Глава 21
6 мая 1957 года. Ленинград

— Откуда у тебя эта фотография? — взволнованно спросил Сергей Андреевич, с трудом оторвавшись от снимка. — Алеша, взгляни, это тот самый Иван Маслов.

— Вы уверены, Сергей Андреевич? Это очень важно! Очень! — провожая взглядом фотографию, проговорил Борис.

— Ну разумеется. Я думаю, снимок сделан году этак в тридцатом или чуть раньше. Иван еще молод, дети маленькие, да, да. А где же вы ее раздобыли? Неужто прислали из Алапаевска?

— Нет. Нашли в квартире убитого Николая Лаптева. Да вот теперь похоже, что это был никакой не Лаптев, а сам Иван Маслов.

— Убитого? Боря, ты сказал — убитого? Это вы его подстрелили при задержании?

— Да нет. Что вы! Мы ничего такого и не предполагали, просто приехали на вокзал, он там работал в камере хранения на выдаче, хотели поговорить. Внук покойного Петра Маслова рассказал, что дедушка на вокзале долго разговаривал с работником камеры хранения. Но мы даже не знали, с кем именно, их там двое, они посменно работают, — объяснял Борис. — А он вдруг побежал от нас. Мы за ним, он за какие-то склады нырнул. В общем, нашли уже мертвым. И тоже зарезали, как и брата. И получается, что дело мы не раскрыли, оно только еще больше запуталось. Кто братьев убил, за что? Ничего не понятно, — сокрушенно покачал головой Борис.

— Ты, Борь, не горюй, у тебя голова светлая, что-нибудь придумаешь. А скажи мне, не нашли вы в комнате крест, ну тот, о котором я тебе говорил, помнишь? Крест великой княгини?

— Нет, — вскинул голову Борис. — Я, признаться, в этой суматохе про него уже забыл. Но никакого креста в комнате не было, это точно.

— И на теле Ивана не было?

— Нет.

— Слушай, а давай я с тобой в морг съезжу, на всякий случай, опознаю тело, чтобы уж наверняка?

— А что, отличная идея! — встрепенулся Борис. — А не поздно еще? Вы, наверное, спать уже собирались ложиться.

— Ну выспаться я всегда успею. Мне на пенсии не сна, мне на пенсии дела не хватает.

— Поедемте, конечно, тем более на служебной машине, в пять минут доберемся, вот только назад… Я попрошу у полковника…

— Не надо, Борь. Мы с отцом такси возьмем, — остановил его Алексей. — Я тоже с тобой поеду, — положил он на плечо отцу руку. — И маме так будет спокойнее.

— Да, это он, — закрывая простыней лицо покойного, проговорил генерал Капустин. — Успокоился Ванька. Отбегал свое, — покачал он головой.

— А кто его убить мог, Сергей Андреевич? — с детской надеждой глядя на генерала, несолидно спросил Борис, забыв о стоящих тут же майоре Ермакове и ребятах из отдела.

— А уж это ты, Борис, сам выясни. Помнишь, как во всех классических детективах, читал в детстве о Мегрэ? А Конан Дойла? Ну вот. Мотивов для убийства не так много — любовь и деньги.

— Это у буржуев, — встрял в разговор Витька Свиридов.

— Ошибаетесь, молодой человек, — возразил ему, не смутившись, генерал. — Мне Борис рассказывал, как вы сегодня опасного бандита задержали, который человека за обычный кошелек едва не убил. Да и любовь, как и деньги, бывает разной. Любовь к женщине, любовь к Родине, любовь к матери. Так что дерзайте, молодые люди, желаю вам успехов, — пожимая всем руки, произнес генерал.

— Борис, ты тоже домой поезжай. Полковник решил, что, если мы выспимся, толку от нас будет больше. Но завтра в семь общий сбор, не опаздывай, — велел майор. — Все по домам.

Полковник, несмотря на возражения, велел водителю отвезти генерала Капустина домой, Борис поехал с ними. В машине они молчали, думая, как видно, каждый о своем. Но, выйдя из машины, генерал остановил Бориса.

— Ты иди, Леш, а мы с Борей немного пройдемся, — велел он сыну. — Перекурим.

— Ладно, только недолго.

— Борь, расскажи мне про Ивана, — попросил он, неторопливо шагая по пустынной, едва освещенной редкими фонарями улице.

— А что рассказать?

— Ну как он жил, где, про работу. Может, вместе подумаем, кто мог их с Петром убить. Ведь тут, Борь, важны мелочи, в них все дело.

— Явился? — выходя из-за ширмы, сердито спросила Раиса. — Ну и где тебя ночью носило? Мать весь вечер волновалась.

— Я, между прочим, на службе был, — шепотом ответил Борис, крадясь босиком по комнате. — У нас на работе такое! Полковник вообще грозился до девятого мая никого со службы домой не отпускать!

— Да? А ты напомнил своему полковнику, что у нас в стране у рабочих есть не только право на труд, но и право на отдых?

— Да, вот ты ему об этом и скажи. А еще лучше сразу рапорт об увольнении подать, — криво усмехнулся Борис.

— Ладно. Иди мойся, только тихонько, дядю Гошу не разбуди, — доставая из-под подушки завернутую в одеяло кастрюльку, велела Рая. — Слушай, Борь, ты хоть завтра не опаздывай, ладно? К нам Егор придет, официально представляться, — глядя, как брат наворачивает картошку с тушенкой, попросила Рая.

— Как это — представляться? Мы же и так его знаем.

— Ну, так. Как будущий муж, то есть зять. Женимся мы, — краснея, пояснила Рая. — В общем, постарайся не опаздывать, он в семь придет.

Уснул Борис, едва коснувшись головой подушки, и ни о каких расследованиях не вспоминал, а когда прозвенел будильник, ему вообще почудилось, что он лег пять минут назад.

В отделе сидели такие же хмурые, невыспавшиеся, как и он, ребята.

— Ну что, все в сборе? — входя в кабинет, спросил майор, подавляя зевок. — Толик, поставь-ка чайник, я свежие слойки купил и конфеты-подушечки, для мозговой стимуляции, — доставая из кармана кулек, распорядился Николай Владимирович. — Будем думать.

— Николай Владимирович, а может, их какой-нибудь бывший полицай убил? Ну из тех, с кем Иван Маслов у фрицев служил? Встретил на улице, побоялся, что Маслов его выдаст, и того?

— Да? А Петра Маслова зачем убивать? Он-то полицаям не служил.

— Ну на всякий случай, чтобы не проболтался. — Майор на это только рукой махнул.

— А может, опять уголовный элемент потрясти? — предложил Коржиков.

— И что? Двойное убийство! При чем тут уголовники? Нет, тут надо в прошлой жизни покойных копаться. Когда уже дочка Петра Маслова приедет? У нас дело не раскрыто, а она свидетель важный.

— Завтра вроде должна приехать, — подал голос Борис.

— Слушай, Беспалов, ты это дело лучше всех понимаешь, какие у тебя соображения? — тут же вцепился в Бориса майор.

Но в том-то и состояло дело, что не мог Борис своими соображениями поделиться. Не мог, и все, хотя у него от этих соображений голова разрывалась, и желание с кем-нибудь посоветоваться было настолько нестерпимым, что он едва держался. А держался потому, что соображения очень уж Борису не нравились.

Начав думать сегодня утром про убийство Ивана Маслова, Борис то и дело вспоминал слова генерала: «ищи, кому выгодно», «мотивов всего два: любовь и деньги», и прочее в том же роде. И выходило у Бориса, что единственный, кто мог убить Масловых, — это его добрый друг и сосед Сергей Андреевич Капустин.

Здесь имелось целых два мотива. Любовь к Родине. Иван Маслов был предателем и негодяем, и генерал знал это лучше других. А второй — это крест. Генерал очень хорошо объяснил Борису, как ценен этот крест, как важен для него и как бы он хотел вернуть его. А вчерашний разговор? Ночью, когда они курили во дворе. Борис только сейчас сообразил, что генерал хотел выведать у него, где жил убитый Иван Маслов. А для чего? Ясное дело, чтобы самому крест поискать. Борис с майором обычный обыск проводили, половицы не вскрывали и прочие тайники не искали, а генерал наверняка попробует их отыскать.

А как же тогда Петр Маслов? Его зачем убили? По ошибке. Ошибся генерал. Вот что! Братья-то очень похожи. Один рост, одна фигура, к тому же оба постарели. Да еще в кепке, в просторном плаще. Недолго и ошибиться. А то, что свидетели показали, что убийца Петра Маслова был молодой, так это ошибка. У генерала выправка военная, к тому же ростом он выше убитых, вот и выходит, что сделал это Сергей Андреевич. Он сильный, воевал, и нож в предателя воткнуть у него бы сил и воли хватило. Но вот выдать его Борис не мог. Дядю Сережу он с детства знал, его жена тетя Зоя их с Райкой от смерти спасла. Да и маму тоже. А он так им отплатит? Ведь дядю Сережу за двойное убийство и расстрелять могут, а если даже и учтут, что он полицая бывшего убил, все равно пожизненный срок дадут. А потому Борис страшно мучился, но молчал.

— Беспалов, ты чего молчишь-то? Спишь, что ли, с открытыми глазами?

— Никак нет, — вяло ответил Борис. — Товарищ майор, разрешите мне на квартиру к Ивану Маслову смотаться, проверить кое-что.

— К Ивану Маслову? А чего тебе там понадобилось? — тут же оживился майор.

— Пока ничего, так, мысль одна, да может, это ерунда, так, от отчаяния, — принялся выкручиваться Борис.

— Ох, темнишь ты, Беспалов. Ну да ладно, поезжай. Если что накопаешь, сразу звони. У участкового в кабинете аппарат есть.

В квартире покойного Маслова-Лаптева не было ни души. Ничего удивительного. Утро. Дети в школе, взрослые на работе, пенсионеры на рынке. Борис прошел в конец коридора и, достав из кармана ключ, приготовился уже вставить его в замок, когда заметил, что листок с печатью не приклеен к косяку двери, как положено, а с одной стороны аккуратно отклеен, да и сама дверь вовсе не заперта, а лишь плотно прикрыта. У Бориса от досады даже ком к горлу подошел. Выходит, не ошибся он. Все точно.

Борис толкнул дверь. Никакого разгрома в комнате не было, но видно было сразу, что кто-то в ней хозяйничал. Кровать была сдвинута с места. Коврик на стене висел не на всех гвоздиках, как раньше, а только на половине. Значит, крепили его в спешке, лишь бы не свалился. Борис дошел до окна. Кажется, даже подоконник пытались оторвать. Интересно, отыскал генерал крест или нет? Впрочем, это как раз не важно. Важно, что теперь Борису делать? Он присел на стул и задумался, и сидел так до тех пор, пока в окне дворника не заметил.

— Лейтенант Беспалов. Уголовный розыск. Скажите, вы сегодня утром не видели, чтобы посторонние входили вот в этот подъезд? — обратился он к старому татарину в тюбетейке, старательно метущему двор.

— Посторонние? Чужие, значит? — усердно тер свой подбородок дворник. — А что? Был, пожалуй, посторонний. В какой подъезд ходил, не видал. Я тогда арку выметал, двор не видел. А он во двор вошел, и долго его не было, с полчаса, наверное. Когда вышел, я уже асфальт поливал.

— Это когда было?

— Около восьми. Да. Так думаю. Яков Ильич из семнадцатой завсегда в семь пятьдесят пять выходят. Как часы, можно не проверять. Он вышел, я мусор на лопату собрал и в арку пошел, и тут он пришел. В восемь.

— А как он выглядел?

— Гм, — снова задумался дворник. — Как? Пожилой, солидный. Бороды и усов нет. Ботинки хорошие. А так не знаю.

Выправка и ботинки хорошие. За обувью дядя Сережа всегда следил, наверное, офицерская привычка. Какая бы погода ни была, обувь у него всегда до блеска начищена. А по субботам он на лестнице всей семье обувь чистит, и тете Зое, и Алешке, и Люсе.

Люся. Борис тяжело вздохнул. С Люсей Капустиной они в эвакуации как брат с сестрой жили, хотя по возвращении в Ленинград особой дружбы между ними не было, он в мужской школе учился, она в женской. Да еще она в музыкальную школу ходила, во дворе почти не гуляла. И Борис никогда за ней не ухаживал, и даже мыслей таких не держал, но отчего-то именно сейчас ему с болью подумалось, что если Сергея Андреевича посадят, да еще и по его милости, она уже никогда за него замуж выйти не согласится. С чего ему такая ерунда в голову пришла? Но отчего-то пришла и засела крепко.

Что же делать? Звонить майору? Он тотчас же пошлет машину за Капустиным. Не звонить, пойти на сделку с совестью, проигнорировать служебный долг?

Борис сам не заметил, как от Перекупного переулка дошагал до площади Восстания. Он еще часа два бессмысленно бродил по городу, не решаясь позвонить майору и малодушно не возвращаясь на службу, пока, наконец, не решил в открытую, как друг, поговорить с Сергеем Андреевичем. Да! Так он и сделает! Но сперва поговорит с мамой.

И Борис, почувствовав, как с души упал груз, вскочил в подошедший трамвай и поехал домой.

— Борька! Вот молодец, даже пораньше пришел! — встретила его на пороге радостная, нарядная Рая.

Ах да. Как говорили в старину, помолвка, вспомнил Борис и, не желая огорчать сестру, кисло улыбнулся.

— Ты пока умойся, надень свежую рубашку, я погладила, Егор придет с минуты на минуту, — краснея, сообщила Рая и убежала на кухню.

Счастливая, ей не надо решать, сажать в тюрьму старого друга или нет, вздохнул завистливо Борис и потопал в комнату.

— Боренька, ну наконец-то. Я тебя уже два дня не видела, — просияла ему навстречу мама. — А ты что такой подавленный? Случилось что-то? Да ты даже вроде как похудел! — С маминого лица сползла улыбка.

— Борька, ну ты чего стоишь? — влетела в комнату с пирогом Рая. — Марш умываться.

— Все в порядке, мам, — целуя маму в щеку, поспешил успокоить ее Борис. Поговорить сейчас все равно не удастся, а зря расстраивать ее не хотелось. — Просто устал. Не выспался. Все хорошо.

Но мама проводила его пристальным недоверчивым взглядом.

— Мама, — приступила к делу Раиса, когда первый приступ голода был утолен и приличествующие случаю вежливые фразы были произнесены. — Мы с Егором решили пожениться. Но ты, пожалуйста, не переживай, мы будем жить с тобой.

— Раечка, но как же мы поместимся? — огляделась по сторонам мама.

— Не волнуйся, мы уже все продумали, — улыбнулась Рая. — У Егора на Васильевском острове прекрасная комната, мы можем обменяться с тетей Дусей, тогда можно будет открыть межкомнатную дверь за шкафом, и будет очень удобно. А если она не согласится, тогда с Георгием Гавриловичем. У него тоже комната хорошая. А если они оба не захотят меняться, — не дала маме перебить себя Рая, — тогда Борька поедет в комнату Егора, а мы сюда. — Голос ее звучал уверенно. — И не надо возражать. Борька уже большой, он и один проживет, в крайнем случае женится. А тебе нужна моя помощь. И точка.

— Егор, а где у тебя комната на Васильевском? — с интересом спросил Борис, которого в свете последних событий очень интересовали тамошние места.

— На Третьей линии, между Средним и Малым проспектами, — с удовольствием пояснил Егор. — Комната действительно хорошая. И ванная у нас есть…

— Подожди, на Третьей линии? — оживился Борис. — А Кирилла Маслова ты знаешь?

— Кирилла? Ну да. Правда, не очень близко, я его жену хорошо знаю. Валю. Мы с ней в одной школе учились, пока раздельное обучение не ввели. Валя у нас в классе вожатой была несколько лет, когда я во втором классе учился, а она в пятом, и вообще, они в двадцатом доме живут, а я в двадцать втором. У них двор большой, а у нас маленький, и мы часто к ним во двор играть ходили. А ты чего Масловыми интересуешься? Знаком с ними?

— Да нет. У них там родственника убили, мы расследуем, — неохотно пояснил Борис, жалея, что завел эту тему.

— Да? Не знал, — сокрушенно покачал головой Егор. — А я видел недавно Кирилла. Как раз первого мая. Я с ночной смены возвращался, часов в десять, у нас торжественное собрание было на работе, поэтому я задержался. Возле дома Кирилла и встретил. С праздником поздравил, и вообще. Им же квартиру должны дать отдельную в конце мая. Мне Валентина рассказывала.

— Да ты что? Я тоже не знал. А кто должен дать?

— Ну как же? Кирилл же в Военно-морской академии служит, кандидат наук и председатель комсомольской организации академии, мне Валя хвасталась, когда про квартиру рассказывала. К тому же фронтовик, герой. Вот ему и дали в новом доме. Сейчас там отделка заканчивается. В конце мая обещали ключи вручить, — охотно рассказывал Егор.

— Подожди-ка, — остановил его, нахмурившись, Борис. — Я что-то запутался. Когда ты его встретил? Первого мая?

— Да.

— Во сколько? — откладывая вилку, переспросил Борис, окончательно забывая про застолье.

— В десять утра. А ты чего так разволновался?

— В десять? Из дома выходил? — продолжал переспрашивать Борис. — Ты точно уверен, не мог перепутать? Он же с семьей на демонстрации был.

— Насчет демонстрации не знаю. Видел точно в десять, и точно первого. Может, они с Валентиной потом встретились?

— Странно.

— А может, он с утра со своим училищем на демонстрации был, а потом домой переодеться зашел, — предположил Егор.

— Как это — переодеться?

— Ну он же не в форме был, как обычно, а в гражданском. В плаще и в шляпе, — беззаботно поведал Егор. — Борис, ты куда?

Но Борис уже выскочил из комнаты и, схватив с вешалки пиджак, мчался на улицу к телефону-автомату.

— Товарищ майор! Я знаю, кто убийца! Я его вычислил! Он не был на демонстрации, понимаете? Он нас обманул! А помните, как генерал Капустин говорил? Ищите, кому выгодно! Так вот, ему и выгодно! Ему же квартиру должны дать, он же комсорг академии! А если узнают, что его отец предатель? У него же вся карьера рухнет! Его же из комсомола могут исключить! И квартиру не дадут, а Петр Маслов мог проболтаться кому угодно о том, что брат Иван жив, он поэтому и Петра убрал! А Лаптева он убил, потому что увидел, как мы с вами его допрашивать идем, и перепугался. А вдруг мы до правды докопаемся! Его срочно брать надо! Товарищ майор, высылайте группу задержания, а я сразу же туда поеду!

— Да кого брать-то? — едва успел выкрикнуть майор, Борис уже трубку хотел повесить.

— Как кого? — удивился Борис. — Кирилла Маслова. Кого же еще? Я же вам только что все объяснил. Это он отца убил. Его первого мая в десять часов видели выходящим из дома в штатской одежде. В плаще и шляпе. Он наверняка знал, где именно Петр Маслов встречается с братом, и подкараулил его там, потом заманил в подворотню и убил. А когда узнал, что мы вышли на след его отца, решил того предупредить, чтобы тот уехал, а может, и сразу решил убить, а тут еще и нас заметил, пришлось ему торопиться. Товарищ майор, это он, я уверен! Только ему это убийство было выгодно, у него вся жизнь была на карту поставлена!

— Ну Беспалов… Ну ты… — подыскивал подходящие слова майор. — Голова! Молоток ты, Беспалов! Поезжай к Маслову, только сам туда не лезь, нас дождись. Он человек решительный. Опасный. Два убийства — это тебе не фунт изюму. Он что хочешь может выкинуть.

Кирилла Маслова они взяли без шума. Поднялись на этаж, позвонили в нужный звонок. Дверь открыл сам Кирилл. Увидев группу оперативников, молча снял с вешалки плащ, наверное, тот самый, и, крикнув жене, что ему нужно выйти по делу, шагнул за порог, плотно прикрыв за собой дверь.

— Я все расскажу, только не надо, чтобы соседи узнали, жене и детям с ними еще жить, — попросил он майора, и тот согласно кивнул.

— Итак, Кирилл Иванович, мы вас слушаем. Расскажите нам, как вы убили своего отца Маслова Ивана Федоровича, он же Лаптев Николай Владимирович, и дядю Маслова Петра Федоровича, — спокойно, по возможности доброжелательно проговорил майор.

— Все началось в сорок восьмом году. После войны я не вернулся в родной Алапаевск. Отец погиб, других близких родственников у меня не было. Еще до войны я мечтал поступить на учебу в Ленинградский университет, вот и решил, когда война закончилась, поехать в Ленинград. Приехал, устроился работать на верфи, стал готовиться к поступлению в университет, за войну-то все подзабылось, чему в техникуме учили. Познакомился с будущей женой. Она у меня умница. Из профессорской семьи, помогала на первых порах с учебой. Я учился, мы поженились. И вот однажды подходит ко мне возле дома человек. «Вы, — говорит, — Кирилл Маслов?» — «Да». — «Вам просили передать это письмо». — «Кто?» — говорю? — «Вон тот мужчина… ой, а где же он? Но он сказал, это очень важно, и просил прочитать письмо прямо на улице».

Это было так странно! Я сперва посчитал это глупой шуткой. Но человек выглядел солидно, на шутника похож не был, к тому же торопился и сам был явно смущен этой ситуацией. Я взял письмо и, дойдя до Большого проспекта, сел на лавку и прочитал. Письмо было от отца. Я сразу узнал его почерк. Он писал, что жив. Живет в Ленинграде, но под чужим именем. Просил встретиться, о письме никому не говорить. Я, конечно, страшно обрадовался — отец жив! Мне-то сообщили, что он в сорок втором пропал без вести, и я решил, что он погиб, а тут такая радость. На следующий день я пришел в сквер на площади Восстания. Он уже ждал. Сказал, что работает на вокзале в камере хранения и что нам лучше поговорить в спокойном месте. И повел меня через вокзал в сторону складов. Примерно туда, где вы его и нашли.

Вот тут-то он мне все и рассказал. Как попал в плен, как стал полицаем, как обзавелся чужими документами.

— А как он ими обзавелся? — не удержался и задал вопрос Борис.

— Когда наша армия перешла в наступление, он понял, что немцам каюк, и стал думать, как выкрутиться. Раздобыл в немецкой комендатуре документы одного пленного солдата, солдата, понятное дело, в расход, сам вместе с немцами отошел, сколько смог, от той деревни, где полицаем служил, и во время отступления немцев спрятался в разгромленном здании местной больницы. Когда наши вошли в городишко, прострелил себе руку и замотал ее тряпкой, оружие выбросил, выглядел он к тому времени и так скверно, исхудал от страха, небритый, раненый, в разорванной военной форме. Его приняли за военнопленного, забрали в госпиталь, по пути их машина санитарная попала под обстрел немецкой авиации, и он получил осколочные ранения по-настоящему. В общем, в госпитале его подлечили и отправили в тыл.

— А как он в Ленинград попал?

— Домой в Алапаевск он не мог вернуться. Надо было как-то устраиваться, кроме Екатеринбурга и Алапаевска, отец в своей жизни нигде не был, зато был у него еще до войны приятель, который в Ленинграде родился и много ему про Ленинград рассказывал. Ну вот отец и поехал. Да и я, в общем-то, из-за этого приятеля в Ленинграде оказался. Потому что в детстве отец мне все время пересказывал его рассказы о Ленинграде, Петрограде тогда еще. Про Неву, про Невский проспект, про Петропавловскую крепость, Ростральные колонны и прочее, все, что от друга своего слышал, вот так мы оба здесь и оказались.

— А друга того Сергей Капустин звали? — снова не утерпел Борис.

— Точно. Откуда вы знаете? — по-настоящему удивился Кирилл.

— Если бы не он, мы бы это дело не раскрыли, — честно признался Борис.

— Так он, значит, жив? А как же он о нас узнал?

— Когда ваш отец с братом сидели в пивной, буфетчица слышала, как они называли фамилию «Капустин». Конечно, Капустиных на свете много, но так случилось, что генерал Сергей Капустин — мой сосед, и я просто спросил его наудачу, не знаком ли он с Петром Масловым из Алапаевска. Так он вспомнил про вашего отца и рассказал его историю. Разумеется, до того момента, как он стал полицаем и своих же товарищей расстрелял, — без всякой жалости, жестко проговорил Борис.

— Да. Отец и это рассказывал, — согласился Кирилл Маслов. — Больше всего на свете он боялся именно Сергея Капустина. Всегда меня уверял, что тот погиб, а сам все равно ужасно боялся.

— Зачем же он тогда поселился в Ленинграде?

— Не знаю. Но когда мы встретились, я уговаривал его уехать. Куда угодно, хоть в Калинин, хоть в Ригу, хоть во Владивосток, лишь бы подальше. Но он уперся и ни в какую. Не хотел от меня уезжать, — вздохнув, пояснил Кирилл. — А я всегда знал, что добром это не кончится.

— Почему, что именно вы знали? — спросил майор.

— Еще в тридцатых, до войны, умерла моя младшая сестренка. Потом брат младший утонул, затем скончалась мать. Отец считал, что это бабка нас всех прокляла, мать его, и после всего случившегося очень надо мной трясся. Очень у нас отношения были близкие, все родители, конечно, своих детей любят, но у отца это чувство было просто болезненным. Поэтому он и из Ленинграда уезжать не хотел. Мечтал с внуками познакомиться. Да я не позволял. Ведь не скажешь детям: вот это ваш дедушка, бывший полицай и предатель. Они-то считали, что он на фронте погиб, гордились им. А на него тоже положиться было нельзя, представишь дальним родственником, а он расчувствуется и всю правду рано или поздно вывалит. И жене про него говорить нельзя было, она бы такого не приняла. У нее отец и дед в блокаду погибли. И многие друзья от голода умерли. А отец с каждым годом все больше осторожность терял, от спокойной жизни. Я все чаще стал замечать, как он возле нашего дома прогуливается. Даже несколько раз во дворе пытался с Надей и Юрой заговорить. Мне стало все труднее удерживать его от необдуманных поступков.

— А почему вы не сообщили о нем в соответствующие органы сразу, как только узнали, что он жив? — сурово глядя в глаза Маслову, спросил Виктор Свиридов. — Ведь вы комсомолец, фронтовик, дважды Герой, как вы могли покрывать предателя и фашистского прихвостня?

Кирилл с печальным сожалением взглянул на Виктора.

— У вас есть родители?

— Есть. Но мои родители честно выполнили свой долг перед Родиной.

— А если бы нет? Смогли бы донести на родного отца? — глядя пристально на Виктора, спросил Кирилл.

Виктор вспомнил пьяного озверелого родителя и твердо решил, что смог бы.

— А я не смог. Потому что очень любил. Хотя мне и непросто было принять его правду. Почти два года я с ним не разговаривал. Не мог себя заставить. Он подкарауливал меня у дома, возле работы. Просто стоял и смотрел, иногда шел за мной. Но даже не пытался заговаривать. Когда родился Юра, прислал мне деньги. Я их обратно отправил. Но как-то постепенно моя злость таяла, война отступала все дальше. Мирная жизнь брала свое, все, что было хорошего в детстве и юности, вспоминалось чаще, и в один прекрасный день я сам к нему подошел. Не простил до конца, нет, но смог разговаривать, — вздохнув, объяснил Кирилл. — И потом, он сам себя наказал. Жить, скрываясь, в вечном страхе, без семьи, разве это жизнь? Он старый больной человек, у него было несколько ранений, а донеси я на отца? Его бы под суд отправили, а потом в лучшем случае в лагерь, в худшем — расстреляли бы. Хотя тут еще вопрос, что хуже, — взглянув на майора, проговорил он. — Так вот и пошло. Встречались раз в месяц, в каких-то пивных, пирожковых. К нему я никогда не ходил, к себе не приглашал.

— Ну ладно. А что случилось первого мая? Почему и как вы убили Петра Маслова?

— Я вам уже говорил, что давно чувствовал неладное. А тут к нам дядя Петя приехал, и надо ж было ему багаж на вокзале сдать! Знай я, что так будет, наизнанку бы вывернулся, а сам его с поезда встретил. В общем, пришел он вечером тридцатого домой, глаза горят, сам прямо светится. Вызвал меня на лестницу и рассказал, что встретил отца. Отец объяснил ему, что скрывается, почему, да дяде Пете это все до лампочки было, главное, брат жив. Дядя Петя был обычным человеком, скромным работягой. Признаться откровенно, его никогда не интересовало, какая власть на дворе — белая, красная, что там в стране делается? Главное, что в его семье все ладно было, а до остального и дела нет. Таких принято называть мещанами. Так что для дяди Пети важно было, что братуха Иван жив, а что он был полицай и предатель, неважно. Жизнь — штука сложная, чего только с человеком не случается. Главное — жив. Я попытался его урезонить, объяснить всю опасность ситуации, для него, для отца, для нас с Валей. Он вроде кивал, соглашался, а за ужином стал разные намеки делать, шуточки отпускать рискованные, мне даже показалось, что жена Валя стала о чем-то догадываться, но обошлось. А накануне первого мая я всю ночь не спал, думал. Что будет с нами со всеми, если правда об отце всплывет? Нам с Валей выделили квартиру от академии, в конце месяца мы должны были переехать. Через месяц меня должны принять в партию. У меня хорошо складывается карьера. Меня уважают коллеги и соседи, мои дети гордятся своими родителями и дедами. Моя жена — уважаемый человек, и вдруг все это рухнет в одночасье. И дело даже не в квартире, а в том, как мы все, мои жена и дети, будем смотреть людям в глаза? Такого позора Валя не переживет. А дети, им это за что?

А ведь если дядя Петя вернется домой, он наверняка расскажет обо всем дочери, та — мужу. И если Галю я знаю хорошо, она разумный человек, то с ее мужем я почти не знаком. А если дядя Петя расскажет еще кому-то, что его брат нашелся? Отец в Алапаевске был человеком известным до войны. А если кто-то донесет? Что будет со всеми нами?

Я был в ужасе. Получалось, что я собственными руками разрушил жизнь семьи. Пожалев отца, не сообщив о нем куда следует, я разрушил все самое дорогое для меня, — опустив голову на руки, проговорил Кирилл. — На следующий день оделся в парадную форму и вышел из дома, но едва Валентина с детьми ушли на демонстрацию, я вернулся, переоделся в гражданское, это, кстати, не моя одежда, а соседа, он сейчас в командировке, а плащ висел в коридоре на вешалке, вот я и позаимствовал, — объяснил он, показывая на плащ. — Я знал, где отец встречается с братом, и поехал проследить за ними.

— То есть вы не планировали убийство заранее?

— Нет, конечно.

— А как же нож? Орудие убийства было с вами?

— Да, но я иногда ношу его с собой как талисман. Во время войны я служил в морской пехоте, этот нож мне не раз жизнь спасал, когда мы с разведкой высаживались на вражеский берег.

— Хорошо. Дальше, — кивнул майор.

— Я им не показывался, наблюдал на расстоянии. Они посидели часа два, выпили, поговорили. Когда вышли на улицу, дядя Петя хлопал отца по плечу, то и дело вскрикивал, говорил: «Иван, братуха». У меня сердце от ужаса екало. Наконец они попрощались, отец пошел на работу, а я догнал дядю Петю и попробовал с ним побеседовать. Объяснял ему, как опасно называть отца по имени, почему нельзя никому о нем говорить, что его могут посадить, расстрелять, и нам всем достанется. А он говорил, что Ивану надо обязательно приехать к нему в гости, какое это счастье, что брат нашелся. О том, что я неблагодарный сын, как мне должно быть стыдно, что отец с нами не живет, и пригрозил, что сегодня же все расскажет Валентине и детям. Я не замечал, куда мы шли, помню только, что улица была пустая, и нас, слава богу, никто не слышал. Я его все уговаривал, а он все больше злился, и тогда я понял, что убеждать его бесполезно, он всех нас погубит! И тогда я затащил его в пустую подворотню и ударил ножом. Удар у меня поставлен, так что все решилось в несколько секунд, а потом я надвинул на глаза шляпу и быстрым шагом пошел прочь. Прохожих я не встретил.

Кирилл Маслов сидел, ссутулив плечи, опустив голову, и Борису было пронзительно жаль этого смелого, решительного и, наверное, доброго, но ужасно запутавшегося в жизни человека. И самое ужасное, что в его жизни все было бы хорошо, если бы не предатель-отец. Спасая свою шкуру, Иван Маслов погубил не только тех молодых парней, которых расстрелял первыми, других советских людей, которых вешал и расстреливал, но в итоге даже своего родного сына. Разрушил жизнь внуков.

Мать всегда говорила Борису о законах вселенского возмездия, она не называла их законом божьим, но Борис отчего-то понимал, что именно его она имела в виду. Она всегда говорила, что хорошие поступки, так же как и плохие, всегда накладывают отпечаток на жизнь человека. Возмездие может настичь не сразу, но оно неминуемо, и чем дольше оно не настает, тем страшнее оно будет. Иван Маслов своим предательством погубил не только себя, но и любимого сына, брата, внуков. Страшная кара, даже если он об этом и не узнал.

— А почему и как вы убили своего отца?

— Это же очевидно, — приподнял голову Кирилл. — Валя рассказала мне, что приходил ваш сотрудник. Разговаривал с Леней, и тот подробно рассказал, как они с дедушкой провели каждый свой день. Я спросил Леню про вокзал, и он с удовольствием повторил то, что рассказал вам. Что мне оставалось делать? Я решил тут же мчаться на вокзал, уговорить отца уехать, взял с собой все деньги, которые мы с Валей откладывали на мебель для новой квартиры. Но жена вдруг всполошилась, решила меня не пускать, все допытывалась, куда я так спешу да что случилось. Успей я на вокзал на полчаса раньше, все могло бы сложиться иначе, — безнадежно вздохнул Кирилл. — А когда приехал на вокзал, увидел, как вы двое направляетесь к отцу. Все, что я смог сделать, — дать ему сигнал, чтобы бежал. И он послушался, потому что после смерти дяди Пети и сам был напуган. Он побежал к платформам, но я знал, куда он все равно попадет, к перелазу. Так он иногда путь домой срезал. Стена в том месте не такая высокая, да и куча мусора внизу, по ней легко залезть на стену. Я уже понял, что ему не сбежать от милиции, и поэтому единственным шансом спасти семью стало убийство отца.

— А куда вы дели оружие?

— Выбросил в какую-то урну на Невском. Отпечатков моих на нем не было, а оставлять нож у себя было уже глупо.

Он снова сгорбился, опустив голову на руки. В кабинете стояла тишина.

— Видно, бабкино проклятие нас всех погубило, — вздохнул Кирилл Иванович едва слышно, а потом словно встряхнулся и добавил, твердо, решительно: — Нет! Малодушие. Вот что нас погубило. Малодушие! Отец хотел свою шкуру спасти и смалодушничал. Я его пожалел, знал, что он натворил, понимал, содрогался от отвращения и все равно смалодушничал, не сдал его. — Он горько усмехнулся. — А ведь он в последнее время меня даже шантажировать стал. Да, да. Понял, что я вконец с ним увяз, и стал требовать с семьей познакомить. Не просить, а требовать. Угрожал, что, если я этого не сделаю, он сам все Валентине расскажет, и не только ей, но и внукам, и даже на работу мне напишет. Последнее, конечно, глупость, он бы прежде всего себя погубил. Но дело не в этом. Вы замечали, что в старости у человека самая суть его натуры проявляется? Ослабляются тормозящие функции мозга, что ли? Люди становятся простодушнее, искреннее в проявлениях своей натуры. И старческая мудрость — это миф. Глупец становится глупее, жадина превращается в скрягу, подлец — в мелкого пакостника, а человек трусливый, себялюбивый — в эгоиста, предателя и тирана. Ужасно было наблюдать за трансформацией его личности и осознавать, что я уже ничего не могу поделать, что я стал заложником собственного малодушия и его эгоизма. Вы знаете, какой это ужас — осознавать, что ты сам все разрушил? Уничтожил свою жизнь собственными руками. Семью, карьеру, будущее детей? — На глазах Кирилла сверкнули слезы.

И это было ужасно — видеть, как плачет взрослый сильный мужчина. Герой войны, отец двоих детей, морской офицер.

— Простите, Маслов, но, как вы правильно заметили, вы сами сделали свой выбор, и я рад, что вы осознаете весь ужас совершенных вами поступков, — сдержанно проговорил майор. — Я надеюсь, что суд учтет ваши боевые заслуги, но все же должен предупредить, что приговор в любом случае будет суровым.

Суда над Кириллом Масловым не было.

Когда его вели из здания уголовного розыска к спецтранспорту, он, воспользовавшись невнимательностью конвойных, бросился под несущийся по улице грузовик, все произошло мгновенно, никто не успел среагировать, ни водитель, ни конвойные. Спасти Маслова не сумели, он скончался по пути в больницу от множественных повреждений и внутреннего кровотечения.

По мнению Бориса, Кирилл поступил благородно, спас от позора жену и детей, для них, соседей и бывших коллег он погиб в результате дорожного происшествия.

Борис и генерал Капустин убедили полковника Саранцева и майора Ермакова не предавать огласке результаты расследования. Поскольку и само дело о двойном убийстве не стало достоянием общественности, они, в свою очередь, убедили в этом руководство города. Так что Кирилла Маслова хоронили как офицера и героя войны.

К сожалению, его жене Валентине Михайловне правду пришлось рассказать. Она написала заявление, требуя разыскать водителя грузовика и убийцу ее мужа. Эту нелегкую миссию взял на себя Борис. Он постарался изложить дело так, чтобы в сердце Валентины Михайловны образ ее мужа остался светлым и незапятнанным.

После ареста и скоропостижной кончины Кирилла Маслова Борис прямиком поехал к генералу Капустину. Он был так потрясен случившимся, что нуждался в мудром, дружеском участии, а генерал мог его понять лучше, чем кто-либо другой.

— Да, ужасная трагедия, — выслушав Бориса, проговорил Сергей Андреевич. — Я знал парня. Когда разыскивал его отца, разыскал и Кирилла, беседовал с ним, конечно, не представляясь. Он мне понравился. Да и с личным его делом я знаком. Честный был человек, отважный. Однажды прикрывал отход своих, один пятнадцать фрицев из автомата положил, едва в плен не попал, чудом спасся, к своим добрался едва живой. Там еще много чего было написано, да и в академии, насколько я знаю, его уважали. Жаль, что за грехи отцов приходится расплачиваться детям.

Эх, Иван, Иван, не стал ты настоящим мужчиной! Как был мокрицей бесхребетной, так и остался, ни сына не пожалел, ни внуков. Даже тут собой пожертвовать не решился.

— Сергей Андреевич, вам жалко Кирилла Маслова?

— А тебе разве нет?

— Но он же отца убил и дядю… — с сомнением проговорил Борис.

— Но тебе его жаль или нет? — настойчиво повторил вопрос Сергей Андреевич.

— Жаль, — неуверенно ответил Борис.

— И мне. А еще пойми, Борис, Кирилл был человеком решительным, волевым, в отличие от отца. Он прошел войну. А такой опыт ни для кого не проходит бесследно. Этого нельзя просто забыть или оставить в памяти лишь героические, светлые, возвышенные эпизоды. Война — это ужас, кровь, смерть, она навсегда изменяет человеческую психику. Это, конечно, не значит, что каждый фронтовик — потенциальный убийца, — поспешил успокоить он Бориса, — но все же. Загнанный в угол, доведенный до отчаяния человек, подобный Кириллу, испытывающий сильнейший стресс, не имеющий возможности с кем-нибудь посоветоваться, обратиться к кому-то за помощью, вполне может сорваться и, что называется, разрубить гордиев узел. Придя в себя, он, безусловно, будет раскаиваться. Ведь Кирилл раскаивался?

— Да. Только мне было сложно понять, в чем именно он раскаивался? В том, что не сдал отца органам, в том, что убил его, или в том, что убил дядю, или в том, что это повредит его семье?

— Думаю, его мучило все вместе. Для него этот клубок несчастий тесно сплетен. И, как сказал сам Кирилл, все участники этой истории сами себя наказали, больше, чем их могли бы наказать другие. А тебя, Борис, стоит поздравить с первым успешно раскрытым делом, — меняя тон, проговорил генерал. — Хотя мне в какой-то момент показалось, что ты начал подозревать меня.

— Так и было, — смущенно улыбнулся Борис. — Если бы не Егор, я бы вчера пришел к вам с честным разговором.

— Спасибо, — серьезно произнес генерал. — Спасибо, что первым делом все же хотел прийти ко мне. А что же натолкнуло тебя на подозрения?

— Крест. Я понял, что он вас очень интересует, и я подумал, что именно он был главным мотивом, ну и, разумеется, месть за предательство во время войны.

— Да, крест меня действительно очень интересует, — согласился Сергей Андреевич.

— И вы даже предприняли попытку его найти, — добавил Борис.

— Ты и это выяснил?

— Как только начал вас подозревать, сразу же подумал, что вы должны попытаться отыскать крест сами, очень уж вы заинтересованно расспрашивали меня про обыск в квартире Ивана Маслова. Вот я и поехал проверить. Комната была перевернута, да и дворник вас видел.

— Да, признаться, не удержался. После этого твои подозрения только укрепились?

— Именно.

— Что ж, логично. А что же крест, так и пропал?

— Не знаю. Я никому о нем не рассказывал, — признался Борис. — Ведь он не имел к расследованию никакого отношения.

— К расследованию — наверное. Но вот к истории… А впрочем, пропал, значит, так тому и быть, — хлопнул ладонью по подлокотнику кресла генерал.

Борис недоверчиво взглянул на Сергея Андреевича.