Глава VII
Ревут изюбры
14 сентября, Семенов день, считается началом рева изюбров — брачного периода у этих самых крупных, после лося, оленей. С вечерними зорями могучие быки поднимаются к вершинам сопок, на открытые места увалов и старых гарей и мощным ревом, слышным за три-четыре километра, привлекают к себе самок и вызывают друг друга на бой.
Обычно, спустя неделю, самые сильные рогачи обзаводятся «гаремами», порою до 10 самок, которых они ревностно охраняют от соперников. Охотники предлагали использовать время гона для учета численности оленей и отстрела старых быков. Успех в этом деле зависел от уменья охотников подражать реву быков и мастерства скрадывания — бесшумного подхода к оленям.
Лейтенант, никогда не слыхавший изюбрового рева, неоднократно пытался трубить в винтовочный ствол, но товарищи морщились и отрицательно качали головой. Пришлось отложить уроки до встречи с оленями.
Нотная запись «песни» ревущего марала.
От первого холодного дыхания осени на лесных полянах поблекла и побурела перепутавшаяся трава. Березово-осиновые рощи разукрасились оранжевыми пятнами умирающей листвы. Слепни исчезли, а на смену комариному царству поднялась назойливая мошка. Днем было жарко, солнечно, но по ночам уже прихватывали ядреные морозцы.
В поредевших зарослях багульника хлопотливо перепархивали малые и ширококлювые мухоловки, касатки, пеночки-зарнички и зеленые сибирские завирушки, таловки и другие мелкие пташки, отлетающие на юг. Собрались в табунки длиннохвостые синицы и голубые сороки. В воздухе появилось множество паутиных нитей с путешествующими на них паучками, а высоко в небе показался первый треугольник журавлей. Наступила ранняя забайкальская осень.
Поднявшись каменистой тропой на Макарячинский водораздел, охотники въехали в густой и мрачный лиственничный лес. Тропа выровнялась, пошла по хребту среди зарослей брусники и вскоре вывела всадников на заболоченную горную поляну, густо заросшую голубикой.
Уваров спешился, достал из сумы котелок, замахал им по кустам и в несколько минут наполнил его ягодами.
Под гору всадники свели лошадей под уздцы и остановились на ночлег на берегу Якушихи. Эта небольшая речка с прозрачной, как стекло, и всегда ледяной ключевой водой была известна глубокими коряжистыми ямами, в которых обитали в большом количестве крупные ленки.
Наскоро поужинав, Симов поднялся каменистой россыпью к вершине сопки, покрытой редким лесом. Хотелось поскорее услышать рев изюбра.
На фоне яркого оранжевого заката ажурным кружевом выделялись еще кудрявые березки. За ними виднелись зубчатые горные дали, подернутые синевой. Алые тона неба незаметно перешли в сиреневые. Снизу потянул легкий ветерок, нарушив вечернюю тишину трепещущим шелестом усыхающей листвы.
Пе успели утихнуть зароптавшие деревца, как до слуха охотника донесся странный вопль. «Ааа-ууу-ах…» — пронеслось над сопками.
Минуты наступившей тишины тянулись томительно долго. Симов прислушивался до звона в ушах. Наконец, с противоположной стороны долины снова повторился тот же вопль. Теперь он был слышен более четко и походил на отдаленный вой матерого волка. Это ревел изюбр.
Зверь поднимался к горным вершинам. Когда он вышел на водораздел, по долине прозвучал мощный переливающийся трубный рев. Свою «песню» изюбр начинал на низком тоне. Затем переводил октавой выше, составляющей основную часть «песни», и заканчивал отрывистым, сердитым «ах!» на низком первоначальном тоне.
«Ааа-ооо-уу-ах!» — грозно неслось по долине. Лес потемнел. Замерцали первые звезды. Бык все не унимался и продолжал реветь.
В густой темноте лейтенант отправился на табор и вскоре вышел на костер.
— Слыхал, как поет? — спросил его Рогов. — Это молодой бычок. Вот старый, тот по-другому ревет, как пороз. Ну, наслушаешься еще и старых, и молодых. Рев только начался, да и зверей здесь мало…
Охотники уговорились назавтра пораньше сняться с табора, чтобы за день добраться до реки Улан.
К полудню отряд преодолел два больших перевала и по Кочковатому ключу спустился к Улану.
У самого устья ключа, на небольшой полянке, заросшей густым пыреем, стоял ветхий односкатный балаган. Это был старый охотничий табор. Подъехав к коновязи, старики спешились и осмотрели таборную площадку. На земле лежал посеревший помет лошадей. Очаг с плотно прибитой дождями золой и старыми головешками зарос травой. Из-под балагана вытянулись к солнцу длинные стебли пырея. Зеленая плесень и белые грибы на тонких ножках виднелись под корьем. Все свидетельствовало о том, что в этом году никто еще здесь не побывал. Оборудовав стоянку по-своему, товарищи расположились на отдых.
Лошади, побрякивая путами, подошли к очагу и смачно захрустели сочной травой над самым ухом Рогова. Он поднял голову. Карька, повернувшись к своему хозяину, сдержанно заржал и, подойдя ближе, потянулся губами к его рукам. Старик ласково погладил своего друга.
— Ну, что? Посолонцевать пришел? — На приветливые слова хозяина конь ответил еле слышным ржанием. — Эх ты, каналья хитрая. Ну, ну, не лезь, уговорил, так и быть, — проворчал Прокоп Ильич. Он встал и принес на куске коры горсточку соли. Слегка прикасаясь к ней губами, Карька зачмокал и распустил слюну, смакуя каждую щепотку.
Растянувшись на своем потнике, старик с любовью следил за конем. Но усталость взяла свое: скоро он поник головой и, охваченный дремотой, заснул.
Перед заходом солнца охотники разбрелись по лесу, поднялись на сопки и заняли наблюдательные позиции.
Стоял тихий, теплый вечер, поэтому изюбры заревели очень рано. Едва солнце спустилось к сопкам, как в районе Потайного ключа, куда ушел Симов, прозвучала высоким тоном протяжная переливающаяся песня молодого быка.
Лейтенант скинул моршни и в одних волосяных чулках, связанных из волос конской гривы, осторожно пошел к ревущему зверю. Бесшумно продвигаясь опушкой и редколесьем, он поднялся на сопку повыше ревущего быка. Это облегчало наблюдение за зверем. Подойдя к нему метров на семьдесят, он обнаружил в чаще и пасущихся с быком двух изюбрих.
Бык, почуяв приближение человека, стал удаляться и вместе с оленухами вышел в соседнюю долину. Поднявшись на невысокую сопку, он заревел еще раз. Его песня была тут же прервана грубым, неимоверным по силе ревом старого быка. Рев был настолько мощным, что казалось, будто зверь стоит рядом. Симов повернул к нему; олень должен был находиться не дальше, чем в двухстах метрах. Через несколько минут на вершине сопки с новой силой повторился тот же раскатистый рев.
Симов стал было приближаться к быку, но небольшая оплошность испортила все дело: он споткнулся о колодину и, ломая сучья, грузно повалился на сухой валежник. Долго тянулись минуты ожидания. Наконец раздалось отрывистое «кхао». Через несколько секунд рявканье спугнутого изюбра повторилось в полукилометре, затем донеслось из-за сопок и стихло. Оба быка умолкли и больше в этот вечер голоса не подавали.
На табор Симов вернулся первым. Вскоре подошли старики.
— Ну как, паря? Что теперь запишем? Разогнал зверей-то! — съязвил Рогов.
Лейтенант покраснел и махнул рукой.
Вмешался Гаврила Данилыч:
— Мои-то звери остались на месте. Их можно записать. Выследил я здоровенного рогача и при нем четырех коров.
Это известие немного подбодрило лейтенанта. Он расспросил, как вели себя звери, куда отправились пастись, как охранял свой гарем старый бык.
Под утро в районе табора заревело четыре изюбра. Охотники еще в темноте разошлись по лесу.
Вчерашний молодой бык вернулся к верховью Потайного ключа и «пел» усерднее всех. Из соседней пади ему сердито отвечал старый, а с ближайших сопок подавали голос два пришлых молодых. Каждый охотник выбрал себе «певца» и, тщательно маскируясь, стал скрадывать его. С восходом солнца рев изюбров заметно ослабел и к девяти часам вовсе прекратился.
Утренние наблюдения подтвердили, что здесь ходят два быка с гаремами: старый с четырьмя коровами, молодой с двумя. Оба пришлые, молодые, еще не обзавелись подругами.
В этот день табор пришлось покинуть. За ночь лошади выстригли всю траву и остались без корма. Охотники переехали к зимовью на устье реки Бельчир.
На новом бивуаке старики отремонтировали зимовье: законопатили мохом щели, перебрали на крыше лубье, переложили печь.
Уваров, работавший в молодости по печному делу, соорудил замечательную мазанку. Достав пять ведер синей глины, он смешал с нею пять килограммов соли и, залив водой, приготовил густой раствор. Затем из крупных камней сложил основание печи высотой в полметра и площадью в полтора квадратных метра. На него положил метровое бревно, а на бревно поставил жердь, обложил их мохом и облепил глиной. Через несколько дней, когда глина подсохла, Уваров вынул бревно и жердь. Получилась превосходная печь-мазанка с глиняной трубой.
Симов на новом месте немедленно занялся радиофикацией. Подтянув конец антенны к зимовью, он подключил детекторный приемник и без особого труда поймал читинскую радиовещательную станцию. Передавали сводку Информбюро. Один наушник не мог обслужить троих охотников, и товарищи уступили его Рогову. Старик в эти дни особенно волновался: он знал, что сын его сражается под Либавой, где шли теперь ожесточенные бои с окруженной немецкой группировкой.
Оставив стариков в зимовье, Симов отправился на южный косогор долины и, разыскав стройную, без сучков березу, винтообразно по стволу надрезал ее кору и содрал полосу бересты в 15 сантиметров ширины и 2 метра длины. Из нее он скрутил конус и на широкий его конец надел плотный цилиндр, сделанный на замке, как для туеса. Получилась берестяная труба в 75 сантиметров длины с отверстием у мундштука в два миллиметра и рупором в 10 сантиметров. Теперь он просушивал ее у костра. Гаврила Данилыч с интересом следил за работой.
— Диковинная штука получилась, — заметил он. — Как-то она у тебя реветь будет? У нас делают долбленые трубы, из сухой сосны.
Закончив просушку трубы, Симов собрался ее испробовать.
— Стой, стой! Нельзя тут реветь, ты зверей всех разгонишь да Ильича разбудишь.
Симов согласился с Данилычем и отправился в зимовье. Плотно захлопнув за собой дверь и заложив отдушины, он уселся на нары и, прикоснувшись уголком рта к мундштуку трубы, с силой потянул в себя воздух через нее. Из зимовья понеслись приглушенные вопли.
Час тренировки не прошел даром. К концу первого урока Симов мог на одном тоне протянуть полминуты. Теперь оставалось отработать переливы песни — переход с одного тона на другой. Прервав занятия, он вышел из своей «студии» передохнуть и покурить.
— Ну, паря, ловкая труба получилась, — одобрительно отозвался Гавоила Данилыч. — Главное, реви тонким голоском, как молодой бычок. На такой рев звери лучше отзываются. Еще перебор освоить надо. Тогда и к изюбрам вали…
Второй час занятий Симов посвятил «перебору». Проснувшийся Рогов с удивлением прислушался к реву.
— Это кто там? — спросил он Уварова.
Из зимовья вышел Симов.
— Ну, как?
— Подходяще… В аккурат, точно получается, — ответил Прокоп Ильич. Взяв трубу, он с интересом разглядывал ее, вертел в руках, примерял к губам..
— Дивье какое! Ловко сработано. Это уж не рассохнется, не треснет. Ну, лейтенант, с этой музыкой мы теперь всех зверей пересчитаем.
Изготовление ваба — рёвной трубы.
…Через час на таборе остался привязанный Батыр, а охотники разошлись по лесу встречать вечернюю зорю. На долю Симова пришелся Гаврашковый ключ. Добравшись к последнему увалу в вершине Гаврашковой пади, он поднялся до середины его и замаскировался среди каменных глыб. Серый цвет его солдатской шинели как нельзя лучше сливался с окружающей местностью. Теперь нужно было запастись терпеньем и ждать изюбров.
С заходом солнца, волнуясь, Симов в первый раз проревел в трубу. Получилось гораздо хуже, чем в зимовье. Захотелось вернуть свой «вопль», но притаившееся эхо услужливо подхватило его и, бросаясь из стороны в сторону, понесло по распадку, по сопкам… Наконец стихло. Симов собрался было повторить свой позывной, но в этот момент донесся отдаленный, еле слышный ответный клич. Сомнений не было: ответил изюбр!
Симов нетерпеливо смотрел в ту сторону, на побуревшую, красно-оранжевую вершину горы. Рев повторился ближе. Бык шел к охотнику.
Симов поднял трубу и ответил изюбру. Не успело стихнуть эхо, как донесся грозный ответ.
Зверь вышел на вершину сопки; на фоне малинового заката показался темный стройный силуэт.
К великому удивлению охотника, бык оказался с небольшими, как шпильки, рожками. Приподняв голову и вытянув шею, он с новой силой повторил свою угрозу «сопернику», мимоходом яростно пободал молодую листвянку и быстрыми шагами направился вниз по увалу. Он шел напрямик, перелесками, то исчезая в чаще, то появляясь на опушках. Спустившись до середины косогора, зверь остановился метрах в двухстах от охотника и, вытянув шею, снова заревел устрашающим голосом. Стало ясно, что это старый олень с короткими уродливыми рожками.
Такой бык как производитель не имеет никакой ценности: его потомство слабо и немощно. Поэтому Симов решил добыть этого оленя и поспешил прореветь в трубу. Зверь неожиданно встревожился и, взметнув голову, замер на месте. Он понял обман. Рявкнув грубым басом, он сделал несколько скачков в гору, снова остановился и, повернувшись боком, прислушался.
Теперь исход охоты решал меткий выстрел. Симов открыл стрельбу. Быстро работая затвором, он в несколько секунд опустошил магазин карабина. Из трех просвистевших пуль только одна закончила свой полет глухим ударом, попав в зверя. Изюбр осел назад, переступил несколько шагов и бешеным галопом, пятиметровыми прыжками, помчался к вершине сопки. Через минуту зверь скрылся из вида.
Вечером искать раненого оленя было бесполезно.
У таборного костра Симов застал Уварова.
Выслушав рассказ лейтенанта, старик успокоил его:
— Это, паря, со всяким бывает, а ежели ты прострелил его по кишкам, он никуда не денется и за ночь пропадет, помрет. Завтра прихватим с собой Батыра, сходим по следу, изюбр будет наш.
…Всю ночь, не переставая, перекликались три рогача. Симову не спалось. Ему казалось, что среди них ревет и его вчерашний бык. С тоской всматриваясь в темноту холодной ночи, он с нетерпением дожидался рассвета, обдумывая план розыска убежавшего зверя.
В полночь восток посветлел. Из-за сопок показался золотой рожок месяца. Покрытые инеем поляны залило голубым блеском. Поседевший ерник выделился белым кружевом на фоне темного леса. Симов подложил в костер бревно, облокотился о седло и прислушался. В монотонный шелест осыпавшейся листвы врезался одинокий выстрел. Он поднялся, приставил к огню котелок с чаем, зарыл в раскаленную золу с десяток картофелин и стал ждать Рогова.
Время тянулось томительно долго. Давно закипел чай и испеклась картошка. Снова заревели замолчавшие изюбры. А Прокоп Ильич все не возвращался. Наконец в морозной тишине послышались похрустывающие шаги, и из темноты к костру вышел старик.
— Ты пошто не спишь? — спросил он.
— Промазал вчера, вот и не сплю…
Рогов внимательно выслушал историю с изюбром и дополнительно порасспросил: как убегал зверь, стукался ли рогами о деревья.
— Ты, паря, запомни: если зверь на виду, реветь в трубу ни в коем разе нельзя, — поучал старик. — Раз изюбр пошел на трубу, то он точно выйдет туда, откуда ревешь. Ему хоть десять километров — он все одно без ошибки найдет твое место.
Симов теперь и сам это хорошо знал.
— Так, говоришь, осел после выстрела и стукался боками о деревья? — переспросил Прокоп Ильич. — Ну, будь спокоен, завтра же будет наш, — обнадежил он. — У меня фартовее получилось. За вечер шесть лосей приходило, два быка были с коровами. Этих рогачей пожалел. А при луне приплелся бурун — прошлогодний сохатенок. Ну, пристрелил его наповал. Слыхал выстрел? Бычок невелик, а все ж с центнер мяса даст.
Разогревшись горячим чаем и печеной картошкой, Прокоп Ильич поудобнее расположился у костра и вскоре заснул.
Симов также последовал его примеру и устроившись между стариками, затих под своей шинелью.
Рассвет застал Уварова и Симова в сборах. Взяв Батыра на сворку, они отправились к месту вчерашнего происшествия. Заиндевевшие под утро заросли ерника сказочно разукрасились кристаллами льда и стояли, как вылитые из серебра.
Уваров, обеспокоенный таким похолоданием, предположил, что след зверя простыл и собака вряд ли возьмет его. Но Батыр рассеял это сомнение. Добравшись до места, где бык был ранен, пес натянул поводок и, принюхиваясь, потащил Симова. Гаврила Данилыч шел рядом, внимательно всматривался, но нигде не заметил ни капли крови, ни вырванной пулей шерсти.
— Ну, паря, однако, мимо пробросал, — веско заключил он.
Но Симов решил следовать за Батыром до конца и вскоре оставил старика далеко позади.
Поднявшись на вершину сопки, собака повернула и повела по каменистому горному отрогу. Километра через три Батыр снова свернул в седловину и так натянул повод, что захрипел.
Симов взглянул вперед и увидел, как изюбр соскочил с лежки и умчал в чащу. Батыр взвыл от ярости и, поднявшись на задние лапы, метнулся вперед с такой силой, что сбил лейтенанта с ног и едва не вырвался. Упустить собаку с поводком — значило послать ее па верную смерть; с длинным ремешком на шее Батыр неминуемо запутался бы в чаще и был бы убит разъяренным быком.
Симов подтянул к себе пса и отстегнул сворку. Батыр стремительно бросился за зверем и, через минуту догнав его, яростно залаял. Голос собаки слышался на одном месте. Олень не выдержал натиска и бросился назад своим следом. Послышался приближающийся треск кустарника и топот копыт. Изюбр выбежал на опушку в тридцати шагах от охотника. Прогремел выстрел. Бык сделал последний прыжок и тяжело повалился на землю. Следом выскочивший из чащи Батыр набросился на него. Пес отыскал на его плече рану и стал слизывать сочившуюся кровь.
Это был очень старый изюбр с толстыми, корявыми и короткими рогами. На шее, в темно-бурой гриве, попадались белые волоски. Серо-соломенный окрас спины переходил на боках в белесый.
Подвернув голову изюбра, охотник положил тушу на спину, привалил ее к колодине, затем сделал по животу продольный разрез и вытащил почти пустой желудок и залитый жиром кишечник. Левая почка оказалась простреленной еще вчера, и вся брюшная полость залита почерневшей кровью.
Обращали на себя внимание недоразвитые семенники быка. Они были мягки наощупь и заплыли жиром. Половая недостаточность у старого одряхлевшего оленя, прежде всего, выразилась в уродливой недоразвитости рогов. Эта физиологическая связь общего состояния животного с его рогами лишает больных и старых животных возможности производить потомство, так как быков с недоразвитыми рогами избегают оленухи, а более крепкие рогачи отгоняют их от коров.
С сальника и кишечника Симов набрал с полпуда внутреннего жира. Затем, завернув на крупе шкуру, вырезал полупудовый пласт подкожного сала. Весь этот жир он спрятал от собаки, заложив его в грудную полость зверя.
Голова старого изюбра с недоразвитыми рогами.
Старики давно ждали возвращения лейтенанта. Когда он подошел к табору, они в третий раз разогревали чай и поджаренные в сохатином сале куски печенки.
— Вот те на! Поздравляю с первым ревным изюбром, — сказал Рогов и пожал окровавленную руку охотника. — А меня Гаврила уверил, что зверь ушел без раны…
Старики тут же заседлали лошадей, приготовили переметные сумы и веревки для вывозки мяса. Рогов расспросил, где лежит изюбр, и, вскочив в седло, тронул коня. Симов ехал сзади и удивлялся, как по его рассказу Прокоп Ильич легко ориентировался в лесу.
Навстречу охотникам из чащи выбежал Батыр. Морда его была вымазана кровью, а бока заметно потолстели.
— Экка язва, брюхо, как бубен, набил… Шкода этакая! — добродушно ворчал Рогов. — Его, дьявола, караулить оставили, а он здесь нахозяйничал самовольно. Поди, весь жир оходил…
Пес опустил хвост и, виновато понурив голову, посторонился, отступив в кусты.
— Жир я спрятал, зря сторожа ругаешь, — заступился за собаку Симов и рассказал о ее превосходной работе.
Через час туша была разделана. Навьючив на каждую лошадь по 70 килограммов, бригада спустилась по Гаврашковому ключу и вышла на Улан к зимовью.
После обеда Рогов предложил Симову выйти в тайгу:
— Ты на трубу быков подразнишь, а я тем временем их стороной обойду. Сегодня, после дождика, можно вплоть подойти, так что переглядим всех, до последней телки…
Отправились за два часа до темноты. Километрах в трех от табора Симов попробовал вызвать зверя на трубу, подражая самому высокому голосу изюбра. Тотчас из распадка донесся ответ молодого быка. Олень проревел несколько раз.
— Уж больно горластый, одинокий, видать, — заметил Рогов. — Старый рогач при табуне обычно помалкивает. Ему не до реву. Охаживать коров надо. А этот орет все, зовет…
Старик примерно определил место зверя и, наметив наиболее удобный подход, немедленно отправился скрадывать его. Ловко пробираясь между кустами, мягко шагая по отсыревшему моху, он двигался бесшумно. Ичиги с голенищами из шинельного сукна облегчали бесшумную ходьбу, и он шел легко и быстро.
Симов время от времени вызывал голос зверя на трубу, помогая этим Рогову брать верное направление. Скоро старик поднялся на сопку и, осторожно пробираясь лесной опушкой, стал медленно заходить зверю в тыл. Изюбр тем временем перешел ключ, проревел два раза подряд и, яростно боднув по пути молодую лиственницу, направился к Симову. Приблизившись к нему метров на сто, он неожиданно остановился, уловив, по-видимому, фальшь в звуках трубы.
Рогов едва поспевал за оленем. Увидев, что он насторожился, и, убедившись, что это бык одинокий, без гарема, старик прекратил наблюдение. Охотники отправились дальше и вскоре снова встретили ревущего быка. Здесь им посчастливилось выследить старого изюбра с пятью оленухами. В отличие от первого, этот зверь на трубу не шел и отвечал на нее неохотно.
Так, с помощью трубы охотникам удалось за три дня обнаружить на Улане и его притоках еще четырнадцать «семейных» быков-изюбров, каждый из которых водил за собой от двух до семи оленух. В районе самородных солонцов на рев трубы ответил мыкающим стоном, а затем вышел к охотникам одинокий молодой лось.
Закончив учет изюбров, охотники отправились в сопки. За два дня Батыр облаял более десяти лосей, из которых три взрослых быка были с коровами, а остальные — одинцы.
Лошадям не хватало у зимовья подножного корма. Уваров с Роговым собрались в глубь тайги, на речку Шепшулту, к заготовленному сену, строить зимовье, а Симов — на реку Джилу.
Шепшулта — река тихая, в ее широкой долине много лугов, болот и небольших озер. Прилегающие горные отроги пологи и покрыты старыми гарями. Крутых косогоров-увалов, богатых горной травянистой растительностью, здесь нет, поэтому изюбры сюда заходят редко. Шепшулта — урочище сохатых. Район Джилы, в среднем ее течении, наоборот, богат увалами и множеством скалистых отстоев. Здесь в изобилии встречаются изюбры.
Старики помогли навьючить Сивку и, договорившись с лейтенантом встретиться через неделю на устье Улана, поехали по Гаврашковому ключу на перевал к Шеншулте. Симов вывел коня на тропу и тронулся в обратную сторону, вниз по Улану. Торная тропа шла под уклон, и Сивка, бодро шагая, отмеривал километр за километром.
После трехчасового перехода падь Улана раскинулась широкими воротами. Сосновый бор поредел. Показались скалистые берега Джилы и донесся шум ее порогов. На лугу высились два больших стога, накошенных летом Гаврилой Данилычем и Фокой. Симов перебрел Улан и без труда отыскал их летний балаган, покрытый лиственничным лубьем.
Табор был прекрасно оборудован и находился на живописном месте, у самого устья Улана. Развьючив и расседлав Сивку, Симов отпустил его к сену, а сам отправился заготавливать дрова. Работать топором ему не пришлось. Метрах в двухстах от балагана стояла вековая сосна, разбитая грозой. Кудрявая вершина дерева была срезана молнией, как топором, и лежала тут же у расщепленнего пня. Еще зеленая, не осыпавшаяся хвоя свидетельствовала о том, что все это произошло совсем недавно. Ствол сосны оказался разбитым на двух-трехметровые щепы, которые разлетелись вокруг на пятьдесят метров. Некоторые из них воткнулись в землю торчком. Щепа была абсолютно сухой, хотя признаков обугливания на ней не было заметно.
С вечерней зарей Симов поднялся на сопку. Сюда доносился рев пяти зверей. За Джилой два изюбра приближалась друг к другу и вскоре сошлись. Их мощные голоса стихли, и в ночной тишине послышался стук сильных ударов рогами.
Сражение длилось минут пятнадцать. Прогрохотали обвалившиеся камни, и на мгновенье все стихло. Затем победоносно проревел один из быков. Не окончив первого колена, он с новой силой затянул другое и закончил его мощным рыкающим воплем. Ревел он необычно. В его захлебывающемся голосе чувствовалась беспредельная ярость и торжество победы. Симов ответил в трубу. С минуту бык прислушивался, а затем с той же яростью пригрозил своим мощным ревом и ему.
Симов неоднократно пытался перебраться на другой берег Джилы. Но, обследовав ближние пороги, он так и не подыскал удобной переправы; поблизости не оказалось ни охотничьего, ни звериного брода. Пришлось перебираться через перекат. На галечной отмели Сивка покорно вошел в воду и, оступаясь на скользких округленных камнях, побрел к противоположному берегу. На середине реки вода подступила к седлу. Бурным потоком Сивку потеснило вниз, и он споткнулся. Быстрое течение понесло его к глубокому плесу. Потеряв под ногами дно, конь круто повернулся и поплыл назад. Придерживаясь за седло, за ним плыл лейтенант.
Два дня Симов скитался по сопкам. Каждую зорю ему отвечали три-четыре молодых изюбра. Они боялись идти на трубу, а с приближением охотника уходили в дебри и замолкали.
Однажды ранним утром в трех километрах от табора прокатился по долине мощный грубый рев. Олень несколько раз повторил свой вызов и, не получив ответа, затих. Под вечер Симов поднялся на горный огрог, где остановился на дневку пришлый бык. Замаскировавшись на краю старой гари, за корнями вывороченного дерева, он заревел в трубу. Прибылой изюбр немедленно отозвался. Подождав с минуту, лейтенант снова подал голос. Ответ быка послышался ближе, и вскоре показался бегущий через гарь огромный рогач.
Легко перепрыгивая через колодины, бык рысью шел прямо на охотника Метрах в тридцати от него он остановился, закинул на спину мощные, с двенадцатью отростками рога и, вытянув шею, залился могучим ревом. На этот раз Симов не ответил: его винтовка была направлена в зверя. Прогремел выстрел и изюбр упал замертво.
Рогач оказался среднего размера: высотой в холке — 165 сантиметров, в крестце — 160 сантиметров, длиной тела — 245 сантиметров. Туловище, окрашенное в светло-бурый тон с лоснящимся оттенком, контрастно отделялось от шеи, покрытой темно-бурой мохнатой шерстью, напоминающей гриву льва. Грива спускалась до груди и между передними ногами переходила в курчавую темно-бурую полосу, тянувшуюся до промежности На задней части ярко выделялось рыжевато-серое «зеркало». Красоту животного дополняли стройные ноги и могучая шея с широколобой головой, увенчанной метровыми рогами.
Сняв шкуру для чучела и разделив тушу изюбра на части, Симов связал их в перекидки и, навьючив на Сивку двести килограммов мяса, вывел коня на звериную тропу Спускаться гарью было нелегко. Поминутно приходилось обходить завалы из колодника и горелые пни. На одном повороте сзади что-то затрещало. Симов обернулся и отскочил в сторону: Сивка зацепил вьюком огромный подгоревший ствол дерева, и он плавно валился на голову коня. Ствол рухнул, ударив Сивку сучком в висок. Конь пошатнулся и грузно свалился на землю, безжизненно запрокинув голову.
— Убил! — отчаянно вскрикнул Симов, бросившись к коню.
Скинув передки и седло, он припал к конской голове и стоя на коленях, стал поспешно ощупывать ее.
— Надглазничная — цела, височная — цела… теменная — цеда, — причитал он, проверяя черепные кости.
В это время выкатившиеся белки конских глаз вошли в свои орбиты. Помутневшие лиловые глаза оживились. Сивка поднял голову и встал на ноги. Шатаясь, он недоумевающе оглянулся по сторонам, а затем потянулся дрожащими губами за пожелтевшим пучком травы.
Последние сентябрьские ночи были морозны; к утру на лугах подмерзали мочежины, в озерах и тихих плесах реки появлялись тонкие ледяные пленки. Исчезли утренние туманы. Вода в озерах прояснилась. Все чаще попадались остановившиеся на дневку табунки перелетных уток. Среди них уже редко встречалась чирки-клоктуны, свиязи и шилохвосты. Эти утки пролетели раньше, уступив место кряковым и нырковым уткам: гоголям, чернети, крохалям и луткам.
Вечерами на песчаные отмели Джилы снижались запоздавшие табунки гусей-гуменников. Переночевав, они на утренней заре с шумом и гоготом поднимались на крыло и продолжали путь на юг, в теплые края, в южный Китай и Индию.
Поредели березки и осинки, разметав по распадкам оранжево-желтую листву. Пожелтели и лиственницы, обильно рассыпая по ветру высохшую колючую хвою. И только хмурый бор оставался по-прежнему темно-зеленым и непроглядным. Так незаметно подошел октябрь.
С приходом его, в первый же день, подул холодный северный ветер и принес с собой свинцовые снеговые тучи. Цепляясь за утесы и вершины сопок, серая завеса неумолимо расползалась по распадкам и к полудню посыпала мелкой колючей крупой, которая вскоре превратилась в бесконечный рой пухлых снежинок. Ветер внезапно стих. Снегопад усилился. Через полчаса затихшие окрестности покрылись белой пеленой.
В этот день Симов поджидал возвращения товарищей. Подготовив для встречи бивуак и пополнив запас топлива, он занялся съемкой кожи с изюбровой головы. Сделав Т-образный надрез между рогов и по всей длине шей, он завернул полуторасантиметровой толщины кожу.
Увлеченный работой, Симов не заметил, как на таборе появился Батыр. Он вздрогнул, когда почувствовал на щеке теплый язык собаки. Батыр присел и скромно подал лапу. Симов потряс ее, потянул пса к себе, свалил его на бок, обвалял в снегу.
В снежной завесе показались приближающиеся серые силуэты, а спустя несколько минут старики подошли к бивуаку.
— Здорово живешь! — весело крикнул Рогов. — Ты, значит, тоже зверя завалил? А мы на всякий случай с Улана лосенка привезли.
Симов помог старикам сбросить залепленные снегом вьюки и стал расседлывать лошадей.
— Стой, паря, нельзя… Застудишь коней, — остановил его Прокоп Ильич. — Пусть остынут под седлами. Конишки ослабели. Беда теперь с ними, пристали они. А тут еще снегу наворотит в колено. Так домой и через неделю не попасть…
— Как так не попасть? — взволновался Симов. — Через два дня машина из города придет за мясом. Отправь ее пустую — майор такую бучу поднимет!..
— А вот, как знаешь. Только ехать нельзя. С овсом бы еще как-нибудь добрались, а без овса — чистая беда. Эвон как кони «штаны» спустили, кулак в промежность войдет, — и старик с жалостью посмотрел на исхудавших коней. — Будь спокоен, майору мы объясним. Переждем дня три, кони отдохнут и солнце сгонит снег на увалах — ну, тогда на ветоши поддержать их сможем. А пока ехать никак нельзя. Угробим коней. Ведь мы в Шепшулте на них сохатого пудов на двадцать пять свезли. Два раза ездили. Вот и гляди теперь…
Пришлось согласиться со стариком. Посоветовавшись, охотники решили попытаться отправить письмо Трохину, который оставался все это время на реке у заездка.
Содрав с балагана кусок бересты, Симов разделил его на три части и на каждой острым черным карандашом написал:
«1 октября. Фока! Находимся на устье Улана. Добыли четырех зверей. Выпал большой снег и кони пристали. Задержи машину. Мясо привезем 5 октября.
Симов».
Свернув куски бересты трубкой и перевязав каждый несколько раз белым шнуром, он бросил письма в Джилу. Легкие свертки, подхваченные быстрым течением, обгоняя друг друга, понеслись вниз по реке и вскоре скрылись за каменистым порогом.
Наступившая осень принесла с собой на заездок много хлопот. Бесконечный поток реки нес огромное количество осыпавшейся листвы и хвои, беспрестанно засоряя заездок. Фока с утра до вечера переворачивал берды и ежечасно вычищал корыто. К концу сентября работы прибавилось, еще больше. По утрам шла шуга — снеговые сгустки вперемешку с листьями. Вола поднималась и переливалась через плотину.
Второго октября, когда Фока ожидал возвращения товарищей, прибежал на заездок его сынишка с известием о приезде майора в деревню. Фока немедленно запряг в телегу Бурку и, погрузив бочки с рыбой, выехал домой. Там его ждала гроза.
Узнав, что охотники еше не вернулись из тайги и мяса нет, майор обрушил на беднягу весь свой гнев. Никакие доводы и предположения о причинах задержки товарищей не могли урезонить начальника. Оставив Симову грозную записку, он в этот же день уехал в Читу.
Вернувшись на заездок, Фока снова принялся за работу. Очищая берды от листьев, он заметил берестяную трубку с белым шнуром, достал ее и, развернув бересту, прочитал послание. Восторгу его не было конца. Не медля ни минуты, он вскочил на коня и галопом помчался в Ново-Николаевское, в надежде застать там майора. Но старания его оказались напрасными: машина уже проехала.
Охотники вернулись в деревню спустя три дня. Как предсказывал Рогов, только один Сивка дотащил свой десятипудовый вьюк мяса, а обе другие лошади на Макарячинском перевале выбились из сил. Пришлось с них сбросить вьюки.
Огорченный поспешностью майора, Симов развернул оставленную им записку и вслух прочел:
«За опоздание объявляю вам выговор Приказываю:
1. Немедленно разгородить заездок. 2. Все мясо вывезти из тайги к 20 октября».
Рогов сокрушенно проворчал:
— В ноябре все это мясо можно сложить на пару саней и рекой по перволедью на двух конях вывезти, а теперь надо десять гнать…
Симов оборвал его:
— Приказ остается приказом. Завтра же ты с Фокой разгородишь заездок.
— Жаль, — продолжал Рогов. — Сейчас рыба полным ходом идет и солить ее не надо. Добра-то сколько упустим.
— Это добро сторицей вернется, — возразил Симов. — Смотрю я, изюбров ты беречь научился, а до красной рыбы еше не дошел Лов рыбы заездком — запрещенный способ. Нам ведь пошли навстречу в силу военного времени. Теперь срок кончился, вот и разгораживай, а то всех тайменей и ленков вчистую изведем.
На другой день, взяв сменных лошадей, Симов и Уваров отправились на Макарячинский перевал собирать брошенное там мясо По дороге они заехали на лужайку, на которой оставался выбившийся из сил Игренька. Конь оказался мертвым.
Охотники сделали в тайгу еще два рейса и перевезли оттуда все мясо. 15 октября, возвращаясь с Шепшулты, они в последний раз слышали ревущего изюбра.
Назад: Глава VI В кедровнике
Дальше: Глава VIII Трудные дни
