял он, утешая и подталкивая самого себя к действию. Он и не предполагал, что уже больше не вернется в столицу и что всего через несколько дней переезд станет единственным выходом для его семьи.

Наконец он дошел до дома Умм Даниэль, оставив свою «Волгу» в начале улицы. О планах уехать из города и своем волнении по поводу предстоящего в ближайшие дни переезда он не сказал, почти наверняка зная, что это будет их последняя встреча с Илишу. Поэтому он выполнит поручение отца Иосии со всем старанием. Он знаком с Илишу и ее детьми уже несколько десятилетий, дружил и с ее покойным мужем. Как жаль, что им приходится расставаться при таких печальных обстоятельствах! Сразу бросилось в глаза, как она постарела за эти дни и сколько морщин добавилось вокруг ее глаз за толстыми стекляшками очков. Или он действительно давно ее не видел? Она не появлялась в церкви целый месяц.

Хильда и Матильда регулярно выходят на связь с отцом Иосией, и он каждый раз уверяет их, что с матерью все хорошо. Но они хотят слышать ее голос, догадываются, что она на них обиделась, и хотят помириться. Дьякон рассказал обо всем этом Илишу и передал, что отец Иосия просит ее прийти в следующее воскресенье на службу. Она хмуро посмотрела на него, ничего не ответив.

– Матильда приедет за тобой. Она сказала, что заберет тебя.

– Да ничего она не будет делать! Она ни на что не способна.

– Вот увидишь! Последний раз, когда она звонила отцу Иосии, она плакала.

– Я никуда не поеду. Не брошу дом!

– А что толку от этого дома, Умм Даниэль? Что толку? Сидишь здесь одна, будто в пустыне.

– Здесь соседи рядом. Здесь вся моя жизнь прошла!

– Знаю! Но разве ты по детям не соскучилась?

– У них все в порядке. Почему я дом свой должна оставлять? Не понимаю!

– Господи! Да времена-то какие настали тяжелые! К чему этот дом, если жизнь невыносима?! Кругом страх и смерть! Бандиты орудуют на улицах средь бела дня. Даже во снах нас мучают кошмары. Все вот-вот рухнет и нас погребет под собой, Умм Даниэль! Все вот-вот посыплется, как та иудейская развалина по вашей улице.

– Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить.

– Что?!

Дьякон ничего не смог возразить старушке, будучи поражен ее знанием священного текста. Он не стал дальше уговаривать ее и закончил этот разговор. Его самого при мысли о переезде охватывала нервозность. Оставалось только передать ей слова отца Иосии.

– Нужно прийти в следующее воскресенье, Умм Даниэль, прошу вас! Если хотите, я заеду за вами. Хорошо?

– Да!

До воскресенья оставалось еще три дня. Надир Шмуни за это время забрал документы детей из школы, учебный год как раз заканчивался и наступали летние каникулы, и предложил ад-Даллялю выкупить или взять в аренду его дом. Он распродал почти всю мебель, а что осталось, сложил в чулане на втором этаже. Дьякон был так занят, что пропустил воскресную службу, а в понедельник утром его семья на старой «Волге» уже покидала город. Ключи от дома, которые из-за испорченных замков все равно не открывали и не закрывали ни одной двери, он передал другу, который, как они условились, должен был вскоре отправить спрятанные вещи в Эрбиль.

Надир Шмуни утешал себя тем, что все преходяще, что рано или поздно беспорядки прекратятся и он вернется обратно в Багдад. Через год, год с лишним. Смерти он не боится. Но если одну из дочек похитят и будут издеваться над ней, он не переживет.

Выехав из Багдада, он позабыл про Умм Даниэль. А может, специально гнал от себя мысли о старушке. В их последнюю встречу ему показалось, что она похожа на призрак, видимо, жить ей оставалось недолго. И полугода не протянет. Илишу тоже думала о том, что ей не суждено увидеть больше дьякона с его пышными турецкими усами. Но оба они ошибались.