Глава 17. Футбол в Центральной Америке

Мы отправляемся переодеваться в комнату Нико. Я не захватил ничего из своей одежды, когда зашел в дом Ба, а возвращаться туда теперь было бы… ну, скажем, глупо, так что Нико одалживает мне свои шорты и майку для игры в соккер.

– Не в соккер, а в футбол, – поправляет меня товарищ, крутя на кончике пальца футбольный мяч. За окном сияет Сиднейский оперный театр. Блестит вода моря, над ней кружатся чайки. – Вы, американцы, достали со своим дурацким «соккером». Вот честно, игроки в американский футбол вообще, считай, не прикасаются к мячу ногами!

Он ведет меня к Двери Далласа и по дороге мимо Североамериканской стойки ресепшена чуть тормозит, чтобы показать язык Элизабет. Одежда Нико кажется мне чуть тесноватой. Спортивная футболка так врезается в подмышки, что боюсь – как бы не натерла кожу до крови. Так странно носить чью-то одежду.

Мы выходим наружу – на парковку у супермаркета «7–11», там, где я впервые встретил Нико. Сейчас кажется, что это было сто лет назад.

– Мы собираемся играть в соккер? И где мы будем это делать в Далласе?

– Во-первых, я тебе уже говорил: не в соккер, а в футбол. В нормальный футбол, не в ваш американский. Во-вторых, кто тебе сказал, что мы будем играть в Далласе?

Я собираюсь с мыслями и наконец понимаю.

– Мы пойдем коридором Полосатого?

– Ага.

– А почему не можем воспользоваться Дверью чулана? Было бы быстрее…

– Этой дверью мы не пользуемся без крайней необходимости. – На этот раз он подкидывает мяч вверх с помощью колена. – Есть много способов обнаружить тайные двери.

Тайные двери. И правда, теперь, когда у меня было немного времени разузнать, как работает Отель, что-то в Двери Чулана кажется мне неправильным. Мне приходилось достаточно много пользоваться живыми картами самому и видеть, как ими пользуются другие, чтобы сделать вывод: все двери Отеля должны отображаться на карте. Чтобы Отель как бы мог чувствовать, куда ведут каждый переходник, каждая внешняя дверь.

Похоже, все двери и впрямь есть на карте… кроме Двери Чулана.

– Как вам удается прятать ее от живых карт? – спрашиваю я, спеша вслед за Нико в сторону больницы.

– Магия, – он щелкает пальцами.

– Нет, я серьезно. Почему Старшая и Агапиос не знают о ее существовании?

Нико пожимает плечами.

– Сам не знаю.

– Так это не ты ее привязал?

– Неа.

– А кто? Полосатый?

Нико чуть медлит с ответом.

– Сомневаюсь. Полосатый обычно не утруждает себя тем, чтобы самолично заниматься привязыванием дверей. У него для этого полно подручных. Я даже не уверен, умеет ли он сам привязывать.

– Погоди, как это? Полосатый не владеет связующей магией? – Вот это новости!

– На свете полно других видов магии, кроме связующей, – Нико снова играет с мячом, подкидывает его, ловит и крутит на пальце. – Ну и установление связи тоже принимает разные формы. Это можно делать не только с помощью стержней.

Перед глазами тут же вспыхивает образ двери, подпертой тяжелым гардеробом.

– А могут существовать и другие тайные двери, о которых никто не знает?

– Может, и да, – он подбрасывает мяч, ловит его и зажимает под мышкой. – А почему ты спрашиваешь?

– Сам не знаю. Но у меня такое чувство…

– Похожее на… – он смотрит на шнурок у меня на шее, – похожее на ощущение монетки?

Я сквозь зубы втягиваю воздух.

– В воспоминаниях папы я видел дверь, загроможденную мебелью, спрятанную. Думаю, он мог привязать одну из дверей на четвертом этаже, но пока мы туда не проберемся, я не смогу точно сказать.

– Да проведу я тебя туда, – спокойно говорит Нико. – Не волнуйся так.

Я смотрю на него, на его летящую походку. Нико всегда кажется таким уверенным в себе, будто ему известны тайны, скрытые от всех остальных, и все находится под его контролем. Похоже, его даже не особо огорчило, что я не сумел добыть универсалку Агапиоса. Хотел бы я быть таким, как он: уверенным и спокойным.

Он чувствует мой взгляд и оборачивается.

– Чего это ты?

– Ты на меня совсем не злишься.

Нико фыркает.

– Конечно, не злюсь, а почему я должен злиться?

– Потому что я упустил шанс, который вы мне предоставили. Не смог украсть ключ.

– Ничего ты не упустил, – смеется он. – Будут еще другие шансы. Да и какой бы из меня получился друг, если бы я позволял себе злиться из-за таких мелочей?

Дорога к больнице, к двери которой Нико привязал Коридор, почти так же хорошо знакома мне, как путь в школу. Но сейчас, когда я твердо знаю, что Кэсс уже дома, больничный двор кажется мне совсем другим.

– Ты заходил ее повидать? – спрашивает Нико, кивая в направлении нашего дома.

– Нет, – я уверен: инцидент со стержнем Сева не считается, потому что именно повидать сестру мне не удалось.

– А почему?

Даже не знаю, что и ответить. Потому что был слишком занят? Потому что знал: стоит мне ее увидеть и вспомнить, насколько она хрупкая, как тут же откажусь от возвращения назад и останусь с ней? Потому что мое время в Отеле почти истекло, а я все еще не знаю, как найти папу? Лучше ничего не отвечать. Я изучаю бетонные плиты больничного двора и молчу.

– Знаешь, ты очень круто о ней заботишься, – говорит Нико, глядя на встающее перед нами здание больницы. – Семья – это очень важно. Семья, в которой ты рождаешься, и семья, которую ты сам выбираешь.

Я поднимаю бровь.

– Которую сам выбираешь?

– Ну, в моем случае это так. Я даже не знаю, кто мои кровные родители, есть ли у меня братья и сестры. Моя единственная семья – это те, кого я сам выбрал делить со мной жизнь. – Он усмехается. – Всякие хорошие люди типа тебя.

Когда мы наконец добираемся до двери позади больницы, Нико должен заблокировать замок, чтобы заработал его серебряный ключ. Во двор въезжает машина скорой помощи, и я содрогаюсь от ярких вспышек ее мигалки.

– Значит, что делают эти ваши ключи?

– Ключи используют другой вид связующей магии. – Он наконец вставляет ключ в скважину. – Более глубокий. Ключ изготовить куда труднее, чем стержень. И ключ в умелых руках намного опаснее.

– Более опасен, чем стержень? – я никак не могу забыть пустоту за отключенными дверями.

– Задача стержней – просто связывать между собой два места, а ключи можно применять многими способами. – Он вынимает ключ и вертит его в пальцах. – Этот конкретный экземпляр дал мне Полосатый. Он способен открывать и закрывать все привязанные магией двери, чтобы люди случайно в них не заглядывали и не проваливались куда попало. – Глаза Нико темнеют, когда он тянет дверь на себя. – Я даже слышал об одном ключе, который имел силу навеки разрывать все связи при первом же использовании.

– Звучит вроде бы здорово.

– Да, до тех пор пока не представишь себе, каково это – разрывать связи живого человека. – Он вперяет в меня напряженный взгляд. – Представь, что все эти атомы и соединения внутри тебя… разорваны. Связи между ними утрачены. Все разваливается на куски. – Он содрогается. – Не очень-то это здорово, я тебе скажу.

– Ох, – я вдруг вспоминаю слова Орбана. «Я не дам разорвать мои связи». Стоит мне представить, что такой ключ есть у Агапиоса, и у меня трясутся поджилки.

В Коридоре мерцают знакомые тусклые лампы. Он не изменился ни на йоту: тот же пол в черно-белую шахматную клетку, те же простые деревянные двери. С одной стороны – вход в Отель, с другой – в Музей.

На этот раз, пока мы шагаем по коридору, я стараюсь внимательнее подмечать детали. Двери кажутся очень старыми. Сам стиль, в котором написаны буквы на табличках, напоминает о передачках по каналу «История». А еще этот запах старой заплесневевшей бумаги, как от древних отсыревших книг.

– Полосатый дал мне этот ключ, когда впервые показал мне Коридор и Дверь Чулана, – говорит Нико. – Чтобы я всегда мог к нему прийти, если дела в Отеле пойдут совсем уж плохо.

Запасный выход – как тот стержень, который подарил мне Сев.

– Значит, ты уже давно знаком с Полосатым?

– Я знаю его всю свою жизнь. Если честно, у меня не было другого отца, кроме него, с того момента, как я себя помню. А еще… – Нико поворачивает стеклянную ручку одной из дверей – и оттуда доносится мокрый запах дождя и грязи. – В общем, хочу тебя еще кое с кем познакомить.

За дверью открывается покатый склон, ведущий к роще. Рощица покрывает круглый холм, загораживающий заходящее солнце. Во влажном воздухе слышится звон насекомых. С этой стороны дверь кажется совсем ветхой, она криво висит на петлях какого-то жалкого барака из бетонных плит. За порогом в зарослях сорняков валяется трехколесный велосипед, а рядом с ним – старые лопаты без черенков, совки, санки на полозьях.

Я стираю со лба струйку пота.

– Где это мы?

– В Гондурасе. В маленьком селении, о котором ты никогда не слышал.

Мы поднимаемся по грязной размокшей дороге, и сверху я могу разглядеть пейзаж. Квадратные бетонные дома с крашеными стенами. Огороженные цепями дворы, на которых валяются сломанные игрушки и прочий мусор. Голые по пояс старики следят за нами из окон с потрескавшимися стеклами. Женщина выжимает окрашенную в ярко-синий цвет воду из свежепостиранных штанов и вешает их сушиться на обвисший провод.

Маленькая девочка в мешковатой футболке сидит на обочине дороги, играя с куклой. Волосы у куклы выцвели и свалялись, она голая и поцарапанная, но я все равно ее узнаю. У Кэсс была такая же, но она выбросила ее в помойку много лет назад. А эта малышка прижимает страшную куклу к груди как величайшее сокровище и лучшую подругу.

Большинство наших рабочих назначений проходит в крупных городах, но случаются и местечки вроде этого, где люди живут тем, что другие выбросили на помойку. Выкинутые игрушки, которые собирают на благотворительных пунктах и отправляют в бедные страны из государств, где у людей больше денег, чем им на самом деле нужно. Поношенная одежда, которая людям «первого мира» просто надоела.

– Большая часть населения планеты не привыкла к роскоши, которая для тебя совершенно нормальна, друг мой, – говорит Нико, отследив мой взгляд. – Не нужно жалеть этих людей. Они на самом деле куда счастливее, чем большинство твоих знакомых.

В конце дороги открывается поле для соккера, то есть, конечно же, для футбола. Здесь собралось полно ребят и девчонок примерно нашего возраста. Одна девочка замечает Нико и криком оповещает других. Игра тут же прерывается, и чуть ли не все игроки бегут в нашу сторону.

– Они тебя знают.

– Конечно я им знаком, – пожимает плечами Нико. – Это же моя семья.

Следующие несколько минут Нико занят тем, что представляет мне членов семейства Хименес, в котором не меньше десятка детей и все удивительно разные.

– Я им сказал, что ты – мой друг, – сообщает он, назвав мне за три минуты больше имен, чем я способен запомнить за месяц.

Я невольно расплываюсь в улыбке: так приятно, когда он называет меня другом.

– Все эти дети – усыновленные, – объясняет мне Нико, после того как большая часть ребятни возвращается к игре. – Мами и папи не так давно приняли меня в свою семью наряду с этими locos. Неофициально, конечно… Просто взяли меня к себе в дом и сказали, что теперь это и мой дом тоже.

– Но ведь ты живешь в Отеле? И ты недавно говорил, что Полосатый тебе вместо отца…

Нико дергает плечом.

– Я все время то тут, то там.

– Нико мало оставаться дома, – поясняет один из его братишек на ломаном английском. – ¿A donde fué esta vez?

Нико отвечает ему длинной фразой на испанском. Я присаживаюсь и пытаюсь слушать. Так, значит, у Нико есть близкие. А мне и в голову не пришло его об этом спросить, о семье, которую ему пришлось оставить.

И у него есть возможность порой ее навещать.

После радостной семейной встречи наступает время игры.

Теперь я понимаю, почему Нико так настаивал, что это не соккер. Эта игра кажется совершенно другим видом спорта. Ну, то есть правила в общем те же, но дети носятся вокруг меня, а я чувствую себя застывшим среди них, как статуя слона, когда из нее вынули монетку. Хотя эти ребята надо мной совсем не издеваются за мою неловкость. В школе спортивные занятия всегда были для меня кошмаром, потому что из меня постоянно делали посмешище. А братья и сестры Нико ведут себя со мной как с одним из них, несмотря на то что я совершенно не понимаю их языка.

После игры мы поднимаемся в дом на вершине холма. Мистер и миссис Хименес приготовили ужин. Еда очень простая, слишком острая, на мой вкус, предметы обстановки в доме разрозненные и обшарпанные, но за обедом все смеются и уминают с таким аппетитом, как будто смакуют блюда от шеф-повара на Банкетном корабле. После еды мы выходим на земляной утоптанный задний дворик и смотрим, как солнце заходит за гору. Один из братьев приходит с гитарой и наигрывает на ней мариачи.

Я раньше даже не представлял, что семья может быть такой. Вроде бы все просто, люди живут вместе, общаются, занимаются бытом – но как же сильно это отличается от нас с Ба и Кэсс! Тут все такие шумные и радостные. Их так много, чтобы помогать друг другу, поддерживать, делать что-то вместе. Признаться, я завидую.

Среди братьев и сестер Нико тоже есть пара человек с инвалидностью. Он особенно заботливо относится к девочке с сухими руками, которые вывернуты под странными углами. Он принес ей тряпичную набивную куклу с черной шевелюрой из конского волоса и в платье, вышитом бисером. Девчушка забирается к Нико на руки и, пока он весело болтает с остальными по-испански, неотрывно смотрит ему в лицо большими темными глазами. Порой в речи Нико всплывает знакомое слово – название какого-нибудь города или местности. Он рассказывает родным о своих странствиях.

Перед уходом я замечаю, как Нико тайком передает своему «папи» пачку отельных чеков. Это чаевые, которые он собрал сегодня за обслуживание номеров завтраками. Он отдал всю дневную выручку своей семье.

А в моей семье всего три человека. Ба так много работает, чтобы нас обеспечить, что почти не успевает есть дома, а когда наконец возвращается, она такая уставшая, что ей не до нас. Я знаю, что она нас любит, но у нас дома всегда так тихо и грустно. По сравнению с этой семьей моя семья несчастна.

Почти стемнело, когда мы с Нико возвращаемся обратно к Коридору.

– Ну как, тебе у нас понравилось? – спрашивает он.

Я чувствую укол в шею – это мной пытается позавтракать очередной москит. Я прихлопываю его.

– Ага.

Хотя я никак не могу перестать сравнивать семью Нико с моей.

– Что не так? Ты почему-то злишься?

– Сам не знаю.

Я и не думал, что злюсь, но понимаю, что и правда это делаю.

– Почему?

– Не знаю! – я стараюсь смотреть не на Нико, а вперед, в сторону Коридора Полосатого. – Просто… у тебя столько секретов. И у Сева – тоже. Это неправильно – заставлять меня участвовать в переправке этих детей и не говорить мне, зачем это делают и что с ними будет потом. – Я на миг умолкаю. Неужели это и есть настоящая причина моей злости? Может, и так. По крайней мере, других объяснений я подобрать не могу.

Небо делается все темнее, появляются первые звезды.

– Объясни мне хотя бы, почему ты работаешь на Полосатого.

– Я думал, сегодня ты получил ответ, – Нико смотрит на дорогу перед собой. – Я этим занимаюсь ради своей семьи.

Еще один неискренний ответ.

Нико опускает глаза.

– Для тебя помогать Полосатому – это способ выяснить, что случилось с твоим отцом. Если ты его найдешь, просто вернешься домой вместе с ним, и все. А для меня все… иначе. Я не могу уйти домой. Я связан с этими людьми, с моей семьей, но у меня есть и другие связи: обязанности. Все, что я делаю, – ради своих родных. Ради их безопасности.

– Безопасности от чего?

– Просто ради безопасности. Источник связующей магии – это жизнь, помнишь? Ну и вот… в жизни человека заключена сила, в жизни и его связях с другими людьми. А на свете существуют люди, которые используют других людей как источники силы для себя. Забирают их себе и используют. – Он прихлопывает москита и собирается с мыслями. – Я не хочу, чтобы кого-то из моей семьи забрали.

– Значит, вот что происходит с детьми? Агапиос собирает их по всему миру и использует как источники силы?

Нико кривит губы.

– Хотел бы я ответить тебе правду, Кэм. Действительно хотел бы. Но я не могу. Это не мои секреты, и я не вправе их раскрывать.

Я испускаю что-то вроде рычания.

– Все вы постоянно это твердите!

– И ты догадываешься, почему? Отчего никто из нас не может тебе ничего сказать?

Я раздумываю пару секунд. Ба, Нико, Сев, даже Рахки – все они не могли бы твердить одно и то же оправдание, не будь на то особой причины. Может быть, даже… магической причины.

Осознание ударяет меня как молот.

– Ваши губы связаны. Ты физически не можешь мне ничего сказать, так?

– Наконец-то дошло, – Нико сжимает мое плечо. – Некоторые секреты охраняют себя сами, какие-то истины открываются сами, когда человек к ним готов. Например, Отель не призывал тебя, пока ты не вошел в возраст, требуемый для работы здесь. Но вот что я могу тебе сказать: я к тому же не хочу подвергать тебя опасности. Мы найдем твоего отца – и эта история закончится.

– Но что если…

– Нет, – он смотрит мне в глаза. – Я не позволю никому тебя забрать. Обещаю.

Он выглядит серьезным. Это Нико-то, который никогда не выглядит таким! Нико, который все что угодно превращает в шутку…

– Есть способ создания связи между людьми, о котором сейчас почти забыли, – говорит он. – Но я хотел бы воспользоваться им ради связи с тобой. Может быть, тогда ты лучше поймешь меня: откуда я пришел и куда направляюсь.

Он достает из кармана тонкий ножик. Нет, не нож – деревянный клин: я видел такой у Орбана тогда, в Будапеште. С одной стороны узкого лезвия он заточен, у него есть рукоятка, а кончик кажется необычайно острым.

– Я хочу, чтобы ты стал моим побратимом по крови, – говорит Нико. – Это древний способ создания связи между равными, между друзьями. Обет, который навеки свяжет нас как братьев.

Братьев. Мне еще никогда не предлагали быть кому-то братом, стать с кем-то настолько близкими. Конечно, у меня были друзья – вернее, приятели, – но никто особо не рвался продолжать со мной общение вне школы. Безусловно, у меня есть Кэсс, но она… в общем, она Кэсс. Она сестра, а не брат.

– Ты согласен?

– М-м-м… наверное, – бормочу я, хотя мое сердце громко кричит: ДА! Я всегда хотел быть членом большой семьи, такой, как Хименесы. Желал, чтобы кто-то выбрал меня и у меня были настоящие близкие.

Нико вынимает из кармана платок.

– Нам нужно заключить контракт.

– Зачем?

– Затем что эти вещи обычно делаются так, а не иначе.

Он наклоняется, держа клин как стило и пишет им что-то на квадратике ткани.

– Клин может писать?

– Он выжигает, – поправляет Нико, не отрываясь от дела. – Но да, большинство клиньев можно использовать в качестве стило и как стержень. При создании связи очень важно правильно составить контракт.

Он заканчивает писать, дует на платок и протягивает его мне.

– Во веки веков?

– Да, это означает: навсегда, насовсем. Даже после того как твоя работа в Отеле закончится и ты вернешься домой.

Я сощуриваюсь.

– Но почему ты идешь на это?

– Помнишь, я говорил тебе, что собираюсь управлять собственным Домом? Чтобы защищать свою семью, мне тоже нужна сила. У Отеля она есть. Если я стану Управляющим, то есть хозяином Дома Агапиоса, то получу столько силы, что смогу защищать свою семью на протяжении всей жизни.

– Я думал, Агапиос тебя понизил.

– Это временный откат на несколько шагов назад, – улыбается Нико. – К тому же существуют и другие великие Дома. Если смогу стать хозяином одного из них, все навеки устроится для меня и моей семьи. Но чтобы добиться своей цели, мне нужны люди, которым я смогу полностью доверять. Те, кто поможет мне на пути, кто будет полностью доверять мне, что бы ни случилось. А обет побратимства и тебя сделает членом моей семьи.

Так странно, когда со мной говорит о полном взаимном доверии человек, с которым мы знакомы всего ничего. Но это не кто попало – это Нико, парень, который вывел меня из больницы и ввел в совершенно новый мир.

– Ты доверяешь мне? – спрашивает он, словно читая мои мысли.

Я киваю, хотя часть меня еще ощущает настороженность. Я вспоминаю тех, кому Нико при мне лгал. Но меня он никогда не обманывал, вот что важно. По крайней мере я не помню ни одного такого случая. А мысль о том, что я стану членом его семьи… перевешивает любые риски.

– Тогда дай мне руку. – Он раскрывает мою ладонь и перехватывает клин так, как Сев держал иглу тогда, у себя в комнате. – Не шевелись. Не хочу порезать слишком глубоко – иначе мы активируем связующую магию самого клина, а это нам не нужно, ты уж поверь.

– Почему не нужно?

– Хотя бы потому, что это очень больно. Клин может причинить много боли.

Нико слегка надавливает заточенным краем клина мне на ладонь, у основания большого пальца. Да, мне больно, но я не отдергиваю руку. По краям пореза вспениваются кровяные пузырьки.

Нико проделывает то же самое с собственной рукой.

– Будем расписываться на контракте кровью?

– Расписываться – это хорошо, но так еще лучше, сильнее. – Он накидывает платок себе на порезанную ладонь и протягивает ее мне. – Возьми меня за руку. Контракт будет между нами. Что связано со мной, то связано и с тобой. Мы разделяем друг с другом все, что оба имеем, во веки веков.

Он сжимает мою руку сквозь платок, и я отвечаю на пожатие. Теплая кровь склеивает наши ладони, между которыми лежит ткань с контрактом, и я почти слышу у себя в голове звук открывающейся двери. Сейчас, когда мы держимся за руки, это чувство еще сильнее, чем обычно, как будто часть его уверенности вливается в меня через кровь.

– Готово, – говорит он. – А теперь давай искать твоего отца.