Дискуссия о правосудии в России зашла в тупик. Иначе и не могло быть, потому что самого предмета дискуссии не существует.

Грандиозный контраст между публично озвученной озабоченностью состоянием судебной системы России и ничтожностью предпринимаемых на практике мер по изменению этой системы сам по себе нуждается в осмыслении.

Очевидно, что дело не в отсутствии понимания остроты проблемы, которого более чем достаточно. Складывается впечатление, что у власти отсутствует политическая воля, она хочет, но не может ничего изменить.

Природа кризиса судебной системы России остается неясной. Трудно с полной определенностью сказать, лежат ли в его основе сугубо политические причины, или он обусловлен «правовой недостаточностью» – хронической болезнью российского общества, от которой без посторонней помощи практически невозможно избавиться?

Симптоматика кризиса российского правосудия не выражена. Парадоксально, но убедительных доказательств того, что судебная система вообще находится в кризисе, нет. Внешне, с формальной стороны, все выглядит вполне пристойно. Очевидных сбоев в работе судов не наблюдается, число рассматриваемых дел растет, процент отменяемых решений остается стабильным. Разве что количество обращений в Европейский суд по правам человека со стороны россиян год от года бьет рекорды. Но опять-таки не совсем ясно, с чем это больше связано – с состоянием судебной системы или с национальным характером, который заставляет граждан России искать правды на стороне.

Так что, в принципе, у защитников судебной власти есть все основания утверждать, что сама тема «кризиса российского правосудия» надумана и что никакого кризиса в природе не существует, так что незачем и докапываться до его природы.

На первый взгляд это утверждение выглядит солидно, так как мне, по крайней мере, на самом деле неизвестны достоверные методики, позволяющие оценить качество работы судов в России и научно обосновать наличие кризиса. Все умозаключения о кризисе в той или иной степени страдают «эмпиризмом» и являются результатом личных наблюдений их авторов.

Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что доказывать ничего не надо, потому что с политической точки зрения совершенно не важно, эффективно российское правосудие или нет на самом деле. Важно лишь то, что все кругом убеждены в том, что оно неэффективно.

Это забавное состояние судебной системы, при котором, с одной стороны, нет внятных доказательств наличия кризиса, а с другой стороны, есть его «всеобщее признание», я называю для себя «синдромом Райта». Много лет назад на встрече с российскими депутатами Тони Райт – один из лидеров лейбористской партии, – говоря о коррупции в Великобритании (кто не без греха), отметил, что в политическом смысле не имеет значения, была коррупция в правительстве консерваторов или нет. Значение имеет лишь то, что люди думают, что она была. В политике реальность – ничто, ощущение – все.

Для нас принципиальное значение имеет лишь то, что население, элиты, да и сама власть наконец, убеждены в том, что судебная система России не работает. Может быть, это несправедливое заблуждение, но факт остается фактом – доверие к судебной системе подорвано. А это – та самая малость, которая делает все остальные достижения, реальные или мнимые, бессмысленными. Потому что сама природа правосудия такова, что оно может быть эффективным только при наличии доверия к себе.

Доверие – это кровь судебной системы. Спустите эту кровь, и тело правосудия безжизненно обмякнет. Если решения судов нелегитимны в глазах общественного мнения, если судебные процедуры не воспринимаются как цивилизованный способ разрешения конфликтов, то уже не имеет значения то, как хороши наши судьи и сколько мудрых постановлений вынесли они за отчетный период.

Российская судебная система сегодня работает вхолостую. Отсутствие доверия к суду – это и есть кризис правосудия. Преодоление кризиса – это восстановление доверия (в российском случае, возможно, речь должна идти о его формировании, так как трудно восстановить то, чего никогда не было).

Собственно, именно поэтому так трудно найти объективные проявления кризиса. Кризис российского правосудия – как СПИД, протекает преимущественно в скрытой форме, и судить о нем можно в основном по косвенным признакам.

В то же время, безусловно, недоверие к российской судебной системе родилось не на пустом месте. Его возникновению способствовали многочисленные «патологии», обременяющие сегодня российское правосудие. Я, однако, не имею возможности доказательно исследовать эти патологии и в рамках настоящей статьи могу указать лишь на некоторые эмпирические индикаторы, свидетельствующие о глубокой деградации российского правосудия.

Эта деградация происходит одновременно в двух сегментах: «внешнем» и «внутреннем». Во внешнем – падает влияние судебной власти как таковой. Во внутреннем – происходит перерождение судебного процесса, его «опрощение», выхолащиваются институты и правила, которые, собственно, и составляют содержание правосудия.

В России в течение многих лет неуклонно происходит сокращение «пространства правосудия». Это многоуровневый и многовекторный процесс, который затрагивает почти все стороны общественной жизни. Вера в то, что обращение в суд вообще может быть способом разрешения конфликтных ситуаций, критически мала. Люди предпочитают либо вовсе игнорировать нарушение своих прав, либо искать альтернативные суду способы их защиты.

Одним из проявлений этой тенденции стало относительное снижение роли гражданского судопроизводства. Сегодня обычные хозяйственные конфликты все чаще разрешаются не гражданско-правовыми, а уголовно-правовыми методами. Легче и дешевле уничтожить оппонента, чем судиться с ним. Поэтому вместо исков в суд «субъекты хозяйственной деятельности» предпочитают подавать заявления в милицию о возбуждении уголовного дела и при помощи правоохранительных органов добиваться желаемого экономического результата. В России теперь принято заканчивать гражданско-правовые споры не решением, а приговором.

Но и в уголовном судопроизводстве суд как таковой перестал быть вершиной пирамиды правосудия. Парадоксальным образом либеральные новации 90-х, в соответствии с которыми арест и обыск стали осуществляться лишь по решению суда, привели к прямо противоположному результату, чем тот, на который рассчитывали авторы этих инициатив. Пережив кратковременный шок, исполнительная власть перестроилась и научилась «готовить суд». Рассмотрение представлений следствия превратилось в подавляющем большинстве случаев в пустую формальность. Постепенно эта практика стала распространяться и на рассмотрение уголовных дел по существу.

Кризис состоит не в том, что суды перестали работать, а в том, что они «выдавливаются» шаг за шагом из реальных правовых и не совсем правовых, но от этого не менее реальных отношений. Судебная система начинает существовать сама по себе, а жизнь – сама по себе, и между ними становится все меньше точек соприкосновения. Решения принимаются не в суде, в суде они оформляются. Суд все больше напоминает юридический декор, которым прикрывают неприглядную российскую действительность.

Действительное правосудие – это всегда творческий процесс. Российское правосудие постепенно теряет свою качественную определенность особого рода юридической деятельности, превращаясь в разновидность административной деятельности, осуществляемой государством. В то же время именно возникновение правосудия как особого рода деятельности по «обслуживанию правовых норм», осуществляемой специально подготовленными субъектами, обладающими профессиональным правосознанием, по строго определенным правилам, является, по мнению историков права, краеугольным камнем в основании современных правовых систем. Правосудие перестает быть творческим процессом в России и все более приобретает черты бюрократической рутины.

Эта отчетливо наблюдаемая редукция правосудия находит свое выражение одновременно в избыточном формализме при применении норм материального права и в отказе от исполнения формальных требований при применении норм процессуального права. Познание духа законов, проникновение в сущность права, толкование правовых норм во всей их сложной взаимосвязи – все это практически недоступно сегодня российской судебной системе, особенно в ее низовом звене.

В то же время нарушение процессуальных норм при рассмотрении дел стало обыденным явлением, усугубляемым несовершенством и неполнотой уголовно-процессуального, гражданско-процессуального и арбитражно-процессуального кодексов, которые являются не более чем неряшливой «перелицовкой» своих советских прообразов.

Залогом «творческого правосудия» является состязательный характер судопроизводства. Если доверие к суду – кровь судебной системы, то состязательность – это его нерв. Именно состязательность обеспечивает, с одной стороны, относительную автономность правосудия как особого рода государственной деятельности, а с другой стороны, стимулирует творческое отношение к праву и гарантирует соблюдение законности. Состязательность делает правосудие «объемным», наполняет его жизнью.

Жизнь ушла сегодня из российского правосудия. Принцип состязательности в российском судопроизводстве является фикцией, существующей только на бумаге. В суде нет борьбы мнений, потому что эти мнения никем не востребованы. Если правосудие превращается из юридического в административный процесс, то значимым в этом процессе является лишь одно мнение – руководящее.

При отсутствии состязательности деградирует не столько суд, сколько правосудие в целом. Адвокатура и прокуратура понесли в России в последние годы даже больший профессиональный урон, чем судейский корпус.

Адвокаты в значительной степени превратились в посредников между клиентом и судом. В отношении тех, кто все-таки избежал этой участи, фактически введен «запрет на профессию», так как исполнение функций защитника или представителя стало рассматриваться следствием как «пособничество» в преступной деятельности, в результате чего адвокаты все чаще сами оказываются жертвами незаконного уголовного преследования.

Адвокату в российском суде предоставлена возможность «поприсутствовать» при оглашении заранее определенного решения. И если где и происходит настоящая борьба, так уж точно не в зале суда. Туда, где принимаются решения, «посторонним» вход строго воспрещен. Адвокат мало чем может помочь сегодня своему клиенту. Разве что «рядом постоять», как говорил в тяжелых случаях один мой мудрый доктор.

Справедливости ради надо сказать, что прокуратура сегодня оказалась не в лучшем положении. Прокуратура не пережила нескольких полуреформ, мотивом для которых стали не столько юридические, сколько конъюнктурные политические соображения. В сегодняшнем виде она просто не в состоянии квалифицированно поддерживать обвинение в суде. И в этом, а не в чем-то другом кроется причина мнимой неэффективности суда присяжных в России. Одновременно прокуратура лишилась возможности контролировать работу следствия (чем на самом деле всегда исторически только и занималась по-настоящему), окончательно превратившись в «пятое колесо» российского правосудия.

Прокуроры работают в суде «эхом». Они гулко повторяют все, что сказано следствием. Разница, может быть, лишь в том, что прокуроры, в отличие от адвокатов, менее остро переживают свое рабское, нелепое положение. Наверное, оно их в основной массе устраивает. Хотя уверен, что есть исключения.

Но и от самого следователя сегодня мало что зависит. Он превратился в придаток оперативных служб, которые на самом деле и «рулят» любым делом. Мы будто вернулись в средние века, восстановив тождество между «розыском» и «правосудием».

На самом деле, уже и суд никакой не нужен, достаточно одного следствия. Потому что суд у нас может быть и скорый, зато следствие – долгое-долгое… Сегодня само по себе возбуждение уголовного дела может стать высшей мерой наказания. Возбудили дело – и нет бизнеса, нет имени, нет здоровья.

Следствие в России самодостаточно. Оно выносит свое окончательное решение задолго до того, как появляется на свет судебное решение. Причем делает это публично.

Иногда складывается впечатление, что у нас не МВД, а литературный институт, где что ни дело, то роман Достоевского. Только пишут следователи про «наказание без преступления». Самое эффективное подразделение в правоохранительных органах – пресс-служба. Если театр начинается с вешалки, то уголовное дело теперь начинается с заказной публикации.

Российское правосудие деградировало не столько количественно (в смысле уменьшения своего влияния), сколько качественно, откатившись назад даже ниже того уровня, который был достигнут в «позднебрежневский» период. Все его объемные и сложные «правовые фигуры» стали вдруг плоскими и примитивными. Оно как-то разом «схлопнулось», превратившись из юридической симфонии в пьесу для механического пианино.

Если есть официальное мнение о кризисе правосудия, то должно быть и его официальное объяснение. Это объяснение сколь парадоксально, столь и бесполезно. Во властных кругах все трудности склонны объяснять коррупцией.

Парадоксальность этого объяснения состоит в том, что оно ничего не объясняет. Я неоднократно писал, что коррупция в судебной системе вряд ли чем-то существенно отличается от коррупции во всех других звеньях административной машины. Убежден и в том, что подавляющее большинство судей и сотрудников правоохранительных органов, будучи поставленными в другие условия, вели бы себя в соответствии с совершенно другими стандартами. Коррупция есть следствие болезни, одно из многочисленных ее проявлений, но не ее первопричина. Воссоздание нормально функционирующей судебной системы может быть одним из эффективных средств борьбы с коррупцией, но не наоборот.

Гораздо ближе к истине неофициальная точка зрения, которая связывает кризис судебной системы с отсутствием в России независимости судебной власти, без чего правосудие в принципе существовать не может как явление.

Проблема имеет не субъективный, а объективный характер. Дело не в том, как судьи мотивированы, а в том, как они ориентированы. Судья не является сегодня самостоятельным субъектом правосудия, он – часть системы, и в этой системе координаты заданы таким образом, что от судьи требуется не столько исполнение законов, сколько выполнение приказов.

Российский суд – такая же иерархическая административная система, как и любое министерство. Судьи в нем – чиновники, у каждого из них есть начальник. Главные начальники находятся вне пределов судебной системы. Если решение судьи окажется незаконным, судья за это не понесет реально никакой ответственности (каждый имеет право на ошибку, в том числе – судебную). Если судья не исполнит руководящего мнения, он запросто лишится должности. Никаких реальных механизмов, защищающих судью от произвола вышестоящего начальства, не существует.

Отдельно взятый судья является, может быть, самым беззащитным элементом существующей судебной системы. Если непослушание проявляет рядовой судья, то, как говорил известный герой Ильфа и Петрова, существует четыреста и один сравнительно законный способ сделать его жизнь невыносимой. В лучшем случае он уйдет сам. Если неповиновение проявляет председатель суда, то после первой «плановой проверки» он превратится в рядового судью, а уже потом его жизнь сделают невыносимой. Выше этого уровня нонконформисты попадаются редко, так как происходит социальный естественный отбор. Судьи апелляционных и кассационных инстанций, как правило, очень дисциплинированы.

Вообще, следует строго различать «суд» и «правосудие». Суд как властная функция существовал всегда. Правосудие в точном смысле слова есть исключительный атрибут конституционной системы. Правосудие не существует вне действительного и эффективного разделения властей.

Разделение властей – это «condicio sine qua поп» современной судебной системы, его главный конституирующий признак. Если этого нет, то все другие, чисто внешние атрибуты судебной власти не имеют никакого значения. Как осетрина из булгаковского романа бывает только первой свежести, так правосудие бывает либо конституционным, то есть основанным на разделении властей, либо никаким. Если принцип разделения властей не работает на практике, то перед нами не правосудие, а средневековый пережиток, какими бы демократическими декорациями оно не было украшено.

В условиях России сложно даже говорить об утрате независимости судебной власти, так как нельзя утратить то, что никогда не существовало, кроме разве что короткого исторического отрезка времени сразу вслед за александровской судебной реформой, да и то в ограниченном объеме.

Просто сегодня отсутствие этой независимости окончательно вошло в противоречие с историческим процессом. «Старорусская защита» прав подданных оказалась несовместима с задачей построения капиталистической экономики гражданами. Возможности средневекового по своему содержанию судебного процесса оказались полностью исчерпанными. Суд стал тем слабым звеном архаичной государственной машины, которое первым не выдержало вызовов современности.

Однако ссылка на отсутствие независимости позволяет ответить на вопрос «как?», но оставляет открытым вопрос «почему?». Почему очевидно порочная система оказалась настолько устойчивой?

Ответить на этот вопрос сложнее, чем кажется на первый взгляд, и намного сложнее, чем думают многие либерально настроенные интеллигенты, склонные во всем винить власть.

Проблему кризиса российского суда настойчиво хотят втиснуть в узкие рамки отношения «власть и суд», в то время как рассматривать ее надо в гораздо более широких рамках отношений «суд и общество». Если посмотреть на эту проблему под таким, более широким, углом зрения, то станет понятно, что политический эгоизм власти – причина, но вовсе не первопричина проблем с независимостью суда.

В действительности независимый и объективный суд, то есть правосудие, сегодня обществом не востребовано. В России практически нет значимой социальной группы, которая не на словах, а на деле была бы заинтересована в существовании эффективной судебной системы и тем более была бы готова бороться за это политическими средствами. И это естественно, потому что в России так до сих пор и не сложилась буржуазия – тот единственный класс, который самими условиями своего экономического бытия заинтересован в отправлении правосудия.

Российские элиты в правовом смысле дремучи и инфантильны. Им нужен только такой суд, который всегда выносит решения в их пользу, и причем – гарантированно. За это они готовы платить отнюдь не только политически…

Независимый суд пока остается кошмаром российского «бизнес-сообщества». Оно предпочтет пойти на любую сделку с правосудием, чем вручить свою судьбу и судьбу своих капиталов «глупому закону». Перефразируя слова Честертона, можно сказать, что каждый русский хочет, чтобы решения суда были объективными и независимыми и – только в его пользу.

Необходимо помнить, что сегодняшняя зависимость суда от административного нажима пришла на смену вовсе не свободе, а зависимости суда от денежного мешка, свидетелями чего мы все были в 90-е годы. Другое дело, что, как показывает жизнь, ситуация эволюционирует в сторону зависимости как от административного контроля, так и от влияния денежного мешка, по мере того как эти две субстанции сращиваются.

Российское правосудие оказалось зажато между молотом административного произвола и наковальней правового нигилизма. Вырваться из этих тисков без помощи каких-то внешних, «потусторонних» сил практически невозможно. Впрочем, как писал ныне забытый в России Карл Маркс, сама задача ставится в повестку дня тогда, когда средства ее решения подготовлены историей. История преподнесла сюрприз в виде мирового кризиса, который самым неожиданным образом может повлиять на судьбу правосудия в России.

Речь в этой главе пойдет вовсе не о зарубежных грантах на развитие судебной системы. Западу не надо платить денег для того, чтобы существенно повлиять на состояние нашего правосудия. Скорее наоборот, ситуация начнет меняться, когда деньги начнут неожиданно и быстро исчезать.

До недавнего времени все, что происходило с российской судебной системой, было преимущественно «внутрироссийским» делом. О подвигах российского правосудия судачили в западных СМИ, иногда они становились предметом обсуждения в международных судах, в некоторых особо выдающихся случаях вокруг отдельных судебных решений разворачивалась политическая дискуссия.

Ситуация стала меняться года полтора назад, когда споры российских олигархов между собой переместились вслед за их капиталами на Запад. Олигархи, внесшие немалый вклад в дело деградации российской судебной системы, будучи вытесненными из российской экономики, испытали острую потребность в объективном и независимом правосудии. Найти такое в России уже не представлялось возможным. Поэтому русские нувориши потянулись со своими исками в западные суды.

Главным вопросом русских олигархических войн в Европе стал вопрос о юрисдикции. Действительно, не так просто обосновать, почему, например, один русский «авторитетный предприниматель», обвиняющий другого русского не менее «авторитетного предпринимателя» в рейдерском захвате его имущества в России, обращается с иском в Лондонский, а не в Басманный суд. Есть все-таки что-то притягательное в эффективном правосудии:…

В этот момент сугубо теоретический вопрос о том, есть ли правосудие в России (для самих русских этот вопрос остается сродни знаменитому вопросу «есть ли жизнь на Марсе?»), превращается в практический и сверхактуальный вопрос о месте рассмотрения хозяйственных споров в отношении русских активов.

Первое же громкое дело в британском суде продемонстрировало ту логику, которой будут руководствоваться в дальнейшем зарубежные юристы, разрешая вопрос о юрисдикции «русских дел». Главное – это право лица на судебную защиту в надлежащем суде. Надлежащий суд в европейском понимании отнюдь не только тот суд, к территориальной подсудности которого относится рассмотрение данного дела, но и суд, отвечающий определенным критериям, в том числе – суд независимый, объективный, основанный на действительной состязательности и так далее.

Доказать, что в России сегодня надлежащего суда нет, – это вопрос техники, времени и денег. Как показывает опыт, все три элемента в Европе сегодня присутствуют с избытком. Поэтому европейские суды будут все чаще приходить к выводу, что, поскольку, с одной стороны, в России нет «достойного» храма правосудия, а, с другой стороны, каждый человек, независимо от его гражданства, имеет естественное и неотъемлемое право на достойное правосудие, то такая возможность должна быть предоставлена им в другом месте. То есть «униженные и оскорбленные» в российском суде имеют право требовать рассмотрения их дела в суде зарубежном, который и будет в данном случае надлежащим судом, не по своей территориальной подсудности, а по своей сути.

Значение созданного в Британии прецедента трудно переоценить, особенно принимая во внимание то, сколько в течение последних двадцати лет активов было выведено из России на Запад «оптом и в розницу». Необходимо учитывать также, что значительная часть «флагманов» российской экономики формально являются нероссийскими компаниями и принадлежат всевозможным офшорам.

Все это будет иметь как краткосрочные, так и долгосрочные трудно предсказуемые последствия.

В краткосрочной перспективе России грозит потеря суверенитета судебной власти. Принятие решений в отношении судьбы все большего числа российских активов будет осуществляться за пределами России. Поскольку активы уже давно на Западе, то с исполнением этих решений проблем не будет.

В долгосрочной перспективе потеря суверенитета судебной власти может оказаться прологом к потере государственного суверенитета в целом. Перефразируя Деникина, можно сказать, что развал современной российской государственности начался с развала суда.

В свое время Антон Катлинский обратил мое внимание на трагическую судьбу многих российских состояний, вывезенных из страны наиболее предусмотрительными ее обитателями задолго до большевистской революции и вложенных в недвижимость и акции на Западе. По его мнению, значительную часть этих активов постигла печальная участь национализации и экспроприации под тем или иным предлогом. Современные олигархические судебные войны на Западе создают благодатную почву для повторения такого сценария. С точки зрения западного права, практически любой российский предприниматель и даже само российское государство могут быть обвинены в отмывании незаконно созданных капиталов. После всего того, что русские «вывалили» друг на друга в судах одной только Британии, недостатка в доказательствах не будет. По сути это только вопрос политической воли, выбора момента, когда такое решение будет наиболее целесообразным. На самом деле, не так уж сложно сделать британские футбольные клубы снова чисто национальным достоянием…

В перспективе Россия может потерять многое и кроме футбольных активов своих олигархов. Все эти далеко идущие последствия несостоятельности судебной системы превращают вопрос о ее реформировании в вопрос национальной безопасности. И в этой связи возникает другой вопрос: кто сможет взять ответственность за решение этой проблемы на себя?

Как это ни парадоксально, меньше всего этого можно ожидать от общества, которое еще долго будет не в состоянии преодолеть свой правовой нигилизм. Внятный запрос на судебную реформу со стороны общества маловероятен в ближайшее время, поэтому его трудно будет включить в политическую повестку дня. Надежда остается только на «революцию сверху», на опережающее «прозрение» власти, когда здоровые силы внутри правящего бюрократического класса смогут преодолеть свой текущий и корыстный политический интерес (доступность управления судами в ручном режиме) ради обеспечения устойчивого политического развития.

Если это чудо по каким-то причинам случится, то потребуется не косметический ремонт, а перестройка всего здания. Не берусь даже предсказать основное направление этой работы. Отмечу лишь три решения, без которых, с моей точки зрения, судебная реформа не сможет состояться.

Во-первых, демократизация отношений внутри судебной системы, восстановление принципов самоуправляемости судов снизу доверху, включая выборность председателей судов всех уровней. Только эта мера откроет двери всем другим новациям, вытравив министерский, чиновничий дух из судебных залов.

Во-вторых, реформа юридического образования, которая должна наполнить эти залы людьми, приученными уважать букву закона и понимать логику права, не столько образованными, сколько воспитанными в истинно юридическом духе. Немалую роль в этом должно сыграть восстановление роли курсов философии права и государства, формирование консенсуса вокруг основных принципов преподавания права.

В-третьих, «перезагрузка» буквально всех процессуальных кодексов, изобилующих сегодня ровно таким количеством пробелов и противоречий, которое необходимо для того, чтобы превратить судебный процесс в хорошо организованное комсомольское собрание.

Все эти меры потребуют от власти известного мужества и последовательности, которые она до сих пор не особенно часто демонстрировала в таких щепетильных вопросах, как реформа судебной системы. Может быть, однако, что те потрясения, которые несет с собой мировой экономический кризис, окажутся тем мощным стимулом, который заставит власть поступить неординарно.