До нового года оставалось две недели. Однако никто из охотников и не помышлял о выезде в тайгу. Последние неудачи и сильные морозы охладили их пыл. Старики отсиживались дома и занимались шорной работой, готовя Уварову новую упряжь для коня, взамен утонувшей. Фока помогал им.

Охотой занимался только Симов. За три дня он выследил в окрестностях деревни с десяток косульих табунков, а по речке Смирняге отыскал кабана с двумя свиньями. Но звонкий подмерзший наст не позволял охотнику подойти к животным на выстрел, и он каждый раз возвращался ни с чем.

На четвертый день скитаний Симов вернулся домой ночью. К удивлению, старики еще не спали и радостно приветствовали его приход.

— Ну, паря, наконец-то дождались тебя! Гляди, ответная телеграмма пришла… Батыра сыскали! Только с ним что-то случилось, — сообщил Рогов и подал лейтенанту телеграмму.

Военный комендант Акши сообщал:

«Лось и собака лайка белой масти клички Батыр найдены и конфискованы охотников поселка Онкоек. Телеграфируйте решение дальнейших действий».

— Ничего с ним не случилось. Все в порядке…

— А конфискованы — это что значит?..

— А то, что Батыра у воров отобрали.

Рогов было просиял, а затем с сомнением проговорил:

— А отдадут-то мне Батыра? Да и как его приведешь оттуда? Путь ведь не близкий…

Симов горячо перебил его:

— Надо срочно ехать за собакой. Собирайся, Прокоп Ильич, в дорогу. С автомашиной отвезешь в Читу рыбу и мясо, а потом на автобусе махнешь в Акту. Лося там сдашь в гарнизонную столовую, а собаку привезешь.

— Как? С собакой в автобусе?

— А что ты удивился?

Рогов задумался.

— Долго ездить придется, — ответил он. — Думаю, лучше послать телеграмму, чтоб Батыра в Урейскую падь свели и пустили в тайгу. Он, паря, сам придет! Ему полтораста километров — на день работы.

— А не боишься, что заблудится, или еще что с ним случится? — спросил Симов. — Ведь снегу подвалило… Морозы крепкие стали.

— Чего с ним случится? Волков в тайге нет, росомаха с ним не вступится. Людей на пути тоже не встретит. Ну, а ежели закружит, так грош ему цена! Я и так на него осерчал, что в чужие руки дался. Другой бы кобель чужих и близко к сохатому не допустил…

С каждой фразой речь Рогова становилась громче, слова резче. Прокоп Ильич волновался.

— Вот и пускай свою вину искупает, — продолжал он. — Воротится сам — так прощу. А автобусом за ним нипочем не поеду…

Лейтенант выслушал Рогова, сел за стол и составил телеграмму:

Прочитав текст, он подал послание Рогову.

— Вали завтра, отправляй сам, может быть, за ночь или дорогой еще передумаешь…

Инициатива перешла к Дарье Степановне. В одно мгновенье со стола исчезла бумага и чернильница и на их месте появились чистая клеенка и на подносе шумящий самовар. Миски с супом и с картофельными лепешками окружили хороводом фаянсовую тарелку с пирамидкой аккуратных небольших кусочков черного хлеба, нарезанного по городскому.

Уваров сел за стол и, остерегаясь насмешек, тайком осенил свой живот подобием креста. Симов заметил это и улыбнулся, так как знал, что Рогов, будучи яростным безбожником и отчаянным богохульником, не замедлил бы подшутить над своим приятелем.

Пока Рогов ездил на почту, остальные готовились к охоте на косуль загоном. Уваров проверял исправность двухствольных ружей и выбирал нераздутые латунные гильзы двенадцатого калибра с хорошо сохранившимися наковальнями. Фока счищал с них нагар и чистил запальные отверстия. Во избежание осечек и затяжных выстрелов, он насыпал в гнездо под капсюль по десять-двадцать крупинок черного пороха и осторожно забивал капсюль молоточком.

На другом краешке стола Симов отвешивал на маленьких весах по два с четвертью грамма бездымного пороха, засыпал его в гильзы, и, накрыв картонной прокладкой и осаленным войлочным пыжом, «запыжевывал» заряд навойником, слегка надавливая на него рукой. Поверх войлочного пыжа он клал в четыре ряда по семь картечин, согласованную для двенадцатого калибра 5,5 мм дробь № 6–0, все это запыжевал пробкой.

Дождавшись Рогова, охотники отправились в тайгу.

Местом для загона косуль была выбрана Тележная падь, устье которой выходило к Джиле. Отсюда на юго-запад тянулась узкая неглубокая долина пересохшего ключа. Ее солнечный оголенный склон был крутым, а противоположный — пологим, с редким березняком и зарослями багульника. Фока отправился загонщиком в устье пади, а остальные вышли на середину долины, в редкий березняк. Здесь они расположились поперек склона «на номерах», в семидесяти метрах друг от друга. Охота началась.

Фока вошел в лес и обнаружил следы восьми косуль. Следы вывели его на небольшую поляну, где на опушке чернели восемь лежек. Косули разрыли снег до грунта и, в отличие от лосей и изюбров, ложились не в снег, а на голую землю.

Охотник всматривался в чащу, но поднятый им табунок был уже далеко. Осторожные животные проскакали с километр и пошли шагом, приближаясь к охотникам, затаившимся «на номерах».

В табуне было пять взрослых косуль и три теленка. Гураны уже потеряли рога и издали ничем не отличались от самок. Не доходя полсотни шагов до сидевшего в косогоре Рогова, табунок остановился. В морозной тишине донеслись поскрипывающие на снегу шаги Трохина. Старая косуля насторожила в его сторону уши, затем опустила голову к земле и, как бы принюхиваясь, быстро пошла вперед. За ней двинулись остальные.

Гулко прогремел выстрел Рогова. Передняя косуля упала набок, забила ногами. Весь табунок отскочил в сторону. Старые животные застыли на месте. Среди них метались телята.

Рогов снова выстрелил. Упал крупный задний гуран. Табунок бросился вверх по косогору, мимо Симова. Он вскинул ружье и выстрелил два раза. Одна косуля забочила, свалилась, остальные круто отвернули и помчались в главный лесной массив. Выше по Тележной охотники сделали второй загон и взяли еще пару косуль. Охотясь загоном, бригада добыла за неделю два десятка животных, заготовив, таким образом, около полтонны мяса. Последний день охоты был неудачным. Симов и Уваров безбожно «мазали». Бригада возвращалась без трофеев. Все были сердиты и недовольны друг другом. Но лома их ждала радость: едва они распахнули калитку, как навстречу выбежал Батыр. Кто обрадовался больше — трудно было решить. Батыр повизгивал от радости, припадал к земле, терся о ноги хозяина. Охотники наперебой ласкали его, трепали за мохнатый загривок. Неудачи дня забылись, наступило полное примирение, и весь вечер был посвящен разным удивительным историям о собаках — верных и умных друзьях охотника.

С выездом из Ключей торопились, так как бригаде предстояло добыть десять лосей, затем отстрелять двадцать соболей и, пока стояли сильные морозы, провести учет этих ценных зверьков в Улурийском гольце и в долинах рек Есинды и Инды.

Новый год охотники встречали в тайге. Уваров и Симов — на Ушмуне в калашниковском зимовье, а Рогов с Трохиным — на Улане.

Обосновавшись в зимовье, Симов с Уваровым насторожили кулемки, срубленные еще летом, и расставили капканы на соболей. Закончив с этим, они отправились за лосями вверх по Ушмуну, на устья Сохатихи и Есинды. При впадении этих рек Ушмунская долина широко разошлась. Образовавшийся здесь необъятный луг зарос карликовой ивой.

Едва Уваров пошел с ледяного русла прокипевшего Ушмуна и поднялся на забоку реки, как увидел в километре от себя пасущихся на заснеженном лугу трех лосей. Охотники попытались обойти их с двух сторон. Однако осторожные животные, заметив людей, ушли в заросли и скрылись в лиственничной чаще.

Преследуя лосей, Симов заметил на снегу следы соболей. Чем дальше продвигался он вверх по реке, тем их количество увеличивалось.

Вскоре он вышел на охотничий «путик», на котором через каждые сто-двести метров стояли собольи кулемки, настороженные два дня назад.

Путик протянулся пятнадцатикилометровой окружностью по сопкам и глухим ключам. Оставив преследование лосей, Симов воспользовался этой охотничьей тропой и по ней вернулся к зимовью с богатой добычей. Дорогой он осмотрел с полсотни кулемок и капканов и вынул из них двух соболей.

Однажды, при очередном осмотре самоловов, Симов взял свежий след сохатого и проходил за ним весь день до темноты. Увлеченный преследованием, он пересек несколько падей, потерял ориентировку и заблудился среди беспорядочного нагромождения похожих друг на друга сопок.

Под Улурийским гольцом начинались истоки многих речек. Запутавшись среди многочисленных распадков, можно было незаметно уйти на десятки километров в сторону. В поисках выхода из этого лабиринта Симов пробродил дотемна. Ему следовало вернуться назад своим следом, но усталость и голод овладели охотником.

Небольшой запас продуктов кончился и подкрепиться было нечем. Оставалось одно: устраиваться на ночлег в лесу, застывшем от сорокаградусного мороза.

Едва передвигая ноги, он побрел отыскивать старую гарь, где можно было бы без топора набрать сухостоя для костра, и до полуночи кружил в призрачном лунном свете, по бесчисленным таежным сопкам. С трудом поднявшись на какой-то горный отрог, он увидел внизу далеко расстилающуюся долину. Впереди, на краю ее, мерцал огонек…

Симов тяжело опустился на снег. Растерев онемевшее лицо, он стал, до боли в глазах, всматриваться вдаль. Огонек мерцал звездочкой и манил к себе. До него, казалось, не больше трех километров.

Охотник почувствовал прилив силы, быстро поднялся и зашагал к неведомому очагу. Однако бодрости хватило ненадолго. В изнеможении Симов опустился на колодину. Огонек, казалось, светился все так же далеко. Непреодолимо клонило ко сну… Очнувшись, он закурил, растер лицо снегом и, шатаясь, побрел дальше, но через несколько шагов споткнулся и упал. Сил больше не было.

Обернувшись в сторону далекого костра, он крикнул. Собственный голос, раздавшийся среди снежной пустыни, показался слабым. Тогда он выстрелил три раза подряд и, повернувшись на спину, уставился в высокое небо безразличным взглядом. Лежать было удобно. По телу растекалась приятная истома. Мерцавшие над ним звезды внезапно расплылись и померкли. Нахлынул тяжелый сон.

…Очнулся Симов от резких толчков в плечо. Перед ним стоял Батыр и жарко дышал ему в лицо. Рядом на корточках сидел Рогов.

— Что случилось? — спросил он старика.

— Это тебя, паря, надо спросить. Ты где так исходился? Лицо не поморозил? Руки и ноги как? — волновался Прокоп Ильич, осматривая товарища. Симов собрался с мыслями и рассказал, что с ним произошло.

— Как же ты так? Ну можно ли в такой мороз без топора в тайгу ходить? Экий же безрассудный! Хорошо еще, что руки-ноги не обморозил. Если б не занесло тебя к моему табору — погиб бы… — говорил Рогов, помогая товарищу встать.

— Ну, вот еще, я сам, — возразил было Симов. Но, пройдя несколько шагов, он покачнулся. Ноги снова отказались идти.

На таборе Прокоп Ильич сготовил жирный чай. Он растопил в крышке походного котелка граммов сто внутреннего лосиного жира, а в кружке вскипятил воду и растворил в ней полчайной ложки «гуджиру» — самородной соды. В этот раствор влил растопленный жир и размешал его. Получилась эмульсия, напоминающая молоко, которую он вылил в котелок с горячим крепким чаем и поднес Симову. У таежных охотников этот напиток служит самым надежным средством для восстановления сил.

Через день, когда Симов окреп, он вернулся вместе с Роговым в зимовье. В избушке Прокоп Ильич разобрал котомку и достал четыре шкурки добытых им соболей. Их мягкий темный мех был с очень густой сероватой подпушью. При поперечном перегибе подпушь хорошо укладывалась на обе стороны, образуя ровный пробор. Одна из шкурок была необыкновенно пушистой, совсем темной, с редкой серебристой проседью на спинке. Шкурки были крупные, до сорока сантиметров длиной.

Сообразуясь с размером соболей, старик выстругал из дранок правилки и натянул на них шкурки мехом внутрь, так что ширина к длине относилась как 1 к 2. За обрядкой шкурок он рассказывал:

— За два дня добыл этих соболей, из-под собаки… Стрелял их, как белок, на деревьях. Видел еще пару, да больно светлые попались.

— Так ты на выбор? Только черных стреляешь? — осведомился Симов.

— А как же? — удивился Рогов. — Светлый две сотни стоит, а черный на тыщу рублей дороже…

— Ну и объяснил! — воскликнул Симов. — Да понимаешь ты, к чему все это приводит? Вот перебьем всех лучших, отборных соболей, а светлые останутся на племя. И будет так, что через несколько лет черных здесь днем с огнем не сыщешь…

— Сук рубишь, на котором сидишь, Прокоп! — вмешался в разговор Уваров.

— Больше того, — продолжал Симов, — урон приносишь государству. Вот на Урале тоже соболь есть, но шкуркой светлый он и, стало быть, много хуже. Чтобы улучшить уральских соболей, там черных баргузинских в тайгу выпускали.

— Все это так, — возразил Рогов. — Меня ты убедишь. А толку что? Другие все одно будут за дорогим ходить. Было б платили за соболя в среднем сот пять, тогда бы за черными никто и не гонялся.

— Со временем к тому и подойдут, — подтвердил Симов. — Охотничьи хозяйства создадут. Применят разные живоловушки и будут светлых соболей отбирать на шкурку, а черных выпускать назад в тайгу. В следующем году и мы этим займемся…

Услышав об этом, Уваров оживился и стал подробно расспрашивать о новых западнях. От Симова узнал он, что в переносных металлических живоловушках соболь ожесточенно бьется, ломает зубы и, измотавшись, замерзает. Поэтому ловить придется срубом, в котором по углам устраивают теплые каморки.

Разговор затянулся допоздна. Под конец Симов вытащил детекторный приемник, наладил его и поймал Читу. Наушники лежали в алюминиевой миске, и голос певца был слышен всем. Передавали русские народные песни. Рогов сидел против топки. Его энергичное, освещенное жаром лицо казалось отлитым из бронзы. Уваров по обыкновению, упрятал свою громоздкую фигуру в дальний угол зимовья, улегся поудобнее на нарах и, подавшись грудью к огню, слушал.

За стенами избушки шумел разгулявшийся к ночи ветер.

После концерта Симов рассказывал про Гунду.

— За Яблоновым хребтом в витимской тайге также есть река Ушмун. В среднем течении в нее впадает Гунда.

Попал я туда с местным бурятом. Бальжи Нема его звали.

До Гунды добирались на двуколке. От деревни Телембы направились на хутор Хара Туглуй. Там переехали бродом Конду и так, правым берегом доехали до отворота в падь Ушмуна. Как свернули в нее, так дорога сразу же пошла заболоченным лиственничным лесом. Сопки там невысокие, втрое ниже, чем здесь, и широко расходятся по сторонам. Низины с озерами и болотами. В кочковатых ключах двуколка наша вязла до ступиц. Лошадь много раз падала. Приходилось ее выпрягать и вытаскивать из трясины. Помучились мы тогда изрядно. Пятнадцать километров по Ушмуну ехали дольше, чем тридцать пять по Конде.

В полночь на дороге нас встретили яростным лаем три здоровенных пса. Отбившись от них, прошли мы с сотню шагов и видим в темноте: сарай, рядом с ним — зимовье, а за ними зеркальная гладь озера Гунды. У крыльца остановились. В это время дверь избушки распахнулась, и в ее створе появился во всем белом рослый и широкоплечий человек. Это был Григорий Брагин. Ты его, Прокоп Ильич, должен знать. Он ведь за хребтом лучшим охотником слыл.

— Как же! Гришку-то? Ученик мой…

— Так вот, вначале он молчал, — продолжал Симов, — присматривался к нам, а сквозь зубы потом процедил:

— Кой черт здесь по ночам шатается?

— Не черт, а охотовед, — представился я ему.

— Заходи, — пригласил он.

Просторное зимовье выходило на юг в сторону озера двумя окнами. Справа в углу стояла кровать с седлом в головах и постланными на ней полушубком и телогрейкой. В противоположном углу темнела закопченная кирпичная печь с плитой.

— Поди, уткачить пришел? — спросил Григорий.

— Нет, — ответил я ему, — прибыл озера обследовать для расселения ондатры.

— Чего? — изумился он. — Ондатры? Это что еще за штука?

Когда я ему рассказал все про ондатру, он охотно согласился поводить меня по местным водоемам.

Днем мы осмотрели ближние озера. Большинство из них оказались мелководными, не глубже 3 м, с малопрозрачной буроватой водой. Эти озера относились к заболачивающимся, зарастающим. Прибрежно-водную растительность их составляли обширные заросли невысокого тростника и рогоза. Для них были обычны сплавины из вахты, корневищных осок и сфагновых болотных мхов. На некоторых сплавинах буйно рос топяной хвощ. По зеркалу озер белели водяные лилии. Такие озера особенно охотно посещали лоси. Почти на каждом озере ютились выводки кряковых уток и чирков.

В последующие дни обошли мы левые притоки Ушмуна. Текут они все с юга на север из-под Саранакана — самой высокой горы Яблонового хребта. Первый Сахалтуй. За ним выше по Ушмуну — Гунда. Затем Укшунда, Булугунда, Чубуктуй и Яхаракта. Все эти речки небольшие, в два-три метра шириной, с тихим течением. Долины их широкие и заболоченные, покрытые местами сплошным сфагновым ковром, поросшим голубикой, багульником и кустарниковой ивой и березой. Местами возвышались небольшие бугры, площадью до гектара, заросшие лиственницей. Такие острова окружали обычно осоковые и вейниковые кочкарниковые болота. Повсюду среди болот встречались небольшие озерца в 5—10 м шириной. Кругом болота обступали пологие склоны и гривки, поросшие лиственничным и сосновым лесом, да приземистые, будто затонувшие в трясине, плоские бугры, покрытые старыми, заболоченными гарями с кустарниковой березой и богатейшими ягодниками-голубичниками. По этим речкам обитало много лосей. Дня не было, чтобы мы не видели их. За неделю 23 зверя учли! Как пустим собак в гриву, так не пройдет и часу, уже лают и держат лося. С подветренной стороны под лай собак подходили к лосям на несколько десятков метров.

Уж больно собаки у него хорошо по зверю работали. Бывало, под вечер пойдем на озера. Они все три идут за Григорием следом сзади и выглядывают из-за него то справа, то слева. Пока не скажет — ни одна вперед не выскочит. Идут осторожно. Так другим разом все вместе метров на 100 к жирующим лосям подходили. Вот как они его слушались.

Приучил он их собираться «на шапку». Понадобится ему молча подозвать их, так выедет верхом на чистое место на бугорок. Остановится, глядит по сторонам. Как тишина наступит, собаки выбегают на опушку посмотреть, где хозяин. Вот тут-то он снимет шапку и помашет ею из стороны в сторону. На этот сигнал они сразу к нему.

— Хм! Ловко приучил. Для зверовой охоты толково. Как же это он? — поинтересовался Рогов.

— Очень просто, — продолжал рассказчик. — Сначала приучал подбегать с расстояния нескольких метров. Окликнет отбежавшего щенка, почмокает ему, а сам рукой взмахнет, нагнется и положит к ногам кусочек мяса. Щенок раз подбежит, другой и начинает привыкать: если хозяин нагнулся и рукой коснулся земли — значит есть там чем поживиться. На второй, третий день он подманивал уже с шапкой в руке, продолжая каждый раз поощрять щенка лакомыми кусочками. Так за неделю он приучал собаку подбегать на взмах руки с шапкой на расстоянии нескольких метров. Затем учение усложнял тем, что махал шапкой, не пригибаясь к земле, и расстояние увеличивал на несколько десятков, а потом и сотен метров. Вот так постепенно и добивался, что собаки подбегали к нему. У него собаки были приучены и убитых уток из воды подавать и подвывать над убитым лосем.

— Хм! Ловко, — ухмыльнулся Рогов. — А моего Батыра еще не поздно научить? — спросил он.

— Конечно, нет! Смышленую собаку можно чему хочешь и в старости выучить. Я тебе обещаю: недели через три и твой Батыр подаст поноску, а над убитым лосем будет выть.

— Ну, ежели подаст да и подвоет — так я тебе «литру» поставлю, — пообещал Прокоп Ильич.

Услышав такое условие, Гаврила Данилыч оживился. Нары под ним заскрипели.

— Давай, давай, лейтенант! Не подкачай, — подбодрил он его. — Я тебе буду первым помощником. Этим самым, как ты подручного-то по науке называл… — Симов подсказал ему.

— Вот, вот, — подхватил старик, — самым ассистентом буду…

— Полноте, Гаврила, брехать-то попусту, — перебил его Рогов, — слушал бы лучше…

— Экий же ты браниться, — добродушно ответил Гаврила Данилыч.

— Расскажи-ка, паря, какая там рыбешка на Гунде есть? — обратился он к Симову.

— Реки там небольшие, тихие и глубокие. Водятся в них гольяны, чебаки-сороги, караси, окуни да щуки. В самом озере Гунде рыбы этой как в котле. Очень удобный для рыбы водоем. Площадь его — гектаров 5. Вода чистая, проточная. Озеро с ямой, под южным берегом, глубиной до 14 метров. Кругом эту яму подковой огибает двухметровой глубины отмель, заросшая водноболотными растениями. Щуки там и окуня полным-полно. В сентябре в любой день пуд, а то и два рыбы наловишь. На спиннинг мне попадались щуки на полпуда… Григорий сказывал, что ему довелось на жерлицу вытащить щуку в 20 килограммов. Вот «красной» рыбы — тайменей, ленков и хариусов — там нет.

— А почему у нас здесь таймень и щука есть, карась и чебак тоже, а окуня нет ни в реках, ни в озерах? — спросил Прокоп Ильич. Симов задумался. Действительно, эта рыба отсутствовала в верховьях Ингоды и во всем бассейне Амура. Объяснение этому явлению таилось в истории формирования водной фауны, и потому Симов не смог сразу найти понятного для товарищей объяснения.

Видя замешательство своего молодого товарища, Гаврила Данилыч вступился за него.

— Ты, Прокоп, вечно не к месту со своими «почему» да «отчего». Видишь, товарищ устал. Да и тебе, неугомонный, спать пора… — с этими словами он слез с нар, отстранил Рогова от печки, поворошил в ней и, разогнувшись во весь саженный рост, закрыл трубу. Встал и Прокоп Ильич. Потягиваясь, он полез на нары. За ним улегся Симов, немногим позже и Уваров.

На следующий день в поисках лосей охотники отправились вниз по Ушмуну. На рассвете они миновали Инду и разошлись по распадкам.

Уваров вышел к устью речки Ернистой. Здесь по берегу Ушмуна бродил сохатый. Пропуская между ногами молодые березки и ивы, он пригибал их грудью и обкусывал побеги. Кору с осин он сдирал резцами нижней челюсти, двигая ею снизу вверх. Кончив кормиться, лось вышел на устье, минерального ключа и стал лизать на ледяной накипи коричневый налет, образованный кристаллами выступивших железистых солей.

Бесшумно расставив сошки и положив на них винтовку, старик прицелился. Лось в это время опустился на колени и старательно вылизывал кругом себя покрытый бурым инеем лед. Когда зверь поднялся и повернулся к охотнику боком — раздался выстрел. Пуля ударила высоко по холке и сбила его с ног. Пока он ворочался на льду, старик выстрелил второй раз.

На выстрелы Уварова подошли товарищи. Они осмотрели лося. Молодой бык с четырьмя отростками на рогах не превышал 250 килограммов. Симов зарисовал его и, подав конец рулетки Рогову, снял основные размеры. Уваров старательно записывал: длина 227 сантиметров, высота в плечах — 167, высота в крестце — 154, ширина в груди — 38 сантиметров.

Симов промерил кишечник лося и насчитал 41 метр в тонком отделе и 26 метров в толстом отделе. В последнем обращала на себя внимание слепая кишка полутораметровой длины.

Закончив разделку туши, охотники отложили полпуда мяса на еду, а остальное зарыли в снег и тщательно замаскировали.

Первая неделя февраля была морозной, и охотники не добыли ни одного лося. Однажды, после неудачной утренней охоты, Симов встретился со стариками на устье Сохатихи.

— Беда! Снег скрипит, невозможно подойти к зверю, — пожаловался Рогов. — Обошли мы с Гаврилой семь сохатых и ждем, когда потеплеет. Может, за полдень, по распору, снег помягчит и допустит скрасть зверей. — С этими словами Прокоп Ильич указал на густую поросль тальника, где залегли лоси. Следы их проходили сосняком, где звери кормились, и наломали много молодых сосен.

— А что, если на входном следу двоим встать, а третьему обойти и стронуть их? — предложил Симов.

— Чего же не попробовать? Я в загон могу сходить, — вызвался Гаврила Данилыч.

— Загон можно сделать, — подтвердил Рогов. — Лоси не иначе, как своим следом пойдут в эту гущу, — сказал он, показывая на склон. — Давай, Гаврила, заходи!

Уваров закинул карабин за спину и поспешил к лесу.

Тем временем Рогов выбрал на опушке место с низкорослым редким сосняком. В тридцати метрах от лосиных следов он поставил за густой сосенкой Симова, а сам встал за деревцем по другую сторону звериной тропы. Оба охотника выдавались грудью над деревцами.

Спустя полчаса Уваров вышел на болото против стрелков и начал гнать. В чаще вскочили семь лосей. Вначале они сгрудились табуном, затем выстроились вереницей и ровной рысью направились на стрелков.

— Береги — береги — береги-и-и!.. — донесся призывный клич Гаврилы Данилыча.

Лоси цепочкой бежали один за другим и издали напоминали серую призрачную ленту, которая извивалась между кустарниками и плавно ныряла в ложбинах. Животные с каждой секундой приближались. В морозном воздухе слышалось ритмичное поскрипывание снега под копытами.

Впереди бежали два полугодовалых телка, за ними две коровы и сзади три рогатых быка. Прошли секунды, и они вышли на линию стрелков. Телята и коровы мгновенно проскочили ее. Рогов выстрелил в первого быка. Он круто повернул на старика и тут же упал. Следом раздался выстрел Симова. Задний бык высоко вскинул голову и с рыси перешел на шаг. Симов выстрелил вторично, одновременно с Роговым, и лось упал.

Середина февраля ознаменовалась для Рогова еще одной удачей. Зверуя в Инде, он услышал в ближнем ключе, заросшем густым ельником, лай Батыра и поспешил к собаке на помощь. Пробравшись сквозь чащу, он оказался у поваленной вековой пихты, в корнях которой лаял Батыр. Полагая, что собака нашла соболя, охотник забросил за спину винтовку и подошел ближе. В это время из-под вывороченных корней показалась мохнатая медвежья голова. Рогов отпрянул назад и едва успел выстрелить в пробегающего мимо медведя. Выстрел был удачным — в шею. Зверь тут же упал замертво, уткнувшись широколобой головой в снег. Пока старик рассматривал свой трофей, Батыр спрыгнул в берлогу — в яму под выворотнем — и съел там новорожденного медвежонка. Спустя четверть часа, Рогов нашел второго медвежонка. Он уже замерз в снегу перед входом в берлогу, по-видимому, оторвавшись от соска матери при выходе ее наружу. Медвежонок этот был слепой, с редкой шерстью, и по весу не превышал 500 граммов.

Богатые трофеи этих дней позволили охотникам собраться в обратный путь. Рогов считал, что хотя и мало по лосю «на нос», но задерживаться больше было нельзя: в конце февраля могли задуть бураны и завалить сугробами долины рек.

Пятнадцатого февраля, уложив на сани мясо и по копешке сена, бригада по Ушмуну выехала домой. По ледяной глади прокипевшей реки охотники к концу дня достигли Ингоды. Здесь мощные сугробы преградили путь. В кривунах они были настолько глубокими, что лошади проваливались по грудь. Местами встречались пропарины — тальцы, заваленные мокрым снегом, которые приходилось объезжать. Кони с большим трудом тащили груз. Под вечер они выбились из сил и покрылись инеем. Пришлось остановиться на ночлег в неудобном месте — на ветру, далеко от топлива. Выехали с рассветом. По острым вершинам сугробов тревожно курились струйки снежной пыли, завивались в космы и уползали вверх по реке. Лицо резал встречный ветер. Уваров, завернувшись в доху, сидел спиной к лошадям. На задних санях, зарывшись в сено, лежали Прокоп Ильич и Симов. Ехали шагом. На устье Улелея передний воз остановился. Уваров выбрался из сена, чтобы посмотреть в чем дело, и увидел впереди матерого кабана со свиньей. Мгновенно вскинув винтовку, он выстрелил. Кабан упал, но тотчас же вскочил и, одурев после контузии, бросился вниз на речку, к охотникам.

Тем временем вывалились из саней и Рогов с Симовым. Схватив карабины, они приготовились отбить атаку секача. Однако зверь и не помышлял нападать и галопом промчался мимо возов. Вслед ему непрерывной очередью прогремело с десяток выстрелов. Пули взрывали снег, рикошетили о лед и со свистом провожали убегающего зверя. Наконец, он скрылся за поворотом. Как всегда, после такой горячки наступила минутная тишина. Рогов, почесывая щетинистый подбородок, с удивлением глядел на Симова. Уваров, который на охоте не отличался меткостью, усердно осматривал свою винтовку, с интересом заглядывал в ствол и проверял положение мушки. Симов недоумевающе смотрел в сторону скрывшегося кабана.

— Упустили!.. — наконец, процедил он сквозь зубы.

— Да как упустили-то, а?! — проворчал Гаврила Данилыч. — Простреляли в землю, как в копейку… Мне-то простительно, я больше капканщик и рыбак… Но ты-то, Прокоп, куда стрелял? А?

— Туда же, куда и ты, — нехотя ответил Рогов. — Вот эта хламида помешала, — добавил он, подправляя свалившуюся с плеч косулью доху.

Охотники поднялись на берег и подошли к месту падения кабана. На земле остались клочья длинной щетины, вырванной пулей из холки. Крови нигде не было. Все остальные пули пролетели под брюхом и перед рылом зверя.

К полудню поземка усилилась. Зашумела на склонах тайга. Посыпался косой колючий снег. За ним скрылись дали, ближние сопки и берега реки. Рыхлый снег налипал на полозья. Приходилось часто останавливаться и топором оббивать сани, а отбойными молотками — копыта лошадей.

За два дня охотники с трудом одолели тридцать километров и добрались до Хинкарайской долины. Сено к этому времени кончилось, и лошади голодали. К счастью, на лугу близ устья Хинкарайки нашлись остатки стога, которыми удалось покормить лошадей. Переночевав в зимовье и отдохнув, охотники продолжили свой путь и к вечеру вернулись домой.