Глава VIII
Трудные дни
День 7 ноября для Рогова был двойным праздником. Накануне пришло с фронта поздравительное письмо от сына. Григорий Прокопьевич писал:
«Дорогой отец Прокопий Ильич и дорогая мать Дарья Степановна! Поздравляю вас с 27-й годовщиной Октября!
Примите нижайший поклон и наилучшие пожелания от известного вам вашего сына Григория Прокопьевича. Я живу по-прежнему боевой жизнью снайпера. Товарищи и начальники говорят, что воюю хорошо, но мне желательно еще лучше бить ненавистных фашистов. В боевой жизни мне помогает охотничья сноровка. В нарядах я всегда вспоминаю тебя, отец, как ты учил охотиться скрадом, терпеливо караулить и метко бить зверя. За 57 уничтоженных гитлеровцев меня представили к награде, которую вручат в дни Великого Октября.
Как вам известно по сводкам, мы громим фашистов на их земле. Так что наша Родина навсегда очищена от захватчиков. Не за горами то время, когда мы всех гитлеровцев переколотим, и я напишу вам из Берлина.
Вы теперь не горюйте о нас, фронтовиках, не убивайтесь. Все мы скоро воротимся домой с победой. Шлю вам еще раз самые хорошие пожелания.
Ваш сын Г. Рогов».
Симов в пятый раз читал вслух это письмо. Дарья Степановна, прислонившись плечом к русской печке, перебирала в руках вымазанную сажей тряпку и прижимала ее к груди, к подбородку… Глаза ее были полны слез.
— Ну, чего, старая, нюни распустила? Эвон как рожу вывозила, — обратился к ней Прокоп Ильич. — Пишет же… жив-здоров… скоро воротится… — На последнем слове голос его дрогнул. Он отвернулся к окну и, помолчав с минуту, добавил:
— Коням воды бы снесла…
Состояние отца и матери было понятно, так как в начале войны погиб их старший сын Егор. Чтобы не стеснять стариков, лейтенант вышел. Степановна заголосила: «Гришенька… Родненький мой сыночек… надежда моя последняя…» Дверь захлопнулась, и из избы донеслись сдержанные рыдания матери и приглушенная речь отца.
По дороге к конюшне Симову стало как-то не по себе, стыдно и тоскливо.
«Там, на Западе, сейчас идут ожесточенные бои, — размышлял он. — Люди моего возраста ежеминутно рискуют самым дорогим, что есть у человека, — жизнью, кровью свозй защищают Родину, а я, молодой, полный сил и энергии, стрелок-радист, хожу по тайге, рыбку ловлю и беззащитных зверей постреливаю…»
Перед ним прошла вереница мрачных фронтовых сводок в первый год Отечественной войны, а затем незабываемые приказы Сталина о разгроме врага под Сталинградом, под Курском, на юге и на севере. Вспомнились и многочисленные рапорты с просьбой отправить на фронт, поданные им разным начальникам, и последняя сердитая резолюция начальника штаба: «На Запад пошлют, когда будет нужно».
— Когда же это будет нужно? — с тоской спросил себя Симов и, встряхнув в сердцах ведрами, направился к калитке.
— Куда? Куда потащился? — прокричал из сеней Рогов. — Вернись сейчас же! Старуху мою позорить пошел? Ты бы еще коромысло взял… Что у нас, бабы нет, что за бабье дело взялся? — продолжал кричать старик.
Из-за его спины выбежала Дарья Степановна. Накинув на ходу платок, она подошла к Симову, выхватила у него ведра и вышла за ворота.
Хозяйственными делами в этот день занималась только Степановна. Приготовив еду и накрыв стол, она пригласила мужчин к обеду. Прокоп Ильич, одетый во все лучшее, что было у него, чувствовал себя очень стесненно: диагоналевые брюки-галифе давили, как он выражался, «в развилке», а узконосые хромовые сапоги сковывали ноги. Особенно большие неудобства причиняла белая накрахмаленная рубашка: боясь ее запачкать и помять, он неестественно держал руки и голову, поминутно поправляя воротничок и обшлага.
Забираясь за стол под образа, он неуклюже повернулся и рукавом свалил литровую бутылку с водкой. Ее тут же с удивительной ловкостью подхватил Гаврила Данилыч, который имел некоторое пристрастие к спиртным напиткам и потому не сводил с бутылки глаз. За обедом завязался оживленный разговор.
— Я германца знаю, по той войне знаю, — пускаясь в высокую политику, рассказывал Прокоп Ильич. — Заправилы у них и тогда лютые были, сущие душегубы. Газами людей травить додумались! А? Ну и хитры, дьяволы! Союзнички-то наши покамест тихо воюют, не шибко стараются. Оно, конечно, союз союзом, а посматривать за ними нужно. Помню, еще в ту войну говорили, что фабриканты американские сегодня дивизию на фронт против немцев доставляют, а завтра тем же немцам снаряды продают. Вот как! Ради наживы и своих не жалеют! На крови наживаются. Барышники чертовы!..
— А все же капут Гитлеру пришел. Русская смекалка да сила верх взяли! — вставил Гаврила Данилыч.
— Еще не взяли, — возразил Рогов. — Слыхал? Сам Сталин сказал, что фашист, как зверь раненый, уползает в берлогу. А раненый зверь, пока не убит, сам знаешь, все одно опасен. Вот будешь писать ответ Грихе, — обратился он к лейтенанту. — так ему и пропиши, что я, отец его родный, наказываю ему, чтобы он боеприпасу не жалел, добивал гадов до конца. Так… и пиши, чтоб домой не возвращался, пока Берлин не возьмут. Воевать так воевать!
С упоминанием имени Григория у Дарьи Степановны поджались губы и дрогнул подбородок. Симов это заметил и поспешил переменить разговор, напомнив о предстоящем выезде на Шепшулту.
— Поедем, поедем! — поддержал Рогов. — Завтра же поставим коней на шипы, сбрую обновим, гужи заменим — и айда в хребет. Теперь, по голощеку, санями Джилой поедем. Ты у Фоки готовность проверь, догляди, чтобы у саней поднатужил вязья, коня перековал, обутки починил. Зимой тайга шутить не любит, а он ведь малость нерадив. За то и оглох. Здоровый был. В тайге зимой в легкой шинельке без огня ночевал, как волк. Все ему сходило. А потом застудил голову, вот и оглох. Я этак не люблю. Свою жизнь в тайге беречь надо, устраивать так, чтобы жилось как дома…
К концу обеда настроение у всех поднялось, и Прокоп Ильич запел свою любимую:
Гусар, на саблю опираясь,
С большою грустию стоял.
Надолго с милой расставаясь.
Он на прощанье ей сказал…
Гаврила Данилыч подтягивал ему сиплым баском.
После праздника охотники подковали лошадей подковами с коническими шипами, обновили сбрую, отремонтировали сани, отточили топоры и ножи. К отъезду наморозили по мешку вареной «в мундире» картошки, починили унты, сковали подковки для ходьбы по льду и по горам.
Через два дня сборы были закончены, и на зеркальную гладь замерзшей реки выехало три возка. Небольшие охотничьи сани, в семьдесят сантиметров шириной и в два метра длиной, имели высокие тридцатисантиметровые копылья. Этим они напоминали грузовые нарты. В каждом возке были аккуратно уложены и увязаны полцентнера сена, мешок с вареным замороженным картофелем, сумы с хлебом и потники. На заднем трохинском возке виднелись из-под сена ручки двух пешней, лопата и поперечная пила.
Впереди ехал Рогов, за ним Уваров с Симовым. Отдохнувшие лошади бежали рысью, пощелкивая по льду подковами.
Железные подрезы саней легко скользили, раскатываясь в стороны на крутых поворотах. Следом за санями выскочил на лед Батыр. Широко расставляя ноги и неуклюже кособоча задом, он осторожно перебежал реку и исчез в тальниковой чаще.
Подкова для ходьбы по льду.
Охотники свернули на Джилу. Как всегда, мимо каменного «Бойца» вниз по реке тянул ледяной ветер. Спустя час передний по горам возок остановился перед первой джилинской шиверой. Двадцатиградусные морозы еще не успели в этом месте сковать быстрое течение реки. Лишь вдоль левого берега, у обвалившихся каменных глыб, образовался трехметровой ширины ледяной карниз. Рогов со стягом в руке вышел на него и, потоптав ногой, попробовал прочность, затем с силой ударил по ледяной кромке карниза и обвалил тонкую часть. После этого он еще несколько раз постучал в разных местах. Лед оказался достаточно прочным, и он, взяв коня в повод, повел его вперед.
Еще несколько раз приходилось проверять прочность льда на плесах, в которые, видимо, впадали подземные теплые ключи. В таких местах на мелководье, через пятисантиметровый лед было видно, как по дну ходят налимы. Гаврила Данилыч брал топор и с силой ударял обухом по льду над налимом. Оглушенная рыба на минуту цепенела. Старик быстро пробивал прорубь и, засунув в воду руку по локоть, доставал рыбу. Так он добыл с десяток налимов, обеспечив к обеду уху.
По мере приближения к Якушихе, стали встречаться тальцы. Наконец, за последним поворотом, не доезжая до устья этой речки, дорогу преградил талый омут. Охотники вышли на забоку реки и осмотрели препятствие. Свинцово-серая вода в омуте каждую минуту ритмично вскипала, вспучивалась и переливалась мощным потоком от одного берега к другому, постепенно растекаясь на множество струй и воронок. Каждый прилив воды сопровождался нарастающим глухим рокотом. Омут будто дышал.
Правый берег представлял собой отмель, заваленную колодником вперемешку с базальтовыми глыбами, заросшими буйной порослью тальника. На противоположной стороне к омуту подступал вековой лиственничный лес. Замшелые деревья, подмытые быстрым потоком, склонились над водой, опустив в него обледенелые ветви. В воде темнели гладкие отполированные колодины и причудливой формы коряги.
— Вот, лейтенант, рыбы здесь — большие тонны! — сказал Прокоп Ильич. — Метров на двести выше по Джиле есть еще одна такая же ямина. Рыба всю зиму и ходит из этой ямы в ту и обратно. Ежели между ними поставить зимний заездок с двумя встречными мордами, так верняком пару тонн рыбы возьмешь.
Симов укоризненно взглянул на старика:
— Опять за свое берешься, Прокоп Ильич? — спросил он. — Все о заездках мечтаешь?
Старик смутился.
— Я ведь к примеру только, — недовольно проговорил он. — Здесь останавливаться и расчету нет… Зверя тут нет, зимовья тоже. Мы уж поедем на Шепшулту. Там и зверь, и зимовье, и сено есть. Нам там сподручнее…
Старик подал команду. Все принялись расчищать дорогу по правому берегу. Охотники дружно наваливались на каменные глыбы, сворачивали их в сторону, растаскивали колодник, спиливали вмерзшие в песок бревна, рубили тальниковую чащу.
По расчищенному объезду лошади с большим трудом тащили возки. Сани кренились из стороны в сторону, на ухабах стукались о камни и волочились по земле отводьями.
Пока преодолевали препятствия, наступили сумерки. Охотники выбрали место для ночлега под бором. В затишье, на южной опушке лесного клина, они расчистили от снега площадку, притрусили ее сеном и натянули над ней односкатным шатром брезентовое полотно. Прилегающий к земле край полога подвернули внутрь и разместили на нем сумы с продуктами и кухонную утварь. Разостлали потники, установили таган. Перед брезентовым пологом запылал сибирский зимний костер. Три сухих лиственничных бревна, по три метра длиной, лежали комлями на четвертом бревне — заводке. Противоположные концы верхних бревен были раздвинуты на метр один от другого. Торцовые концы сухих смолевых бревен быстро разгорелись. Пышащий жаром костер давал настолько много тепла, что охотники сидели под брезентовым пологом без шапок и полушубков. Рядом лежал Батыр, вылизывая лапы и выгрызая намерзшие между пальцами ледяшки.
Рогов подгребал в костре уголья, помешивал в котлах уху и кашу. Фока тем временем высыпал в котел с кипящей водой мороженый вареный картофель и тут же вывалил его в снег. Затем он взял одну картофелину в кулак и сдавил. Из под его большого пальца выскочила и упала в котелок обледеневшая картофелина, а оттаявшая кожура осталась в кулаке. «Начистив» в одну минуту полный котелок картошки, Фока вывалил ее в уху и через несколько минут снял с огня готовый суп. Охотники загремели ложками и котелками. Батыр немедленно поднялся и, из вежливости, отошел в сторону — за костер.
На ночь охотники сняли с себя ичиги и, оставшись в шерстяных носках, улеглись под шатром, повернувшись спинами к костру, накрыв грудь и плечи полушубками. Ноги каждого были вытянуты к очагу и согревались теплом тлеющих бревен. Наступившая тишина нарушалась равномерным дыханием и легким похрапыванием утомленных людей да поскрипыванием снега под ногами переминающихся на морозе лошадей.
В полночь комли бревен прогорели. Перегорела и завалка. Осыпавшиеся угли раскрошились и подернулись серым пеплом. У костра сидел на корточках Рогов и раскуривал трубку. Раскурив, он сгреб подшуровкой жар в кучу и бросил на него несколько сухих сучьев. Они вспыхнули ярким пламенем. Заметавшиеся по сторонам тени расступались. Снова под тентом стало тепло и уютно. Старик передвинул завалку и положил на нее тлеющие комли бревен, выдвинув их над прыгающим пламенем костра. Они тут же занялись огнем. После этого он лег на свое место и накрылся полушубком. Только под утро Прокоп Ильич еще раз поднимался и подправлял костер.
Короткий зимний день вынуждал торопиться. Погоняя лошадей, охотники вскоре выехали на просторный уланский луг, посреди которого высились два стога. Хорошо сметанные, они стояли ровными коническими шапками и нисколько не покосились от ветра. Вершины их, перетянутые крест-накрест гибкими березовыми ветками, не смогли разнести осенние непогоды. Внутри стогов сено оказалось таким же зеленым и душистым, как в дни косовицы.
Рядом со стогами стояла зеленая копна сырой травы, засоленной, по совету Симова, из расчета полкилограмма соли на центнер травы. Рогов выдернул из копны охапку и поднес лошадям. Они встретили его дружным ржанием, замотали головами и, получив по пучку травы, смачно захрустели, распуская по ветру слюну.
До устья Шепшулты оставалось около десяти километров. Дорогой, оглядывая сопки, старики заметили в полукилометре, на склоне увала, пасущуюся кабаргу. Рогов остановил лошадь и обернулся к Уварову, показывая кнутовищем на зверька.
— Давай дождем Фоку. Он отсюда собьет кабарожку.
Через несколько секунд кабарга встрепенулась, подняла головку и застыла на месте. Затем, успокоившись, снова принялась щипать траву. Шли минуты, а возок Фоки все еще не показывался из-за поворота реки.
Наблюдая за зверьком, охотники заметили, как метрах в пятистах от него выскочил на вершину увала Батыр. Он бежал трусцой, поминутно меняя направление и принюхиваясь к земле. Собака шла по следу и с каждой минутой приближалась к кабарге. Уваров потянулся за винтовкой.
— Обожди, — остановил его Рогов, — поглядим, что будет дальше..
Негромкий голос Прокопа Ильича долетел до кабарги и заставил ее снова насторожиться. В это время из-за кустов показался Батыр. Собака и зверек одновременно заметили друг друга и на мгновенье замерли на месте. Затем кабарга стремглав понеслась наискось, вниз по косогору. Делая пятиметровые прыжки, она с поразительной легкостью перелетала через колодины, нагромождения камней и куртины кустарников, напоминая издали бегущего зайца. Следом мчался Батыр. С каждой секундой расстояние между ними увеличивалось. Наконец кабарга скрылась за поворотом. Исчезла за ним и собака.
За этим поворотом по Джиле едва волочился отставший возок. Фока отпустил вожжи и дал коню свободу, а сам примостился поудобнее на сене и задремал.
Лошадь остановилась, Фока очнулся и увидел впереди себя беспомощно барахтающуюся на льду кабаргу. Мгновенно соскочив, он бросился к ней и едва успел добежать, как на реку вихрем вылетел Батыр Пес мчался с такой быстротой, что на льду лапы его раскатились, и он, свалившись, пролетел на боку с десяток метров. Фока успел накрыть «козочку» полой дохи. Вернувшись к саням, он взобрался на свое место, бережно укутав, посадил на колени кабаргу и рысью погнал лошадь. Следом бежал Батыр. Скользя и оступаясь, он едва поспевал, забегая с обеих сторон и заглядывая на возок.
Через несколько минут Фока подъехал к товарищам. Из его дохи выглядывала привлекательная мордочка зверька. Буроватая головка, в кулак величиной, с мохнатыми стоячими ушами и влажными выразительными глазами была без свисающих вниз клыков. Ее черные глаза неподвижно смотрели вдаль и будто не видели людей. Только уши поминутно поворачивались из стороны в сторону да вздрагивали губы.
Симов приложил руку к груди животного и почувствовал частое биение сердца; за минуту он насчитал сто пятьдесят ударов. Удивительно подвижные бабки на ногах и острые копытца были невредимы Фока связал кушаком ножки кабарги попарно, положил ее на возок в сено и, чтобы она не билась, накрыл полушубком. Вскоре охотники забыли про зверька. Только Батыр шел сзади Фокиного возка и не сводил с него глаз.
С приближением к Шепшулте долина Джилы повернула на восток. Живописные утесы и крутые склоны, покрытые сосновым лесом и березовыми перелесками, исчезли. На смену им бесконечной панорамой потянулись невысокие солнечные травянистые увалы и скалистые «сивера» с мрачным обомшелым лиственничным лесом.
На шестидесятом километре в Джилу впадал из глубокой долины поток в три-четыре метра шириной. Это была речка Мосита, устье которой славилось обширной рыбной ямой. Лед в этом месте был тонким, а на слиянии двух речек его вовсе не было. Рискуя провалиться, охотники поочередно провели по ледяному карнизу лошадей. Это было последнее препятствие. За ним вскоре показалось зимовье.
Рогов выехал на забоку и подвел коня к дверям избушки. Когда въезжал на берег Трохин, его сани накренились и нз них вывалилась в снег связанная кабарожка. Одним прыжком Батыр очутился над ней. Его крепкие челюсти мгновенно сдавили горло маленького животного. Трохин вскрикнул и бросился с кнутом, но пес ловко увернулся и отскочил в кусты. В снегу, вздрагивая всем телом, осталась лежать кабарожка с беспомощно запрокинутой назад головкой. Из уха ее показалась алая струйка крови, в ноздрях запенились розовые пузырьки. Открытые глаза у «козочки» по-прежнему печально смотрели вдаль. Через несколько минут сердце ее остановилось.
Фока припал к ней. Его широко раскрытые глаза были полны слез. Симов, также расстроенный гибелью кабарожки, с удивлением смотрел на Фоку — на охотника, который перестрелял сотни зверей. Ему казалось непостижимым сочетание в этом человеке чувства жалости к животным с безграничной охотничьей страстью.
Зимовье на Шепшулте оказалось недостроенным и крайне примитивным. Низенький бревенчатый сруб без окон, кое-как покрытый накатником, зиял пустым дверным отверстием. Посреди земляного пола возвышалось место для очага, над которым виднелось пробитое в потолке дымовое отверстие. Оно же служило и окном. Вот и все устройство…
Осмотрев это неказистое жилье, охотники тотчас взялись за дело. Из предусмотрительно захваченных с собой четырех досок они сбили двери и навесили их, затем перестлали крышу, вдоль стен устроили узкие нары из жердей, заготовили дрова. С луга привезли сено.
К вечеру хижина была оборудована, и на очаге запылал костер. Густой дым заполнил все помещение, дышать стало нечем, глаза слезились. Все выскочили наружу. Через полчаса, когда воздух нагрелся, дым ровным столбиком поднялся вверх и повалил в потолочное отверстие. В зимовье стало тепло и уютно.
Костер светло разгорелся, воздух очистился. Охотники забрались в хижину и после сытного ужина с наслаждением растянулись на нарах.
На следующий день все разошлись на промысел. Трохин еще в темноте отправился вверх по долине Шепшулты разведывать лосей. Следом за ним вышел Уваров. Он намеревался в этот день белковать в сосняках. Рогов и Симов направились в долину речки Моситой ставить западни-кряжи на кабаргу. Шли молча.
Скоро охотники свернули в долину Моситой и поднялись по ее юго-восточному склону. Глубокое безмолвие царило в лесу. Неожиданно где-то вверху раздалось странное, продолжительное шипенье. Казалось, будто рядом снизился табунок гоголей. Симов с удивлением поднял голову, осмотрелся по сторонам и вопросительно взглянул на Рогова. Старик улыбнулся.
— Это кабарожка пышкает, — пояснил он.
По лесу снова пронеслось шипение. Оба охотника замерли, всматриваясь в заросли и завалы валежника. Наконец метрах в семидесяти, среди деревьев и камней, Симов заметил головку и полосатую грудку кабарги. Он мгновенно вскинул винтовку и выстрелил. Головка исчезла.
Охотник бросился вверх по косогору. Пробираясь в чаще и перелезая через колодины, он с большим трудом выбрался на скалистый бугор, где стояла кабарга. Зверька там уже не было. Ямки в снегу, пробитые четырьмя поставленными вместе копытцами, виднелись через каждые 3–4 метра: таковы были прыжки уходившей кабарги. Нигде не было видно ни капли крови.
— Ну, как? Есть? — прокричал снизу Рогов.
— Нет, несъедобная оказалась! — пошутил Симов над своим промахом.
— Поди, свысил? — снова донеслось снизу. Симов осмотрел ближайшие колодины и стволы деревьев. Действительно, при стрельбе вверх винтовка высила. Засевшая в колодинс пуля пролетела над головой зверька.
На выстрел прибежал Батыр. Почуяв кабаргу, он принюхался к ямкам в снегу и, определив направление, помчался вдогонку. Тем временем Рогов обошел скалистый завал и выбрался к вершине косогора. Ловко минуя препятствия, он за несколько минут поднялся гораздо выше Симова и вскоре скрылся из глаз. В наступившей тишине, где-то вверху, за косогором, раздавался лай собаки, загнавшей кабаргу на «отстой».
Наконец ветер донес сухой треск выстрела. Поднявшись наверх, Симов отыскал Прокопа Ильича по следу. Старик отдыхал в затишье, под небольшим утесом, служившим кабарге отстоем Рядом сидел Батыр, в снегу лежала убитая кабарга. С верхней челюсти животного свешивались вниз пятисантиметровые клыки. Это был крупный, десятикилограммовый самец, почти вдвое больше молодой кабарги-самочки, пойманной в пути Трохиным.
— Хороший струйный, — заметил Прокоп Ильич, показывая, вырезанную «пупку» — ценную мускусную железу. Симов с интересом взял кусочек шкурки, внутри которой перекатывался твердый комочек железы, величиной в половину куриного яйца.
— Заготовителям в Чите продам, — продолжал Рогов. — Лекарственная вещь… Ишь как от нее аптекой несет! — Симов понюхал. Действительно, железа напоминала запахом смесь каких-то медикаментов.
Рогов бережно взял «струйку», завернул ее в платок и спрятал за пазухой. Затем он связал попарно ноги животного и закинул тушку за спину.
— Вот придем в зимовье, шашлык поджарим. Вкуснее кабарожьего мяса сейчас не найдешь! — Старик так аппетитно причмокнул, что Симову нестерпимо захотелось есть.
За вершиной, вниз по северному склону, тянулась полуторакилометровая засека шириной в два десятка кряжей. Лиственницы, подрубленные на высоте метра, были повалены одна на другую и представляли собой сплошную изгородь из стволов и переплетенных ветвей. Через каждые пятьдесят-семьдесят метров в изгороди были проделаны двухметровые ворота, перегороженные западней — приподнятым и настороженным бревном, которое придавливает проходящую под ним кабаргу Эти опасные самоловы убивают и телят, и самок. Поэтому в местах, где кабарог мало, кряжи применять нельзя. Хорошо зная на практике истребительную силу этих самоловов. Прокоп Ильич охотно согласился с Симовым не настораживать эти самоловы. Оставив засеку в покое, товарищи вернулись в зимовье.
За дверью хижины зарычал Батыр. Охотники прислушались. Снаружи, в морозной тишине, послышался скрип размеренных шагов. Вскоре с клубами морозного пара в зимовье ввалился огромный Уваров. Сразу в помещении стало тесно. Старик не спеша разобрался, раскурил трубку и коротко сообщил:
— Следов лосей не видать. Белка малость есть. Десяток добыл. С полсотни плашек поднял. Дорогой наследили колонки… Вблизи сайбы их штук пять живет. Я подходил к ней. Она в порядке, прогрызов нет, мясо цело.
Колонок.
Он достал из мешка десять беличьих шкурок, вывернутых мехом наружу и свернутых в комочки. Те, которые имели сильные прострелы и кровоподтеки, были внутри, со стороны мездры, набиты снегом. Снег впитал кровь, отчего кровоподтеки исчезли. Гаврила Данилыч вывернул шкурки мехом внутрь, нанизал их глазными отверстиями на тонкий ремешок и повесил для просушки в стороне от очага.
За дверью снова проворчал Батыр. Через несколько минут в зимовье вошел Фока. Брови, ресницы и небритое лицо его были покрыты инеем и искрились при свете костра. Фока обтерся рукавом, раскурил трубку и мрачно махнул рукой. Рассказывать ему было нечего. За весь день он не встретил ни одного свежего лосиного следа.
На поиски лося решил отправиться Рогов. Следующим утром, еще затемно, он ушел с зимовья вверх по Джиле. За ним увязался Батыр. К рассвету старик дошел до устья Барун-Джилы. В этом месте долина Джилы разошлась на две пади. Рогов выбрал левую. По ней он прошел еще 15 километров и, не встретив лосиного следа, присел на колодине отдохнуть. Не спеша, он осмотрел окрестности.
Батыр исчез. Прошло полчаса, а пес не показывался. Рогов вслушивался. Приставив к ушам руки, он, наконец, уловил отдаленный лай, доносившийся с верховьев речки.
Пробежав километр, Рогов снова прислушался. В закоченелом лесу царила тишина. Охотник двинулся было дальше, но вдруг увидел огромного лося, мелькающего в ерниковой чаще. Размашистой рысью рогач выбежал на берег реки. Заметив охотника, он мгновенно остановился. Тут же из кустов вывернулся Батыр, забежал наперед и яростно залаял. Прогремел выстрел. Просвистевшая над кустарником пуля глухо ударила быка в грудь. Он повернулся и бросился назад своим следом. Рогов выстрелил вдогонку еще два раза. Лось, далеко выкидывая ноги, удалялся и вскоре скрылся за поворотом.
На месте ранения животного шерсти и крови не оказалось. Это значило, что рана не сквозная и пуля глубоко засела в туше. Пройдя по следу, Рогов обнаружил на снегу алые капли. С каждым десятком шагов количество кровяных капель увеличивалось. Рогов торопился, ожидая за каждым поворотом увидеть лесного гиганта. Но следы его ровной рыси тянулись километрами. Лось продолжал идти без остановки.
На крутом повороте к берегу реки подступили обомшелые утесы. Старый бык предвидел это препятствие и на предательский скользкий лед не вышел, а круто отвернул и, не сбавляя хода, пошел вверх к водоразделу.
Охотник продолжал погоню. Напрягая силы, он крутым склоном поднялся на седловину. Следы лося и Батыра перевалили через нее и вели вниз.
На перевале Рогов нерешительно остановился и оглянулся назад, на знакомую падь Барун-Джилы. Переведя взгляд вперед, он увидел перед собой безграничные дали неизвестной ему тайги, раскинувшейся по долинам притоков Онона.
Колебание длилось недолго, и он рысью сбежал вниз. Следы привели к заваленному колодником руслу ключа. Нагромождение стволов затрудняло преследование. Сгустились сумерки, а следы лося и собаки все продолжали уходить вперед. Только наступившая темнота заставила прервать погоню. Старик присел на колодину и почувствовал, что силы его иссякли. С трудом он встал, выбрался на припойменную террасу «залавок» и отыскал в густом сосняке удобную площадку для ночлега.
Разметав снег, он поставил из веток заслон в виде плетня. Перед ним сделал постель, высоко настлав крупного лапника, а сверху — сухой травы. Со старой гари он притащил с десяток сухих обуглившихся колодин и развел сибирский костер. Непреодолимая усталость сразу овладела им, и он свалился в мертвецком сне.
С рассветом Рогов покинул стоянку. Через десять километров ключ вывел его к речке Урею. Здесь лось выбежал на лед и, судя по пятнам крови, упал. Но его нигде не было видно! Исчезли и следы…
Присматриваясь к мазкам крови, старик обнаружил на льду едва заметные следы санных полозьев и конских подков. Это открытие заставило осторожного охотника выйти повыше на берег и осмотреть окрестности; на юг бесконечной чередой уходили безжизненные однообразный склоны незнакомой долины. Нигде ни дымка…
У поворота реки старик обследовал снежный надув и обнаружил на нем следы саней, двух человек и Батыра. Он позвал собаку. Выстрелил. Застывшие окрестности ответили ему эхом. Тревога и тоска охватили его. Он внезапно ослабел и беспомощно опустился в снег.
Выехав с зимовья и поднявшись вверх по Шепшулте километров на десять, Уваров с Симовым свернули в ключ, где стояла сайба — хранилище мяса.
В лиственничном острове, в полутора метрах над землей, возвышался продолговатый трехметровый сруб. Стены его и пол были плотно сложены из добротных двадцатисантиметровых бревен. Потолок покрыт накатником. Поверх сайбы, одна навстречу другой, лежали, удерживаясь на пнях, две вековые лиственницы. Деревья многотонным грузом придавили крышу амбара, сделав его недоступным даже медведю.
Уваров срубил державшиеся на пнях стволы, свалил их на землю и разобрал сверху накатник. Внутри сайбы стояли наклонно прислоненные к стенам части лосиной туши. Благодаря этому куски мяса не примерзли к бревнам и не смерзлись между собой. Охотники легко извлекли их из амбара и погрузили в сани.
Сайба для хранения мяса.
Оставив внутри сайбы для привады лосиную голову, старик прорубил в боковой стенке небольшой лаз для колонков и перед ним установил самый маленький, «нулевой», тарелочный капкан Рядом с сайбой Уваров пристроил кулемку на колонка: сначала он сделал дворик, огородив полуметровым частоколом квадратную площадку в 30 на 30 сантиметров; в одной стороне частокола он оставил проход в 20 сантиметров, поперек которого положил бревенчатый порог в руку толщиной, а на него — двухметровое бревно, служившее гнетом.
С рогульки сторожевого кола свисал на крепкой нитке сторожок. При настораживании его заводили одним концом под бревно, другим — в зарубку насторожки. Для приманки Уваров отрубил кусочек мяса и бросил его внутрь дворика.
На этом охотники расстались. Уваров поехал с мясом к зимовью, а Симов отправился вчерашним следом проверить поставленные им кулемки и капканы.
Первая кулемка стояла среди нагромождения камней и колодника, где обычно водились колонки. Ловушка оказалась спущенной, а кругом нее были разметаны перья сойки. Птица первая посетила и попалась в самолов. Затем приходил колонок, который вытащил из ловушки мясо и растерзал задавленную сойку. Симов снова насторожил кулемку и положил во дворик остатки птицы. Можно было не сомневаться, что в эту же ночь придет колонок.
Кулемка на колонка.
Отсюда к зимовью тянулся путик — охотничья тропа — с расставленными по ней через каждые сто метров плашками — ловушками на белок. Одна из ближайших также была спущена. К плоской плахе, укрепленной на четырех кольях на высоте полуметра над землей, привалилось наполовину отесанное бревно и придавило белку. Симов вытащил зверька и части насторожки. Досочки сторожка он сложил вместе так, что одна своей торцовой частью упиралась в зарубку другой. Концы их он зацепил зарубкой на насторожке и поставил распором в передней части самолова, между плахой и гнетом.
Плашка на белку.
Подправляя на свободном конце насторожки надетый для приманки гриб, Симов обратил внимание на своеобразное устройство гнета: с нижней плоской стороны бревно имело корытообразное углубление шириной в 30 сантиметров и глубиной в 3 сантиметра. Благодаря этому плашка плотно накрывала попавшегося зверька и тем самым предохраняла его от лесных хищников.
Обследовав тридцать ловушек, охотник обнаружил в них только двух белок. Раздосадованный неудачей, он свернул с тропы в лес и сразу обнаружил беличий след. Один из отпечатков он взял из снега на руку. Следочек и окружающий его снег сразу развалились: это был верный признак свежего следа пятнадцатиминутной давности.
Белка шла к лесной опушке размашистыми прыжками в шестьдесят-семьдесят сантиметров. Продвигаясь по следу и прислушиваясь, Симов уловил легкий шорох. Маскируясь густыми деревьями, он стал бесшумно приближаться к зверьку. На краю небольшой полянки стояла тридцатиметровая ель. Под ней на снегу валялись чешуйки и черенки шишек. С вершины ели, вертясь на легком ветерке, летели крылатки еловых семян. Стукаясь о ветки, падали чешуйки. Одна из веток дрогнула и по ней на край выбежала белка. Зверек срезал шишку, подправил ее в зубах передними лапками и мгновенно юркнул назад в гущу веток. Симов внимательно присмотрелся к кроне и увидел у ствола серую спинку, а над ней пушистый хвост. После выстрела с дерева упала шишка, а за ней — белка. Так, по следу и «на подслух», охотнику удалось добыть за день еще десяток зверьков.
Под вечер белки перестали жировать. По пути к зимовью встретился беличий след. Зверек бежал напрямик короткими прыжками и широко расставлял задние лапки. Это указывало на то, что зверек сыт и идет к себе в гнездо-гайно. Скоро попался более растянутый след. Поддев снизу рукой, его удалось целиком вынуть из снега. Такой прочный «стульчик» характеризовал утренний след. Выйдя по нему на опушку, Симов осмотрел густые ели и в затишье за скалой заметил на одной из них беличье гнездо. Подойдя к дереву, он постукал по нему палкой. Зверек затаился в своем убежище. Тогда пришлось срубить жердь и ударить ею высоко по стволу. В то же мгновенье с боку гнезда показалась белка.
Долгое отсутствие Рогова беспокоило Симова. Товарищи успокаивали его, рассказывали случаи, когда им приходилось по две-три ночи проводить в тайге, преследуя раненого зверя. Все же на другой день Симов отправился вверх по Джиле.
Полдня шел он следом Рогова — до ерников на Барун-Джи-ле. Увидев здесь лосиный след и пятна крови, он успокоился и повернул назад. Дорогой его внимание привлекли свежие следы кабарги и росомахи. Они вскоре привели его к невысокому скалистому утесу, под которым только что разыгралась кровавая драма, историю которой удалось прочитать по следам.
Кабарга выбежала на утес и, спрыгнув на каменистый уступ, встала на отстой. Росомаха бросилась на нее сверху, сбила с отстоя и вместе с ней свалилась с пятиметровой высоты в снег. Задушив жертву, хищник унес ее в чащу. Кровь на снегу не успела еще замерзнуть.
Охотник поднялся на гриву, осмотрел окрестности и увидел поднимающуюся по косогору росомаху. Голова ее была высоко поднята, в зубах она держала кабаргу. Ноги и голова «козочки» беспомощно болтались и бороздили снег.
Лейтенант поставил сошки под винтовку и выстрелил. Пуля чиркнула по снегу сзади зверя. Росомаха, продолжая тащить кабаргу, перешла с шага на рысь и скрылась в зарослях молодых сосен. Едва переводя дыхание, в расстегнутом полушубке, с ушанкой на затылке, Симов побежал вдогонку. Росомаха шла рысью. На протяжении километрового подъема она дважды ложилась отдыхать, но с приближением человека поднималась и уносила с собой добычу. Затем росомаха перевалила на северный склон и пошла под гору без остановок.
Убедившись в бесполезности погони, охотник повернул назад и к вечеру едва добрел до зимовья.
Гаврила Даннлыч и Фока уже успели наварить ведро кабарожьего супа и ожидали товарищей.
Рогов вернулся среди ночи. Едва передвигая ногами, он с трудом перешагнул через порог и повалился на нары. На него страшно было смотреть: щеки и виски ввалились, скулы выступили вперед. На пепельно-сером лице темнели иссиня-черные губы.
Фока пристально посмотрел на его руки и, не обнаружив между пальцев и на когтях запекшейся крови животного, повторил, как это бывает у глухих, вслух свои мысли:
— Значит, не догнал. Два дня за зря пропутался…
— Не догнал… Это еще полбеды… — хрипло ответил Рогов. — Двое акшинских перехватили быка и собаку увели!
Успокоившись, старик обстоятельно рассказал о случившемся.
— Так, двое, говоришь, были? — переспросил Фока. Прокоп Ильич утвердительно кивнул.
— Завтра же надо вдвоем выходить воров искать.
Товарищи поддержали Фоку. Однако Рогов возразил:
— Что они лося взяли, так черт с ним… Еще добудем. А собака проводит их и сама воротится.
— На сворке держать ее будут — так не скоро воротится…
— Все одно, когда-нибудь спустят, вот и вернется. Хоть на край света уведи ее — все равно придет! — уверял Рогов.
Общим советом решили с неделю подождать. Если собака за это время не придет, Симов отправит телеграмму военному коменданту в Акшу.
Утром снова завязался разговор об акшинских похитителях. Однако охотники ничего нового не придумали и разошлись по распадкам на охоту. В зимовье остался Рогов. Длительная погоня, двухдневная голодовка, потеря верного помощника и тяжелая обида так измотали старика, что он почти трое суток спал.
В последней трети ноября установилась холодная, ясная погода. Морозы доходили до сорока градусов. От холода трещал лед на реке, в лесу ему вторили деревья. Заледеневший снег хрустел под ногами, как битое стекло, и не давал возможности подойти к лосям на выстрел. «Работали», как выражались старики, лишь плашки да кулемки. За время пребывания на Шепшулте охотники добыли больше сотни белок, десяток колонков и столько же кабарог да наловили 200 килограммов рыбы. Сентябрьское и свежее мясо, а также рыбу подготовили для отправки в город. Вывезти эти трофеи домой, в Ключи, вызвался Уваров.
По русскому обычаю, перед его отъездом все присели и на минуту затихли. Первым встал самый молодой. Прощаясь с Уваровым, Симов передал ему текст телеграммы акшинскому военному коменданту и письма начальству, матери, друзьям.
Почуяв, что идет домой, Карька бодро вышел на реку и, слегка натужившись, потащил тяжелые сани. Вскоре зимовье скрылось за поворотом. Гаврила Данилыч потеплее завернулся в потертую козью дошку и прилег на мешки с рыбой Перед ним поползли сотни раз виденные косогоры, утесы, лесные картины.
На устье Моситы старик повел коня под уздцы по ледяному карнизу над омутом. Неожиданно лед треснул и, не выдержав тяжести лошади и груженых саней, обрушился в воду. Перепуганное животное рванулось к берегу. Старик мгновенно захлестнул ременный повод за прибрежный пень и затянул его надежным монгольским узлом. Затем выхватил нож и перерезал гужи и чересседельник. Оглобли упали в воду. Почувствовав свободу, Карька попытался выбраться на берег, но от его усилий обвалившаяся ледяная глыба поползла в глубь омута. Натянув повод, несчастный конь опустился по грудь в воду и затих. Рядом с ним торчали из воды затонувшие передком сани.
Уваров замотал конец вожжей за сани и ближайший пень и попробовал помочь коню. Но при малейшем движении льдина уходила вглубь, а вместе с ней погружалась и лошадь. В отчаянии от своего бессилия, старик побежал за товарищами.
Первым к месту происшествия примчался Фока. Голова и грудь Карьки были уже под водой. Льдина из-под его ног вывернулась и, потеряв опору, конь погрузился в воду и захлебнулся. Уже ничем нельзя было помочь.
Беда огорошила всех и больше всего Уварова. Старик укорял и ругал себя на все лады. Он сокрушался о гибели коня, подсчитывал убытки бригады. Товарищи, как могли, утешали и ободряли его, но все это помогало мало. С убитым видом, сгорбившись, старик сидел на льду.
Потом он встал, подошел к пню, за который был привязан повод затонувшего коня, и дернул его за конец. Монгольский узел мгновенно развязался, ремешок натянулся и захлестнул руку охотника.
Быстрый поток потащил коня вдоль берега, а вместе с ним и человека. Он отчаянно закричал. К счастью, обледеневший конец повода выскользнул, и труп лошади, нырнув в водовороте, исчез подо льдом. Обвалившаяся льдина развернулась, углом задела полузатонувшие сани и стала их теснить от берега в омут. Новая опасность подхлестнула охотников. Оттолкнув льдину, они попытались вытащить сани наверх, но неудачно. Пришлось привести лошадей. Только с их помощью удалось выволочь затонувшие сани на берег.
Монгольский узел.
Наступило полнолуние, а вместе с ним и переменилась погода. По Джиле подул резкий ветер. Посыпалась колючая крупа, а за ней — мелкий плотный снег, который валил до следующего дня. Такая погода благоприятствовала охоте на лосей с подхода. С утра Симов отправился попытать счастья и на устье Улана встретил свежие следы зверей.
Глубокие отпечатки слегка припорошило и задуло снежком. По лункам в снегу, с одинаковыми поволокой и выволокой, нельзя было определить, в какую сторону ушли олени. Пришлось припомнить опыт старых охотников, которые в таких случаях определяют направление по веточкам, торчащим из снега на линии следов; животные задевают их и отклоняют вперед по движению, отчего на снегу остаются черточки и вмятины.
По следу Симов перешел на правый берег реки, затем поднялся по косогору, перевалил через сопку и направился в широкую падь со старой гарью.
На косогоре следы подвели к причудливой коряжистой валежине. Поваленная огнем вековая сосна как бы приподнималась над землей на корявых ветках и сучках. Обгоревшая вершина ее терялась в подрастающих сосенках и оканчивалась бурым пятном.
Присматриваясь к подозрительному месту, Симов сделал шаг в сторону. Бурая тень мгновенно поднялась. Это был полугодовалый изюбр-теленок. Расстояние между ним и охотником не превышало тридцати метров.
Олененок пристально смотрел на охотника. Толстый ствол сосны закрывал человека до плеч, и молодой зверь не признал в нем своего опасного врага. Так разглядывали они друг друга несколько минут. Симов неловко повернулся. Из-под локтя вывалились деревянные сошки и ударили по стволу винтовки.
В одно мгновение, как отпущенные пружины, вылетели из чащи старый рогач и за ним пять коров с двумя телятами. Высоко подняв голову, бык сделал несколько коротких прыжков, распушил серо-желтое «зеркальце», посыпал черными «орешками» и помчался в гору, гордо неся свои рога. Следом за ним скакали остальные.
…После снегопада установилась ясная морозная погода. По ночам в высоком небе мерцали холодным блеском звезды. Высоко поднималась полная луна. Днем холодно светило едва поднимавшееся над сопками солнце. Мороз с каждым днем усиливался. Лед на плесах коробился и наползал на берег. Река стонала днем и ночью. В тайге трещали деревья.
Изо дня в день охотники возвращались с пустыми руками.
Наступившие холода сковали льдом омут у Моситой. Перемерз до дна и джилинский перекат. Вода выступила из-под метрового льда, пропитала снег и поднялась на полметра. Над рекой встал густой туман; прибрежные кусты и деревья покрылись белым кружевом.
За три дня мороз сковал выступившую воду. Образовалась пятисантиметровая наледь.
В этот день старики в последний раз обошли и рассторожили самоловы.
Обратный путь был трудным, так как Джила еще не «прокипела». Русло ее засыпало глубоким снегом. В кривунах надуло метровые сугробы. Лошади с трудом волочили груженые сани.
На второй день пути у устья Улана дорогу преградила свежая наледь. Тонкий лед под тяжестью саней ломался, лошади проваливались по брюхо в воду. Охотникам приходилось проводить их под уздцы бродом.
Перемокшие люди и лошади коченели на сильном морозе. Пришлось выбраться на берег и пережидать два дня, пока наледь хорошо промерзла и стала держать лошадей и возы.
Измученная бригада вернулась в деревню только на пятый день после выезда. Симов немедленно отправил телеграмму в Акшу и вызвал из Читы машину.
Назад: Глава VII Ревут изюбры
Дальше: Глава IX В зимней тайге
