14. Юридически обязательный договор
Мир Божественного для нас большей частью непонятен, ибо в том мире, где властвуют произвол и каприз — поистине такова природа чудес. Однако у него были правила, притом бесчисленные. Их установили Божества, и зачастую они сами не могли нарушить созданные ими же правила.
То, что Божество произносило, было неопровержимой правдой и сразу претворялось в жизнь. Говоря, они преобразовывали всякую реальность — включая личную. В какой-то мере Божества были собственными рабами.
Доктор Ефрем Панъюй. «Неожиданная гегемония»
— Э-э-э-э… что? — Мулагеш не сразу находится с ответом. — Стреляла в вас?
— Да! Проклятье, ты стреляла в меня! — рычит Тинадеши.
У нее необычный голос и акцент: видимо, она говорит на диалекте, который уже лет пятьдесят как не используется.
— Я тут из сил выбиваюсь и едва не гибну в попытке предотвратить жуткую катастрофу — и что же я вижу? Какую-то безумную женщину на пригорке! Она вынимает свою пушечку и стреляет в меня! С ума сойти! Да просто смешно! А сейчас ты зачем здесь? Пришла довести дело до конца? Ты самая настоящая убийца, этого не отнимешь! Что случилось с Сайпурскими островами, что они посылают за мной кого-то вроде тебя?
У Мулагеш голова кругом идет. Сам по себе факт, что она стоит перед одной из основательниц Сайпурского государства, с трудом умещается в ее мозгу, но еще менее там умещается факт, что эта самая основательница свирепо орет на нее. Потом мозг Мулагеш справляется с задачей, и она наконец осмысляет, что там орет Тинадеши: безумная женщина на пригорке… В смысле? Это когда шахты обрушились?
— Но я… э-э-э… не стреляла в вас, мэм, — оправдывается Мулагеш. — Если я правильно понимаю вас, мэм, — а я не очень уверена, что это так, — то я стреляла в Вуртью! Божество!
Взгляд Тинадеши способен пробить дыру в борту боевого корабля. Она вытягивает руки — то есть одну руку, потому что левой ей двигать больно:
— Ты что, не видишь, как я одета? Ты узнаешь доспех? Нет, конечно, судя по твоему вопиющему акценту, понятно, что с образованием у тебя не очень, но сложить два и два — это тоже непосильная задача?
— Вы… вы хотите сказать, что вы — Вуртья? Божество?
Тинадеши вздыхает и закатывает глаза:
— Ох, во имя всех… Нет. Я хочу сказать, что, когда я пользуюсь силой этого места, оно меня проецирует в образе… ах-х-х! — И она замолкает, видимо, от сильнейшей боли. Из-под кольчуги вытекает еще одна струйка крови. — Будь ты проклята! — кричит Тинадеши. — Может быть, ты меня уже убила! Я отравлена?
— Э-э-э-э… нет, я не думаю, — отвечает Мулагеш. Она расстегивает кольцо на винташе и откладывает его в сторону. — И послушайте, я, конечно, не очень понимаю, что тут к чему, но я по крайней мере знаю, как перевязать рану от огнестрела. У меня с собой аптечка, и я вполне смогу с этим управиться, даже одной рукой.
Тинадеши хмурится и подозрительно смотрит на нее:
— Ты уверена, что ты не должна убить меня?
— Нет. Я здесь для того, чтобы этого не случилось. — И она показывает на окно башни, которое выходит на толпы вуртьястанских адептов. — Всеми возможными средствами. Я даже не знала, что вы здесь.
Тинадеши немного смягчается. Сглатывает слюну. Похоже, она очень слаба.
— Х-хорошо. Задача у тебя сложная, ничего не скажешь.
И тут ее глаза гаснут и она начинает заваливаться. Мулагеш кидается к ней и успевает подхватить до того, как та падает на пол.
* * *
За двадцать следующих минут Мулагеш успевает освободить от доспеха руку Тинадеши и срезать кожаный рукав под ним.
— Он появится снова через несколько часов, — бормочет Тинадеши. — Все мои одеяния возвращаются ко мне со временем. Я пыталась снять их, можешь мне поверить.
Мулагеш не прислушивается — тут нет кровати, только гигантское мраморное кресло на три размера больше, чем положено человеческому существу, поэтому она усадила Тинадеши на трон, обрабатывая рану в плече.
В аптечке у нее три шприца с опиумом — каждый не больше ее ногтя длиной, и Мулагеш вколола Тинадеши один из них. Поэтому Тинадеши даже писка не издает, когда Мулагеш начинает ковыряться в ране пинцетом. Пулю она нащупала — та засела у грудины и, к счастью, не расщепила и не сломала кость. Очень хорошо. А то ведь придется возвращаться с новостью: так и так, ребята, я тут встретила великого исторического деятеля, но так вышло, что она померла, потому что я ее подстрелила.
— Кто ты такая? — сонно спрашивает Тинадеши. — Как тебя зовут? Ты мне ничего не сказала…
Мулагеш закусывает губу, прощупывая рану Тинадеши.
— Я — Турин Мулагеш, генерал четвертого класса сайпурской армии.
— Ты из военных? Как там Сайпурские острова, они еще существуют как государство? Дефолта не было?
В голосе ее звучит удивление, и это понятно: ей достался невероятно тяжелый период национальной истории, когда мировая экономика находилась еще в самом зачатке.
— Да, но они некоторое время назад убрали из названия «острова», — говорит Мулагеш. — В основном потому, что Сайпур присоединял к себе регион за регионом и это были не острова. Или, может быть, им хотелось сделать это название короче удобства ради.
— Понятно.
Мулагеш чувствует, как Тинадеши напрягается, и знает наперед, какой вопрос та готова ей задать.
— Значит, — говорит Тинадеши, — какой сейчас… год?
Мулагеш смотрит на нее:
— А что?
— Не пытайтесь меня развеселить, генерал. Когда я увидела людей в шахтах, то сразу поняла, что время другое. Я отсутствовала дольше, чем думала, правда?
«Людей в шахтах?»
— Да. Да. Не шевелитесь.
Женщина тихо спрашивает:
— Скажи мне… только честно… мои дети мертвы?
Мулагеш замирает с пинцетом в руке. Она уже практически ухватила пулю, но надо обязательно ответить на этот вопрос:
— Я знаю одного, кто до сих пор входит в состав правительства. Падвал.
— Падвал? — удивленно переспрашивает Тинадеши. — В правительстве?
— Да. Он МП.
— Чего?
— Министр по делам парламента.
— Парламент… — говорит Тинадеши. — Вы оставили парламент? Никто не читал мой план пропорционально отобрать представителей от каждого региона, чтобы они голосовали по каждому вопросу?
— Эм… я не знаю, мэм, — отвечает Мулагеш. — Я солдат, а не ученый.
— А хороший был трактат, подробный. — Тут Тинадеши стискивает зубы — Мулагеш тянет из раны пулю. — А что с Крисаппой? И Родмалом? Что с ними?
— Боюсь, я не знаю, мэм.
— Ты не знаешь, живы они или нет? — горько спрашивает она.
— Нет. Извините. Не знаю.
— Но сколько им лет было бы сейчас? Если они живы, конечно.
Мулагеш молчит, лихорадочно соображая, как бы это лучше сказать.
— Вас не было более шестидесяти лет.
Тинадеши выпрямляется:
— Больше шестидесяти лет?
— Хм, да. Я думаю, что точная цифра — шестьдесят четыре.
— Меня не было шестьдесят четыре года? — Тинадеши ошеломленно смотрит в окно. — Ох, мамочки… Я… я думаю… я думаю, что тогда они вряд ли еще живы… — подавленно говорит она. — Падвал был одним из самых младших. Как это невероятно горько — пережить своих же детей. Если, конечно, это странное состояние можно назвать жизнью… И я даже не знала, что они умерли…
Мулагеш разворачивает пинцет:
— Вы не могли бы посидеть неподвижно? Я сейчас буду вытаскивать из вас эту штуку.
— А… А… Пожалуйста, давайте быстрее!
— Я стараюсь! — отвечает Мулагеш. — Так, я ее держу, держу…
Наконец из раны выскальзывает кусок металла.
— Ну вот.
Она выкидывает его без дальнейших размышлений в окно, потом принимается за перевязку.
— Мне понадобится ваша помощь, чтобы зашить это. Одной рукой я не управлюсь. Вы сможете помочь?
Тинадеши выглядит так, что краше в гроб кладут.
— Ты слишком многого требуешь от пожилой женщины.
— Мы можем подождать и попробовать еще раз.
Она вздыхает:
— О нет. Не беспокойся. Мое плечо — это не самая важная вещь на сегодня. Кроме того, я думаю, что так и так скоро умру.
Повисает неловкая пауза.
— В смысле? — наконец спрашивает Мулагеш. — Эта рана — вовсе не смертельная. Если, конечно, вы не больны или что-то в этом роде.
— Больна ли я… Да. Именно так и обстоит дело. — Тинадеши снова вздыхает и прикрывает глаза. — Я не погибну от раны, нанесенной моему телу, моему смертному естеству. Но они убивают меня, разве вы не видите? Все эти души в городе. Они рвут меня на части.
— Что вы имеете в виду?
— Вот. Посмотри. Помоги мне снять правую перчатку.
Мулагеш стягивает перчатку. Тинадеши поднимает руку и подносит к окну:
— Смотри.
— Хорошо…
Мулагеш присаживается рядом, не очень понимая, на что, собственно, здесь смотреть: ручка маленькая, с хорошим маникюром — вот и все, так что…
Но тут…
Мулагеш видит это, хотя и не слишком отчетливо: через ладонь Тинадеши просвечивает окно, словно плоть ее стала чуточку прозрачной.
Мулагеш удивляется:
— Какого… какого демона?
— Значит, ты это видишь, — мрачно отвечает Тинадеши. — Моя… не знаю, моя телесная сущность тает. Я не должна тут находиться, и это место настаивает на том, что меня здесь нет. Ни один смертный человек до сих пор не пытался нести бремя Божества. — Она снова надевает перчатку. — Здешняя реальность меня отвергает, это происходит медленно, но верно. Я знаю, что проигрываю эту битву. Уже давно знаю.
Мулагеш прижимает повязку к ране на плече. Та до сих пор кровоточит.
— Могу ли я спросить, как вы здесь оказались? Точнее… что здесь вообще происходит?
— Я так понимаю, в обычном мире все считают, что я просто исчезла.
— Так и есть.
— Но я на самом деле не исчезла. Я выбрала остаться здесь, в этом месте, и я тут с тех пор, как покинула знакомый мир.
— Вы по собственной воле отправились сюда?
— О нет, я не по своей воле здесь оказалась. Но, попав, я по своей воле решила остаться. Потому что поняла, какие будут последствия, если я уйду. — Она вздыхает и трет глаза — видно, что очень устала. — Что последнее ты знаешь обо мне?
— Что вы исчезли в Вуртьястане. Это всем известно.
— Да… у меня была задумка найти место для железной дороги в пустошах вдоль Солды и дальше к морю. Это помогло бы нам установить контроль над этими краями. Здесь царили бандитские князьки, свирепствовала война и чума, женщин массово насиловали. После Мига здесь не было ни лидера, ни власти. А Миг очень тяжело отразился на Вуртьястане. Я помню, как приехала и увидела все это: нищету, вандализм… Мы отбивались от разбойников днем и ночью. Наглости мне было не занимать. Я вела себя безрассудно. Я ведь только что потеряла Шомала.
Мулагеш вспоминает строки из учебника: во время поездок Тинадеши по Континенту умер от чумы ее четырехлетний сын.
— Да. Понимаю.
— Я готова была сражаться со всеми и за все, — тихо говорит Тинадеши. — Победа или смерть — так я рассуждала, и… на самом деле, я не знала, чего хочу больше — победить или умереть. И вот однажды мы сделали это. Мы преодолели горы и вышли к океану. Но оставался вопрос: какой из путей удобнее? Как наилучшим образом связать Северные моря и Сайпур? Поэтому мы должны были осмотреть местность. А однажды я шагала по берегу, делая замеры: мне требовалось отыскать нужной ширины проход через горы. И тут я наткнулась на… это.
Тинадеши говорит все более неразборчиво — опиаты начали действовать, угнетая ее нервную систему.
— Миг сильно отразился на побережье. Строили они в основном на море, поэтому скалы и сам берег поддерживались чудесами, а Миг только что случился. Везде царили хаос и невообразимая разруха. Развалины домов и мостов лежали каменной кучей у подножия утесов. А некоторые утесы треснули, словно яйца. И вот я подошла к одной из таких трещин и заглянула туда, — тут ее лицо мертвеет от страха, — и они увидели меня, и воззвали ко мне.
При виде искаженного ужасом лица Тинадеши у Мулагеш мурашки бегут.
— Кто? Кто это сделал?
— Солдаты, — тихо отвечает Тинадеши. — Все вуртьястанские солдаты, сколько их было. Они ждали меня в этом утесе. Это была могила. Огромная, я таких гигантских никогда не видела. Но у вуртьястанцев очень странные представления о похоронах. — Она безумными глазами смотрит на Мулагеш. — Ты знаешь об их мечах? Что они неразрывно связаны с хозяином, что они как сосуд один для другого: тело хранит меч, а меч хранит душу?
— Я о таком слышала, да, — отвечает Мулагеш.
— Вот это там и было, — продолжает Тинадеши. Ее глаза по-прежнему широко раскрыты от ужаса. — Все эти мечи. Тысячи. Миллионы мечей. И все с разумом внутри, все с памятью своих носителей, памятью об их жизнях и жутких кровопролитиях. И все они взывали ко мне.
Мулагеш припоминает, что в отчетах она читала: Чудри искала в холмах какую-то легендарную могилу… Но она даже представить не могла, что речь идет о таком.
— Значит, в могиле лежали не тела, а мечи?
— Да. Вуртьястанцы не видели между ними разницы. Адепты считали себя живым оружием, закаляли тело и душу, чтобы те стали подобны мечам, — а клинки становились придатком тела или даже сердцем того существа, в которое превращались. Вот почему они называют это место Городом Клинков. И когда я их нашла, их было так много, так много, и их поливал дождь, и они падали в море, и все они как один кричали: «Найдите нас! Помогите нам!»
— Но как так вышло, что они еще живы? Как так получилось, что они еще активны? Они же божественного происхождения, так ведь? Как они могли выжить после смерти Вуртьи?
— Потому что Вуртья заключила с ними договор, — устало объясняет Тинадеши. — Соглашение было таким: они станут ее оружием, будут ее воинами, чтобы сражаться во имя ее, а она взамен подарит им вечную жизнь. И договор этот обладал такой силой, что его нужно было исполнять во что бы то ни стало — даже если Вуртья уже покинула этот мир! Ее смерть, говоря юридически, не считалась причиной для прекращения договора! Мертвые все равно должны были получить свое посмертие! Они должны были оказаться вместе с Вуртьей в Городе Клинков. И однажды вернуться к своим мечам в смертных землях и начать последнюю войну, которая бы покончила со всем творением. Так им было обещано, и мертвые, по сути, требуют, чтобы сделка состоялась. Если бы речь шла об одной или двух неприкаянных душах, сила их была бы ничтожной, — но здесь со мной, в Городе Клинков, собраны миллионы! Такова их совместная сила, что реальность вынуждена соблюдать условия договора! Они настаивают, чтобы о них помнили, и любая божественная конструкция, поддерживающая память о них, обречена на существование. — И тут Тинадеши вдруг поникает от усталости. — Но для того, чтобы соблюсти договор, им нужна была Вуртья. Какая-то часть ее должна была находиться с ними в Городе Клинков. Или кто-то на нее похожий…
До Мулагеш медленно доходит, что она имеет в виду:
— Вы? — в ужасе спрашивает она. — Они хотели, чтобы вы заменили им Вуртью?
Тинадеши слабо улыбается:
— Им нужна была Стальная Дева, Королева Горя, Императрица Могил, Та, что расколола мир напополам, Пожирательница Детей. Разве я не подхожу, пусть частично, под это описание? Я посвятила всю свою жизнь железным дорогам и строительству, так что я — Стальная Дева. Я обрушивала горы, чтобы построить их, — поэтому я Та, что расколола мир напополам. Сотни рабочих погибли, чтобы воплотить мою опасную мечту, — поэтому я Императрица Могил. И… мои собственные дети умерли, когда я делала свою работу. Моя семья невообразимо страдала ради того, чтобы я преуспела в делах. Поэтому я — Королева Горя и Пожирательница Детей. Возможно, я стала этим, ибо таково мое наказание. Возможно, я заслужила его. Так или иначе, им требовался кто-то, в ком они бы могли увидеть Вуртью, — и я им подошла. Там был вакуум, и я всего лишь заполнила его.
— Но почему вы согласились?
— Потому что, когда они заговорили со мной, — отвечает Тинадеши, — когда они воззвали ко мне и попросили взять мантию их матери, я поняла: их подлинная надежда в том, что я позволю им выйти на последнюю битву. Великую апокалипсическую битву, которую им столетиями обещали. А я не могла позволить этому случиться. Я не могла позволить, чтобы они напали на мою страну, страну, которая только что освободилась от рабства.
Поэтому я спустилась к ним. И тогда мир… изменился. Небеса потемнели. Звезды изменились — эти были старше и странно выглядели. И чем дальше я шла вниз по расколотому утесу, тем более менялся мир, все вокруг кипело, и наконец я обнаружила, что спускаюсь по белой лестнице, а потом оказалась в огромном белом дворе, из которого вели многие коридоры и лестницы — и голоса попросили меня идти наверх. И я пошла. Я взбиралась и взбиралась по лестницам, пока не оказалась на вершине башни, и там стоял огромный и жуткий красный трон, а рядом с ним… рядом с ним было это.
Тинадеши снова прикрывает глаза и сосредотачивается. Она вытягивает вперед правую руку, словно что-то перебирая в пустом воздухе впереди. А потом ее пальцы на чем-то смыкаются. И она достает…
Достает из воздуха меч. Точнее, рукоять меча, потому что клинок его слабо мерцает золотистым светом. Мулагеш не может взять в толк, откуда этот меч явился: такое впечатление, что он всегда был в руке Тинадеши и она просто сделала его видимым.
Странная это рукоять и гарда странная: поначалу кажется, что они сделаны из какого-то вязкого черного материала, похожего на вулканическое стекло. Но потом свет меняется, рукоять уже не каменная, нет — это отрубленная рука. Почерневшие пальцы крепко держат расплывающийся сиянием клинок, большой и указательный палец так искривлены, что сразу понятно — это не работа человека.
Чем дольше Мулагеш смотрит на меч, тем больше видит, точнее, ощущает: она слышит звон стали о сталь, видит далекий пожар, слышит грохот копыт. Меч меняется — то он из камня и огня, из стали и молнии, то опять человеческая рука. И это никакая не скульптура — а настоящая рука, пожертвованная много лет назад человеком Божеству, и хотя через жертвоприношение сына того человека мощь Вуртьи многократно усилилась, и жертвоприношение это было запечатлено в бесчисленных книгах, статуях и доспехах, рука держала клинок, и жертвенность шла рука об руку с агрессией.
— Меч Вуртьи, — тихо говорит Тинадеши. — Он теперь всегда со мной. Как мечи адептов, он теперь — часть меня. Он шепчет мне, что я Вуртья, говорит, что мне делать, играет с моими мыслями. Ему очень трудно противиться. Иногда я думаю, что я Вуртья, и эта мысль овладевает мной надолго.
— Опасно это… — говорит Мулагеш.
— Еще бы. Я думаю, что это не настоящий меч; во всяком случае, он не таков, как был раньше. Как и Город Клинков, как все божественное ныне — лишь бледное подобие себя прежних. И все равно он опаснее и сильнее, чем любой клинок, скованный для смертного человека. Однажды я избавлюсь от него. Возможно, совсем скоро.
Тинадеши откидывается на спинку кресла — похоже, после контакта с мечом она совсем обессилела.
— Когда я взяла в руку меч Вуртьи, в глазах мертвых я стала ею. А поскольку она подарила им силу, эту силу они вернули мне. У меня появились новые способности, пусть и ограниченные, но я могла их использовать и в этом призрачном царстве, и в обычном мире. Одной из них была возможность возвращаться в царство живых и разрушать. Что я и сделала.
Я перенеслась туда и набросилась на утесы со всей подаренной мне мощью. Я обрушила могилу, я колотила по земле, я раз за разом полосовала ее мечом Вуртьи. Это действие исчерпало мои силы — я едва не умерла тогда. Ибо я совершила то, что по силам только Божеству. Но я это сделала.
— Зачем?
— Они хотели вернуться туда, где лежали их мечи. Но что, если этих мечей больше не будет? Что тогда они станут делать? Клинки — они как маяк для них, они связывают мир мертвых и мир живых. Уничтожив их, я оборвала связи и отправила этот остров дрейфовать на грани между явью и сном. Я осталась вместе с ними здесь, обряженная в доспехи их мертвого бога, но хотя бы миру ничего уже не угрожало. По крайней мере, Сайпуру ничего не угрожало. Моим детям уже ничто не грозило, и перед ними открылась возможность жить спокойной мирной жизнью.
— Но как вам удалось провести столько времени здесь? — спрашивает Мулагеш. — Я не вижу здесь ни еды. Ни питья…
— Я сама не знаю как, — отвечает Тинадеши. — Но здесь я не испытываю ни голода, ни жажды. Подозреваю, что это место — что-то вроде лимба. Когда Вуртья умерла, оно перестало быть в полной мере реальным… а когда я уничтожила мечи и оборвала последнюю связь с миром живых, оно стало еще менее реальным. Здесь время не властно, а если оно тут и идет, то не так, как должно идти.
Тинадеши надолго замолкает. Потом шумно втягивает в себя воздух.
— Но тогда… — хрипловато выговаривает она. — Но тогда, но тогда, но тогда… я почувствовала это. Почувствовала в мире смертных. Каким-то образом нас притягивают обратно. Кто-то отыскал могилу — или то, что от нее осталось. Кто-то нашел мечи. И они вмешались…
Мулагеш резко выпрямляется, и все мышцы в теле разом напрягаются до боли.
— Сукин сын! Сукин сын!
Тинадеши отодвигается от нее и встревоженно спрашивает:
— Что? Что это? Что с тобой?
— Это тинадескит! — кричит Мулагеш.
— Что?
— Тинадескит! Это не обычная рудная жила! Это то, что осталось от их демоновых мечей!
* * *
— Тина… дескит? — переспрашивает Тинадеши. — Что ты имеешь в виду?
— Эта рудная жила, — говорит Мулагеш. — Точнее, то, что они приняли за нее… нашли рядом с фортом Ти… — Тут она запинается, понимая, что практически все, что она хочет упомянуть, названо по имени хворой женщины, которая сидит перед ней. — Неважно. Но они подумали, что это обычное месторождение, пусть и обладающее необычными свойствами. И начали его разрабатывать! Но к природе это не имеет никакого отношения! Это то, что осталось от мечей после того, как вы уничтожили могилу и в прах расколотили все! Вот почему Чудри была так заинтересована в геоморфологии! Она поняла, что что-то здесь не то! Видимо, она увидела какой-то знак, что-то, что подсказало ей: это не природное образование!
Тинадеши косится на нее:
— Ладно, я не буду делать вид, что хоть что-нибудь понимаю в этом, но ты продолжай рассказывать.
Мулагеш чешет в голове — ее одолевают радость и тревога одновременно:
— Вот почему металл не показал, что он божественного происхождения! Его не Божество поддерживает, а мертвые! Если вы правы, то все, связанное с мертвыми, так и будет существовать! Это все объясняет: и почему тот старик на Клыке до сих пор жив, почему памятники, поднятые со дна моря, не разрушились и почему все чудеса, связанные с миром мертвых, прекрасно работают! И вот почему в туннеле меня одолели свои и чужие воспоминания — я же в буквальном смысле шла через море душ и памяти.
— Я так поняла, что речь о шахте, которую я обрушила, — говорит Тинадеши.
Мулагеш осекается:
— Ох. Точно. Так это были вы?
— Я, — сердито отвечает Тинадеши. — Именно тогда ты меня и подстрелила.
— Да, но это мое действие было вполне оправданным! Вы выглядели весьма реальной!
— Естественно! — резко отвечает Тинадеши. — Если кто-то наделен хоть частичкой божественной силы, эта сила сама выбирает, как тебя одеть! И следует собственным правилам!
— Что, и в сто раз больше может сделать?
— Это все игра образов и восприятия, когда реальность деформируется! Чудеса — дело такое, точно следующее инструкции! Я-то думала, ты в курсе! — Мулагеш продолжает обрабатывать рану, и Тинадеши морщится. — Но, к сожалению, неуязвимости они не дают.
— Как так вышло, что вас, кроме меня, никто не видел?
— Потому что я не хотела им показываться, — отрезает Тинадеши. — Я обратилась к силе меча, чтобы скрыть себя от смертных глаз. Но… когда я взбиралась по утесу, меч стал сопротивляться, его куда-то тянуло, как лозу, что нашла воду. Что-то пошло не так. Возможно, он почувствовал тебя — может, какое-то твое качество, пришедшееся ему по душе. Зачем же скрывать себя от духа, с которым чувствуешь родство?
Мулагеш молчит, осмысляя, какие жуткие из этого можно сделать выводы.
Наконец она спрашивает:
— Как вы узнали о шахтах?
— Кто-то открыл окно в них, — отвечает Тинадеши. — Я почувствовала, что кто-то пытается попасть туда из нескольких разных мест. Я не знала, что способна ощущать такие вещи, но, видимо, могу. Они пытались проникнуть туда раз за разом. Я отправилась посмотреть, что там происходит, опасаясь, что кто-нибудь, ну не знаю, попробует пробудить все эти души. И тут я увидела зависшую в воздухе дыру, зеркало или окно… куда-то еще. Что-то вроде туннеля, и в этом туннеле копошились какие-то грязные людишки. Меня они не видели, но я подслушала, что они говорили, копаясь в земле и отправляя на поверхность фрагменты мечей, которые я давным-давно уничтожила. Я подумала, что, может, именно это притягивает Город Клинков в нашу реальность, связывает его с миром живых. Поэтому и сделала то, что было необходимо.
— И вы уничтожили шахты, — говорит Мулагеш.
Смысл сообщать ей о том, что она в процессе убила троих солдат? Теперь уж ничего не поделаешь…
— Но это не сработало, — горько признается Тинадеши. — Я все равно чувствую, что мы сближаемся. Я так ослабла, делая все это, — и никакого результата. Мертвые припоминают все четче то, что им было обещано. Что-то такое случилось в Вуртьястане, и для них это как слабый свет для слепого — они идут на него, на ощупь идут к миру живых, к тому, что должно быть исполнено. А что вы делали с этой шахтой, кстати?
Мулагеш кратко излагает, что ей известно об основных свойствах тинадескита. Тинадеши приходит от этого в ужас.
— Они что, назвали его в честь меня? — ахает она. — Назвали эту адскую штуку по имени человека, который пытался ее уничтожить?
— Ну, они же ничего этого не знали, — оправдывается Мулагеш. — Вы личность известная, и они думали, что это открытие перевернет весь мир… Они говорили, что произойдет настоящая революция в электротехнике…
— Естественно, это будет революция! — сердито восклицает Тинадеши. — Если этот металл способен хранить душу и ее воспоминания в течение сотен лет, тогда пара фотонов вообще не проблема! Каждый атом этого металла — вместилище ярости миллионов людей, которым отказано в обещанном! Я не сомневаюсь, что это будет проявляться множеством самых ужасных способов!
— Пока они ничего такого с ним не делают, — говорит Мулагеш. — Просто изготавливают из них провода там, кабели всякие… И если вы говорите, что, обрушив шахты, вы ничего не добились… значит, всю эту кашу заварил кто-то другой. Не мы.
— Но что? — удивляется Тинадеши. — Что еще может будить мертвых?
Мулагеш вспоминает тот вечер на скалах: как она наткнулась на туннель, как нашла письмо Чудри, где та описывала таинственного человека, который проник в тинадескитовые шахты…
— А что, если… Что, если все это связано не только с рудой? Вы сами сказали, что мертвые не примут абы кого за Вуртью, им нужен кто-то… не знаю… соответствующей формы. Правильно одетый.
— Да?
— А правильная форма для тинадес…
— Пожалуйста, перестань его так называть.
— Хорошо. Правильная форма для металла — это… это меч. — И смотрит на Тинадеши. — Возможно ли, что кто-то начал отковывать новые клинки из этого металла?
— Я… я думаю, да, — говорит Тинадеши. — Но откуда ему знать о том, как это делается? Как он вообще узнал, что ему необходимо? Я очень постаралась, чтобы в мире живых не осталось ни одного вуртьястанского меча.
— Нет, вы просто уничтожили одну могилу, — говорит Мулагеш. — А у святых были отдельные захоронения. В них, я так понимаю, клали только их мечи. Мы нашли одно такое на Клыках Мира, и в могиле уже не оказалось меча. Возможно, там уже кто-то побывал и забрал его, чтобы…
— Чтобы использовать как оригинал, — говорит Тинадеши, — и скопировать его. Но для такой работы нужно обладать обширными познаниями в кузнечном деле.
Мулагеш задумывается. Время замедляет бег для нее.
Как это было? Она пришла в дом, а там было очень холодно… но, когда она уходила, из трубы поднимался толстый столб дыма…
Голос в ее голове: «Вам когда-нибудь приходилось слышать о святом Петренко?»
И слова Стража: «Именно святой Петренко изобрел технологию, которой древние пользовались для изготовления мечей».
— Я знаю, кто это, — тихо говорит Мулагеш. — Но, проклятие, я не знаю, почему и зачем. — Она переводит взгляд на Тинадеши. — Вы можете уйти со мной? У вас хватит сил на это?
Тинадеши горько смеется.
— Уйду я — уйдут и они, — и она кивает на окно. — Только я их здесь удерживаю. Ты со мной разговариваешь, а одновременно я веду войну вот здесь, — она стучит себе по виску. — Это убивает меня. Разрушив шахту, я очень, очень ослабла. Но мне нужно сражаться с ними, говоря: еще не время, пока рано… Поэтому я не могу уйти, генерал. А главное — я не хочу уходить.
Мулагеш и Тинадеши замолкают: женщины смотрят друг на друга, каждая с холодной решимостью в глазах, и Мулагеш понимает: она не может убедить Тинадеши покинуть пост. Это будет пустая трата времени. Она приняла решение, и Мулагеш должна с уважением отнестись к нему.
— Сколько времени у вас осталось? — спрашивает Мулагеш.
Тинадеши испытывает явное облегчение от того, что они сменили тему беседы.
— Не очень много. Чем ближе мы оказываемся к миру живых, тем быстрее они просыпаются. Мне все труднее становится удержать их.
— Я думаю, что надо отправиться обратно в Вуртьястан, отыскать мечи и уничтожить их, — говорит Мулагеш. — Но что, если вы умрете до того, как у меня получится это сделать?
— Тогда они вторгнутся в мир живых, — говорит Тинадеши. — И ты умрешь.
— Проклятье, — расстраивается Мулагеш и потирает губы. — И что, нет никакого плана Б? Никакого запасного варианта?
Тинадеши молчит. Затем медленно переводит взгляд на меч в своей руке.
— Есть тут… один вариант.
И она с мрачным видом протягивает меч Мулагеш.
— Ты можешь взять вот это.
— Что? Чтобы я взяла меч Вуртьи? Да что вы такое, демон побери, говорите? Разве это не убьет вас?
— Я уже мертва, — отвечает Тинадеши. — Этот странный артефакт не продлит мне жизнь. Но минует некоторое время, прежде чем его сила покинет меня: на самом деле, пройдет время, прежде чем это место поймет, что я вышла из роли. Возможно, это займет столько же времени, сколько у меня оставалось бы, если бы меч был при мне. Ты можешь взять его на случай, если ничего не выйдет.
— И что, демон побери, мне с ним делать?
— Это знак, — говорит Тинадеши. — Символ. Его можно отпереть, развернуть, спроецировать как самые разные вещи. Ты многое сможешь сделать с его помощью, если будешь правильно им пользоваться и правильно о нем думать. Вуртья была богиней войны, генерал. И вы как никто знаете, что война — это искусство со своими жесткими правилами и приличиями. Война очень любит законы и традиции — и это можно использовать против нее. Берите меч!
Мулагеш с сомнениями протягивает руку, потом смыкает пальцы на черной отрубленной руке и забирает меч у Тинадеши. Призрачный клинок тут же исчезает, и у Мулагеш в руке остается черная тяжелая рукоять с необычной гардой. И все — никаких намеков на пальцы или на плоть, никаких молний, никакого пламени. Просто вещь, а не божественное чудо, обретшее форму.
— Для меня все эти слова — разные способы сказать «я не знаю», — вздыхает Мулагеш.
— Разным людям он отвечает по-разному, — говорит Тинадеши. — А мертвые все еще верят, что я Вуртья. Когда я умру, он проснется для тебя — но я не знаю как. И я бы предпочла, чтобы мы вообще бы от этого никак не зависели.
— Я тоже, — кивает Мулагеш. — Так как мне выбраться отсюда?
— Я могу вытолкнуть тебя обратно, — отвечает Тинадеши. — Надеюсь, на это уйдет не слишком много силы. — Она прикрывает глаза. — Я вижу вход — он в воде. Мое лицо отражается в нем. Нет, нет… Это лицо Вуртьи, естественно. И там стоит и ждет молодая женщина. — Она открывает глаза. — Это правильно? Она должна там быть?
— Она светловолосая и на лице у нее написано «не подходи — убью»?
— Она светловолосая, да. И вид у нее… да, словно она готовится вступить в бой…
— Значит, все в порядке. — Турин собирает свои вещи. — Могли бы вы сделать это… ну прямо сейчас?
— Могу, — кивает Тинадеши. Она протягивает руку Мулагеш, потом замирает, в чем-то сомневаясь. — Я так понимаю, что это последний мой шанс узнать, что там случилось с миром, пока меня там не было?
— Да. Хотите, чтобы я что-то сказала или сделала? — спрашивает Мулагеш. — Что-то, может, передать семье?
С момента, когда Турин впервые увидела Тинадеши, та выглядела суровой и решительной, словно ее душа была наковальней, на которой можно было бы перековать весь мир, но этот вопрос приоткрыл в ее душе какую-то щелку, и она вздрагивает.
— Я думаю… Я думаю, лучше будет считать, что я и вправду умерла тогда. В конце концов, разве я не покинула мир живых? Разве это не смерть? Но я думаю, что избрала такой путь еще раньше. Когда я решила поехать на Континент и взять с собой детей… Когда я предпочла достижения своим обязанностям… Я смотрю на то, что сделала, и не чувствую абсолютно ничего. Ни гордости, ни радости, ни утешения. Я ощущаю только неутолимую жажду.
— Жажду чего?
Она бледно улыбается:
— Сказать моим детям, что я, несмотря на все, их любила. И я жалею, что не любила их больше. Жалею, что не выказывала им эту любовь чаще.
— Я им передам, если увижу, — говорит Мулагеш.
Лицо Тинадеши каменеет.
— Тогда иди, — велит она. — И покончи с этим.
И она стукает Мулагеш пальцем по лбу, та невольно откидывается назад и падает, падает навзничь, чтобы оказаться на полу…
…Но нет, ничего такого не случается. Потому что пола нет. Вокруг нее спокойная, холодная, темная вода, и она падает в нее, погружаясь все быстрее и быстрее. Над Мулагеш сжимается белая цитадель Города Клинков, уменьшаясь и уменьшаясь, пока не становится полоской света, а потом и та исчезает.
Турин знает, что должно произойти в этот раз, но легче ей не становится: давление все возрастает, пока голова ее не готова уже треснуть, как яйцо. Даже ребра скрипят и сжимаются. Но в этот раз Мулагеш не сопротивляется, а сворачивается комочком. И тут появляется сила тяжести, и она крутится вокруг нее, словно мир никак не может решить, что должно быть наверху, а что внизу, и когда Турин открывает глаза, то видит над собой темную черную дыру.
Мулагеш вылетает на поверхность, колотя руками и ногами. Руки ее наконец-то нащупывают края купели. Она все еще смаргивает воду с ресниц, но уже различает над головой брезентовую крышу цеха со статуями.
— Осторожно! Осторожно! — слышит она голос Сигню. Та берет ее за руки и вытаскивает из купели.
Турин отталкивается ногами от каменного края, и они с Сигню обе падают в грязь.
— Боже правый, — говорит Сигню. — Что с тобой случилось? Ты… ты попала туда? И почему… почему ты вся… красная?
Мулагеш откашливает воду — по ее мнению, пара пинт из нее точно вылилась.
— Я знаю, кто это! — выдыхает она. — Я знаю, кто это!
— Кто? И что?
Мулагеш перекатывается на живот и встает на четвереньки. Белые, как отмытая кость, лица статуй смотрят на нее выжидательно.
— Это Рада Смолиск, — тихо говорит она. — Это Рада Смолиск пробуждает мертвых.
Назад: 13. Город Клинков
Дальше: 15. Тень забвения
