Глава 26. То, что он не смог удержать

Агапиос не приходит попрощаться, когда Старшая горничная выпроваживает нас из Отеля. Конечно, ему и без нас есть чем заняться – например, поиском пропавших детей, а заодно и Оранжереи. Однако же в сердце у меня образуется сосущая пустота, оттого что я подвел Агапиоса, разочаровал его. Можно ли умереть от пустоты в сердце?

Горничные забирают мамин ключ и все наши монетки. Все, что остается у меня на память о проведенном здесь времени, – это черные конверсы. Без монеток мои воспоминания об Отеле скоро износятся, станут бледными, как сны. Когда я впервые вошел в двери Отеля, все, чего мне хотелось, – это скорее вернуться домой. Но потом у меня появились друзья. Рахки, Элизабет, Сана. Даже Сев и Нико. А стоило мне привыкнуть, что у меня могут быть друзья, что путешествовать не так уж страшно, как все закончилось. Но я не хочу это забывать.

Старшая спрашивает, куда я дел свои стержни, и я рассказываю ей, что их отобрала Рахки – перед тем как ее ткнули клином. Я так хочу, чтобы Старшая обнадежила меня, сказала, что с Рахки все в порядке! Я ищу лицо своей подруги в толпе горничных, которая эскортирует нас с сестрой к двери Далласа, но Рахки среди них нет.

В Техасе сейчас утро, но такое раннее, что на горизонте еще нет никаких признаков рассвета. Я толкаю перед собой коляску Кэсс по дороге к дому как хороший правильный брат. Я совершенно не чувствую себя таким – скорее, наоборот. Я подвел ее. Всех. Вот почему мне нельзя браться ни за что серьезное: я все провалю. Всегда все только порчу. Начинаю нервничать, психовать. Мне не место – в Отеле, я совершенно не способен странствовать по миру. Мое место – дома. Здесь я, по крайней мере, никому не могу навредить, я умею просто безопасно и бессмысленно мечтать о другой жизни, возвращающихся домой родных без малейшего риска иметь с ними дело, если они и впрямь вернутся. Потому что не вернутся.

Я открываю дверь дома Ба, и в ноздри ударяет знакомый запах нафталина и сладкого чая.

– Ба! – громко зовет Кэсс, перекатываясь через порог в своей коляске. – Мы вернулись! Отменяй розыски!

Никто не отвечает. Кэсс катит в комнату Ба, по дороге нажимая на все выключатели.

Я прохожу в кухню и вижу на столе записку почерком Ба:

Знает ли Ба что-нибудь об Отеле?

Если знает, она будет чудовищно разочарована, когда явится туда и обнаружит, что нас там уже нет. Если у нее вообще получится отыскать внешнюю дверь. Хотя, если вдуматься, не хотел бы я оказаться на месте Агапиоса, когда она до него доберется.

– Ее нет дома, – кричит из коридора Кэсс.

– Уверен, она скоро вернется, – кричу я ей в ответ.

Я быстро сминаю и прячу записку, чтобы сестра ее не увидела, и спешу к себе в комнату. Закрываю дверь и сворачиваюсь клубочком на кровати. Сейчас, рассветет – и тут же позвоню Ба. А пока я не готов отвечать на ее вопросы.

Через несколько минут в дверь моей спальни стучат.

– Не сейчас! – я вытираю лицо о подушку и закапываюсь в нее лицом.

Дверь приоткрывается, и через порог заезжает Кэсс. Я утыкаюсь в подушку еще глубже. Да, у сестры на лице сейчас выражение «перестань маяться дурью», но мне наплевать.

Я отворачиваюсь к стене.

– Это нечестно, – произношу я.

– Да, знаю.

– Все не должно было обернуться так. Я думал, он окажется…

– Другим, – заканчивает она. И снова: – Да, знаю.

В глубине души я понимаю: она и правда знает. Все эти годы она провела, беспрестанно смотря «Нэшнл Джеогрэфикс» и читая книжки о путешествиях, и в глубине души я знал: она это делает в надежде когда-нибудь отыскать родителей. Просто она никогда не признавалась в этом.

Я перекатываюсь на бок и смотрю ей в лицо.

– Я надеялся, что я верну его и этим все исправлю.

Она сощуривается.

– Что именно исправишь?

– Все. Ситуацию с тобой…

– Какую еще ситуацию со мной? – яростно выплевывает она. Я понимаю, что невольно оскорбил ее.

– Я… не имел в виду…

Она подкатывается ближе.

– Я в полном порядке.

– Но твое состояние здоро…

– Я в отличном состоянии, и мне этого достаточно, – отрезает она, и я понимаю: еще одно неправильное слово – и она мне просто врежет.

Всю свою жизнь я пытался понять, как она себя чувствует, примерял это на себя. Но до сих пор так и не смог представить, каково это – быть на ее месте. Так легко забыть, что ее инвалидное кресло – это ужас, как оно мне мешало бы, если бы я был к нему прикован. Не уверен, что правильно представляю ее мысли и чувства. Для нее инвалидное кресло – не ужас, не обуза, не помеха. Это просто дверь, которая переносит ее туда, куда она иначе не смогла бы попасть.

Внезапно понимаю, насколько у Кэсс лучше получается быть счастливой, чем это выходит у меня. Как сказал когда-то Нико, мне стоило бы получше верить в ее силы. Моя сестра способна на большее, чем я думаю. Из нас двоих я постоянно не уверен в себе, я все время нервничаю и переживаю. А она просто живет своей жизнью.

– Ладно, тогда я не в отличном состоянии, – мне трудно говорить об этом, но я должен. – Я не такой, как ты. Тебе достаточно того, что есть, а мне – нет. Я так устал… – мой голос срывается. Сам не понимаю, что хочу сказать. Может быть: устал бояться? – Агапиос сказал, что я похож на Рейнхарта, но я не хочу быть таким, как он.

Кэсс кривится, будто глотнула уксуса.

– Так не будь.

Она все еще не понимает.

– Рейнхарт работал на Полосатого! Он украл Оранжерею. Он убил маму.

– Не говорит так! – Кэсс кусает губы. – Все было иначе.

Я прижимаю к груди подушку.

– Тебе-то откуда знать?

– Ты не единственный, у кого на груди висела родительская монетка из Отеля.

Мамина монетка. Конечно же. А я о ней совершенно забыл. После того, что случилось в Монастыре, Старшая горничная ее конфисковала, но до того Кэсс пробыла в Отеле много часов, и монетка была при ней.

Она стучит пальцами по подлокотникам инвалидной коляски.

– Я чувствовала присутствие мамы у себя в голове, когда появился мистер Полосатый. Я тоже видела разные вещи. Папа не сталкивал ее в Шахту… Он пытался ее удержать.

– Удержать от чего?

– От прыжка вниз, Кэм. Она сделала это намеренно. Мама знала, что папа заключил контракт с Полосатым, и всеми силами пыталась помешать ему выполнять условия соглашения. И когда она падала, единственное, о чем она думала – это о том, что нужно было освободить их обоих.

Я мотаю головой.

– Нет. Это же он подписал контракт с Полосатым, а не она. Он сделал выбор, из-за которого она умерла.

– У него была на то веская причина.

– Такому поступку нет никаких оправданий.

– А вот и есть.

Я фыркаю.

– И какая причина могла бы быть достаточно веской?

– Моя жизнь! – яростно выкрикивает Кэсс. – Он подписал тот контракт с Полосатым из-за меня!

Я отшатываюсь, пораженный ее словами.

– Ты не можешь этого знать наверняка. Сколько ты пробыла в Отеле: день? Полтора дня? Я вот провел там больше недели, и то не смог ничего толком узнать!

– Потому что ты не умеешь слушать! – огрызается Кэсс. – Ты никогда не можешь просто замолчать и послушать других. Вот почему Ба не рассказывает тебе правду о моем здоровье. Она знает, что, какими бы важными ни были причины очередной операции, ты вычленишь из ее слов только то, какими могут быть риски и плохие последствия. Пропустишь все хорошее и выберешь плохое. Ты постоянно уверен, что один знаешь правду, и даже не слышишь, когда мы с Ба говорим тебе, что твоя постоянная помощь мне не нужна, что ты в чем-то ошибаешься, что дела обстоят лучше, чем ты думаешь. Папина монетка могла бы тебе по нотам расписать все, что случилось, если бы ты на минутку прекратил париться и просто расслабился!

Я хочу возразить, спорить с ней, но… А, если она права? Агапиос предположил, что, если монетка хранит воспоминания папы об Оранжерее, я рано или поздно смогу найти туда дорогу. Неужели я был так занят собственными переживаниями, что просто не замечал ничего, происходящего вокруг на самом деле?

Кэсс сцепляет руки, стараясь не расплакаться.

– Смотри. Мама была той, кто помог папе разорвать связь с Полосатым. Он ушел от Конкурентов и присоединился к Отелю, то есть на самом деле, по-честному вступил в их ряды. Но когда мама сказала ему, что у одного из их детей – у меня – будет эта врожденная болячка, он запаниковал. Она знала, что он снова попытается связаться с Полосатым, но не стала ему мешать. Полосатый обещал папе, что исцелит меня в обмен на Оранжерею. – Она всхлипывает. – А когда начали случаться все эти скверные вещи, мама осознала, что они оба совершили ошибку. И попыталась остановить его.

– Однако же Полосатый не исцелил тебя, – говорю я через несколько секунд молчания.

– Потому что папа разорвал контракт с ним. Мама знала, что самому ему с Полосатым не справиться. Мистер Полосатый успел хорошенько покопаться у него в голове. Единственным способом не позволить папе передать ему галерею было сделать так, чтобы ее связь с папой стала сильнее, чем папина связь с Полосатым.

Я тупо смотрю на свое одеяло.

– Тогда зачем она…

Кэсс вытирает глаза и берет меня за руку.

– Мама не умерла, – говорит она. – Я это сразу почувствовала, когда оказалась в том лифте. Она просто заключила другую связь с Отелем: на более глубоком уровне, чтобы объединить силы с Отелем, чтобы эта двойная связь помогала папе противостоять Полосатому и скрыть от него Оранжерею, а нас – спрятать у Ба. Они устроили это вместе, вдвоем.

Но в воспоминаниях Рейнхарта в лифте был еще один человек: Полосатый.

Нет, это был не настоящий Полосатый. Скорее… его образ, тень. Как будто Полосатый находился внутри Рейнхарта, у него в голове. Вот почему Рейнхарт увидел в собственном отражении в металлической двери лифта лицо Полосатого или Агапиоса. Он смотрел не на отражение, а глубже, в бездну собственных связей, контрактов, а в его голове Полосатый и Агапиос перетягивали канат. Мама придала силы той его половине, которая была на стороне Отеля, и Отель в нем победил – по крайней мере на какое-то время.

– Вот почему никто не знал, где находится Оранжерея, – выговариваю я. – Потому что ее спрятала мама. В глубине своей связи с Отелем.

Кэсс кивает.

– Она заставила его дать обет, который стал контрактом, а папа не мог нарушить. Они заключили контракт на…

Она не в силах продолжать, но мне и так уже все ясно.

Я смотрю на свои руки. Порез, оставшийся после побратимства с Нико, уже почти затянулся. Мне страшно думать о том, какие еще последствия может иметь наш с ним контракт.

– Однако же это сработало, – продолжает Кэсс. – Папа так и не выдал Полосатому, где находится Оранжерея.

– Зато я выдал. После того как мама пожертвовала собой ради спасения дерева, я просто вручил Оранжерею в руки врага. К тому же он и не подумал исцелить тебя.

– Забудь об этом, – говорит она, и голос ее снова становится резким. – Я – это я, а ты – это ты. Я такая, какая есть, и не нуждаюсь в «исправлении». Мы просто те, кто мы есть. Мама это понимала, даже если папа и не смог до конца осознать. Даже если ты сам это толком не понимаешь.

Мы с Кэсс какое-то время сидим молча. Наконец она укатывает спать к себе в комнату.

А вот я не желаю засыпать. Сейчас сон – мой враг. Он придет и унесет мои воспоминания, приключения, лица моих друзей… Но когда время уже близится к рассвету, я больше не могу бороться со сном. И потихоньку уплываю в темноту, придавленный мыслью о том, чем пожертвовала моя мама и как я разрушил все ее труды.

На этот раз я сплю без снов.