Глава пятая
Судья должен уметь хранить невозмутимость. Потенциально каждый судья – отличный игрок в покер. Приветствуются те же навыки: спокойствие, выдержка, рассчет и главное – невозмутимость. Однако трудно держать каменное лицо, когда перед тобой разворачивается эффектное представление.
У меня уже не было сомнений, что действия Сушкиной и Компании – это спектакль, у которого есть режиссер. Ничего не смыслящий в юриспруденции спец по массовым шоу с богатой практикой организации уличных представлений в диапазоне от скромного моноспектакля старичка-шарманщика до задорных флешмобов и массовых протестных выступлений.
Я не видела никого такого в зале суда, но очень живо представляла себе сутулого типа с испитым лицом и желтыми от никотина зубами, прячущего плохо выбритый подбородок в витках длинного шарфа. Он складывал руки на груди, по-наполеоновски дергал ножкой, исподлобья оглядывал замерших актеров, страдальчески закатывал глаза, выхватывал из рук помощницы мегафон и хрипло рявкал в него: «Бездари! Не верю!»
Эту реплику мне самой то и дело хотелось повторить.
А еще в творческой группе сценаристов-постановщиков был кто-то мнящий себя тонким психологом. Наверняка это он поработал над имиджем действующих лиц и исполнителей.
Я не сразу обратила внимание на их наряды – они не резали глаз. Более того, Элеонора Константиновна в элегантном сером костюме показалась мне намного более симпатичной, чем в черном… Еще бы! Ее костюм был почти точной копией моей парадной фрачной пары! И белая льняная блузка под пиджаком настолько напоминала мастерски сложенную салфетку, что у меня просто руки чесались потянуть за твердый крахмальный краешек, чтобы проверить, не позаимствовала ли мадам Сушкина наше с Машкой ноу-хау.
Дама-адвокат была одета в одном стиле с подзащитной, а мужчины облачились в очень близкие по цвету и фасону костюмы – несколько старомодные, но при этом явно новенькие, с иголочки. У Бегемота даже белая ниточка наметки из шва на плече еще торчала, я разглядела ее невооруженным глазом.
Сначала я не могла понять, кого мне напоминают костюмированные мужчины-адвокаты Сушкиной, а потом сообразила: нашего Плевакина! В очень похожем темно-синем костюме, белой в полосочку рубашке и при галстуке, кроем напоминающем элегантный кухонный фартук, Анатолий Эммануилович выходил со мной к прессе.
Выходит, Сушкина и ее защитники нарочно оделись так, чтобы я подсознательно воспринимала их как своих! Интересный ход, до сих пор никто еще не пытался подобным образом мимикрировать…
Впрочем, Элеонору Константиновну можно понять. Ее позиция настолько слаба, что имеет смысл хвататься за любую соломинку.
Дело об ущербе деловой репутации – особый случай в судебной практике. В обязанности истца входит только представление доказательств того, что ответчиком распространялась порочащая информация. В случае Сушкиной таким доказательством служат заверенные видеозаписи ток-шоу, на которых Элеонора Константиновна вдохновенно поливала грязью клинику «Эстет Идеаль». Они представлены суду ответчиком вместе с расшифровками и заверением нотариуса, присутствовавшего при записи программ. Ложность заявлений Сушкиной истец не доказывает! Это она должна доказать, что сведения, которые она распространяла, соответствуют действительности. Такое вот любопытное исключение в гражданском праве. Хотя принцип состязательности сторон в судебном процессе никто не отменял, и я решила дать им возможность выявить победителя в честной борьбе.
Вообще-то Сушкина, как оказалось, была не одинока в своих претензиях к клинике «Эстет Идеаль», ее позицию разделяли новые «подруги по несчастью». Они уже дали показания. Виолетта Громова заявила, что очень, очень разочарована результатами рекомендованных и проведенных ей процедур по коррекции фигуры. Антонина Ломакина утверждает, что ей в «Эстет Идеаль» весьма неудачно кололи ботокс, однако документально подтвердить это не может – говорит, что ее принимали нелегально, без оформления и мимо кассы. Представитель клиники уверяет, что такого быть не могло, но Ломакину невозможно смутить. Она только хмыкает: «Кому, мол, вы это рассказываете! В нашей-то стране, да все по закону? Ха!»
Публика и журналисты явно склоняются на сторону Ломакиной, однако суд ни слезам, ни словам не верит. Бездоказательные утверждения Ломакиной не учитываются. Что до самой Элеоноры Константиновны, то неопровержимым доказательством правдивости ее слов могут послужить только конкретные медицинские документы или факт привлечения кого-то из хирургов клиники к уголовной ответственности за причинение кому-либо вреда. Все остальное – лирика и душевные метания, они к делу не относятся.
Я предвижу, что метаться Сушкина и Компания будут энергично и с фантазией.
– Просим приобщить к делу!
Олег Слизень Хрящев открыл папку, вынул из нее бумагу и передал ее по рукам.
Егор Бегемот Врунов – крайний в линии защиты – колобком подскочил и зачитал с листа:
– Большая Энциклопедия Кино, издание две тысячи восьмого года, выдержка из статьи «Кинофильм ”Снежная сказка”»!
Затем последовал упреждающий кивок в мою сторону:
– Нотариально заверена!
– Имеет отношение к делу? – уточнила я машинально – без надежды на отрицательный ответ.
Было понятно, что защита использует все, даже самые фантастические возможности, а суд обязан принять к сведению каждую должным образом оформленную бумажку.
– Разумеется! – Бегемот уверенно кивнул, сминая три подбородка о твердый узел «плевакинского» галстука.
Он делал это так часто и энергично, что на нижнем из его подбородков уже сформировалась ямка. Вот как физическими упражнениями добиться результата: дешево, сердито и никакой пластической операции не надо!
– «Снежная сказка» – классика отечественного кинематографа!» – провозгласил чтец и на секунду поднял глаза на меня, проверяя мою реакцию.
А я и не спорила. Классика так классика.
«Снежная сказка» – очень хороший фильм, трогательный, веселый и добрый. Мы с дочкой недавно пересмотрели его в рамках своих «осенних дней советского кино». И закаленная Сашка, которую никакими боевиками, ужастиками и триллерами давно уже не пронять, местами искренне смеялась, а один раз даже пустила слезу. Это четырнадцатилетняя-то девица, которую топот приближающейся толпы экранных зомби побуждает разве что ускорить темп, в котором забрасывается в рот попкорн!
Эх, доченька…
Я спохватилась, что некстати отвлеклась, и вновь сфокусировалась на румяном лице адвоката. Он продолжил громкую читку:
– «Бедную девушку Машеньку блестяще сыграла юная Элеонора Сироткина, – тут последовал указующий жест на уже немолодую госпожу Сушкину. – Очевидно, образ кроткой и безответной красавицы, которая бесконечно терпеливо сносит все удары судьбы и не желает зла своим обидчикам, удачно совпал с душевным складом самой актрисы. Критики отмечали удивительную органичность Элеоноры в роли Машеньки, а зрители искренне полюбили ее – после «Снежной сказки» к Сироткиной пришла популярность».
Зал одобрительно загудел: вероятно, не все присутствующие знали, что ответчица Сушкина – та самая Машенька.
Под устремленными на нее взглядами Элеонора Константиновна мило смутилась и склонила голову, пряча порозовевшее лицо.
Мизансцена была отыграна мастерски.
Все увидели, как нежная и безропотная прелестница по-прежнему беспримерно стойко несет свой крест мученицы. И все так же не хочет навлекать напасти на головы нанесших ущерб ее ангельской внешности злодеев, в роли которых на сей раз, как все ясно поняли, выступают сторона истца и «Эстет Идеаль». Бесчеловечные, жестокосердные, безжалостные людишки…
– Что-нибудь еще? – я перевела взгляд с вдохновенно лицедействующей Элеоноры Константиновны на ее адвокатов.
Остановилась на Ларисе Айвай – просто потому, что она сидела с открытым ртом, словно в ожидании возможности что-то сказать.
– Просим также приобщить! – госпожа адвокат кивнула коллеге, и тот снова распахнул свою пухлую папку.
Ну, точно Дед Мороз с мешком подарков! Чем не «Снежная сказка»?
Очередной «подарочек» снова пошел по рукам и был явлен миру резвым Бегемотом-Вруновым. Вскочив, он поднял вверх не то измазанные мелом дощечки, не то мутные черно-белые фотографии…
Это вообще что?
– Рентгеновские снимки черепа! – не дожидаясь моего вопроса, с зазывными интонациями аукциониста объявил адвокат.
По рядам присутствующих прошла волна: заскучавшие было журналисты с камерами оживились, засверкали вспышками.
Я даже растерялась: какого еще черепа?! У нас тут чинное-благородное дело об ущербе деловой репутации, и вдруг какие-то останки, как в пошлой уголовке. Похоже, адвокат перепутал материалы и предъявляет доказательства по другому делу.
– Это – череп Элеоноры Сушкиной. – Адвокат потряс сначала левой рукой, а потом правой. – А это – Анджелины Джоли!
Камеры защелкали весенними соловьями, над головами частоколом поднялись руки с диктофонами и мобильниками. Еще бы! Где увидишь череп голливудской звезды первой величины? Да еще и при жизни демонстрируемый…
– Анджелины Джоли? – повторила я, проверяя, не подвел ли меня слух. – Мировой знаменитости?
– Это рентгеновский снимок черепа Анджелины Джоли, – с удовольствием повторил адвокат. – Американской актрисы, кинорежиссера и сценариста, фотомодели, посла доброй воли ООН, обладательницы премии «Оскар», трех премий «Золотой глобус» и двух «Премий Гильдии киноактеров США»!
– А сама-то будет, нет? – глумливо выкрикнули из рядов, и кто-то радостно хохотнул.
Веселый смех – редкое явление в зале суда.
Я посмотрела на прокурора.
Никита Говоров поставил локти на стол и погрузил подбородок в ковшик сложенных ладоней – то ли напоказ заскучал, то ли спрятал улыбку. Его участие в процессе изначально было слишком искусственным, а потому и роль ушла далеко на задний план.
Тогда я машинально перевела взгляд на дверь – зачем, сама не знаю. Наверное, подсознательно ожидала увидеть вышагивающую по проходу Лару Крофт – профессиональную расхитительницу гробниц с мешком черепов за плечами.
– Нет, мы не просим вызвать в качестве свидетеля уважаемую госпожу Джоли! – перекрывая смешки, успокоил меня Бегемот-Врунов. – В этом нет необходимости, поскольку мы просто можем сделать вот так… – Тут он совместил два снимка, положив один на другой. – И вуаля!
– Вуаля – что? – уточнила я.
– Налицо полное совпадение!
– Совпадение чего?
– Снимков! И, следовательно, черепов! – Адвокат победно улыбнулся. – Мы видим, что у Анджелины Джоли и Элеоноры Сушкиной абсолютно одинаковое строение лица!
– Ну, предположим, хотя вряд ли сей опыт заменит экспертизу. И что дальше? – Мне действительно было интересно.
– А дальше – вот! Просим также приобщить. – Дед Мороз выудил из папки новую бумажку.
Штатный чтец Бегемот принял новый текст и откашлялся.
Смешки в зале смолкли, но улыбки не погасли: публика приготовилась внимать и наслаждаться. Говоров, прикрывая нижнюю часть лица ладонью, посемафорил мне бровями. Я бы тоже повеселилась, кабы была не в мантии. Статус судьи и юморина – две вещи несовместные.
Ой, чувствую, сейчас выяснится, что Анджелина и Элеонора – сестры-близнецы, разлученные в детстве волей злой судьбы.
– Это еще не все, тут у нас подборка фотографий. – Адвокат не ограничился передачей мне рентгеновских снимков. – Вот госпожа Джоли и наша доверительница Сушкина в возрасте десяти и тридцати лет, а также в настоящее время.
На этом этапе Бегемоту потребовалась ассистентка, и в ее роли выступила Лариса Селедка Айвай.
Она попарно вручала коллеге большие, с обложку журнала, фотоснимки, отпечатанные на плотной бумаге и заботливо наклеенные на картон. Бегемот поднимал их над головой и поворачивался влево-вправо, показывая цветные картинки то мне, то залу. В этот момент он был очень похож на сигнальщика на палубе авианосца, и нарастающий в зале шум этому образу весьма соответствовал.
Надо сказать, между десятилетними Элеонорой и Анджелиной действительно имелось сходство. Пухлые губы, большие глаза, аккуратный прямой нос… Разница наблюдалась в цвете глаз – у юной Эли они сияли светлой голубизной, – да еще прически у девочек были разные. Зато одеты они оказались почти одинаково – в белые платья с кружевами, и это здорово усилило сходство.
Снимки тридцатилетних актрис тоже были удачно подобраны – два полуфигурных портрета в одном и том же ракурсе. Причем на этот раз дамы на фото предстали не только похоже одетыми в декольтированные платья, но и одинаково элегантно причесанными. Более того: и Джоли, и Сушкину фотографы запечатлели на ступенях знаменитого Дворца фестивалей в Каннах, и узнаваемая ковровая дорожка буквально проходила через фото красной нитью.
– Сестра! Я нашла тебя! – восторженным голосом персонажа индийского кино восклинул какой-то шутник в рядах зрителей.
По болливудскому сценарию, в этот момент Элеонора Константиновна должна была сложить ладошки лодочками и пуститься в пляс, грациозно лавируя между красиво декорированными слонами.
Но третья пара снимков грубо поломала наметившуюся стройную линию: актуальные фотографии Джоли и Сушкиной разнились, как небо и земля. Если Анджелина на фото была зрелой красоткой с точеными чертами лица, то Элеонора выглядела и перезрелой, и помятой, как залежалый плод.
– Очевидная разница, не так ли? – потрясая снимками, риторически вопросил Бегемот-Врунов. – Но почему?
– Потому что Сушкина на двадцать лет старше Джоли? – резонно спросил кто-то из журналистов, охотно включаясь в предложенную залу интерактивную игру.
– Всего на пятнадцать! – моментально возразил адвокат – он явно был готов к такому вопросу. – И Элеонора Константиновна, в отличие от Анджелины, всегда вела здоровый образ жизни!
Требовательный щелчок пухлыми пальцами – и по рукам коллег к Бегемоту приплыли новые бумажки на скрепке.
– Справка о состоянии здоровья по форме 086/У! Справка об отсутствии административных наказаний за употребление наркотических средств! Выписка из журнала посещений фитнес-клуба! Результаты проверки биологического возраста по тестовой методике с функциональным и биохимическими маркерами старения! А также экспертное заключение кандидата психологических наук, члена ассоциации независимых психологов России, директора медицинских программ Института практического омоложения! – затарахтел адвокат. – Из последнего документа я сейчас зачитаю всего одно предложение…
– Вот спасибо, – пробормотала я, не сдержавшись.
– «Биологический возраст может очень существенно – на 10–20 лет – отличаться от календарного»! – продолжил защитник. – Так что известная отечественная актриса Элеонора Сушкина и ее голливудская коллега Анджелина Джоли могли быть сегодня на одно лицо, если бы не роковая ошибка Элеоноры Константиновны, опрометчиво доверившей свою красоту так называемым специалистам клиники «Эстет Идеаль»!
– Ой, Джоли, Джоли-и! Не джоли меня! Не джоли-и меня-а! Моего-о коня… – истерично весело затянул мой внутренний голос, и я поняла, что все, амба: я схожу с ума, ах, какая досада…
Счастье еще, что дело слушалось не круглосуточно, и у меня было время восстановить баланс фантазий и реальности…
Впрочем, моя нынешняя жизнь не способствовала обретению душевного равновесия.
Если на работе у меня полным ходом разыгрывался цыганский цирк с конями, то дома наблюдалось немое кино.
Сашка со мной не разговаривала, в случае крайней необходимости вступить в диалог изъяснялась односложно. Специально, чтобы не встречаться со мной, дочь стала пораньше уходить из дома, напрочь забыла про завтраки и, наконец, приучилась ужинать строго до 18:00, чтобы гарантированно успеть завершить вечернюю трапезу до моего возвращения с работы.
Где-то через неделю такой жизни я заметила, что выражение «не было бы счастья, да несчастье помогло» воплотилось в жизни дочери с потрясающим результатом: ранние подъемы и новый режим питания определенно пошли Сашке на пользу. Во-первых, она перестала опаздывать в школу, во-вторых – начала худеть, и пресловутые бурундучьи щеки стали сдуваться.
Исходя из очевидно положительной динамики, я небезосновательно почувствовала надежду на то, что причина нашей холодной войны постепенно исчезнет сама собой, дочь успокоится, подобреет и снова станет той Сашкой, которую я люблю…
Хотя я-то ее любую люблю. Это она меня в последнее время не очень…
Но я бы потерпела.
Натка так и сказала:
– Терпи, мать. Терпение и труд – они все перетрут!
– Например, нервы, – охотно согласилась я, крутя в пальцах ложку. – Они у меня совсем не стальные канаты…
Был поздний вечер чрезвычайно утомительного трудового дня. Извилины в моем мозгу, как водосточные канавы в сезон дождей, плотно забились разным мусором, щедро насыпанным туда участниками и зрителями процесса.
В бедной моей голове шуршали и ворочались, укладываясь поудобнее, с полдюжины Элеонориных характеристик, включая физиогномическую. По мысли защиты, они должны были утвердить суд во мнении об ответчице как особе кроткой, доброй и терпеливой, обладающей золотым характером высшей пробы, а потому абсолютно неспособной на такой грех, как возведение напраслины.
Бусинами разорванных четок в голове моей катались и сталкивались, раздражающе щелкая, звучные имена голливудских звезд, похожих, словно близкие родичи: Кира Найтли и Натали Портман, Киану Ривз и Крис Клейн, Зоуи Дешанель и Кэти Перри, Милла Йовович и Линда Эванджелиста, Хелена Кристенсен и Камерон Диас… И конечно, главная пара условных «близняшек» – Анджелина Джоли и Элеонора Сушкина.
Адвокаты Элеоноры Константиновны исподволь убеждали суд и публику, что истица по праву стоит в одном ряду с голливудскими звездами. То бишь, вы же понимаете, какая глыба, какой матерый человечище обижен этими иродами из «Эстет Идеаль»!
Заодно защита настойчиво гнула свою линию, продвигая мысль, что Джоли нынче такая красивая только потому, что делала свои пластические операции не там, где Сушкина, – не в «Эстет Идеаль».
Список пластик Анджелины, кстати, тоже был представлен…
Вот к чему мне было знать, что у нее в скулах импланты? Я эти слова – скулы, щеки – уже слышать не могла. Меня тема боковых сторон передней части головы уверенно загоняла в депрессию!
– Ну, чего застыла? Ешь уже, – досадливо вздохнула Натка, тоже присаживаясь за стол. – Посмотри на себя, на кого ты похожа?
– На кого?
Я послушно посмотрела на себя, пытливо заглянув в блестящую стальную ложку.
Ложка недвусмысленно дала понять, что похожа я на февральскую белочку: истощавшую и серую. При этом кривое зеркальце столового прибора не поленилось издевательски пририсовать мне типичные щечки грызуна.
Я раздраженно цокнула и погрузила ложку в супчик, смывая нелестную картинку.
– На студентку ты похожа, вот на кого, – сказала сестрица.
И прежде чем я успела возрадоваться, что все еще молодо выгляжу, припечатала:
– На вечную студентку.
– Век живи, век учись! – парировала я народной мудростью и налегла на супчик.
Он был богатый – с мясом. У Натки с ее интернет-торговлей чердачными древностями завелись деньжата, и мы перестали отчаянно экономить на еде. Поэтому я смело поинтересовалась, что нынче будет на второе, не опасаясь, что предложенное мне первое окажется единственным блюдом.
– На второе котлеты с зеленым горошком, на третье чай с конфетами, а уже потом все остальное, – сказала Натка твердо, но не очень внятно.
Ее лицо толстым слоем покрывала какая-то целебная белая масса, снежная корка которой сильно затрудняла работу мимических мышц.
Формулировочка мне не понравилась.
«Все остальное» – это будило не только фантазию и аппетит, но и тревогу.
К тому же сестрица как-то особенно жалостливо на меня смотрела. Печальный взор в сочетании с физиономией в белоснежной глазури придавал Натке сходство с грустным Пьеро, а этому персонажу я никогда не симпатизировала. Не люблю пассивных нытиков и слюнтяев.
– Вываливай, – потребовала я, отложив ложку и превентивно нахмурясь. – Да не котлеты! Информацию вываливай. Говори, в чем дело, я же вижу, что-то случилось. Колись!
Натка тяжко вздохнула и так скривилась, что едва не раскололась буквально: ее квазифарфоровая маска пошла трещинками.
– Может, все-таки съешь сначала котлету? Боюсь, потом у тебя аппетит пропадет.
– Уже пропал, – я отодвинула тарелку. – Не тяни уже, руби с плеча.
– Ладно. Сашка продала свою историю «Гламурене».
Я озадаченно моргнула. В последнем предложении мне однозначно понятно было всего одно слово – имя дочери.
– Что значит – продала? Какую-такую свою историю? И что такое «Гламурена»?
Воображение предупредительно нарисовало мне уродливую рыбину в профессиональном макияже.
– Как ты живешь вообще, если ничего не знаешь? – подивилась сестрица. – «Гламурена» – это женский интернет-журнал, жутко популярный, между прочим. Такой, знаешь, для юных хищниц и модных стервозин. Мы с твоей дочерью тоже его читаем, чтоб ты знала.
– И не только читаете, как я понимаю? – Я нервно побарабанила пальцами по столу.
– Правильно понимаешь, – Натка кивнула, и с ее физиономии посыпались хлопья целебной побелки. – Короче, долго объяснять, это надо видеть.
Сестрица потянулась к подоконнику, извлекла из-под символического прикрытия неровно обрезанной тюлевой занавески загодя приготовленный смартфон, нажатием пальчика оживила его и вручила мне:
– На, читай.
Я читала и думала, что права была та усталая докторша, которая сказала, что Сашку надо пороть. Разболталась моя доченька, совсем потеряла представление о том, что такое хорошо и что такое плохо.
«Соблазнам темной стороны силы Скайуокер юный поддался!»
Статья, собравшая уже несколько тысяч просмотров, была озаглавлена с ехидной лиричностью: «А мама моя против».
Я сразу вспомнила, что есть популярный старый мультик с созвучным названием, и поняла, что меня фактически обозвали Бабой-ягой. Усомниться в этом не дал подзаголовок: «Судья Кузнецова не позволяет родной дочери стать красивой».
Дальше следовал слезовыжимательный рассказ о том, как моя бедная девочка страдает под гнетом пухлых щек, а злыдня мать не только не стремится облегчить суровую участь деточки, но даже не сочувствует ей. Ни разу и ни капельки.
– И чья это была инициатива? – Дочитав, я подняла глаза на Натку.
– Угадай с трех раз, – предложила она, вонзая вилку в котлетку, от которой отказалась я.
– Не знаю, но печенкой чувствую, что без Анфисы Гривцовой тут не обошлось…
– Бинго! – сестра отсалютовала мне вилкой. – У этой Анфисы есть знакомая бьюти-журналистка, которая сотрудничает с «Гламуреной», вот она и устроила дельце ко всеобщему удовольствию.
Я прикинула: Сашке заплатили за эксклюзивную информацию, журналистке – за написанную статью, «Гламурена» разжилась скандальным материалом, читательницы получили заряд бодрости и хорошего настроения оттого, что не в их жизни все так печально. А мне на голову ляпнулось очередное ведро отнюдь не косметической грязи. И вылила его на меня родная дочь.
– Насчет всеобщего удовольствия – это ты сильно загнула, – мрачно сказала я Натке. – Я лично не в восторге.
– Ну-у-у… И для тебя в этой ситуации есть какие-то плюсы, – неуверенно протянула сестра.
– Какие, например? – заинтересовалась я.
– Например, благодаря мне, ты вовремя узнала об этой статье. – Натка выпятила грудь, словно ожидая, что я влеплю туда медаль. – И теперь точно будешь знать, почему и о чем люди шепчутся за твоей спиной. А еще ты в курсе, что у Сашки снова есть деньги на операцию…
– Ей заплатили так много?! – Я испугалась.
– Я не в курсе, сколько именно, но «Гламурена» – ресурс богатенький, они даже за конкурсы в соцсетях хорошие призы раздают, – затрещала сестрица. – Представь, наборы элитной косметики и фирменные тряпки просто за перепосты, я как-то тоже получила классную такую футболочку со стразиками…
В свете поступившей информации нужно было что-то делать. Я не придумала какого-то нового способа урезонить свою оппозицию и поступила как типичный диктатор: ужесточила законы и ввела репрессии за их нарушение.
Сашке было категорически велено сразу после школы отправляться домой и сидеть там под надзором тети безотлучно. Никаких посиделок с подружками, никаких романтических прогулок под луной до тех пор, пока мы не достигнем взаимопонимания.
– То есть до конца жизни, – злобно подытожила дочь.
Наверное, она имела в виду свою собственную жизнь, но мне подумалось о скором конце моей.
Я понимала, что долго так не выдержу. Было невыносимо тиранить любимую девочку и видеть ненависть в ее глазах, но я умирала от страха при мысли о том, что она может вычудить, оставшись без присмотра.
А Сашка замкнулась и озлобилась. Специально для того, чтобы мне досадить, она приносила домой гадкие бульварные газетенки с публикациями о процессе «”Эстет Идеаль” против Сушкиной», цветными маркерами выделяла в тексте нелестные упоминания о судье Кузнецовой и оставляла пестрящие пометками листы на виду.
Я делала вид, будто меня это не задевает, складывала газетки стопочками и чистила на них картошку.
К сожалению, Натка, весьма недовольная своей новой ролью тюремщицы, не могла отказаться от регулярных процедур в клинике. Это означало, что через день поднадзорная Сашка будет оставаться дома одна. Ну уж нет! Я слишком хорошо помнила, к чему привела эта полная свобода в сочетании с наличием денег в прошлый раз.
Но не нанимать же няньку для здоровой пятнадцатилетней девицы? Или все же нанять?
Я посоветовалась с Машкой. Мудрая подруга сказала:
– Никакая фрекен Бок не помешает поднадзорному Малышу завести себе хулиганистое привидение с моторчиком и вляпаться в историю.
Я поняла, что Машка по вечерам читает своему потомку «Карлсона», педагогически правильно расставляя акценты.
– Поэтому, я считаю, надо поступить по-другому, – продолжила мысль подруга. – Пусть в те дни, когда твоя сестра ездит в клинику, Сашка приходит к тебе на работу.
– В суд? На процесс Сушкиной?! – Я ужаснулась. – Да ты что! Она же окончательно уверится в том, что ее родительница – Баба-яга, которая категорически против естественного стремления женщин к красоте!
– В суд не надо, – согласилась Машка. – Пусть приходит в кабинет и сидит у тебя в приемной. Или у меня, я тоже умею присматривать за детьми.
– Это как-то неловко, – пробормотала я, испытывая неудобство от одной мысли, что коллеги будут нянчиться с моим великовозрастным дитятей, отвлекаясь от работы. – Плевакину это не понравится…
– Плевать на Плевакина, ребенок важнее!
– С этим не поспоришь…
– О, я придумала! Я принесу сюда Павликов старый ноутбук, он все равно им уже не пользуется, и Сашка, сидя у тебя в приемной, будет делать свои уроки! – предложила Машка. – Ты же говорила, что без компа с Интернетом ей трудно готовить рефераты, вот и убьем всех зайцев сразу!
Это была отличная идея, и, в отличие от других полезных новаций, ее моя юная революционерка не приняла в штыки.
А в зале суда снова развернулась импровизированная фотовыставка: сторона истца представила снимки Сушкиной до и после операции в «Эстет Идеаль». Фотографии были сделаны лично хирургом, который оперировал Элеонору Константиновну, в присутствии подтвердившей этот факт медсестры. Молчаливым свидетелем выступил настенный календарь, также присутствующий в кадре. На нем отчетливо читаются даты: первое фото сделано за день до операции, второе – две недели спустя.
Несмотря на остаточные желтушные синяки, Сушкина «после» выглядит заметно свежее, чем «до», хотя, конечно, не на тридцать лет моложе. Максимум на пятнадцать. Зато прекрасно видно, что лицо у нее нисколько не перекошенное, черты его симметричны, глаза одинакового размера.
Как по мне, так это убедительно доказывает необоснованность претензий Элеоноры Константиновны к клинике. Выходит, рассказывая, что в «Эстет Идеаль» ее изуродовали, пациентка Сушкина клевещет. Ровно то же самое попытался объяснить и представитель истца, выдержанный джентльмен Андрей Андреевич Макаров, но его моментально задавил репликами квартет коллег с противоположной стороны. Да так шустро, что я и рта не успела открыть.
Нет-нет, не все так просто, говорит на это непробиваемая защита Сушкиной и с ловкостью опытного фокусника извлекает из папки Олега Хрящева очередной документ.
Я тихо вздыхаю.
Пресловутая папка мне представляется неисчерпаемой и бездонной. Такое ощущение, что она распахивается в иное измерение, прямиком в битком набитый склад макулатуры…
– Вот это!
Получивший очередную бумагу Максим Трубач так энергично потрясает ею в воздухе, словно тщится взлететь.
– Это – по всем правилам оформленное экспертное заключение видного специалиста, из которого следует, что последствия неудачной пластической операции могут проявиться спустя достаточно длительное время. Позвольте, я зачитаю…
Я, разумеется, позволяю и терпеливо слушаю страшилку, изложенную безразлично-строгим, со множеством специальных терминов, медицинским языком. Но голос у Акелы, надо отдать ему должное, роскошный: глубокий, приятного тембра, профессионально поставленный… На радио ему бы цены не было. Заслушаться можно! А уж про погоду и курс рубля он был бы вне конкуренции…
В кратком вольном пересказе экспертное заключение звучит так: осложнение после проведенной пластической операции вполне может быть отсроченным. Например, у кого-то уже после заживления ран образуются грубые рубцы, нарушается чувствительность губ, возникают уплотнения, которые приводят к деформации лица. Иногда возникает некроз участков кожи, прилегающих к швам. Может снизиться чувствительность кожи… А может и линия роста волос со лба на затылок убежать… В общем, не исключено, что «сюрприз» настигнет жертву через месяц-другой после операции, авторитетно утверждает эксперт.
Не в данном случае, парирует сторона истца и развивает эту мысль в лучших традициях наглядной агитации.
У руководителя юридической службы Макарова, оказывается, тоже есть своя пухлая папка с фотографиями. Причем демонстрацию напечатанных снимков продвинутый пользователь Андрей Андреевич дублирует показом цифровых изображений на мониторе компьютера.
В итоге все присутствующие прекрасно видят то, что я уже наблюдала раньше: на снимках, представляющих собой стоп-кадры разных телешоу, у Элеоноры Сушкиной физиономия разной степени ущербности.
Где-то меньше левый глаз, а где-то правый. Скулы то выше, то ниже. Брови то в форме подбитой чайки, то в виде витого шнурка…
За короткое время между датами шоу черты Элеоноры Константиновны меняются так разительно, словно лицо у нее пластилиновое. Объяснить такие метаморфозы проблематично, но защита все же пытается.
– Я уверена, что все присутствующие понимают: мы, женщины, чрезвычайно чувствительны, – задушевно говорит Лариса Айвай и ласково смотрит на меня. – Любая дама по такому важному случаю, как запись на ТВ, попыталась бы прихорошиться, но не каждая смогла бы при этом унять разгулявшиеся нервы. А ведь трясущиеся руки и затуманенный слезами взгляд – плохие помощники в ответственном деле наведения красоты. Стоит ли удивляться тому, что макияж Элеоноры Константиновны не был безупречным?
– Ах! – восклицает сама Сушкина, нервно дергая ожерелье на шее.
Нитка рвется, жемчужины с дробным стуком рассыпаются, энергично пляшут на столе, скатываются на пол. Элеонора Константиновна пытается их собрать, но тщетно: ее холеные пальцы трясутся, зримо подтверждая тезис о гиперчувствительности.
Смотреть на это неприятно и неловко.
Я перевожу взгляд на скопившиеся у меня бумаги и машинально выхватываю из текста пару знакомых слов: «Идеаль Бьюти».
Что-что?!
Интересное дело: представленное адвокатами Сушкиной экспертное заключение о возможности позднего проявления послеоперационных осложнений дал ведущий хирург именно этой известной клиники!
– Ба-а-а! – восклицает мой внутренний голос тоном циркового дрессировщика, неожиданно увидевшего в номере с пудельками матерого бенгальского тигра. – Знакомые все морды…
Кстати, о мордах…
Задумчивым взглядом я нахожу в зале коммерческого директора клиники «Идеаль Бьюти». Владлен Сергеевич Потапов приветствует меня доброжелательной улыбкой и легким кивком.
Я догадываюсь, что он ходит на слушания по делу Сушкиной регулярно, как на работу, вовсе не из бескорыстного профессионального интереса, но подшить к делу мне пока нечего.
Хотя…
Помнится, Таганцев обещал разработать тему связи клиники «Идеаль Бьюти» с делом Элеоноры Константиновны Сушкиной. Думаю, он обязательно что-нибудь раскопает.
Наш Константин Сергеевич – драгоценный человек, и его слово – чистое золото.
Фотограф опергруппы Вася Голиков бессовестно и цинично обманывал любимую жену.
Когда Васин ненормированный день заканчивался пораньше, он не спешил домой, к заждавшейся супруге Марине. Вместо того чтобы расправить крылья и целеустремленно лететь к родному очагу, он с камерой на изготовку бродил по городу, делая высокохудожественные снимки вечерней Москвы.
В душе Василия одновременно жили и трепетали творческая жилка и желание создавать работы гораздо более позитивные, чем те, что ему приходилось делать по долгу службы. Их Вася с полным на то основанием называл натюрмортами и представлять широкой публике не планировал никогда. Он был добрым парнем и никого не хотел огорчать. Особенно любимую супругу.
За обещание прикрывать перед ней Василия в тех нередких случаях, когда вечерние пленэры увлекшегося фотохудожника будут заканчиваться глубокой ночью, ушлый Таганцев выторговал у коллеги встречное обязательство.
Василий согласился помогать Константину в его неофициальных расследованиях.
И, если честно, получал от этого искреннее удовольствие.
– Смотри-ка, на этот раз мы даже не врем! – радовался он, разглядывая спроворенный на принтере бейджик с надписью «Василий Голиков, “Криминальный вестник”».
«Натюрморты» Василия и в самом деле нередко украшали страницы упомянутого издания.
– Мы вообще никогда не врем. Просто не всегда говорим правду, – назидательно ответил Таганцев и запряг покорно склонившего голову коллегу в веревочный хомут фальшивого журналистского бейджа.
– И не всю, – охотно поддакнул Вася.
– И не всем, – добавил Костя. – Все, ты готов. Задачу свою помнишь? Тогда пошел!
– «Ну, мертвая!» – крикнул малюточка басом! – уместно процитировал классика отечественной словесности новоявленный журналист, проявляя похвальную эрудицию.
И с готовностью пустился в резвый галоп, направляясь к крыльцу Таганского суда.
По ступенькам как раз поднималась разномастная и шумная группа новых Васиных коллег, возвращающихся в зал суда после перерыва. Разогнавшийся Голиков врезался в толпу с уверенной непринужденностью шара в кегельбане, вызвав в массах недовольство, разброд и шатания, но, к счастью, никого не обрушив.
– Совсем разучился работать с живыми! – сокрушенно пробормотал Таганцев и окончательно избавился от сомнений в правильности своих действий.
Определенно Василию Голикову стоило чаще знакомиться с новыми людьми – дышащими, шевелящимися и разговаривающими.
Оказавшись в зале суда, Василий без промедления включился в знакомый рабочий процесс и начал съемку.
Конечно, ему было бы гораздо привычнее, если бы объект лежал на полу, раскинувшись морской звездой и отблескивая в объектив торчащей из груди полированной рукояткой ножа. Или скрючился в углу, прижимая к окровавленному животу руки так, слово хотел удержать в себе пойманную пулю. Или свисал с крюка для люстры…
Работать с мертвой натурой фотограф опергруппы не любил, но умел.
Но – нет, герой сегодняшней съемки был жив и по всем внешним признакам здоров.
Владлен Сергеевич Потапов сидел на неудобном казенном стуле в приятной глазу позе человека, у которого нет проблем со спиной и суставами. И румянец на его щеках, как и блеск в глазах, выдавал не скрытую лихорадку, а оживленный интерес к происходящему.
«Он?» – на всякий случай уточнил Голиков у Таганцева, отправив коллеге фото, сделанное встроенной камерой телефона.
– Ты че, для журнала мобильным снимаешь? – профессионально заинтересовался другой коллега Василия – фотограф в разгрузочной жилетке с многочисленными оттопыренными, как балконы пятиэтажки, карманами. – И че, качество норм?
– Да это для соцсетей, – тут же придумал Василий и демонстративно пощелкал окружающую действительность профессиональной камерой.
– «Криминальный вестник» наконец завел странички в соцсетях? – приятно удивился какой-то парнишка с микрофоном. – А где конкретно?
– Да я не в курсе, мое дело – картинки, – отговорился Василий, мысленно ругнув навязчивого собеседника.
С коллегами-операми работать было намного легче, чем с коллегами-журналистами.
Криминалисты тихо занимались каждый своим делом и не лезли к фотографу с вопросами, вообще не обращали на Василия внимания. Они бы, конечно, заметили и возмутились, начни фотограф опергруппы составлять художественные композиции из тел, орудий убийства и выразительных предметов быта… Но Василий давно уже ничего такого не делал, прочно уяснив, что место преступления – не творческая площадка.
Опять же, коллеги-опера никогда не загораживали фотографу вид на объект, не лезли в кадр и не толкали под руку, тогда как коллеги-журналисты все это делали постоянно. И даже не извинялись, считая такую беспардонность нормальной.
Вася хмурился и сердито сопел.
Ему и без дополнительных помех было трудно работать: объект сидел в самом центре зала – не подберешься.
К счастью, Таганцев, заказавший эту съемку, не ждал, что ему будут предоставлены качественные портреты в разных ракурсах. Он не собирался печатать фото объекта в периодике.
За два часа до окончания очередного слушания Василий нащелкал профессиональной камерой полсотни общих и средних планов и еще с десяток «крупняков» сделал телефоном. Эти снимки сразу же отправлялись на мобильный Таганцева, отвлекая его от служебных обязанностей: Костя участвовал в происходящем пассивно и дистанционно, пребывая в Управлении.
Лишь когда Голиков прислал ему три телефонных снимка с текстом «эти последние», он выдвинулся в направлении Таганского суда.
Три заключительных фотографии сказали Таганцеву больше, чем все предыдущие.
Они были сделаны не в зале суда, где Владлен Сергеевич Потапов сидел с неизменно благостным лицом. На снимке, ставшем третьим с конца, коммерческий директор клиники «Идеаль Бьюти» был запечатлен в полный рост и на ходу.
Василий Голиков не успел опередить удаляющегося героя фотосессии и снял его со спины, зато красиво вписал фигуру в узнаваемом костюме ультрамодного в этом сезоне цвета «Спина мурены» в дверной проем. Он образовал массивную раму для сюжетного полотна «Граф Потапов не изволят беспокоиться»: на фото Владлен Сергеевич спускался по ступеням, выразительным жестом останавливая кого-то желающего последовать за ним.
Этот кто-то был представлен фрагментарно – в кадр попала часть протянутой руки, но знакомая серая костюмная ткань рукава и предательски торчащая из свежего шва белая ниточка определенно указывали на одного из защитников Сушкиной.
Сметливый опер однозначно понял мизансцену. Адвокат взывал к уходящему Потапову, а тот, не оборачиваясь, запретительно вскинутой ладонью сигналил в ответ: «Стоп! Не сейчас!»
Следующее фото проигрывало предыдущему по композиции, но в смысле сюжета было даже более интригующим. Поступательное движение Владлена Сергеевича прочь от Таганского районного суда все же было прервано – на улице он остановился и под прикрытием афишной тумбы приватно беседовал с некой дамой.
К сожалению, тумба надежно спрятала от камеры лица собеседников, однако для наблюдательного человека и зримые тылы их были достаточно информативны: по цвету и фактуре обтянувшей их костюмной ткани можно было уверенно опознать Владлена Сергеевича и Ларису Айвай.
На последней фотографии Потапов был один, и Вася снова щелкнул его в спину и с приличного расстояния, как говорят операторы, «на общаке». Зато этот самый общак оказался идеальным адресным планом: на фото было видно, что Владлен Сергеевич направляется в расположенный неподалеку от здания суда бар «Дюжина плюс один». И, словно специально для Таганцева, в кадре отчетливо виднелась табличка с названием улицы и номером дома.
Впрочем, Константин Сергеевич и без подсказки прекрасно знал, где находится «Тринашка», как ласково называли бар клиенты-завсегдатаи. Таганцеву случалось туда захаживать и там посиживать – питейное заведение было удобно расположено, а еще обладало черным ходом, укромными закутками и понятливым персоналом, благодаря чему превосходно подходило для конспиративных встреч.
С привычным нахальством припарковав свою «Ласточку» у здания суда, Костя направился прямиком в «Тринашку».
Бармен Гоша кивнул ему, как старому знакомому, и вопросительно поднял брови – чего, мол, изволите?
– Мне мой обычный индийский виски, – выразительно подмигнув Гоше, соизволил Костя.
Бармен молча кивнул, сходил в подсобку и вернулся с графинчиком, щедро наполненным янтарной жидкостью. Правильная смесь крепкой заварки индийского чая и минералки без газа на глаз была неотличима от виски, чем и пользовался в особых случаях хитроумный опер.
– Потому что за рулем? – отсалютовав коллеге собственным стаканом с виски не индийским (такой вообще бывает?), а шотландским, поинтересовался устроившийся у стойки Вася Голиков.
– Потому что потому, – веско ответил Таганцев, с показательным удовольствием дегустируя свой напиток.
– Держи, здесь все фото, – Вася щелчком пустил по стойке к Косте извлеченную из «Кэнона» карточку памяти, допил свой виски и припечатал пустым стаканом купюру. – Пост сдал.
– Пост принял.
Фотограф ушел.
Проводив его взглядом, Таганцев развернулся на высоком табурете, неторопливо оглядел уютный подвальчик и талантливо изобразил безудержную радость узнавания, остановив свой взор на Владлене Сергеевиче.
Коммерческий директор клиники «Идеаль Бьюти» уютно расположился в укромном уголке и совмещал приятное с полезным – употребление спиртного с телефонным разговором. Судя по выражению лица Владлена Сергеевича, улыбнувшегося Константину тускловато и вымученно, телефонный собеседник его не радовал. Зато Таганцев картинно просиял, всплеснул руками и двинулся в уголок с ленивой грацией сытого кота, узревшего толстую вкусную мышь.
– Какие лю-уу-ди! – мажорно гудел он на ходу. – Владлен Сергеич, вот так встреча!
– Здравствуйте, здравствуйте, э-э-э… – кисло улыбнулся Потапов, торопливо закончив свой телефонный разговор.
– Я Костя, блоггер, недавно к вам в клинику приходил, вы меня разве не узнали?
– Ах, да, Костя…
– Далековато вы забрались от вашей круглосуточной конторы.
– Занесло, – Потапов пошевелил в воздухе пальцами, вероятно, изображая порывы прихотливого ветра, который перенес его через пол-Москвы.
Таганцев мысленно отметил, что хаотичная распальцовка произведена в замедленном темпе и вопросительно посмотрел на бармена.
Тот одной рукой приподнял бутыль «Гленморана», а на другой петушиным гребешком оттопырил три пальца.
– А я тут, можно сказать, по работе – с фотографом встречался, у нас с ним общее редакционное задание, – чистосердечно признался опер и отхлебнул из своего стакана. – Знаете, тут рядом суд…
– Знаю, знаю! – утомленный взор Владлена Сергеевича оживился, заблестел интересом. – А за что же вас в суд-то? Что вы натворили?
– Да пока ничего… Можно? – Таганцев выдвинул стул и сел рядом с собеседником.
Допил свой «виски», помахал бармену – мол, повтори.
Потапов запоздало кивнул оперу и тоже помахал бармену.
Сноровистый Гоша быстро всем повторил, как заказывали.
– Да ничего я еще не натворил, – сменив пустой стакан на полный, досадливо ответил опер-блоггер Таганцев. – А надо будет сотворить колонку про этот самый суд, чтоб его…
Он мотнул головой, весьма приблизительно указав направление к Таганскому райсуду, и продолжил, словно с кем-то полемизируя:
– Они там каждый день с утра до вечера заседают, воду в ступе толкут: Сушкина то, клиника се… Ну, не ходить же мне на все заседания, как на работу? Я все-таки фрилансер, а не офисный планктон. Нет, я, конечно, загляну туда раз-другой, а пока вот фотки посмотрю… Составлю впечатление об участниках… Потом еще поговорю с кем-нибудь… Подумаешь, материал для «Криминального вестника», не для «Форбса» же…
– «Криминальный вестник» – популярное издание, – задумчиво заметил Владлен Сергеевич.
– Конечно, популярное, у нас ведь народ-то что больше всего уважает? Чернуху, желтуху и порнуху! – Таганцев засмеялся и, весело похрюкивая, припал к стакану.
– А знаете, Константин, я ведь могу вам помочь, – тоже хлебнув, вдруг задушевно сказал Потапов. – Я лично пристально наблюдаю за процессом, который интересует редакцию вашего журнала…
– Он не мой, – опер-блоггер решительно открестился от «Криминального вестника». Даже головой помотал, как лошадь. – У меня от этого журнала разовый заказ, и оплачивается он, между нами говоря, не слишком щедро…
– Тогда я абсолютно уверен, что смогу вам помочь, – повторил Владлен Сергеевич. – Сейчас я поделюсь с вами имеющейся у меня информацией, а потом еще дам пару-тройку контактов уважаемых людей, которые охотно расскажут о своих впечатлениях…
– Бескорыстно? – перебил его Таганцев.
– Более чем! – Потапов вскинул руки, как бы отбивая нелепое предположение, и заодно помахал бармену.
За оживленным разговором они «повторили» еще и еще. На стадии, когда явно довольный собой и собеседником Владлен Сергеевич полез, путаясь пальцами в сенсорных кнопках, в свой модный дорогой смартфон в поисках полезных блоггеру контактов, Таганцев извинился и отошел «попудрить носик». Он уже успел сунуть его, этот самый нос, в список недавних контактов Потапова и теперь должен был предпринять некоторые важные шаги. Не в направлении туалета, хотя его он тоже посетил, а в зону ответственности бармена Гоши.
– Еще индийского? – спросил тот.
– Мне – да, а вот ему… – Таганцев нарочито задумался. – Уже шесть по сто, а товарищ еще не слег, даже удивительно… У вас тут виски случайно не разбавляют?
– А надо? – Бармен внимательно посмотрел на Потапова в его укромном уголке. Владлен Сергеевич уже заметно накренился и пожух, но еще хорохорился, как рождественская елочка в китайский новый год. – Если понизить градус, он ляжет.
– И все-то ты, Гоша, понимаешь, – одобрительно сказал Таганцев. – Ну, тебе и стаканы в руки!
Десять минут спустя Владлен Сергеевич, доверчиво получивший от комбинаторов и принявший на грудь роковой седьмой дринк, безмятежно уснул в относительно удобной йоговской позе «сидя, привалившись к стене».
Коварный Таганцев большим пальцем посапывающего Потапова разблокировал запароленный на отпечаток хозяина дорогой айфон, прослушал пару записанных разговоров и удовлетворенно кивнул.
Заботливо подсунув под голову спящего мягкий гречишный веник, изображающий метлу героини русских народных сказок, он сунул в свой карман чужой айфон. Честно расплатившись за себя и за того парня, попросил Гошу:
– Проследи, чтобы его не беспокоили, я скоро вернусь.
И вышел из бара, на ходу выбирая в контактах собственного телефона нужного абонента.
Телефон затрезвонил, когда я воткнула вилку в яичницу. От неожиданности рука моя дрогнула, безжалостно пронзив блестящее выпуклое око глазуньи. Желток растекся, и я сердито посмотрела на Натку: знает ведь, что я предпочитаю омлет, а поленилась его приготовить! Никто-то меня не любит, не жалеет, не заботится… Приползаю вечером с работы, а дочь от меня прячется в своей комнате, и сестра кормит чем попало…
– Да! – недовольно отрезала я в трубку.
– Привет, Елена Владимировна, ты говорить-то можешь? А то что-то голос у тебя недобрый, – произнес Таганцев.
– И мысли ему под стать, и намерения, – дополнила я сказанное. – Ну, чисто Баба-яга! Которая против. Не боишься?
– Знаешь, я бы убоялся Бабы-яги, которая «за», – хмыкнул опер. – Но мои вкусы относительно баб мы с тобой после обсудим, если захочешь. Сейчас мне от тебя срочно нужен телефончик главного из той клиники, которая судится с Сушкиной. Дашь?
– А вот и не дам. – Я остервенело потыкала хлебным мякишем в растекшийся желток, истребляя противную желтую лужу. – Ты же знаешь, мне нельзя. Но я уверена, что телефончик профессора Васильева тебе с удовольствием пришлет Натка.
– Кость, а ты хочешь там свой рог срезать, да? Что, он сам не отвалился? – бесцеремонно сунувшись близко к трубке, поинтересовалась упомянутая гражданка.
– Какой, на хрен, рог?! – от неожиданности с витиеватым полунамеком Таганцев сделался груб, но тут же постарался исправиться: – Ой, не, на хрен, это я ляпнул! Нет уже у меня никакого рога, и профессор мне совсем для другого нужен…
– Не говори мне, зачем, – поспешно предупредила я, закончив слегка нараспев. – Пока, пока, жди эсэмэски от сестрицы Натки.
– Какой загадочный мужчина наш Таганцев, – промурлыкала довольная каламбуром про рог Натали, озираясь в поисках своего мобильного.
Нашла его на разделочной доске рядом с хлебным ножом, схватила, застучала пальцем по сенсорным кнопкам.
– Он не наш, – сказала я, доедая яичницу.
– Не наш? – Сестрица изобразила волнение. Дежурная косметическая маска – на этот раз желтая, как эпицентр глазуньи, пугающе зашевелилась. – В смысле, чужой? Вражеский?!
– Сама ты Чужой! Не гримасничай! – строго сказала я. – А то выглядишь, как китаец, захваченный рвущейся наружу инопланетной сущностью!
– Могла бы просто сказать, что я выгляжу как жуткий монстр. – Натка расстроилась.
Мне стало стыдно. Ни за что ни про что обидела сестру, выплеснула на нее свое раздражение… В самом деле Баба-яга.
– Прости, я не хотела тебя огорчать, сказала глупость… На самом деле ты уже выглядишь гораздо лучше, процедуры явно помогают.
– Правда? Мне тоже так кажется. – Натка перестала кукситься. – Кстати, про процедуры. Зачем Таганцеву телефон Михаландреича, если шишка у него уже прошла?
– Не знаю и знать не хочу, – ответила я.
И соврала.
Знать хотелось, просто здравый смысл уверял, что время для этого знания еще не пришло.
«Хороший доктор, как пионер, всегда готов», – сделал вывод Таганцев. Только голова его не забита лозунгами, а потому даже на закате дня свежа и отменно соображает.
Прославленный хирург, маститый профессор Васильев по тревоге собрался, как обученный солдат, за две минуты. И при этом не ворчал, не задавал ненужных вопросов. Сказал лишь:
– Хорошо, что я был не в операционной. – И четко выполнил инструкции Таганцева.
Труднее было убедить нотариуса открыть кабинет и немного поработать в поздний час. К счастью, среди людей, успевших убедиться в том, что Костя Таганцев – золотой человек, а потому в ответ готовых следовать его инструкциям, был и нотариус.
Так что все сладилось быстро, и посапывающий Владлен Сергеевич отдыхал в тесной компании гречишного веника всего пару часов.
Проснувшись, Потапов похлопал себя по карманам и проверил бумажник. Убедившись, что ничего не пропало, он расплатился с барменом за свой виски и щедро добавил сверху «за беспокойство».
Вообще-то за всю выпивку Владлена Сергеевича уже заплатил Таганцев, но Гоша принял двойную оплату и чаевые с чистой совестью, уверенно определив всю сумму не в кассу, а в свой карман.
Сотрудничество с органами ему отдельно не оплачивали, а виски в «Тринашке» разводили только по особым случаям, так что заработать на этом бармен не мог.
