Глава 14. Трудный урок доверия

Почти сразу, после того как наши слоны вплывают в арку Конго, я начинаю страшно потеть.

Жаркий воздух такой влажный, что образует лужицы в широких листьях каких-то незнакомых мне деревьев, стекает у меня по лбу, собирается озерцами, которые грязно блестят под грозовым свинцовым небом.

Меня немедленно облепляют насекомые. Я пытаюсь от них отмахиваться, но какая-то муха даже умудряется залететь мне в нос, так что я начинаю чихать и кашлять. Мой слон движется вперед, я крепко держусь за луку седла, глаза у меня слезятся. Главное – не упасть.

– Закрывай ворота! – кричит Рахки, оборачиваясь к Сане. – Напустишь насекомых!

Сана выдергивает стержень – и образ Автобазы за аркой исчезает.

Я прихлопываю москита, который уже начал пить мою кровь.

– А мне не следовало сделать какую-нибудь прививку перед отправлением в Африку? У меня плохой иммунитет!

«Экзотические болезни» вроде желтой лихорадки занимают целый сектор в моем списке СПСУ, а теперь он на глазах удлиняется.

– Отель хранит своих работников от туземных заболеваний, – отвечает Рахки, погоняя своего слона. – А вот если в вестибюль налетят насекомые, их потом приходится выводить неделями. Москиты – самые мерзкие.

Мой прототип шагает следом за ее прототипом, раскачиваясь на ходу. Я начинаю соскальзывать с его спины. Хватаюсь за все, что вижу, чтобы не свалиться ему под ноги.

– Значит, Отель защищает нас от болезней? – спрашиваю я, изо всех сил притворяясь, что как-то контролирую эту «живую статую».

Рахки уже оторвалась от меня на пять слоновьих шагов вперед. Мы едем мимо крытых соломой хижин.

– Да, и наша защита лучше, чем у гостей Отеля. Отель может даже продлить человеку жизнь, если человек достаточно крепко с ним связан. Хотя в наши дни, когда древесина начинает стареть и изнашиваться, в этом уже нельзя быть уверенными.

Я невольно размышляю, может ли Отель исцелять такие заболевания, как у Кэсс. Вот еще один пример того, как мало я знаю об этом месте, хотя и проработал в нем столько времени. Мне нужно узнать как можно больше… и как можно быстрее.

Может, Рахки поможет мне заполнить пробелы в образовании.

– А мы тоже прививаемся к стволу того дерева? Как двери?

– Нет, с людьми это работает иначе. Двери – это просто двери. Их связь с Отелем одинакова для них всех. А у людей связь может быть разной силы. Сила связи, ее степень определяет магию, которую человек может использовать. Например, Агапиос основал Отель много лет назад, и его связь с Отелем как основателя самая сильная из возможных. Он может делать такое, что остальным и не снилось.

Но это все еще не ответ на мой вопрос, зачем ему понадобились все эти дети.

Нога моего слона тяжело ступает в лужу, поднимая каскад грязных брызг, и слон трясет ушами, разбрызгивая грязь повсюду.

Рахки смеется над тем, как я пытаюсь удержать равновесие и попутно стереть с лица брызги.

– Хочешь, я приклею тебя к седлу?

– Нет! – вскрикиваю я. Уж чего я меньше всего хочу, так это чтобы моя задница намертво прилипла к спине монстра из ожившего камня.

Мы продвигаемся дальше. Древесный свод над нами становится таким густым, что неба почти не видно. В густой листве звенят насекомые. Все эти мухи, переносящие заболевания, малярийные комары, ядовитые древесные лягушки, опасные змеи… Мне явно не судьба стать фанатом Конго.

О чем я только что думал? О том, что мама с папой могли успеть увидеть дерево до того, как оно исчезло.

– А Старик уверен, что где-нибудь в джунглях нельзя отыскать еще одно, новое, дерево Весима?

– Не думаешь, что, если бы дереву могли найти замену, это уже давно бы сделали?

Ну, никогда нельзя знать наверняка.

Дорога выводит нас из леса на широкую поляну, полную крытых тростником хижин. За мной краем глаза наблюдает женщина, несущая большую пластиковую бутыль с водой. Впрочем, не одна она: в нашу сторону поворачивается множество голов. Отовсюду смотрят внимательные глаза. Взгляды провожают двух странно одетых чужаков, едущих на слонах. Известно ли этим людям, что мы прибыли сюда забрать еще нескольких их детей? Вдруг они знают и тайно ненавидят нас за это?

– Если бы существовали другие способы спасти Отель, Агапиос использовал бы их, – произносит Рахки.

Я представляю бледное лицо – обтянутый кожей череп, – смотрящее на меня, вернее, на папу в моем сне.

– Он выглядит очень старым.

– Никто не знает, сколько ему на самом деле лет. Старшая тоже не говорит, как давно она работает в Отеле, но я как-то видела фотографию их обоих: они со Стариком стоят рядом перед дверью в начале 30-х годов.

Мой слон резко останавливается.

– В смысле, 1930-х?

Она кивает.

– И с того времени они совершенно не изменились. Неудивительно, что Агапиос снова ищет себе заместителя.

Это все имеет смысл. Полосатый ведет войну с Отелем из своего Музея. Должно быть, он выяснил что-то о планах Агапиоса, изучая историю Отеля. Нико говорил, что прекрасная часть Отеля – это только фасад, а сам по себе, в других формах, он существует очень давно. Но, кажется, Нико упоминал, что Полосатый тоже довольно стар. На той фотографии с папой он выглядит точно как сегодня, а ведь прошло немало лет.

Рахки спрыгивает со спины слона и проводит пальцем в перчатке по резным линиям на табличке над дверьми одной из хижин. На ней вырезаны два скрещенных ключа над раскидистым деревом – такие же ключи, как на значке на лацкане пиджака Агапиоса.

– Приехали, – говорит она и отдергивает закрывающую вход выцветшую занавеску. Я кое-как спускаюсь со своего слона и иду за ней.

Лучи послеполуденного солнца проникают сквозь прорехи в крыше, освещая помещение, полное детей таких же маленьких, как те, в Будапеште. Почти все они до пояса голые, некоторые перевязаны грязными бинтами. Один малыш сидит на скамье, свесив ножки, коленка одной ноги забинтована. А ниже этой коленки ничего нет: у него отсутствуют лодыжка и ступня. Другой кроха тревожно смотрит на меня единственным глазом – на второй наложена заскорузлая повязка.

Мой взгляд возвращается к одноногому мальчику. Тот робко улыбается мне, и я поспешно отвожу глаза. Как бы мне хотелось знать, что ждет этих детей, когда мы доставим их в Отель! Я ведь даже не могу заговорить с ними: до сих пор ни один из встреченных мной детей не говорил по-английски.

Долговязый мужчина в цветастой рубашке и обрезанных выше колен джинсах приветственно вскидывает руку.

– Привет, Рахки! Рад тебя видеть!

– И я тебя, Филипп, – отзывается она.

– Кто это с тобой? – у Филиппа густой и тяжелый акцент. – Новый друг?

Рахки представляет меня, и я пожимаю крепкую мозолистую руку Филиппа.

– Кэмерон Джонс? – переспрашивает он. – Слушай, твое лицо мне кого-то напоминает. И имя Кэмерон тоже знакомое… Ты случаем не родственник Рейнхарту и Мелиссе Вайсс?

Рахки вопросительно смотрит на меня. Внутри меня все обрывается. Что же мне делать? Этот человек знал моих родителей!

– Конечно, родственник! – смеется Филипп. – Точно, я вспомнил, Джонс – это девичья фамилия матушки Рейнхарта! Значит, ты и есть Рейнхартов сынишка! Кэмерон и… забыл, как там звать твою сестру-близнеца?

Я с трудом сглатывают.

– Кэ… Кэссия.

– Точно! – он хлопает меня по спине, едва не сбивая с ног. – Джонс, тоже мне придумал! У меня память на лица, так просто не обманешь! У тебя на лбу написано, что ты Вайсс. Старина Рейнхарт из тех ребят, кого разок встретишь и никогда не забудешь, – он наклоняется ко мне и шепотом спрашивает: – Как им, удалось отыскать Оранжерею?

Только что я страдал от жары, а теперь весь жар разом отхлынул от рук, ног, спины… и бросился мне в лицо. Уши закладывает, в голове нарастает звон. Этот дядька знал моих родителей – и он все еще жив и работает на Отель. Хуже того, поставляет Отелю детей. Он должен понимать, что происходит. Все эти годы… Может, он и был причиной, по которой мой отец пустился в бега? Мог этот приятный улыбающийся человек стать причиной смерти моей мамы, ее убийцей?

Рахки подходит ближе.

– Рейнхарт? Оранже… О чем вы вообще говорите?

– Он что, тебе не рассказал? – Филипп удивленно смотрит на меня. – Или, может, ты сам не знаешь, мальчик?

Я стискиваю под одеждой папину монетку. Мне нужно срочно собраться с мыслями. Возможно, этот Филипп – такой же, как Рахки, и толком не знает секретов Отеля. Но если ему не удалось их раскрыть за столько времени, как это сделать мне за шесть оставшихся дней?

– Я… э… не знаю, что произошло с моим отцом, – говорю я, пытаясь не выдать паники. – Я его совсем не помню.

– А-а-а, – тон Филиппа разом меняется. – Сочувствую, парень. А как там твоя сестра? У нее вроде была какая-то хитрая болячка – не помню, какая…

– Spina bifida, – отвечаю я.

Он щелкает пальцами.

– Да, точно! Какая досада, что Отель не смог ее вылечить. Рейнхарт был так подавлен, когда узнал, что у малышки такая беда со здоровьем. Всегда тяжело, когда это касается твоих близких. – Он оборачивается на детей. – Но на всех что-нибудь обрушивается, не одно, так другое, верно?

– Это так, – Рахки смотрит на меня как на какого-то уродца из циркового шоу.

Я стискиваю зубы. Как я собираюсь выпутываться, как объясню все это Рахки? Я хочу продолжить разговор с Филиппом, вытянуть из него все, что он знает. Но не могу себе этого позволить. Кто знает, что за вести Рахки передает Старшей горничной через свой магический планшет? А теперь ей известно мое настоящее имя.

– Ладно, перейдем к делу, – Филипп вытаскивает изо рта зубочистку, которой он ковырял между зубами, и указывает на детишек. – Нынешний урожай собран по местам военного конфликта. Им нужно какое-то время, чтобы прийти в себя перед распределением.

– Я уведомлю Старшую, – кивает Рахки.

– Вот и славно. – Филипп машет детям рукой, и они все встают как по команде, кроме одноногого мальчика. Тот остается сидеть на лавке, неотрывно глядя на меня. – Ну, детки, до свиданья.

Рахки жестом приказывает мне взять мальчикшу без одной ноги на руки и прощается с Филиппом, а потом выводит стайку малышей из хижины.

– Счастливо. Надеюсь, ты найдешь место назначения.

– Ага. – Филипп громко хохочет и указывает на меня пальцем. – И приглядывай как следует за этим парнем. Если он похож на своего отца не только внешне, он может создать кучу проблем.

Я выскакиваю из хижины Филиппа так быстро, как могу. Под ногами чавкает влажная земля. Руки сами собой сжимаются в кулаки, грудь горит.

Кучу проблем? Проблем? Я ему покажу проблемы. Если он виноват в том, что случилось с моими родителями…

Я замедляю шаг и прикрываю глаза. Стоп, не надо торопиться. Наверняка мне известно только одно: Филипп знал их. Особенно папу. Это еще не означает его вины в том, что мне пришлось расти без родителей.

Фух. Чего мне хочется – так это вернуться назад и задать ему еще множество вопросов. Может, он знает то, что могло бы мне помочь. А еще он спросил об Оранжерее. Вдруг папа как-то замешан в ее утрате? Что об этом известно Филиппу? Все постоянно усложняется и запутывается. Моя единственная задача разделяется на много подзадач.

Рахки идет впереди меня, неся на бедре одного из малышей. Остальные тянутся за ней, как цыплята за наседкой. Глаза ее горят, ноздри трепещут: она злится. Очевидно, на меня.

– Эй, – окликаю я ее, желая хоть немного улучшить свое положение.

Она вскидывает руку, приказывая мне замолчать.

– Не сейчас, мистер Вайсс, – ледяным голосом говорит она, подчеркивая мою фамилию. – Пока мы еще не закончили свою работу.

Остаток задания проходит гладко – даже, пожалуй, слишком тихо. Малыши едут вместе с нами на спинах слонов. Мальчик без ноги сидит у меня за спиной, обнимая за пояс и уткнувшись лицом мне в спину.

Рахки то и дело бросает на меня подозрительные взгляды, попутно ласково перебирая заплетенные в косички волосы девочек. Хотел бы я знать, о чем она думает.

Она с помощью стержня привязывает к Отелю дверь какой-то хижины в лесу и стучит. Почти сразу ей открывает Элизабет с сияющей улыбкой и начинает засыпать ее вопросами, пользуясь минутами, пока не явилась Старшая со своими горничными. Потом приходят горничные и уводят детей в Лифтовый холл, а в Африканском вестибюле остаемся только мы вдвоем с Рахки.

Девушка разворачивается ко мне.

– Значит, Вайсс. Твоя фамилия Вайсс, а не Джонс. Твои родители что, работали здесь?

Началось.

– Я не знал, что нужно говорить, когда только что попал сюда. Я никогда не видел и не знал своих родителей.

Она вскидывает руки.

– Я столько времени пыталась разобраться, кто ты такой на самом деле и откуда у тебя твоя монетка, а ты, оказывается, сын человека, который здесь работал!

– Ты пыталась… что?

– Старшая горничная поручила мне наблюдать за тобой, оценить, не представляешь ли ты опасности. А теперь оказывается, что ты просто был одним из нас с самого начала.

Я ожидал от нее совсем другого тона. Ее голос звучит скорее позабавленно, как будто ее смешит такое стечение обстоятельств.

– Слушай, – говорю я, – значит, ты на меня не очень злишься?

Она качает головой.

– Ты сын Мелиссы Вайсс. Ну то есть да, я несколько злюсь, что понапрасну тратила силы на слежку за тобой, но наконец-то тайное стало явным. Если бы ты сразу сказал правду, я уверена, Агапиос и Старшая были бы счастливы принять тебя в наши ряды. – Она улыбается. – Вот увидишь, как они среагируют, когда узнают.

Мой желудок невольно сжимается, когда Рахки направляется к занавесу, чтобы перейти в соседний вестибюль. Она собирается им все рассказать. Это будет конец всему – если, конечно, они уже сами не дознались до правды.

– Не надо! – невольно вырывается у меня.

Рахки замирает на пороге.

Я подыскиваю слова, которые могли бы удержать ее от выдачи моей тайны и при этом не лишили бы меня ее доверия.

– Пожалуйста… не говори им.

Она склоняет голову на плечо.

– Почему бы и нет?

Я кусаю губу. Как мне хочется довериться ей! Если бы она только знала, зачем я здесь, уверен, что захотела бы мне помочь. Но Нико велел не доверять ей, и его предостережение стоит между нами с Рахки как каменная стена.

– Ты же не сказала тогда Старшей, что Сев спрятал меня у себя за окном, – говорю я. – Ты не выдала его. Теперь просто, пожалуйста… сделай для меня то же самое. Не говори никому обо мне.

Ее глаза сужаются.

– Ты что-то скрываешь.

Я молчу.

– Ну что же, – говорит она. – Скрывай, если хочешь. Но теперь, во всяком случае, знаешь, что Старик и Старшая горничная следят за тобой. И я – тоже.

Она уходит, и я остаюсь один с огромной тяжестью на сердце.

Дни в Отеле пролетают быстрее, чем я успеваю их считать. В них трудно ориентироваться: столько часовых зон мы то и дело перепрыгиваем туда-обратно. Единственный способ отсчета времени – это считать, сколько раз я ложился спать. Получается пять, а это значит, что до окончания моего испытательного срока осталось еще столько же.

Ночи становятся для меня с каждым разом все утомительнее. Сны мучают меня. Я карабкаюсь на ледник в Альпах с рюкзачком провианта на спине. Прорубаюсь сквозь лианы в тропическом лесу с помощью мачете. Я призываю такси свистком, сунув в рот два пальца, в городских бетонных джунглях. И всякий раз мой сон заканчивается в лифтовой Шахте, где я смотрю в черную пустоту. Такое ощущение, что бегаю на задания по всему миру двадцать четыре часа в сутки и когда бодрствую, и когда сплю. И при этом я до сих пор не разобрался, чем все эти воспоминания могут мне помочь в деле.

Разве что они мне уже помогли. Нико говорит, они с Севом не могут пока назвать точного дня, когда они устроят диверсию и я смогу проникнуть на 4-й этаж… Но он постоянно твердит, что час близок, нужно чуть-чуть подождать и быть готовым к действию, когда все случится.

Закончив утреннюю часть работы, я иду в почтовое отделение, чтобы отправить очередную пачку накопившихся открыток. Для этого их нужно закинуть в особые вакуумные трубы из стекла и металла. Ба и Кэсс, я уверен, постоянно страшно волнуются. Может, мои открытки и помогают мне чувствовать себя чуть лучше, а вот бабушку и сестру они наверняка только еще больше расстраивают.

Поле для адреса отправителя я оставляю пустым – как в свое время делал и мой папа. Впрочем, я все равно не знаю, какой адрес можно было бы сюда вписать. «Отель «Странник», 1001, г. Где-то, ул. Повсюду, Мир»?

Я подписываю открытку, купленную этим утром в Риме, и бросаю ее в трубу. Она стремительно улетает, и тут работник почтового отдела подзывает меня к себе и говорит, что в моем почтовом ящике есть для меня письмо. Я ушам своим не верю. Письмо? Я недоверчиво открываю ящик и действительно обнаруживаю там конверт с запиской.

Ну здорово. Рахки хочет вытянуть из меня еще какие-нибудь сведения о моих родителях. Хуже того – ей приспичило сделать это прямо на борту Банкетного корабля. Ох.

Почти вся основная еда Отеля – та, что для гостей – готовится поварской командой во главе с шеф-поваром Сильвой и подается на борту так называемого Банкетного корабля. Это огромный круизный лайнер, дрейфующий где-то в водах Атлантического океана. Отель превратил его в гигантский плавучий ресторан. Я стараюсь избегать этого места всеми силами, потому что там меня неизменно одолевает морская болезнь. Нет, человек не создан для того, чтобы отрываться от твердой земли – по крайней мере, надолго.

Я беру кусочек пластыря против морской болезни – им меня снабдила Элизабет – и приклеиваю его себе за ухо, прежде чем отправиться в Лифтовый холл.

Когда переступаю через порог переходника, ведущего на Банкетный корабль, мой вестибулярный аппарат немедленно протестует. Свисающие с потолка канделябры покачиваются на цепях, отбрасывая на банкетный зал колеблющиеся тени. Горизонт – граница между темно-серым небом и темно-серым морем – качается туда-сюда, поднимается и опускается.

Корабль полон народа. Кухонный персонал готовит следующую трапезу. Мэтр – заведующий кухней – подозрительно смотрит на меня. Не меня ли стошнило на прошлой неделе прямо возле фруктового буфета, спрашивает его взгляд.

Рахки машет мне рукой с верхней палубы. Я быстро прохожу мимо высокого полного Мэтра, величественного, как монумент, стараясь не останавливаться взглядом на его подкрученных усах, и поднимаюсь по лесенке.

– Получил твою записку, – говорю, стараясь удержать внутри свой завтрак, пока океан своими колебаниями пытается вывернуть наизнанку мой желудок.

Рахки жестом предлагает мне присесть, и в этот миг корабль разворачивается. Золотые листья и сверкающие плоды на древесной ветви – украшения, стоящие по центру каждого столика – покачиваются и мерцают.

Девушка подталкивает мне навстречу вазочку, полную гладких обкатанных камешков.

– Ты уже пробовал фирменные сладости от нашего шеф-повара Сильвы?

Я качаю головой.

– Какие сладости?

– Он называет их просто сладостями. Попробуй, – она вынимает из вазочки камешек и вкладывает мне в руку. – Он привязал эту речную гальку к каким-то особенным сосудам у себя на кухне. Рецепт каждый день меняется, а так как изначально это все же камни, они никогда не теряют своего аромата. Главное – не пытаться их разгрызть или проглотить. Просто держи во рту. – Она кладет камешек себе в рот. – М-м-м… на этот раз корица с огненными нотками.

От одной мысли о чем-то сладком во рту при такой ужасной качке мой желудок жалобно урчит.

– Не хочу подавиться до смерти.

– Нет, попробуй, – настаивает она. – Они куда мягче, чем кажутся.

Я выбираю самый крохотный камешек и кладу себе на язык. И тут же узнаю этот вкус.

– Здорово, это же мексиканская лепешка! Мы постоянно покупаем такие домой в мексиканской забегаловке. Я их обожаю. – Я вытаскиваю камешек изо рта и подозрительно осматриваю его. – Вот это да. Странная штука.

– Вкусно, правда? – улыбается Рахки. – Пробуй их каждый день – и всякий раз это будет сюрприз.

Я откладываю каменную конфетку в сторону.

– Ты хотела поговорить со мной об этой конфетной гальке?

– Нет. Я хотела поговорить с тобой о детях.

О детях?

– Ты имеешь в виду малышей, которых мы привозим в Отель с заданий?

Она кивает. Наконец-то есть человек, готовый дать ответы на мои вопросы! Хотя, если персонал действительно обманут, как говорил Полосатый, не думаю, что смогу поверить ее словам. Разве что мне удастся обнаружить в ее рассказе крупицы истины, о которых она сама не подозревает.

Рахки вынимает изо рта конфетку, кладет ее на стол и обхватывает чашку ладонями.

– Знаешь, я была одной из них.

– Ты? Ты была ребенком из тех, которых собирает Отель?

– Да. Я родом из Сирии, – говорит она. – В нашей тогдашней группе я была старшей. Та миссия была куда дольше и опаснее, чем все, в которых мы с тобой участвовали. Но Старшая горничная смогла в целости и сохранности доставить нас к Двери Дамаска. Тогда я впервые увидела ее в битве: меч, который висит у нее на боку, – не только украшение. Я старалась помогать ей, как только могла, и, когда мы прибыли в Отель, она спросила меня, не хочу ли я и впредь оставаться ее помощницей. Я ответила «да».

Наверное, мне стоит что-то сказать, какие-то слова одобрения и поддержки. Кэсс куда лучше моего справляется со всеми этими… социальными функциями. А мне будет достаточно, если меня не стошнит от качки.

– Это кажется каким-то неправильным, – наконец выговариваю я. – Ну, то, как Отель забирает детей.

Рахки смотрит мне прямо в глаза – и на секунду мои мозги, болтающиеся в голове, как скорлупка в море, успокаиваются.

– Ты не слушаешь, что я говорю тебе, Кэм. Отель спас меня. Я здесь потому, что сама это выбрала.

Возможно, я все же ошибаюсь насчет Отеля.

Я прикусываю губу. Сейчас я отлично понимаю, почему Полосатый предостерегал меня не поддаваться, не позволять блеску Отеля меня ослепить. Я убежден: Рахки совершенно искренне верит, что она творит добро на службе Отеля. Но есть многое, чего она не знает и чего не знает никто. Тайны Отеля. Наверняка папа раскопал какой-то темный секрет – и как только я смогу убедиться, в чем он состоит, тут же расскажу ей. Я докажу ей свою правоту, и она встанет на нашу сторону. Даже не сомневаюсь.

– Это не единственная причина, по которой я тебя пригласила, – продолжает Рахки. – Я хотела обсудить с тобой то, что случилось вчера.

Я прижимаю ладонь ко лбу, стараясь сосредоточиться.

– Хорошо. Послушай, это было не…

Она обрывает меня.

– Ты так и не хочешь назвать мне настоящую причину своего пребывания здесь. Ладно, я пока готова с этим подождать. Но я произвела некоторые расследования – и кое-что раскопала.

– Расследования?

– Да. Я нашла кое-что интересное в документах Отдела горничных. Ты знал, что твои родители – оба – работали здесь, когда мы утратили Оранжерею?

– А это важно?

Она уверенно кивает.

– Еще как важно. Твой отец исчез той самой ночью, а твоя мама тогда же умерла. Прямо здесь, в Отеле. Той самой ночью, когда Оранжерея была украдена.

Рахки протягивает мне кожаную папку с символом дерева на обложке. Я быстро листаю пожелтевшие страницы. Заметки, отчеты, фотографии мест, посещенных сотрудниками в поисках моего отца…

Значит, вот что заставило папу оставить нас на попечение Ба. Здесь, в Отеле, с ним и мамой случилось что-то ужасное, и в результате мама умерла. Могло ли быть так, что именно папа украл Оранжерею? Или это сделал кто-то другой? А может, он до сих пор находится в розысках этой Оранжереи? Или, наоборот, прячет ее подальше от длинных рук Отеля?

Я переворачиваю еще одну страницу и вижу фотографию мамы. Я и так постоянно вижу ее лицо во снах, но рассматривать ее портрет в личном деле, хранящемся у Старшей горничной, – это совсем другое.

Так вышло, что я всегда думал о маме меньше, чем о папе. Она умерла вскоре после нашего рождения, и мне не приходило в голову разыскивать ее. Ба сказала, что лучше просто принять факт ее смерти и отпустить ее. «Отпустить». Как если бы она спросила разрешения и ей сказали: хорошо, ты свободна. Жизнь? Нет, спасибо, отпустите меня. Но мама не просто ушла из жизни. Ее забрали. Кто сделал это? Может быть, Отель?

– Отдел горничных подключил множество ресурсов к поискам твоего отца после его исчезновения, – продолжает Рахки. – Старшая думала, что он мог что-то знать о произошедшем с Оранжереей и о том, как можно вернуть ее назад.

Я переворачиваю страницу – и в глаза бросается фото папы, занятого работой в каком-то залитом солнцем саду. Его длинные садовничьи перчатки перепачканы землей, лицо – тоже, но он все равно радостно улыбается – улыбкой, напоминающей мне о Филиппе.

– Так, значит, они не знали, что с ним случилось, после того как мама…

– Думаю, не знали. Но что они точно знают – так это кто ты такой. – Рахки подтягивает к себе папку и листает ее, пока не доходит до чистой страницы, которая кажется новее всех остальных. Наверху надписано мое имя: «Кэмерон Вайсс».

Я выхватываю из папки фотографию.

– Это же я!

Это один из моих школьных снимков. Всклокоченные, как всегда, волосы, застенчивая и неестественная, как всегда в школе, улыбка… К фото приклеен бумажный стикер со словами «Как много он может знать»?». Слова написаны от руки, кудрявым почерком.

Океанская качка снова накрывает меня с головой, и я с трудом сдерживаю рвоту.

– Старик очень… интересуется тобой, – говорит Рахки. – Они вместе со Старшей…

Она выглядит так, будто собирается сказать больше, и я ужасно хочу, чтобы она это сделала. Но, раньше чем она успевает произнести что-то еще, через переходник в помещение врывается портье, красный и потный от быстрого бега.

– Старшая горничная объявляет общий сбор! – кричит он. – Общий сбор в Мезонине! Поломка стержня!

– Отлично, слов нет, – фыркает буфетчик за стойкой. – Очередная учебная тревога.

– Это не учебная тревога! – орет мальчишка-портье.

Вот оно. Та самая диверсия, которую обещали мне для прикрытия Нико и Сев. Нужно срочно добраться до лифтов и спуститься в кабинет Управляющего, чтобы добыть там универсалку.

Но Рахки хватает меня за локоть.

– У тебя есть свой стержень?

– Что?

– Стержень! У тебя есть стержень дверной петли?

Я вытаскиваю наружу стержень, который сделал для меня Сев.

– Отлично, – выдыхает она. – Пойдем, попробуем разобраться с ситуацией.

Она сдергивает меня с сиденья и тащит за собой в переходник.