8. Та, что расколола мир надвое
Мы обнаружили, что образы Божеств текучи и меняются от летописца к летописцу, однако Божество Вуртья интересно прежде всего тем, что ее описание стабильно переходит из одного вуртьястанского текста в другой. Изначально ее представляли в виде животного, подлинного монстра, четырехрукого получеловека-полуживотного, дикого и хищного. Для того образа Вуртьи характерны кости, зубы, клыки и рога — естественное оружие животного мира. Некоторые из этих черт перешли и в более поздние изображения.
Но приблизительно начиная с шестого века, в самый разгар Божественных пограничных войн, в ходе которых Божества и их последователи сражались за мировое господство, образ Вуртьи разительно изменился. Она уже не представала в виде зверя — она манифестировалась как четырехрукая женщина в доспехах. Этот доспех существенно опережал свое время: латы поверх кольчуги, кольчуга поверх кожаного панциря, и на латах изображались все ее победы, все враги, которых она повергла, и все было представлено с графической точностью. И вскоре после этого она стала появляться со знаменитым Мечом Вуртьи в руке. Клинок был скован из лунного света, а гардой и навершием служила отрубленная рука сына святого Жургута, самого пламенного почитателя Вуртьи.
Интересно, что это изменение во внешности совпало с другими переменами. Во-первых, после этого преображения появляются первые связные, подробные описания природы вуртьястанского посмертия, словно прежде это посмертие еще не существовало. Во-вторых, хотя Вуртья представала в человеческом образе, четырехрукость сохранялась, причем ее верхняя левая рука теперь отсутствовала, словно ее отрубили во время преображения.
А в-третьих, и это, пожалуй, самое важное, после отмеченных перемен нет ни одного упоминания о том, что Божество Вуртья говорила — ни с другими Божествами, ни со своими последователями.
Ефрем Панъюй. «Природа искусства Континента»
До Мулагеш доносятся пронзительные крики. Где-то кашляют и плюются моторы. Откуда-то пахнет дымом. Но это не стрельба — ее вполовину работающий мозг отмечает, что да, не похоже на бой.
Потом — вспышка, удар, звон. По лицу бьют дождевые струи. Мулагеш приходит в себя.
Она лежит на мокрой земле. Дождь барабанит по спине. Она медленно припоминает, что у нее есть конечности. Она переворачивается, плечи тут же отдают болью. Мулагеш смотрит вверх.
Вуртьи больше нет. Дождь поливает утесы, ручейки воды вьются по мокрой траве и стремятся в море.
Мулагеш снова слышит крики и рев машин. Она садится, все ее тело болит. Будто она в полном смысле этого слова упала с неба. Она садится и оборачивается.
В паре миль от форта Тинадеши над землей поднимаются клубы густого дыма. Понятно, что это горит. Шахта, в которой добывают тинадескит.
Снова слышатся крики и пронзительные вопли. В клубящемся дыму и тумане ярко вспыхивают фары машин. В дыму мечутся фигуры, на что-то они показывают, размахивают руками. Заводятся, нервно содрогаясь, моторы. Что-то там случилось, причем серьезное.
Мулагеш оглядывается вокруг себя и видит «карусель» — та лежит в кусте папоротника. Турин поднимает оружие непослушными, застывшими пальцами. Так. Барабан пуст — значит, она выпустила все пять патронов. Она ощупывает барабан — еще теплый. Значит, стреляла совсем недавно.
Вот только остается вопрос: в кого она стреляла. Турин задумывается, глядя на море.
Потом вкладывает «карусель» в портупею, встает и, пошатываясь, бредет к шахте, то и дело оскальзываясь на мокрой земле. Подойдя ближе, она видит огромную дыру в земле, словно вымытую потоками дождя, вот только яма эта глубиной десятки футов. Увитые колючей проволокой ограды попадали, так что она может приблизиться к дыре. По ее краю кто-то бегает, бегает и кричит, тыча пальцем, пронзительным голосом отдавая приказы. Этот кто-то мчится то туда, то сюда, обхватив голову руками. Она и на расстоянии понимает, что это лейтенант Пратда, главный куратор проекта.
— Нет! Нет! — вскрикивает он. — Вот тот камень! Он завалил ход! Да нет, не этот, а другой, с ортоклазными вкраплениями, он слева от вас!
Один из солдат, управляющий механизмом, оборачивается к Пратде с выражением тотального непонимания на лице.
— Гранит, рядовой! — верещит тот. — Гранитная плита! Сдвиньте ее!
Мулагеш отирает струи дождя с лица.
— Что тут, проклятие, случилось?
Выглядит место так, словно кто-то взял и выкопал гигантскую траншею. Даже не верится, что еще вчера на этом месте была вполне рабочая шахта.
Пратда не сразу ее замечает. Потом кричит:
— Откуда вы пришли? Шахта обрушилась, демонова шахта просто взяла и провалилась! Среди ночи! Все было нормально — и вдруг взяла и провалилась!
— Она обрушилась?
— Да! Да! И, проклятье, я не могу понять как! Мы много раз ее осматривали на предмет опасности обрушения, привозили хренову тучу экспертов, чтобы они проанализировали почву, и вдруг это! Прямо сейчас, когда нам только этого не хватало! Да ее зальет, если дождь продолжится!
— Кто-нибудь там был внизу?
— Конечно! Мы же не дураки, не можем оставить рудник без охраны! Но…
Тут он оглядывается на обрушенную шахту.
Мулагеш понимает, что он имеет в виду.
— Мало надежды на то, что кто-то остался в живых…
Она отступает от края, пропуская команду спасателей, и внимательно осматривается, стараясь не обращать внимания на головокружение. Надо запомнить каждую деталь. В небе вспыхивает молния, заливая светом место катастрофы. Этот свет ей на руку — лучше получится осмотреться. Как же это могло произойти? Только артиллерийский снаряд оставляет такие воронки…
— А вот и разгадка, — говорит кто-то за ее спиной.
Она оглядывается и видит, что на камне сидит Бисвал. Сидит и смотрит на то, как в воронке с криками мельтешат люди.
— Разгадка чего? — спрашивает Мулагеш.
— Шахта обрушилась. Теперь я знаю, что плохое предчувствие меня не зря посетило.
Бисвал по-прежнему не смотрит на нее: он просто сидит и наблюдает, как команды спасателей разбирают завалы. Какое-то неподходящее выражение у него на лице — словно он давно ждал такой катастрофы или вообще катастрофы и теперь предчувствия его подтвердились, что наполняет его странной энергией.
— Где же еще мятежники могли применить украденную взрывчатку…
— Вы думаете, что это диверсия?
— Вы слышали Пратду. Он прав. Мы провели огромное число экспертиз, пока обустраивали рудник, приняли все меры предосторожности. Единственная возможная причина обрушения — подрыв. И смотрите, судя по воронке, это был направленный взрыв. Никакое не совпадение. Шахта не могла просто взять и обрушиться.
— Зачем же им совершать диверсию именно в шахте?
— А зачем бешеная собака нападает на быка? Ты слишком хорошо думаешь об этих людях, Турин. У них нет цели. Нет стратегии. Вот потому-то они каждый раз побеждают.
Один из лейтенантов машет ему рукой. Бисвал мгновение смотрит на него с бесстрастным лицом. Глаза его полуприкрыты от усталости. Затем он встает.
— Это только начало.
Он отряхивает брюки и уходит туда, где беспорядочно бегают люди.
Мулагеш смотрит ему вслед, затем оборачивается к обрушенной шахте. А потом отходит от нее, забирается на ближайший холм и глядит вниз.
А ведь Бисвал прав — все обвалилось как по линейке. Но ей почему-то кажется, что взрыв случился не в глубине: удар пришелся по поверхности, словно бы нечто огромное обрушилось на шахту и вдавило ее вниз на глубину нескольких ярусов.
Она припоминает, как Вуртья выглядела в ее видении. Она была с мечом, сверкавшим у нее в руке.
А что, если Божество выбралось из моря по утесам, занесло меч и ударило по шахте?
Мулагеш спрыгивает с камня и пускается на поиски среди скал — вдруг Божество оставило какие-то следы? А может, кто-то еще здесь наследил? Но ничего такого она не обнаруживает. Кроме того, эту местность постоянно прочесывают патрули, и они вряд ли не заметили бы металлическую женщину высотой с десятиэтажный дом и с большим мечом в руке. И уж точно упомянули бы о ней в рапорте…
Мулагеш снова оборачивается к шахте. Неужели это сама Вуртья стояла здесь и смотрела на Вуртьястан? И как понять, что за мысли бродили в ее гигантской стальной голове?
Зачем бы ей обрушивать шахты? Какая ей разница, в конце-то концов? Форт Тинадеши — гораздо более подходящий объект для ее гнева: вот он стоит на высоком холме, такой здоровенный, залитый огнями и ощетинившийся пушками…
А может, Вуртья вышла из вод, чтобы прекратить добычу тинадескита? Но почему внимание Божества привлек обыкновенный металл, пусть и обладающий повышенной проводимостью? А может, они нарушили какой-то сакральный запрет, когда стали вгрызаться в эту землю?
Допустим, ее действительно посетило видение. Но, опять же, это не могла быть сама Вуртья. Во-первых, у Божества Вуртьи четыре руки. Мулагеш не слишком разбирается в таких штуках, но это знает наверняка. Всякий раз, когда Божество войны представало перед смертными, у нее было четыре гигантских, мускулистых руки, по две с каждой стороны. А у того существа, которое она видела с утеса, — всего две руки. А еще оно почувствовало боль, когда Мулагеш всадила в него всю обойму. И хотя Сайпур совершил буквальный прорыв в индустрии вооружений, не слишком похоже, чтобы обычным пистолетом можно было отбиться от Божества. Проклятье, по Колкану и Жугову во время боя за Мирград палили из шестидюймовых пушек, но это лишь на мгновение задержало их. И никак не ранило.
И последнее по счету, но не по важности: это не могла быть Вуртья, потому что Вуртья давно уже, мать ее, покойница. Несколько сот сайпурцев стали свидетелями тому, как кадж отстрелил ей голову с плеч во время Ночи Красных Песков.
Сколько вопросов и ни одного ответа.
Мулагеш подходит к краю утеса, с которого ночью кинула бутылку. И тут ничего: ни отпечатков гигантского пальца на камне, ни следов ног, ни обгоревшей земли. Никаких признаков того, что здесь кто-то был, — исключая, конечно, еще горячую «карусель» с пустой обоймой. Значит, все это ей во сне привиделось?
Неужели она сходит с ума?
Чайки по-прежнему кричат, кружа над морем, и то и дело бросаются вниз за добычей. Они испуганно перекликиваются, предупреждая о какой-то жуткой угрозе, о том, что неподалеку некий страшный хищник. Но Мулагеш, сколько ни всматривается, не видит того, что их так встревожило.
* * *
Три часа спустя Мулагеш, чихая и задыхаясь, плетется обратно к воротам форта Тинадеши. Ей совсем не по вкусу, что ее отозвали с места катастрофы: она здесь проездом, да, но она активно участвовала в спасательных работах, пытаясь отыскать тела трех сайпурских солдат, оставшихся под завалом. Но тут подошел боязливый сайпурский вестовой, постучал ей по плечу и передал просьбу.
В главной переговорной царит самый настоящий хаос. Вестовые — в основном сайпурцы и дрейлинги, а также несколько континентцев — сбиваются с ног, разнося депеши. Стол весь завален и заставлен чашками, бумагами, карандашами и скомканными салфетками. Сразу видно, что за ним давно работают.
Бисвал, капитан Надар и Сигню то и дело перекрикиваются. Рада Смолиск тихонечко сидит в уголке, пытаясь вести протокол заседания. Надар, как и следовало ожидать, выглядит как демон знает что: глаза у нее красные от недосыпа, с нее едва ли не течет вода, такая капитан мокрая, на правой руке повязка. Лицо красное, и оттого белый шрам на лбу становится еще виднее. Бисвал сидит, вцепившись в края стола, словно готовится разломить его пополам о колено. Упершись взглядом в столешницу, он беспрерывно отдает приказы. Сигню бегает вдоль длинной части стола, не выпуская сигареты, и стряхивает пепел куда попало, отчаянно жестикулируя, тыча в стену с картами и описывая пути, какими можно пробраться в шахту.
Несколько мгновений Мулагеш просто стоит и смотрит. С нее тоже течет вода. Похоже, речь идет о том, чтобы перекрыть дороги, поставить блокпосты и в некоторых местах прекратить движение — все для того, чтобы поймать преступников, ответственных за обрушение.
— …в гавани очень мало уязвимых мест, — негодующе говорит Сигню. — Наш производственный цикл замкнут сам на себя!
— Мы это знаем с ваших слов, — невозмутимо отвечает Бисвал. — Вы не допускаете сайпурских офицеров на стройку вот уже больше четырех месяцев. Потому мы сами не можем в этом убедиться.
— Это потому, что у нас в разгаре работы по очистке дна! — отвечает Сигню. — Мы не можем остановить их даже ради детального осмотра со стороны ваших безопасников.
— Что же, возможно, вам придется это сделать, главный инженер Харквальдссон! — рычит Бисвал. — У меня тут трое погибших и обрушенный объект! Надеюсь на ваше понимание и сотрудничество!
— А я бы надеялась на то же самое с вашей стороны, — парирует Сигню. — Вы все повторяете — «объект», «дополнительные сооружения», но всем давно ясно, что речь идет о какой-то шахте! И вы не говорите, что там добываете.
— Я не могу сказать, — отвечает Бисвал. — Это секретная информация, а у вас нет допуска. И это не имеет никакого отношения к полному досмотру цехов в гавани.
Надар встряхивает головой:
— Мы можем сколько угодно прочесывать местность, генерал, но я убеждена, что преступников уже и след простыл. Смотрите: в тот же день, когда мы собираем в городе вождей племен, подрывают шахту. Совпадение? Не думаю. Тот, кто это сделал, уже покинул город сегодня утром вместе с сопровождающими вождей лицами.
— Ваши подозрения справедливы, капитан, — говорит Бисвал. — Но мы можем хотя бы попытаться задержать преступников.
Мулагеш чувствует себя невидимкой — на нее никто не обращает внимания. Она ждет, потом пододвигает себе кресло и садится. На скрежет ножек по полу все четверо вскидываются и смотрят на нее, словно она только что соткалась перед ними из воздуха.
— Не обращайте на меня внимания, — говорит она, вытаскивая сигариллу. — Не хотелось бы прерывать вашу беседу.
— Генерал Мулагеш, — неожиданно официальным тоном говорит Бисвал, — очень любезно с вашей стороны присоединиться к нам. Вы ведь были вместе с нами на месте обрушения, не правда ли?
— Вы меня видели, генерал Бисвал, — отвечает Мулагеш. — Если, конечно, вы уже не позабыли об этом.
— Я не забыл. Но вы как-то очень быстро там появились. Об обвале сообщили лишь незадолго до того, как вы подошли. И поэтому у меня вопрос: где вы были, когда произошло обрушение?
— А что, я теперь под подозрением? — интересуется Мулагеш и прикуривает.
А Рада Смолиск, кстати, быстро записывает ее слова у себя в уголке.
— У нас нет свидетелей, генерал, — говорит Надар. — Если вы находились неподалеку, мэм, мы бы были признательны за любые сведения, которыми вы пожелали бы поделиться.
Мулагеш глубоко затягивается, рот и ноздри наполняются резким запахом табака. Потом она сглатывает слюну, думая, что же ей ответить.
Нет, нельзя рассказывать, что она видела. Нельзя, потому что тут совсем недавно сошла с ума Чудри и расписала всю комнату образами своего бреда. Они сочтут ее сумасшедшей и отстранят от расследования. К тому же Мулагеш сама не понимает, что видела этой ночью.
Так что сказать им?
— Я сидела на утесе, — говорит Мулагеш. — И смотрела на то, как приближается буря. И пила вино. «Пробту», если я не ошибаюсь, — говорит она, припоминая написанное на этикетке.
Сигню состраивает мрачную гримасу:
— Фу. Вы в курсе, что они туда рыбий жир добавляют?
— Я им хорошенько набралась. Так что претензий к качеству не имею.
— Значит, вы были пьяны, когда в шахте случился взрыв? — говорит Надар.
Она изо всех сил пытается скрыть свое презрение. Но у нее плохо получается.
— Я решила взять выходной, — говорит Мулагеш. — Но я там была не одна. Можете допросить других людей. Я уснула. А когда проснулась, шел дождь, и мне показалось, что я слышу раскаты грома. А потом я сообразила, что это было.
— Значит, после взрыва вы ничего подозрительного не заметили? — спрашивает Бисвал.
— Нет. Я увидела, что случилось, и прибежала. И с того времени я вкалывала в шахте.
Она оглядывает присутствующих.
— Значит, вы думаете, что мятежники могли проникнуть сюда вместе с вождями племен и подорвать шахту?
— Это единственная состоятельная гипотеза, генерал, — говорит Надар.
— Сколько заседаний с участием племенных вождей состоялось после того, как взрывчатку украли со склада?
Бисвал, хмурясь, задумывается:
— С дюжину. Может, и больше.
— То есть у них была дюжина шансов провернуть это дело и только сейчас у них получилось?
— Здесь слишком много неясного, мэм, — говорит Надар. — Если можно так выразиться. Взрывчатку могли передавать из племени в племя, пока она не попала в руки нужного человека. Или у них до сих пор не было часового механизма. Или они не знали, как пробраться внутрь. Или эту взрывчатку украли буквально на днях. Много всяких объяснений существует тому, что они так долго ждали.
— А какой им прок подрывать шахту? — спрашивает Мулагеш. — Именно шахту, а не крепость, не Галереи, не гавань? Почему бы не использовать ее против вражеского племени?
— Мы не можем обсуждать это в присутствии главного инженера Харквальдссон или губернатора Смолиск, — предупреждает Бисвал. — Шахты — секретный объект.
— Вы, получается, хотите сказать, что это настолько важный объект, — медленно говорит Сигню, — что мятежники могли знать, что нанесут вам существенный ущерб, если подорвут его?
Бисвал одаривает ее в ответ злющим взглядом.
— Если вы считаете, что это не мятежники, генерал, — говорит Надар, — то у вас, наверное, есть альтернативная версия?
Мулагеш задумывается. Нет, не хочется говорить им про видение.
— Я просто хочу сказать, что мы должны быть открыты для…
Тут дверь распахивается и в переговорную влетает старший сержант Панду. Не тратя времени на извинения, он подскакивает к Бисвалу и передает ему конверт. Бисвал, хмурясь, берет его, вскрывает и начинает читать. Пока он это делает, в комнату вбегают еще два вестовых — один вуртьястанец, другой дрейлинг — и вручают конверты Раде и Сигню.
«Ого, какие-то важные новости нарисовались…»
Пока конверты вскрывают и знакомятся с содержимым, в комнате стоит тишина. Панду смотрит на Сигню, а та, распечатывая конверт, смотрит на него. Эти двое своеобразно переглядываются: Сигню поднимает бровь, словно задает вопрос, а Панду едва заметно качает головой: нет, мол, не сейчас.
Мулагеш хмурится. Это что еще за фокусы?
— Что это такое? — мрачно спрашивает Бисвал. — Ничего не понимаю. Харквальдссон уже здесь. Она сидит рядом со мной, ради всех морей…
И он кивает в сторону Сигню.
Панду едва слышно откашливается, наклоняется и шепчет:
— Сэр, если вы ознакомитесь с первой частью послания, увидите, что речь идет не о главном инженере Харквальдссон.
Бисвал сердито поправляет очки:
— Ну и кто, проклятие, к нам едет?
Рада читает свое послание.
— П-подождите, — в ужасе говорит она. — К-канцлер??? Йе Харквальдссон п-риезжает? Завтра вечером?
— Кто? — зло переспрашивает Бисвал.
Сигню отвечает ледяным голосом:
— Мой отец.
Все оборачиваются к ней. Она вскрыла свой конверт и в ярости читает записку. Пальцы ее вцепились в бумажку, словно в горло врага.
— Мой отец приезжает.
В комнате повисает молчание.
— Демоны, — говорит Мулагеш. — Сигруд?
* * *
Впереговорной тут же начинается суматоха. Мулагеш наслаждается комизмом ситуации. К ее удивлению, они продолжают величать Сигруда «канцлером йе Харквальдссоном», словно тот какой-нибудь посол или другой важный гость. Понятно, что в записках сказано, что Сигруд с часу на час прибудет в Вуртьястан, потому что его корабль получил повреждения в бою с дрейлингскими пиратами и ему требуется починка. Это вполне себе причина: в конце концов, поврежденный корабль зайдет в любой порт с доком, даже в Вуртьястан. Но никто не верит в это. Все исходят из того, что Сигруд приезжает, чтобы проинспектировать работы в гавани или расследовать взрыв на тинадескитовой шахте.
Не полис, а какое-то сплошное минное поле. Столько всяких щекотливых вопросов, поди ж ты.
Мулагеш едва сдерживает смех: она знала, что Сигруд стал большой политической шишкой в свежеобразовавшихся Соединенных Дрейлингских Штатах, но не ожидала, что его все будут величать канцлером. «Канцлер йе Харквальдссон», экие тут все официальные. Ей трудно представить Сигруда в кабинете, как он сидит за столом и читает донесения. А ведь она видела Сигруда йе Харквальдссона голым или залитым кровью, а однажды даже и голым, и окровавленным. Канцлер, ага. И смех, и грех…
Пока все спорят, она поглядывает на Сигню и Панду. Между этими двумя явно что-то происходит. Они не смотрят друг на друга, даже когда оказываются лицом к лицу. Словно изо всех сил стараются не замечать друг друга.
Что-то они затеяли. И ей это не нравится. Что там говорил ей Бисвал? Что Сигню не допустила никого из форта на стройку. Может, потому, что не хотела отрывать людей от работы, а может… А может, потому, что Сигню никому не хочет показывать ее так называемый «испытательно-сборочный цех».
Бисвал объявляет собрание закрытым. Мулагеш ждет его в коридоре. В переговорной все собирают документы и выходят один за другим. Панду — одним из первых и встает рядом с ней. Они ждут, когда появится Надар.
Мулагеш искоса поглядывает на Панду. Что-то заметить не очень получается — он носит густую бороду. А вот щеки у него порозовели — к чему бы это?
— С вами все в порядке, старший сержант?
— Простите, мэм? — вскидывается тот.
— Вы чем-то… обеспокоены. Вы не заболели?
— Нет, генерал. Я устал, как и все мы, но вообще я в отличной форме.
Мулагеш безрадостно улыбается:
— Очень приятно это слышать.
Дверь снова открывается, оттуда вылетает Сигню. Они с Панду обмениваются взглядами, и Мулагеш прекрасно понимает, что у той на лице написано: ты просто ушам своим не поверишь, когда я расскажу тебе об этой фигне.
Широко шагая, Сигню удаляется по коридору, ее шарф развевается за ней, как знамя. У главного инженера Харквальдссон слишком много секретов. Надо бы это исправить, причем поскорее.
Следующей выходит Надар, и встревоженный Панду идет за ней. Потом медленно, ворча себе под нос, из тесной переговорной выбирается Бисвал. И одаривает Мулагеш мрачным взглядом, словно бы это она снова нашла приключения себе на голову.
— Этот Харквальдссон… В смысле старший Харквальдссон… ты знакома с ним, да?
— Знакома. Мы вместе пару недель в госпитале лежали. После того как случилось это… — и она поднимает протез.
— Ну и какой он?
Она задумывается.
— Вы когда-нибудь слышали о спецназе, генерал?
— Да. Так называют войска, специализирующиеся на отстреле врагов.
— Ну вот. Когда мы познакомились, — она смотрит в пустоту, — …Сигруд как раз специализировался на этом. Отстреливал всем бошки — только в путь.
— Где он, там и проблемы, не правда ли?
— Возможно, да. Возможно, нет. Он теперь государственный чиновник. И у него есть семья.
— Тут где-то одно «но» потерялось.
— Но да, в прошлом он притягивал к себе проблемы, как мошку светильник.
Бисвал вздыхает:
— Волшебно. Могу я рассчитывать на твое присутствие, когда он приедет?
— Увы, нет, — говорит Мулагеш. — У меня встреча, которую нельзя перенести. Особенно после сегодняшней ночи. — И она снова поднимает протез. — Тут нужно кое-что скорректировать.
— Понятно. И все же я буду признателен, если ты присоединишься к нам, когда у тебя появится такая возможность. Мне нужен свежий взгляд на ситуацию.
— Конечно, Лалит.
Она прижимает протез к боку, когда выходит из крепости. Да, культя болела всю ночь, с тех самых пор, когда она стояла под дождем и смотрела, как Божество выбирается из моря. Однако то, что она планирует сделать сегодня ночью, никак не связано с протезом и болями.
Какие высокие холодные стены вокруг этого цеха. А крыша — брезентовая. Ну и как нам расколоть этот орешек?
* * *
Следующим вечером Мулагеш опять идет по дороге вдоль моря и смотрит на волны. Теперь на тропинке она не одна: то тут, то там кучками стоят дрейлинги — ждут прибытия Сигруда, потерянного и вновь обретенного принца угасшего королевского рода, зачинщика и участника переворота, который положил конец господству князьков-пиратов, и одного из основателей недавно появившихся на свет Дрейлингских Соединенных Штатов. Дрейлинги тихо переговариваются между собой, гадая, будет ли Сигруду попутный ветер, насколько поврежден его корабль и что произойдет потом — может, это предвестие дальнейшей экспансии новорожденного государства. На Мулагеш особо не обращают внимания — та замотана в свой черный кожаный плащ, под которым скрывается громадных размеров электрический фонарь. Сайпур может похвастаться технологическими прорывами во многих областях, но к батарейкам это, увы, не относится.
И тут всякое дыхание замирает — из ночи на них идет корабль под всеми парусами. Некоторые порваны и обтрепаны — очень похоже, судно подверглось нападению и отбивалось.
— Это он! — шепчет один из дрейлингов. — Это он!
— А что случилось с кораблем?
— Ты дурак? Забыл, что довкинд поклялся покончить с пиратством на наших берегах? Что еще он мог делать в море?
У Мулагеш тоже замирает сердце при виде корабля. Сигруд, не считая Шары, — один из немногих, кто пережил те безумные дни в Мирграде. А еще он единственный человек в мире, который может поверить, что она видела давно умершее Божество прошлой ночью. Но ему пока не надо говорить об этом. Пока не надо. Кроме того, у нее есть свои делишки, хе-хе. И Мулагеш разворачивается и направляется в сторону гавани.
Последние пять лет ее жизни прошли в тени Шары Комайд — и теперь ей трудно почувствовать себя умной. Но, пока она наблюдает за толпой дрейлингов, направляющихся к штаб-квартире ЮДК, ее наконец осеняет.
Естественно, все дрейлинги захотят хоть одним глазком увидеть своего довкинда, их потерянного (пусть уже нашедшегося) наследника трона. Естественно, они потеряют бдительность и с прохладцей отнесутся к своим обязанностям. Сегодня, и только сегодня, у нее есть шанс проникнуть за железные стены испытательно-сборочного цеха Сигню.
Сердце начинает биться чаще, когда она пробирается на стройку. Укрывшись в тени крана, она примечает, где и когда проходят патрули. Мулагеш двигается быстро и бесшумно, и ей удается разминуться с охраной. И вот она идет через подготовительный цех, затем по балочному цеху, потом по кабельному и наконец попадает в цех с поддонами.
Мулагеш останавливается всего один раз — когда ей нужно миновать сторожевую вышку, на которой установлен ПК-512. Она прекрасно знакома с этим монстром и каждый раз опасается услышать за спиной треск пулеметной очереди. Но нет, как всегда, вышка пуста и чудище дремлет. Она идет дальше.
И вот перед ней возвышается стена сборочного цеха. Тут темно — место скудно освещено, в отличие от других. Она затаивается в тени стены и начинает медленно подбираться к блокпосту. Мулагеш останавливается, когда замечает, что в будке сидит дрейлингский охранник. Тот нервно смолит сигарету, винташ висит у него за спиной. Какой-то он низковатый для дрейлинга, да и, пожалуй, полноватый. Видно, что он очень рассержен.
Прибегает второй дрейлинг с рыжей коротко постриженной бородкой.
— Его корабль уже на подходе!
Коротышка в будке зло отвечает:
— Не говори мне ничего! Даже слышать об этом не хочу!
— Но хоть на минутку-то ты можешь отойти? Лефвен с ребятами уже заканчивают работу — тоже хотят посмотреть. Они загоняют все грузовики на заправку.
Он показывает на северо-восток, чуть ли не на Мулагеш. Та вжимается в стену.
— Да заткнись уже! Ты ж знаешь, мне нельзя пост покидать!
— Но разве…
— Ты понимаешь, что мне за это будет? — отвечает коротышка. — Главный инженер меня утопит, если я отлучусь.
— Ох, — расстраивается рыжебородый. — Это правда, да. Ну ладно, я побежал смотреть, потом все тебе расскажу!
И, попрощавшись, мчится дальше, к штаб-квартире ЮДК.
Мулагеш задумывается, а потом крадучись идет вдоль стены в обратном направлении. И замедляет шаг, когда слышит рев моторов.
Это заправочный док топливного цеха, и задняя его часть упирается прямо в железную стену. Она наблюдает, как дюжина здоровенных заправочных машин паркуется и застывает на предписанных местах китовыми тушами. Через двадцать минут всякое движение в доке прекращается. Мулагеш видит, как водители выпрыгивают из кабин и бросают ключи в специальный ящик. Потом начальник — видимо, тот самый Лефвен — запирает ящик и идет вслед за всеми.
Мулагеш смотрит на грузовики. Какой они высоты? Футов пятнадцать-шестнадцать, не менее. А потом она оценивает стены — в них высоты немногим больше двадцати футов.
— Хм, — говорит она.
Чуть подождав, Мулагеш бежит через весь цех к ящику с ключами. Отмычку она в руках никогда не держала, да и не вскроешь замок одной рукой… Поэтому она хватает попавшуюся на глаза монтировку и отжимает засов на ящике.
Ей повезло — замок поддается и со скрежетом открывается. Да уж, тщательнее нужно было запор привинчивать, тщательнее… Она берет ключ с нужным номером, находит грузовик и заводит его.
Попробуй, однако, управиться с такой махиной… Она всегда терпеть не могла водить машину, особенно после ампутации руки. А тут еще за спиной несколько сотен галлонов легковоспламеняющегося топлива… Но, несмотря на все это, она медленно и неуверенно сдает задом и останавливается, только когда задний бампер упирается в стену.
Она выскакивает из кабины, хватает первую подвернувшуюся замасленную веревку, забирается на крышу грузовика и бежит к стене. Стена выше грузовика футов на семь, но это не проблема. Мулагеш привязывает веревку к торчащей сзади ручке и перекидывает ее через стену. Веревка шлепается на брезентовую крышу цеха.
Так, теперь понять бы, что с этим со всем делать.
— Рука-то одна, демон ее побери… — бормочет она.
Надо собраться. Она подпрыгивает, и ей удается перекинуть через стену локти. Брезентовая крыша продавливается, и у Мулагеш получается хорошо зацепиться. Повисев так несколько минут, она задирает правую ногу и перекидывает лодыжку через стену. А потом подтягивается, оседлывает край и переводит дух.
Сидит она устойчиво, ура. Мулагеш вытаскивает боевой нож и вырезает в крыше дырку, в которую могла бы пролезть. А что там, под брезентом, ну-ка? Но ничего не видно — темно и темно. Хорошо, что она догадалась прихватить фонарь, пусть он и весит все десять фунтов.
Мулагеш сбрасывает вниз веревку, затем перекидывает фонарь на грудь и включает его — как там веревка, далеко ли от пола, можно ли будет спрыгнуть. Веревка-то достает, но… а это что такое? Вот это вот, рядом?
Что-то не то здесь, что-то не то…
— Это что еще за хрень… — шепчет она.
Потом вцепляется в веревку рукой и медленно-медленно съезжает вниз. Оказавшись на полу, она снова включает фонарь, разворачивается и…
— Срань господня… — ахает она.
* * *
Вближайшей футов пятнадцать высоты; в ней — в смысле в безукоризненно сработанной статуе: это мужчина, сидящий на полу со скрещенными ногами. Он абсолютно лыс, и вид и поза его расслаблены и спокойны. Спина прямая, ладони на коленях. Вот только он сидит, пронзенный девятью длинными мечами — мечи по самую рукоять всажены в бока, спину и живот, острия клинков торчат из пробитого насквозь тела. Эти клинки, по идее, должны пронзить все важные органы, и тем не менее мужчина смотрит вдаль с совершенно спокойным лицом, словно затаив дыхание. Статуя выточена из какого-то бледно-белого камня, возможно, мрамора, но она вся облеплена ракушками и прочими морскими тварями. Умиротворенное лицо портит целая колония рачков, которая расползается вверх по шее и до самой скулы — от этого кажется, что у мужчины что-то не в порядке с кожей.
На лбу у него вырезан рисунок — отрубленная рука, вцепившаяся в рукоять меча. Сигила Вуртьи.
Мулагеш изумленно оглядывает статую, призрачно белеющую в свете фонаря. Одно колено мужчины выше другого — его поставили неровно, словно бросили с высоты в грязь. На земле — отпечатки шин: похоже, сюда заезжает какая-то крупная техника.
Мулагеш наконец берет себя в руки и смотрит, что еще тут есть. Брезентовый полог слабо пропускает свет: луна заливает его белым, сияние ее едва просачивается, и оттого кажется, что Турин оказалась внутри гигантского барабана или лампы из кожи какого-то огромного животного; пересекающиеся узором швы у нее над головой напоминают разветвленную систему сосудов. Она в состоянии разглядеть лишь то, что освещает фонарь, однако… да тут их дюжины, этих статуй…
А может, и не дюжины. Может, сотни…
Мулагеш отводит луч фонаря от статуи пронзенного мечами мужчины и освещает следующий объект — что-то вроде массивного каменного стола, который весь покрыт резьбой в виде рогов, клыков и костей. Стол тоже стоит в грязи, перекосившись, по бокам он весь замызган солью и илом. Какая странная, нездешняя красота… А вот и сотни крохотных подставок под тоненькие свечи — с этой стороны люди подходили и преклоняли колени… В центре что-то вроде купели — может, кого-то в ней омывали. А может, из этого углубления пили, кто же теперь скажет наверняка…
Мулагеш идет дальше, переводя луч фонаря с одного… э-э-э… ну, скажем, предмета на другой. Статуи почему-то кажутся не статуями, а автоматами или механизмами, только неизвестного назначения и непонятно как устроенными.
Вот колонна, покрытая резьбой, изображающей человеческие зубы. Дверной проем в виде двух склоненных друг к другу мечей. Трон, словно выросший из рифовых кораллов. На всех давно поселились морские анемоны, рачки и мидии. С других свисают подсохшие завитки водорослей. От этого статуи кажутся погруженными в глубокий траур. Но все они в прекрасном состоянии — без сколов, без царапин…
— Это все наследие древнего Вуртьястана, — вслух говорит Мулагеш. — Они ведь подняли их со дна, не правда ли?
А ведь Сигню утверждала, что с глубины они поднимают лишь ил и строительный мусор. А эти статуи — да они кажутся только вчера изваянными! А почему никто о них не знает? Странно это все…
Хотя… хотя она понимает, почему никто не знает о происходящем. Вот черный шар, который против всех законов физики удерживается на тоненькой мраморной колонне. При виде его волосы на руках Мулагеш встают дыбом. На шаре — бесчисленные отпечатки рук, словно кто-то поддерживает его со всех сторон, и из глубины души всплывает мысль: а ведь этот шарик до сих пор держат, до сих пор прикладывают к нему ладони — просто поддерживающие стали невидимками…
Это все за милю попахивает Божественным. А чего больше всего боится цивилизованный мир? Правильно, слухов о возрождении Божественного в Вуртьястане.
А вот следующая статуя вызывает в Мулагеш чистый, беспримесный ужас. Над ней нависает массивная фигура адепта Вуртьи. В руке у него — гигантский меч, на плечах и на спине топорщатся рога и кости, а на лице — та самая маска с едва намеченными человеческими чертами, тут же напоминая Мулагеш о посетивших ее в шахте видениях. На адептах была такая же броня, и выглядела она так, словно проросла в тело. А еще Турин вспоминает и догадывается, что доспех этот питается кровью, и чем больше ее носитель убивает, тем быстрее этот доспех растет. На каменном гиганте броня разрослась так, что под ней с трудом угадывается человеческое тело — возможно, оно также мутировало… Очень хочется надеяться, что статуя несколько преувеличивает реальные размеры — это чудище на четыре добрых фута выше обычного человека.
А что там на постаменте у нас написано? Ага. «Жургут».
Мулагеш вытаскивает свою папку и смотрит на запись, сделанную в комнате Чудри. Ту самую, за авторством самого Ефрема Панъюя.
Клинок и рукоять имели разные значения для вуртьястанцев. Клинок символизировал атаку, нападение, агрессию, в то время как рукоять в виде отрубленной руки сына святого Жургута была символом жертвенности.
— Вот этот монстр — святой у них? — вслух удивляется Мулагеш.
Жуть какая… Чудовище с торчащими отовсюду рогами, костями и зубами — да такое в страшном сне не увидишь… А представить, что такое вот встретится тебе в яви — это… это…
— Кошмар, — шепчет она.
Что там говорила Гожа? Устрашающе огромная фигура, выходец из кошмарного сна…
Мулагеш выключает фонарь и прикрывает глаза, чтоб дать им привыкнуть к темноте.
А потом снова разглядывает статую Жургута — из темноты проступает что-то человекообразное и усаженное иглами.
— Человек из шипов, — тихо говорит она.
Неужели это оно? Неужели человек, которого Гожа рассмотрела на поляне с угольными кучами, был облачен в доспехи адепта Вуртьи? А ведь Турин сама считала, что эти убийства носили ритуальный характер. И доспех адепта мог составлять часть ритуала, каким бы он там ни был…
Но Гожа еще сказала, что человек тот внушал ужас своим ростом и совсем не походил на обычного вуртьястанца. Но таких людей больше нет! Чтобы разрастись до подобных размеров, необходимо вмешательство Божественного.
А еще эти тела на ферме, изуродованные так же, как восемьдесят лет назад сайпурские рабы.
Так. Неужели правда? Неужели вполне реальный адепт Вуртьи совершил все эти жуткие злодеяния? А как такое чудище пережило Миг?
И тут раздается громкое лязганье, эхом отдающееся среди статуй. Цех заливает ярким белым светом — включились электрические лампочки на стенах.
— Какого…
За ее спиной раздается скрежет металла. Мулагеш оборачивается — так и есть, огромная железная дверь начинает приоткрываться.
— Твою мать, — бормочет Турин и прячется за постаментом.
И прислушивается.
Кто-то говорит. Еще она слышит чьи-то шаги. Их несколько, этих людей, ноги их чавкают в грязи.
Сигню произносит:
— …я не понимаю, из чего сделана облицовка. Это не обычный камень. Что бы это ни было, оно не похоже на статуи, которые лежат у берега Солды. Так или иначе, но есть два типа изваяний, служившие двум разным целям. Одни использовались для чего-то. Другие были чисто декоративными. Те, что лежат у берега, — декоративные, их ваяли из обычного камня. И этот камень подвергся эрозии с годами и в результате смены климата. А эти… М-да. Они прочнее. И тяжелее. Сколько ни старались, даже кусочка не удалось от них отбить. Мы даже для анализа ничего не можем отколоть. Видимо, тут дело в том, как их изготавливали. Нам такого еще не попадалось. Мы также предполагаем, что они не божественного происхождения, потому что они бы рассыпались в прах, когда Вуртья умерла. Похоже, древние вуртьястанцы хранили многие тайны — и это помимо того, что делалось с непосредственно божественной помощью.
Мулагеш осторожно высовывает голову — Сигню разговаривает с богато одетым дрейлингом. На нем темно-красные одежды, на голове — церемониальный убор — меховая шапка, обильно расшитая золотом. Сигню стоит бледная, зажатая. Она явно не в своей тарелке, куда только подевалась ее былая харизма.
Не очень понятно, почему она так обеспокоена присутствием этого человека. На том белые меховые перчатки, белые меховые сапоги и белый меховой пояс — с виду обычный щеголь. И тут человек поворачивает голову, чтобы поскрести щеку, и Мулагеш видит блестящий золотой кругляш, прикрывающий один глаз.
Во имя всех морей. Это же Сигруд.
Она продолжает изумленно разглядывать его смешную богатую одежду, золотые кольца на руках, свисающую с шеи цепь.
Проклятье, да он как на парад нарядился!
* * *
Мулагеш с трудом сдерживает смех. Кому сказать, что этот хлыщ — доверенный агент Шары Комайд, на счету которого бесчисленное количество убийств!
И тут он начинает говорить — и да, голос не изменился: басовитый и хрипловатый, словно вымоченный в темном эле.
— А для чего, — медленно говорит он, — они предназначались?
— Что? — сердито переспрашивает Сигню. — Статуи?
— Да, — говорит он. — Ты сказала, что они для чего-то использовались. Так для чего?
— Да мы понятия не имеем! Понятия не имеем, что они там делали или делают до сих пор!
В голосе слышатся злость и нетерпение, и ответ звучит грубо. Сигню спохватывается и продолжает уже спокойнее:
— Мы заметили, что на всех статуях вырезаны имена, иногда не на самом заметном месте. Кто-то полагает, что это что-то типа памятника над могилой усопшего. А другие похожи на маленькие саркофаги. Вот здесь стоит такой — весьма скромный, похожий на коробку, но мы ничего в них не нашли. И непонятно, как там тело могло лежать. Зато ясно, что там было… оружие.
— Оружие?..
— Да, в каждом лежало оружие. В каждом таком саркофаге есть небольшое возвышение, на которое, как мы поняли, укладывали меч. Но их мы не нашли. Наверное, они исчезли во время Мига, а возможно, их смыло морем, когда древний город пал.
Сигруд некоторое время молча разглядывает изваяния. Воспользовавшись паузой, Сигню продолжает:
— Благодаря нашему контакту в крепости нам удалось получить список тестов на божественное. Это такие методы, с помощью которых можно определить, есть ли следы божественного в… вещах. Или предметах. Все изваяния обследованы, и все с отрицательным результатом. Этого должно быть достаточно, разве нет?
Сигруд молчит.
— Разве нет? — зло спрашивает Сигню.
— Я слышал, — спокойно говорит он, — что однажды в тебя стреляли.
— Что?
— Кто-то в тебя выстрелил. Пуля срезала прядь волос. Это правда?
— Ах, это. Ну да, это случилось некоторое время тому назад. Но мы с тех пор усилили охрану.
— А взрывчатка? Вы рассматриваете ее как потенциальную угрозу?
И он смотрит на Сигню, и единственный его глаз странно поблескивает.
— Да, — коротко и сердито отрезает Сигню. — Но это все безосновательные страхи. Итак. Вернемся к теме нашего разговора. Наша служба безопасности справляется с охраной объекта. Если бы мы допустили ошибку, главы племен потребовали бы передать им статуи. Так что план мой заключается в том, чтобы использовать изваяния как дополнительный рычаг давления на глав племен: они нам — право пользования гаванью, мы им — статуи. В противном случае мы поставим министерство в известность, и, поскольку это Вуртьястан, я уверена, что министерство конфискует их и отправит на экспертизу. Длительную весьма. И в результате они так и останутся в руках сайпурцев.
Молчание.
— Как ты считаешь, хорошая это стратегия? — спрашивает она. — Или ты хочешь… что-то в ней поменять?
Сигруд продолжает молчать.
— Так как? — не выдерживает Сигню.
В конце концов он пожимает плечами:
— Я в тебя верю.
Сигню изумленно смотрит на него. Изумленно и подозрительно.
— Ты… веришь в меня? То есть ты считаешь, что это хорошая идея?
— Я этого не говорил. По мне, так это дерьмо лучше выбросить с концами в океан. Я ненавижу божественное, дохлое оно или живое. Но ты — не я. Ты — это ты. И если ты думаешь, что идея хорошая, что ж, поступай, как считаешь нужным.
Сигню так опешила, что долго не может найтись с нужными словами:
— Почему?
— Почему что?
— Почему ты разрешаешь мне сделать это, хотя считаешь, что это плохая идея?
— Потому что… — тут Сигруд испускает глубокий вздох, — я думаю, что у тебя получится.
— Что-то ты не очень-то этим обрадован.
Сигруд снова молчит в ответ.
— Я терпеть не могу, когда ты отмалчиваешься, — говорит Сигню. — И да, эти игры в молчанку вовсе не лучшая тактика.
— Дело не в тактике. Я просто не знаю, что сказать. — Тут он снова замолкает. — Я хотел спросить… Сколько раз тебя уже пытались убить?
— Зачем тебе это знать?
— Потому что я хочу знать.
— Это неважно.
— А я думаю, что важно.
Сигню презрительно фыркает.
— Значит, уже несколько раз. Ты считаешь, оно того стоит? — спрашивает Сигруд. — Что это нормально — рисковать своей жизнью ради стройки? Если ты погибнешь на этих берегах, под этими кранами, ты посчитаешь, что жизнь прожита не зря?
Сигню скрещивает руки на груди и смотрит в сторону.
— Это что-то новенькое.
— Почему? Разве мне не положено беспокоиться за судьбу своей дочери?
— Ты хоть знаешь, — взрывается Сигню, — сколько раз нас с мамой и Карин пытались убить, пока мы жили здесь? Сколько раз мы голодали и едва не умерли? Тогда это тебя совсем не беспокоило!
Длинная пауза.
— Мы… — Сигруд пытается подобрать слова. — Мы уже говорили об этом. Мы…
— Да, говорили, — отвечает Сигню. — Мы говорили, потому что ты хотел, чтобы мы говорили на глазах у других людей. Да это же абсурдно! Ты столько раз рисковал жизнью ради жутких, безобразных целей, а теперь вдруг спрашиваешь, стоит ли рисковать жизнью ради чего-то пристойного?
Сигруд ошеломлен и явно не знает, что сказать в ответ.
— Иногда я забываю, насколько ты еще молода.
— Нет, — отрезает она. — Это ты забываешь, что вообще ничего обо мне не знаешь.
Она смотрит на часы.
— Мне нужно связаться с Бисвалом и Надар на предмет вашей встречи. Можешь оставаться здесь сколько захочешь и уехать, когда пожелаешь.
И она поворачивается и уходит через лес статуй от отца. Уходит, не оборачиваясь. Железная дверь с лязгом закрывается за ней.
Сигруд печально вздыхает. И неспешно скользит грустным взглядом по брезентовой крыше. Потом громко говорит:
— Все в порядке, Турин. Можешь выходить.
* * *
Мулагеш выглядывает из-за постамента.
— Ты когда меня заметил?
— Сразу же, — отвечает Сигруд. Покрытое шрамами, обветренное лицо его до сих пор печально. — Ты кремом для чистки сапог… злоупотребляешь. Я бы признал его запах где угодно.
— Вот это всегда меня пугало, как ты можешь такие запахи унюхать.
Мулагеш поднимается, отряхивает штаны от грязи и подходит к нему:
— Благодарю за то, что не сдал. Как-то так.
Он пожимает плечами:
— Это не мое дело. Я так понял, Сигню отказалась показывать тебе, что здесь находится?
— Ну да. Поэтому я решила наведаться сюда сама. — Тут она мнется и замолкает. — Прости, что подслушала все это.
— Да уж… Я тут пытаюсь социализироваться, — и он поднимает руки и оглядывает свою одежду, — но пока не очень-то получается. Остальным рядом со мной тоже нелегко.
— Да. Ты выглядишь… — Она хотела польстить, но передумала. — Ты выглядишь по-другому.
— Проклятые шмотки. Тьфу! — И он срывает шапку и повязку с глаза и вышвыривает их в темноту. Поворачивается к Мулагеш, и та видит привычную пустую, прикрытую веком глазницу. — Без них мне проще человеком себя почувствовать.
— Шапка-то, небось, дрекелей двести стоит.
— Вот пусть эти призраки ее и забирают.
И он поднимает глаза на нависающие над ними, словно хищники, гигантские изваяния.
— Во имя всех морей… Ты только посмотри на них. Кто бы мне раньше сказал, что моя страна будет проливать кровь и пот, чтобы выволочь вот это вот из океана…
— Девочка твоя хитрющий план разработала, — говорит Мулагеш. Она подходит к статуе святого Жургута, чиркает спичкой о мрамор и закуривает. — В смысле шантажировать племена — это может сработать. И в жилах у нее кровь не водица, я смотрю, течет. Взять и спрятать такие штуки под самым носом у военных… Я бы восхитилась, но злость забарывает.
— Она очень умная и хитрая. Как я и сказал — у нее получится.
Повисает неловкое молчание. Сигруд оглядывает Мулагеш с ног до головы.
— Я смотрю, у тебя все в порядке.
— Как и у тебя. Ты, должно быть, порезвился во время переворота…
— А-а-а… — Сигруд отмахивается. — Какой там переворот, одно название. Даже вмазать по морде как следует не получилось. Это походило на придворные танцы — все шаги намечены, я лишь следовал от одной фигуры к другой. Все сделала Шара, хотя никто этого не знал.
— Как всегда.
— Как всегда. А как насчет тебя, повоевала еще где-нибудь?
— Куда там… Они засадили меня за письменный стол. А когда я вышла в отставку, то пристрастилась к бутылке. Так что нет — никаких больше шрамов и ампутированных конечностей. По крайней мере, сейчас. А ты, я смотрю, никаких увечий не получил — если, конечно, они не скрываются под твоей королевской мантией.
— Э-э-э, нет. Не совсем. — И он оттягивает нижнюю губу, под которой обнаруживается полное отсутствие жевательных зубов с левой стороны. А вокруг губы — шрам, какой остается от сломанной челюсти.
— Ничего себе! Тебе что, из пушки в лицо пальнули?
— Да нет, засадили плотницким молотком. Так что суп есть, да и выпивать у меня особо не получается. Три года назад мы взяли на абордаж корабль пирата Линдибьера… Ты слышала о нем? О Линдибьере?
— Не-а.
— Ну и ладно, — и он задумывается. — Говнюк был редкостный.
— Понятно.
— Ну так вот. Берем мы его на абордаж, убиваем вроде почти всех и тут обнаруживаем юнгу — прятался на корме. Я к нему подхожу, смотрю, ему еще и четырнадцати, похоже, нет. Ну я его и пожалел. Спрашиваю: «Ты голодный? Воды дать тебе?» И он на меня смотрит, а потом как прыгнет…
И Сигруд постукивает по левой щеке.
— С молотком этот мальчишка хорошо умел обращаться, да.
Сигруд мрачно отворачивается.
— В общем, задушил я его и в море скинул. Пусть его рыбы сожрут и на говно переведут, да поскорее. Долго я после этого поправлялся. Вот тогда они и сделали меня канцлером. В смысле, моя жена сделала. Сказала, чтобы жизнь мне спасти.
— Твоя жена?
— Да. Хильд. Она… — Тут он надолго замолкает. — Она как Шара. Или как Сигню. Очень, м-м-м, хитрая. Она тоже канцлер, кстати. Но более важная персона, чем я, — что-то типа канцлера, который других канцлеров назначает. Она меня и назначила, да. Но я же знаю, что гожусь ровно две вещи делать: охотиться и за пиратами гоняться. А они меня засадили за стол. Запихнули в красивый большой кабинет, где я никого не вижу и меня никто не видит. Хотя я настоял, чтобы меня отправили за Кварнстремом, когда он на деревню напал. Ты слыхала о таком? Пират Кварнстрем?
Мулагеш качает головой.
— А. Ну ладно. Тот еще говнюк.
— Я смотрю, все пираты друг на друга похожи.
— Да. Мы так увлеклись работами в гавани, а наши сраные шишки так замечтались о прибылях, что мы забыли, каковы они, эти пираты. Сколько мы лет потратили на то, чтобы их извести? Два? Три? Прошло три года, и мы все позабыли, одна печаль была — порт построить. Так что я — мигом на корабль, и пошли мы их преследовать. И почти догнали, милях в шестидесяти отсюда. Но они повредили нам мачту, ядром на цепях. Трусы, что с них возьмешь.
— Что-то такое я слышала, да.
А ведь жену Сигруда можно понять: не стоит выпускать на публику мужика, который вот так — «сраные шишки» — отзывается о кабинете министров.
— Так ты здесь, потому что у тебя мачта повреждена.
— Отчасти да. Несколько месяцев тому назад Сигню отправила в ЮДК запрос на одобрение своего плана. Я хотел сам посмотреть, как оно и что, а ремонт корабля — хороший предлог. Кстати, а ты что здесь делаешь? Не ожидал тебя увидеть в таком месте.
— Шара, — говорит она, словно это все объясняет.
— Вот оно что. Твоя отставка — часть ее хитрого плана?
— Нет. Это было мое решение. А она меня втянула в игру.
— Плохо, когда старого вояку вытаскивают снова на поле боя. И что это за игра?
К счастью, Сигруд не расспрашивает об обстоятельствах ее ухода, потому что сил уже нет отвечать всем на эти вопросы.
— Они обнаружили рядом с фортом что-то вроде рудной жилы, металла. Шара беспокоится, что он может быть божественного происхождения.
Они садятся на постамент статуи святого Жургута, и Мулагеш вкратце рассказывает о том, что приключилось с Сумитрой Чудри, и о ее исчезновении. Сигруд внимательно слушает, попыхивая трубочкой — старой своей трубкой, не милой вещицей из слоновой кости, а грязной, поцарапанной, дубовой трубкой, которую он всегда носил с собой. И вдруг Мулагеш чувствует себя расслабленной и открытой — давно с ней такого не случалось, несколько недель уж точно. В какой-то момент ее посещает беспокойная мысль: а не слишком ли она откровенна? Все-таки секретное задание… А плевать. Пусть будет как будет. Они с Сигрудом прошли через огонь и смерть рука об руку, а потом долгие недели лежали в госпитале на окраине Мирграда, прикованные к постели. Впрочем, Мулагеш так и не сумела простить Сигруду, что тот быстро пошел на поправку и выздоровел — это, кстати, привело в крайнее изумление докторов, которые уже списали его в утиль и в крайнем случае пророчили грустное будущее калеки. Мулагеш выздоравливала дольше и мучилась сильнее, сражаясь с инфекциями, чтобы спасти то, что осталось от ее руки.
Выслушав ее рассказ, Сигруд долго молчит.
— Так что, ты говоришь, там за руда?
— Это связано с проводимостью. Такая штука, которой запитывают лампы. И они полагают, что смогут… ну, не знаю, запитать больше ламп. Сделать это быстрее и легче.
Сигруд непонимающе взглядывает на нее:
— В смысле. Быстрее? Как можно сделать свет быстрее?
— Да демон его знает. Хрень какая-то инженерная. Я пыталась сказать, что в этом не секу, но они меня, мгм, взяли за это самое и заставили.
Он качает головой, оглядывая статуи и возвышающуюся над цехом штаб-квартиру ЮДК.
— Смотри, куда они нас запихнули.
Он поднимает глаза на белоснежную, как выбеленная кость, арку.
— Может, им следует оставить нас здесь, среди обломков прошлого величия.
— Подожди, это еще не все. Я вчера ночью видела… В общем, увидела я такое, что только ты, Шара и…
Однако ее прерывает скрежет открываемой железной двери. Они оба поднимают глаза — к ним идет Сигню.
Сигню замечает их и останавливается как вкопанная. Затем резко и зло кивает: мол, именно этого я и ожидала. И шагает к ним.
— Ах, — говорит она. — Волшебно, волшебно…
Ну вот почему, почему она, Мулагеш, на несколько десятков лет ее старше, чувствует себя как пойманная за шалостью школьница? Она поднимается и говорит:
— Добрый вечер, главный инженер Харквальдссон. Прекрасная ночь, не находите?
— Я так понимаю, это вы взломали ящик с ключами в заправочном цехе, угнали грузовик и перелезли через стену?
— Почему это сразу — угнала? Я не выезжала с парковки.
— Знаете, а вас могли подстрелить.
Сигруд встает:
— Так, не…
— А вы попробуйте, — говорит Мулагеш. — А потом попробуйте объяснить, где меня подстрелили. Вот смотрю я вокруг и думаю: вы по уши в дерьме, главный инженер Харквальдссон.
— Вы же сайпурка. Я так и думала, что вас встревожит такое количество божественных артефактов — пусть даже их хорошо охраняют.
— Именно так. И да, как сайпурка я думаю, что вы поступили очень хреново, не рассказав нам об этом. Хотя… Я так понимаю, что это ваш козырь в рукаве. Отдадите его — и как вам продолжать дальше переговоры с племенами?
Сигню морщит лоб, пытаясь понять, как Мулагеш удалось разгадать ее план.
— Я тут пряталась, — говорит Мулагеш, обводя сигариллой цех. — И все слышала.
Сигню заливается ярко-розовой краской.
— Да как вы посмели! Это… это… — И она оглядывается на отца. — Ты что, так и будешь молчать?
Сигруд пожимает плечами с удивленным видом:
— А что, по-твоему, я должен сказать?
— Что-нибудь авторитетное! И полезное! Для начала, да! Ты еще спрашиваешь, что ты должен сказать, поди-ка! Эта женщина подслушала приватный разговор!
— Не то чтобы это был ваш семейный секрет, — говорит Мулагеш. — Или конфиденциальные корпоративные сведения. Это, главный инженер Харквальдссон, угроза национальной безопасности. Все это демоново кладбище.
— Но это же просто статуи! — с негодованием восклицает Сигню. — Мы протестировали их на божественность, все результаты вышли отрицательными! Если бы мы нашли хоть след божественного присутствия, я бы немедленно поставила в известность крепость!
— Да, и эти тесты вам подогнал кто-то из крепости, — говорит Мулагеш. — Вы же, наверное, не захотите, чтобы я разоблачила человека, который был с вами в контакте?
Сигню слегка бледнеет:
— Это не имеет никакого отношения к Сумитре Чудри.
— Вы так в этом уверены? А может, у вас есть еще какие-нибудь секреты от меня, Сигню? Или это был единственный? Потому что, если я шепну на ушко Бисвалу о том, что здесь происходит, он вашу стройку по камушку разнесет. Просто на всякий пожарный случай.
Сигню так и стоит с открытым ртом, не зная, как быть дальше.
— Эта… эта женщина подвергает риску нашу страну! Все провалится в тартарары, если мы оплошаем с работами в гавани! И ты и дальше будешь стоять и смотреть?
— Ты умная девочка, Сигню, — говорит Сигруд. — Поэтому должна понять: тебя загнали в угол. Если у тебя есть что сказать — скажи ей.
Сигню в отчаянии вздыхает:
— Я рассказала все, что знала, о Сумитре Чудри. Я никогда ничего не скрывала!
— Посмотри мне в глаза, — говорит Мулагеш, подступая ближе. — И повтори мне это.
Ледяные глаза Сигню ярко вспыхивают:
— Я клянусь, генерал. Я клянусь.
Мулагеш некоторое время пристально смотрит ей в глаза, затем кивает:
— Ну хорошо. Я тебе верю. Пока.
— А… а статуи… вы ведь…
— Не буду о них шептать на ушко? Не знаю, я еще не решила. У меня и так забот полон рот, так что я не хочу дополнительных осложнений.
— Я так понимаю, нам придется довольствоваться этим. Пока, во всяком случае. А теперь, если мы уже закончили угрожать друг другу, можно я отведу отца на встречу с Бисвалом? И где твоя шапка?
Сигруд пожимает плечами:
— Ветром унесло.
— Ну ладно. Мы подыщем тебе другую. Идем. Нам пора.
Все трое направляются к выходу из цеха. Сигруд кашляет и что-то бормочет про то, как он бы с удовольствием побыстрее оказался в штаб-квартире и лег спать.
— Твои комнаты уже готовы, — сердито отвечает Сигню. — Мы разместим тебя в сьюте под маяком.
— О, — говорит Сигруд.
— Это лучшие комнаты в здании, — сообщает она.
Вот как у нее так получается — вроде бы пару слов всего сказала, а как злобно.
— Мне это вовсе не нужно, — возражает Сигруд. — Приходилось мне спать в местах…
— Я знаю, — отрезает Сигню. — Но это не имеет никакого отношения к делу. К делу имеет отношение то, что ты довкинд и все ждут, что мы примем тебя как положено. Если бы я тебя отправила в стандартную комнату в рабочем общежитии, они бы подумали, что я не выказываю тебе должного уважения.
— Тогда… тогда я скажу им, чтобы не смели так думать! — резко возражает Сигруд. — Я скажу им — пусть своим делом занимаются!
— Так тоже нельзя делать! Они подумают, что ты меня выгораживаешь! Это раньше ты был никто, а сейчас… сейчас люди ждут от тебя великих дел!
— Ты прямо как твоя мать, — бормочет Сигруд.
— Если это значит, что я умная, то да, я как мама и считаю это компли…
Мулагеш перестает вслушиваться в их разговор. Она еще не была в этой части цеха, потому не видела массивную, футов пятнадцать высотой статую у железной стены. Самый вид ее заставляет Мулагеш встать как вкопанная. И сердце словно пронзает острой льдинкой.
Она тут же ее признала. Еще бы нет! Ведь именно ее, точнее, ту, с которой статуя была изваяна, Мулагеш видела той ночью: как она вставала из моря и клала огромную ладонь на утесы. И даже жуткие сцены на нагрудной броне врезались ей в память — она видела их, эти ужасы, вздымающиеся стеной перед ее ошеломленным взглядом.
— Вуртья, — шепчет Мулагеш.
Она застывает перед статуей. Изваяние такое бледное, что кажется — лунный свет пронизывает его насквозь, будто статую слепили из белейшего и чистого снега. Она стоит на постаменте, а у ее ног — купель, такая большая, что кажется ванной на львиных лапах. А на постаменте выгравированы все титулы:
«Императрица Могил
Стальная Дева
Пожирательница Детей
Королева Горя
Та, что расколола землю пополам».
Интересно, кто мог поклоняться такому чудищу. Даже не верится. А потом Мулагеш понимает: она так считает потому, что они, сайпурцы, победили. Как однажды в один из пасмурных жестоких дней Желтого похода сказал Бисвал: «Война — это ад, такой, что ни божествам Континента, ни их поклонникам даже и не снился. Ад требует от нас вести себя сообразно себе. И те, кто принимает его таким, какой он есть, — тот и победит».
Вуртьястанцы, похоже, с удовольствием принимали его таким, какой он есть. Они поклонялись ей, сделали из этого национальную идею, создали целую культуру, опирающуюся на всегдашнюю готовность вступить в бой и вести жесточайшую войну. И они сделали это и потому раз за разом побеждали. Они пережили Войну Божеств и захватили практически всю обитаемую землю.
Конечно, они любили ее. Да, она была жестока и не знала жалости, однако помогла им победить.
Мулагеш делает шаг вперед, разглядывая холодное спокойное лицо. Она припоминает, что где-то слышала: Вуртья никогда не разговаривала — ни с другими Божествами, ни со своими верными. Но ей и не надо было говорить — достаточно посмотреть в это лицо, и ты сразу поймешь, что тебе нужно…
И тут она замечает, что перед статуей что-то движется. Какое-то дуновение воздуха, похожее на горячий бриз, словно на земле разложен невидимый костер. Она прищуривается, чтобы лучше разглядеть источник движения.
Неужели кто-то разложил здесь костер? В грязи, над которой колышется воздух, до сих пор видны обгоревшие ветки и серый пепел. Будто кто-то здесь остался на ночлег.
И тут голова у Мулагеш идет кругом. А ведь это очень похоже на то, что они видела в тинадескитовом руднике. А что, если Сумитра Чудри пришла сюда, чтобы совершить нужное ей чудо?
Она подходит совсем близко: нет ли в золе чего-то похожего на жженый розмарин или сушеные лягушачьи яйца.
Но как только Турин подступает к кострищу, что-то… меняется.
Мулагеш останавливается и смотрит вверх, Вуртье в лицо.
Мир вокруг замирает.
В статуе кто-то есть. Это очень странное ощущение, но Турин очевидно: у статуи есть разум. Кто-то там находится, какая-то мыслящая субстанция. И она смотрит на Мулагеш.
— Тут кто-то есть, — шепчет она.
— Что? — издалека окликает ее Сигню.
Мулагеш всматривается в пустые, слепые глаза.
— Кто-то смотрит на меня через эти глаза. Кто-то, кто отвечает взглядом на мой взгляд.
Статуя Вуртьи словно бы наклоняется к Турин. И тут она видит море.
* * *
Темные воды волнуются в лунном желтом свете. Она бросается в море и ныряет — глубоко, еще глубже, и вот она опускается ниже взбаламученных вод и блестящих копий лунного света, вихрей пузырьков и взблескивающих вдалеке рыб.
Свет вокруг нее меняется. Словно на дне моря есть вторая луна и второе небо, только луна эта не желтая, а белая, белоснежно-белая…
Она выныривает из темной воды, поднимается ко второму небу и видит…
Остров. На горизонте вырисовывается окутанный туманом остров. Из туч поднимаются странные горные пики, похожие на кораллы.
И в ночи она слышит голоса: «Матерь наша, матерь наша, зачем ты оставила нас…»
Остров надвигается на нее. Она видит белые берега, белые, как кость, перламутровые, а из этих странных песков выступают огромные здания, гигантские башни, созданные словно из когтей и хитина. Впрочем, нет, некоторые сооружения — это не здания. Это статуи, статуи выше самого высокого небоскреба в Галадеше, такие огромные, что даже вершин не разглядишь…
«Матерь наша. Мы любили тебя. Мы любим тебя. Пожалуйста, дай нам обещанное».
Мулагеш плывет через белый город. На черном небе сияет холодная белая луна. Где она? Это сон или явь? А может, сюда ее кто-то привел? Она не знает, ничего не знает, она просто плывет через этот странный, бескровный город между нависающими над ней бастионами, над которыми поднимаются спиральные хрупкие башни. Город массивных, молчащих гигантов, окутанный облаками.
И тут Мулагеш понимает, что она здесь не одна.
Улицы и пляжи заполнены людьми… Вот только какими-то не похожими на обычных людей. Одного взгляда на сотни торчащих из плеч и спин игл достаточно, чтобы понять, кто они.
Тысячи и тысячи адептов Вуртьи неподвижно стоят в лунном свете, плечом к плечу на улицах и на площадях и на дальних пляжах. Мулагеш с трудом подавляет возглас ужаса: эти монстры увидят ее и растерзают! Но они не смотрят на нее, их взгляды обращены к горизонту, шипастые длани отдыхают на рукоятях тяжелых мечей. И они смотрят на что-то вверху, над ними.
«Пожалуйста, матерь наша, пожалуйста, — шепчут они. — Пожалуйста, поговори с нами».
Мулагеш просачивается между этими уродливыми фигурами, глядит на их похожие на черепа маски и на их отвратительные доспехи, усаженные наполовину рогами, а наполовину морскими раковинами. А потом она поворачивается к тому, на что они смотрят.
Их взгляды прикованы к высокой белой башне в центре города. На самой вершине есть балкон, и хотя Мулагеш понимает, что в яви она бы ничего там не разглядела, сейчас она видит — там кто-то есть, и этот кто-то ходит туда и сюда.
«Матерь наша, — говорят они. — Приди к нам».
И вдруг одна из гигантских статуй… шевелится. Движение едва заметное, буквально чуть-чуть сдвигается изваяние, но Мулагеш уже поняла — она видела ее. Лицо статуи обращено не к ней, но Мулагеш узнает фигуру, поблескивающую в лунном свете, — уж не в нее ли она всадила всю обойму своей «карусели» две ночи назад?
Вуртья.
Прекрасная и ужасная, великолепная, воплощенная жестокость, Вуртья расправляет плечи в густом тумане. Чудовищных размеров фигура движется совершенно бесшумно, и это наполняет сердце Мулагеш паническим ужасом.
И тут богиня медленно оборачивается, поворачивает голову, словно кто-то окликнул ее по имени.
«Нет, нет… Пожалуйста, только не это…»
Темные пустые глаза обращаются к ней.
«Матерь наша, — шепчут адепты, — Матерь наша…»
И тут она слышит, как за ее плечом спрашивают:
— А ты разве должна быть здесь?
Она оборачивается и видит, что над ней нависает кто-то очень высокий в доспехе из хрома и металла. Мулагеш хочет закричать, закричать во весь голос, но вдруг снова падает в темную воду океана.
Вверх, вверх, вверх. Она поднимается через кружащиеся темные волны, летит навстречу желтой луне.
А потом с брызгами выныривает на поверхность, и мир кружится вокруг нее.
* * *
— Турин! — слышит она голос Сигруда. — Турин!
Она чувствует холодную грязь на шее и понимает, что затылку больно. Она втягивает в грудь побольше воздуха и вдруг разражается кашлем.
— Генерал Мулагеш? — Это Сигню. — С вами… с вами все в порядке?
Она открывает глаза и, к ужасу своему, видит бледные белые статуи, что стоят и смотрят на нее… но нет, это обычные изваяния из гавани, а не гигантские жуткие статуи, которые она видела в том нездешнем месте.
И кстати, что за место такое?..
И тут она понимает: а ведь она знает, что это. И мысль наполняет ее сердце страхом. Она знает, куда только что попала.
Над ней появляется лицо Сигруда. Он встает на колени, чтобы помочь ей подняться.
— Турин? Скажи что-нибудь.
— Оно все еще здесь, — задыхаясь, произносит она. — Оно реально…
— Что? Что это?
Силы покидают ее, словно она ударилась самым своим мозгом. И прежде чем провалиться в обморок, она пытается выкрикнуть: «Город Клинков! Он все еще там! Город Клинков — там!»
Но крикнуть не получается, и она погружается во тьму.
Назад: 7. Из глубин
Дальше: 9. Оглушающая тишина
