22 мая 2009 года остается пока рядовым днем календаря. Но, возможно, спустя десятилетия эту дату признают поворотным пунктом русской истории.

В этот день мы простились с иллюзией о возможности появления в исторически обозримой перспективе относительно независимого суда в России.

В одном из самых знаменитых рассказов Брэдбери герой, путешествуя во времени, мимоходом раздавил бабочку и тем самым предрешил результат президентских выборов, состоявшихся миллион лет спустя.

Похоже, что российский парламент, мимоходом проголосовав за отмену выборов председателя Конституционного суда, предрешил тем самым судьбу российского правосудия. А может быть, и не только правосудия…

Не исключено, что последний шаг в уничтожении независимости российского суда окажется первым шагом к потере государственной независимости России.

Это нерядовое событие в жизни страны вызвало, между тем, на удивление заурядный и вялый отклик. Общий смысл большинства комментариев свелся к тому, что это шаг в сторону универсализации законодательства и он сделан, безусловно, в правильном направлении.

Показательным является интервью, данное 27 мая 2009 года Вячеславом Никоновым. Его выступление свелось к трем тезисам: наша судебная система стала более стройной; независимость суда от этой меры не пострадает, и, наконец, мы сделали все, «как в Америке».

Это интервью заслуживает особого внимания именно потому, что в нем в наиболее концентрированной форме оказалась выражена доминирующая точка зрения.

В этом же направлении, но более осторожно высказались и многие другие эксперты, которые по долгу службы не смогли избежать сомнительной чести выразить официальное отношение к спорной инициативе законодателя. Комментарии отличались в основном темпераментом, кто-то делал их нехотя, а кто-то – с удовольствием.

За такой реакцией кроется либо всеобщее непонимание сути происходящего, что кажется маловероятным, либо боязнь назвать вещи своими именами, что больше похоже на правду. И в том и в другом случае представляется и полезным, и своевременным расставить в этом вопросе точки над i. Возможно, это легче сделать, находясь на некотором удалении от «поля боя».

Порядок назначения председателей высших судов и, тем более, конституционного суда – это не вопрос конституционного права и даже не вопрос права вовсе. Это вопрос политический, и комментировать его нужно соответствующим образом.

Нельзя сказать, что политическая сторона вопроса совсем выпала из поля зрения. Но ее постижение ограничилось выдвижением догадок по поводу возможного будущего трудоустройства Дмитрия Медведева. Конституционному суду, таким образом, уготовили роль Горбачев-фонда.

Не вызывает сомнений, что данное решение тем или иным образом связано с проблемой наследования власти. Однако политическая суть его к этому не сводится. Она спрятана значительно глубже уровня личных уний и амбиций руководителей. Чтобы докопаться до нее, необходимо рассмотреть вопрос в гораздо более широком политическом контексте, чем это делается сейчас.

Начать я предпочитаю с конца. Не мной замечено, что в русском сознании национальная спесь и пренебрежение ко всему иностранному удивительным образом уживается с раболепием перед иностранным опытом и пресмыкательством перед «иностранщиной». В те минуты, когда нам надо оправдать какую-нибудь очередную сугубо российскую мерзость, мы с облегчением восклицаем: «Так ведь все как на Западе!» И на этот раз чуть ли не главным аргументом в пользу отмены выборов председателя Конституционного суда стала ссылка на то, что и в Америке председателя назначают…

Это правда. Но правда и в том, что мы далеко не в Америке. То, что для Америки хорошо или по крайней мере безразлично, для России может оказаться непреодолимым искушением.

Не счесть того вреда, который принес нашей стране абстрактный либерализм, переносящий чужой опыт на русскую почву безо всякого учета конкретных культурных и исторических обстоятельств. Сегодня перед нами еще один пример такого либерального формализма. Причем отнюдь не бескорыстного. Потому что на этот раз в либеральную овечью шкуру цинично вырядился волк русской бюрократии, методично подъедающий остатки судейской свободы.

В США, на которые сегодня так часто ссылаются апологеты перемен, назначение председателя суда главой исполнительной власти происходит в рамках пусть и испытывающего сегодня определенные трудности, но вполне устоявшегося правового государства.

Это правовое государство покоится на прочном фундаменте одной из самых эффективных в мире судебных систем, независимость которой глубоко укоренена в правовой культуре и обеспечивается всем существующим политическим строем.

Поэтому в США, как и во многих других странах, где правовое государство является не мечтой, а реальностью, нет особой нужды в обеспечении независимости судебной власти такими специфическими, частными средствами, как особый механизм избрания председателя суда. И в политической системе, и в гражданском обществе этих стран существуют другие, гораздо более мощные механизмы сдерживания экспансии исполнительной власти, которые будут мгновенно задействованы в том случае, если явно проявится тенденция к ущемлению независимости суда.

В США от того, что председатель Верховного суда будет назначен президентом, с независимостью суда, по большому счету, ничего особенного не произойдет. Там это действительно скорее технический вопрос, чем политический.

Но в России все обстоит с точностью до наоборот. У нас не только нет правового государства, но практически никогда его и не было. За исключением двух небольших исторических отрезков времени в 60-е годы XIX века и в 80-е годы XX века даже задачи такой, как обеспечение независимости суда, без чего правовое государство в принципе невозможно, не ставилось. В таких условиях порядок назначения руководителей высших судов имеет принципиальное политическое значение и играет одну из главенствующих ролей в обеспечении если не независимости, то хотя бы некоторой автономии судебной системы. Выражаясь медицинским языком, этот механизм повышает «резистентность» судебной власти к «наездам» исполнительной власти.

Разобравшись с Америкой, можно перейти к собственно независимости судебной власти как таковой. В чем, пожалуй, Вячеслав Никонов прав, так это в том, что сегодня она от этой меры мало пострадает, поскольку практически и так не существует. Плохо, что черную кошку трудно найти в темной комнате, если ее там нет. Хорошо, что ее при этом практически невозможно убить.

Проблема, однако, в том и состоит, что хотелось бы, чтобы определенная степень независимости у суда была. Нововведение не столько разрушает какие-то реальные отношения, сколько убивает надежду на их изменение. Оно существенно уменьшает шансы на то, что текущее недопустимое положение вещей будет когда-либо преодолено. Вопрос должен стоять не о том, что мы потеряли, отменив выборность председателя Конституционного суда, а о том, что мы при этом не нашли…

Написал о недопустимом положении вещей и подумал о том, что этот тезис нуждается в доказательствах. Почему, собственно, оно недопустимо и насколько независимость суда на самом деле необходима? Уже более тысячи лет Россия живет без этой независимости, и неочевидны причины, которые не дадут ей возможности прожить так же еще не одну тысячу лет.

А можно поставить вопрос еще жестче. Мы видели плоды этой «независимости» в 90-е годы, когда олигархи разобрали не только отдельных судей, но и целые суды по своим карманам. Последнее наступление бюрократии на суды под этим предлогом и началось, и получило широкую поддержку масс, между прочим.

В конце концов, мы не одиноки в этом мире. Стран, в которых независимость суда – блеф, в разы больше, чем стран, в которых этот принцип реализован на практике. Причем не все страны с «зависимым судом» живут плохо. Мы-то себя всегда «под Западом чистим», а есть еще и Восток, где суд – дело тонкое…

Независимость суда чаще всего рассматривают как механизм обеспечения демократии и условие существования правового государства. Это, безусловно, правильно. Особенно если речь идет о государстве западного типа. Но этого мало, независимость суда играет гораздо более существенную роль в жизни общества. Она обеспечивает не только правопорядок, но и законность. Даже в не очень демократичном обществе может сложиться ситуация, когда без независимости судебной власти государственность окажется просто несостоятельной. Именно такая ситуация складывается сегодня в России.

Вопрос о демократии и даже о правовом государстве (пусть меня простят за эту кощунственную мысль) в России пока не очень актуален. Останутся ли у власти нынешние руководители страны, победят ли их оппоненты, или из глубин русской жизни материализуется какая-то третья сила, демократия и правовое государство здесь в ближайшее время не сложатся. Для этого, к сожалению, нет достаточных культурных предпосылок. Подчеркиваю специально – достаточных, а не вообще никаких.

Другое дело – проблема законности. Способность любой власти устанавливать и поддерживать устойчивые правила игры является одним из важнейших показателей ее жизнеспособности. Это в равной степени касается как демократических стран, так и самых что ни на есть авторитарных. Если судить по этому показателю, то российская власть сегодня скорее мертва, чем жива.

Повторяю, дело вовсе не в демократизме и гуманизме, хотя и их душа просит. Дело в элементарной способности государства поддерживать универсальный, единый на всей территории страны порядок, создающий у ее граждан и, тем более, экономически активных граждан убежденность в том, что, действуя в рамках определенной логики, они сами и их имущество могут находиться в определенной безопасности.

Это необходимое условие любого устойчивого социально-экономического роста сегодня в России отсутствует. Страна находится во власти социальной стихии, где судьба человека зависит не от закона, а от случая.

Политический строй, который сформировался в современной России, проще всего охарактеризовать как криминально-клановое государство. Это не мое и отнюдь не новое определение современной российской действительности. Я не могу позволить себе в рамках этой статьи углубляться в эмпирические доказательства правильности этого определения, но оставляю за собой право вернуться к этому вопросу в случае возникновения дискуссии на данную тему.

Замечу только, что я отношусь к этой ситуации без излишней эмоциональности. Криминально-клановое так криминально-клановое – какое сложилось. Тем более не до конца понятно, откуда в России было взяться другому государству. Если отказаться от исторического самообмана, от попыток мифологизировать как советскую, так и досоветскую историю России, то придется признать, что российское государство практически всегда таким и было, за исключением нескольких кратких периодов «ремиссии», которые Анна Ахматова образно называла «вегетарианскими временами».

Впрочем, в сегодняшнем состоянии русской государственности есть и нечто действительно новое, выходящее за обычные рамки привычного для России «полицейского формата» власти. Это новое – поразительно крепкая и устойчивая связь между правоохранительной системой и откровенно уголовными элементами. Трудно даже подыскать подходящую историческую аналогию. Разве что «смутные времена» приходят на память, с их тремя главными действующими силами: лишенной напрочь патриотического чувства аристократией; казачеством, выродившимся в уголовную банду, грабящую собственный народ, и оккупантами, представленными авантюристами, желающими поживиться в этой мутной политической воде.

Все это наводит на мысль, что даже на фоне очень непростой в этом отношении русской истории сегодняшний кризис власти с его уникальной смычкой между «полицейщиной» и «уголовщиной» выглядит как явление экстраординарное, создающее угрозу самому существованию русской государственности, подрывающее основы ее суверенитета.

Есть попытки представить существующий строй как «полицейское государство». Это серьезное заблуждение. Полицейское государство есть произвол, возведенный в закон. То, что приходится наблюдать сегодня в России, – это произвол под прикрытием закона. По существу государственный строй современной России очень похож на институализированную анархию. Это «огосударствленная стихия». Дистанция между таким государственным устройством и полицейским государством значительно длиннее, чем дистанция между полицейским государством и демократией.

При этом позволю себе предположить, что криминально-клановое государство – в принципе не русское изобретение. По всей видимости, в средние века и, тем более, в еще более раннюю эпоху оно было исторической нормой и в процветающей ныне Европе. Каким, к примеру, можно назвать государство эпохи Ричарда III?

Другое дело, что с определенного момента существование криминально-кланового государства оказалось несовместимым с развитием современной экономики. В рамках различных цивилизационных платформ были найдены разные ответы на этот исторический вызов. Запад пошел по пути правового государства и, в том числе, создания независимых судов. Восток сделал упор на традиционную законопослушность населения, воспитанного в конфуцианском духе, и на вышколенную бюрократию. Россия оказалась среди тех многих, кто застрял в средних веках и поэтому оказался не в ладах с экономикой постиндустриальной эры.

На горизонте русской истории замаячила перспектива «перманентного кризиса», того состояния «хронической экономической недостаточности», которое перетекает из одной формы в другую, никогда не исчезая полностью, и свидетельствует о закате цивилизации. И кризис этот оказался предопределен именно политически, обусловлен болезненным состоянием власти, не способной поддержать режим законности ни демократическими, ни авторитарными методами.

«Креативное мышление», к формированию которого так активно призывает сегодня Владимир Путин, не рождается в обстановке пиратских рейдерских захватов, полной незащищенности обывателя не то что перед сотрудником какой-нибудь «спецслужбы», но перед простым околоточным начальником, способным в плохом настроении перестрелять десяток людей на улице средь белого дня, перед простым опером, способным переехать через беременную женщину, рассчитывая (не без оснований) на полную безнаказанность.

Развивать инновационную экономику в таких условиях – все равно что разводить аквариумных рыбок в бочке с серной кислотой. Те рыбки, которые не растворятся окончательно, как ошпаренные будут рваться в другой водоем с более подходящим наполнителем.

Нельзя не согласиться с Владимиром Путиным в том, что Россия сегодня неконкурентоспособна потому, что «у нас сложилась определенная структура экономики за целые десятилетия предыдущей жизни». Но с практической точки зрения небезынтересно понять, почему у нас сложилась именно такая, а не какая-нибудь другая экономическая структура? Ответ, который напрашивается сам собой: потому что у нас в том числе сложилась «вполне определенная структура политики», которая порождает именно такую структуру экономики.

Причины нашей отсталости сегодня надо искать в первую очередь не в экономическом, а в политическом строе. Никакие «новые центры компетенции» не возникнут под гнетом уголовно-полицейского произвола, получившего с легкой руки журналистов емкое название «беспредел». Преодоление этого «беспредела» является сегодня не одним из многих, а самым главным и самым приоритетным условием экономического, а, может быть, и культурного выживания России. Это «condicio sine qua поп» возникновения инновационной экономики.

Проблема не в криминально-клановом государстве как таковом. В конце концов, деды наши так жили, отцы наши так жили, почему бы и детям нашим так не жить? Проблема в том, что мир вокруг нас изменился. Сегодня нельзя уже обеспечить государственную независимость и защитить суверенитет, «вытягивая жилы» из многомиллионной крестьянской массы за счет внеэкономического принуждения. К сожалению, ни опыт Петра, ни опыт Сталина не является более продуктивным.

Криминально-клановое государство как модель неэффективна в эпоху глобализации, если, конечно, Россия не попытается стать очень большой Северной Кореей. В этом главная загвоздка – криминально-клановое государство сегодня экономически неконкурентоспособно и может сохраняться только в условиях глубокой изоляции от всего мира. Россия, однако, слишком богата, чтобы ее оставили в покое.

Русский Бог любит троицу. Первый раз он предупредил Россию в начале XX века войной и революцией. Россия ответила коммунизмом, но это не помогло. Второй раз он напомнил об угрозе в конце столетия распадом СССР и поражением в холодной войне. Россия ответила «демократической перестройкой», но стало еще хуже. Теперь прозвенел третий звонок, скорее всего – последний.

Перед Россией стоит непростая дилемма. Рассчитывать на китайскую законопослушность и исполнительность явно не приходится, но и культурно-исторических предпосылок для появления в России дееспособного гражданского общества (с обязательной для этого буржуазией), которое может обеспечить законность демократически, также не существует.

Если отказаться от совсем уж пессимистического фатализма, то другого способа разрешить это противоречие, как двинуться по мучительному пути длительного, поэтапного преобразования криминально-кланового государства в «правовое авторитарное государство», сегодня не существует.

Авторитарное государство необязательно уголовно-полицейское государство. Существует много оттенков серого…

Формирование гражданского общества и, как следствие, возникновение демократического государства может и должно оставаться конечной целью политического развития. Но пока для России это не более близкий идеал, чем коммунизм. На пути к этому идеалу страна должна пройти много промежуточных стадий. Самой главной из них является «просвещенный авторитаризм». Борьба за него сегодня равнозначна борьбе за демократию завтра. Правовое авторитарное государство – это практический лозунг современного русского либерализма. Все остальное – утопия, которая не столько приближает, сколько отдаляет от нас демократическую перспективу, так как заставляет расходовать ресурсы на недостижимые цели.

Борьба за законность – вот тот главный и единственный фронт, где в одном строю сегодня должны сражаться и истинные патриоты, и истинные либералы. Видимо, неслучайно эта проблема так волновала Ленина с того момента, когда он стал понимать, куда именно движется революционный поток, который он попытался возглавить.

Но выстроить авторитарное правовое государство в России непросто. Чтобы идти этим путем, нужна недюжинная политическая воля, подкрепленная соответствующими административными решениями. При этом никто не может сегодня поручится, что «точка невозврата» не пройдена и «государство-общество» еще способно обуздать «государство-бюрократию»-. Принципы «беспредела» глубоко укоренились в повседневной политической практике и в массовом сознании, и любое движение в сторону от «казацкой вольницы» будет встречать ожесточенное сопротивление.

На официальном уровне сегодня признано, что государство более не контролирует само себя. Председатель Верховного суда публично называет Министерство внутренних дел самым коррумпированным органом власти, а основным лейтмотивом ведущейся в лояльных правительству средствах массовой информации дискуссии является тезис о принципиальной нереформируемости нынешней системы МВД.

Должен сказать, что в этом конкретном случае я не вижу оснований для оптимизма и считаю, что никаких внутренних ресурсов для наведения порядка в работе МВД, ФСБ, прокуратуры и всех прочих «органов» не осталось. Решить эту проблему можно, только воздействуя на систему «извне». При отсутствии в России реального гражданского общества это можно сделать, только сформировав «суррогатное» разделение властей, то есть противопоставив одни «органы» другим внутри сохраняющей в целом авторитарный характер государственности, лишенной пока таких полноценных атрибутов демократии, как реальный парламентаризм, партийный плюрализм, свобода слова и многое другое.

Надежда остается, таким образом, только на независимый суд, независимость которого, в свою очередь, должна быть обеспечена при помощи какого-нибудь нестандартного политического решения. И американский опыт тут нам не помощник. Как писал Солженицын, нельзя свои болезни лечить чужим здоровьем.

Природа текущего политического кризиса в России уникальна, обусловлена всем предшествующим ходом российской истории. Поэтому для преодоления этого кризиса требуются нестандартные решения, ориентированные на исторические и культурные особенности развития России. Среди таких решений обеспечение независимости или хотя бы автономии суда по отношению к исполнительной власти является одним из самых перспективных и жизненно необходимых шагов.

Возвращаясь после столь затянувшегося экскурса в политический контекст к вопросу о порядке формирования высших судов страны, должен заметить, что отмена выборов председателя Конституционного суда – это движение в прямо противоположном направлении. Выборность председателей высших судов как раз могла бы стать одним из тех нестандартных политических ходов, при помощи которых в России можно было бы поддержать относительную независимость суда, призванную стать рычагом для обуздания вышедшей из-под контроля уголовно-полицейской машины.

И снова трудно не согласиться с Вячеславом Никоновым. Институт выборности председателя конституционного суда является глубоко неорганичным для ныне действующей судебной системы. Это чужеродный элемент, который выбивался из общей политической линии, направленной на все более полное подчинение судов исполнительной власти. В определенном смысле слова речь действительно идет об универсализации законодательства. Причем предложенная «универсализация» стала, в общем-то, давно ожидавшимся и назревшим шагом. Но тогда надо набраться мужества и честно объяснить, в чем смысл этой универсализации и какие отдаленные последствия она может иметь.

Выборность председателя конституционного суда была «эмбрионом» просвещенного авторитаризма в утробе криминально-кланового государства. Она была тем зародышем внутри системы правосудия, из которого при благоприятных условиях можно было вырастить механизм судебного контроля над правоохранительной системой, в котором так нуждается сегодня русское общество. Это был зародыш если не независимости, то хотя бы автономии судебной власти. Этот очень хрупкий механизм нес на себе колоссальную политическую нагрузку. Именно благодаря ему Конституционный суд РФ оказался способен на протяжении последних восьми лет играть уникальную роль в юридической жизни страны.

Распорядиться этим капиталом можно было двояко. Напрашивалась совершенно другая «универсализация» в прямо противоположном направлении. Выборность председателей надо было распространить на все высшие суды, а может быть, и некоторые другие суды. Тогда выборность председателя конституционного суда сыграла бы роль «юридической стволовой клетки», пересадив которую в систему арбитражных судов и судов общей юрисдикции можно было бы встряхнуть судебную систему и вернуть ей дееспособность. Это был бы по-настоящему революционный шаг в продвижении вперед судебной реформы.

Эта реформа могла оказать глубочайшее влияние на развитие русского общества, подтолкнув вперед процесс становления русской буржуазии, который, помимо сугубо культурных причин, сегодня тормозится отсутствием цивилизованных правил разрешения коммерческих споров, полной зависимостью капитала от власти и бесполезностью в связи с этим какой-либо иной этики бизнеса, кроме цеховой. Эта был бы шаг в пользу буржуазной революции, но пока без активного участия буржуазии, за неимением таковой в России.

Тем не менее было принято другое, более естественное в данной политической ситуации решение. Вместо сложной политической трансплантации обошлись примитивным юридическим абортом. Эмбрион судебной независимости в России погиб, и, возможно, безвозвратно. Трудно сказать, когда российская судебная система теперь сможет снова «забеременеть» революцией.

Тезис о пользе «универсализации» при данных обстоятельствах является пошлым. «Универсализация» в том виде, как она была произведена, уничтожила надежду на скорое преобразование судебной и политической системы России со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Сомнительно, однако, что соображения «стратегического» характера брались кем-то в расчет в процессе принятия решения об отмене выборности председателя конституционного суда. Можно даже предположить, что если бы власть осознавала весь комплекс вытекающих из него последствий, то решение не было бы принято в такой спешке. Но при подготовке данного решения возобладали сиюминутные конъюнктурные политические интересы, которые свелись к заботе о ложно понятой «политической стабильности».

Косвенно это решение связано с началом процесса передачи власти в 2012 году. Но я не стал бы примитивизировать картину происходящего. Это не подготовка места работы для Дмитрия Медведева. Перефразируя Александра Дюма, можно сказать: «Для Медведева-юриста – это слишком много, а для Медведева-политика – слишком мало». Он заслуживает лучшего. Это больше похоже на «зачистку» политических рисков в преддверии сложного политического сезона.

В этом смысле перспектива организации выборов главы государства в обстановке усиливающегося экономического кризиса стала лишь катализатором для принятия решений, которые давно назрели. Не стоит путать причину и повод. Выборы и кризис – это только повод. Причина – это внутренняя интенция исполнительной власти к тотальному контролю политического процесса.

Недовольство относительно независимой позиции Конституционного суда назревало давно, и над судом не раз сгущались тучи. Стабильность ситуации обеспечивалась во многом за счет компромиссной политики, которую проводил в жизнь действующий председатель суда, обеспечивший таким образом автономии конституционного суда невиданно долгую по российским меркам жизнь.

Независимым наблюдателям, тем не менее, было с самого начала ясно, что перемещением конституционного суда в Петербург дело не ограничится. Рано или поздно все возможные компромиссы оказываются исчерпанными и наступает время принципиальных решений. Кризис лишь ускорил процесс принятия таких принципиальных решений.

Кажущаяся отдаленность во времени последствий принятого решения никого не должна вводить в заблуждение. Формально первое назначение нового председателя должно состояться по истечении срока действия полномочий последнего избранного председателя, то есть как раз в 2012 году. Но в действительности все может оказаться гораздо сложнее. В рамках существующих в современной России политических реалий практически любое должностное лицо, вне зависимости от его личных и профессиональных качеств, может быть поставлено в такие условия, когда оно будет вынуждено уйти со своего поста. После того как был изменен порядок формирования конституционного суда, соблазн опробовать новые правила на практике ранее положенного срока становится слишком большим. Поэтому в самое ближайшее время можно ожидать, что давление извне на Конституционный суд в целом и на его председателя в частности резко усилится.

Если это и был план, то это – плохой план. Изменение порядка формирования конституционного суда – всего лишь один маленький шажок в ряду множества шагов, которые предпринимаются сегодня с целью консервации сложившегося в России политического статус-кво. Но все тенденции, все противоречия современной России отразились в нем как в капле воды.

Я далек от мысли, что Россия для процветания нуждается в «великих потрясениях», тем более либеральных. Но я также далек от иллюзий, что консервация криминально-кланового государства в том виде, в котором оно сложилось в результате всех трагических трансформаций посткоммунистической эпохи, может привести к действительной стабилизации.

Нынешняя политическая устойчивость – кажущаяся. Россия стабильна сегодня не более, чем шаровая молния «в кляре». Стоит тонкой корочке чуть-чуть надорваться, и неуправляемый поток социальной плазмы с гигантским зарядом энергии рванет наружу.

Для конкретных лиц и даже целых организаций десять-двадцать лет стабильности принципиально важны, так как от этого зависит их персональная судьба и судьба их капиталов.

Для России это – один миг, который имеет ценность лишь в том случае, если в это время происходит напряженная внутренняя работа по разрешению тех социально-экономических и политических противоречий, которые препятствуют ее нормальному историческому развитию. Если такая работа не происходит, то такая «эпоха стабильности» превращается в «сказку о потерянном времени».

Для судеб России не так важно, когда произойдет социальный взрыв – через пять лет или пятьдесят. Важно то, что он будет последним, если нынешняя власть не восстановит режим законности и не создаст тем самым предпосылок для экономического роста.

Если Россия взорвется, то в условиях жесткой конкуренции в борьбе за мировые ресурсы перспектива ее новой реинтеграции представляется иллюзорной. Ослабленные осколки империи будут разобраны более успешными соседями.

Переход от «криминально-кланового государства» к «правовому авторитарному государству» представляется мне одним из немногих «практических» сценариев, позволяющих избежать столь печальных последствий. И чем быстрее начнется движение в данном направлении, тем меньше будут политические риски.

Поэтому независимый суд – это гарантия независимости России. Все, что предпринимается сегодня с целью укрепления независимости суда, работает и на укрепление независимости страны. И, наоборот, все, что ослабляет независимость суда, в конечном счете, ослабляет независимость России.

Это та единственная точка зрения, которой следовало бы руководствоваться, принимая решение о порядке выбора председателя конституционного суда.