15. Тень забвения
И он спел им: «Матерь наша Вуртья танцует всегда!
Танцует на вершинах холмов, и так и сверкает Ее меч!
Она танцует на сердцах людей,
Ибо битва — истинное наше состояние!
Открой человеческое сердце,
Загляни в него,
И увидишь двоих,
Что, сцепившись, кричат и бьются в грязи!»
Из «О Великой Матери Вуртье, что взирает на нас с вершин Клыков Мира», около 556 г.
— Отсюда не так-то легко будет выбраться, — говорит Сигню. — Отряды Бисвала возвращаются, и мне сообщили, что они в гавани уже повсюду. Они будут здесь с минуты на минуту.
Мулагеш морщится, проверяя, все ли при ней. Она все так же вымазана красным с ног до головы, хотя цвет уже постепенно отходит. Она не рассказала Сигню всего — просто нет времени объяснять, как Тинадеши превратилась в заместителя богини войны, — но подробно поведала, как пробуждается Город Клинков.
— К сожалению, дом Рады находится между Галереями и крепостью, — говорит Мулагеш. — К нему трудно будет подойти незаметно.
— Он стоит в роще, — замечает Сигню. — Возможно, мы сможем укрыться там.
— Если доберемся до деревьев, в чем я сомневаюсь. Если люди Бисвала вошли в гавань, это значит, что все ведущие из нее дороги будут под наблюдением.
— Вы уверены, что это она?
— Больше некому. Она при мне цитировала Петренко, а потом Страж сказала, что к ней приходил его ученик. А Рада прекрасно знала, какие семьи живут на отшибе, и опробовала на них свои клинки. Один из погибших мальчиков в Пошоке страдал от какой-то жуткой сыпи, а в Гевальевке мне сказали, что угольщик очень переживал из-за здоровья своей жены… Она, видимо, побывала в каждом из этих домов как врач.
Сигню морщится от отвращения:
— Просто поверить не могу.
— А Петренко — это тот святой, что изобрел технологию изготовления вуртьястанских клинков, — добавляет Мулагеш. — Рада, наверное, отправилась на Клыки Мира, нашла могилу…
— Видимо, это была могила самого Петренко…
— Точно. А меч Петренко — образец, по которому изготовляются остальные клинки. Ну и вот.
Мулагеш смотрит на меч Вуртьи — правда, сейчас от него видна только рукоять. Она запихивает его за пояс, чтобы удобнее было выхватить, но зачем он мог бы ей понадобиться, ей до сих пор невдомек. Так, меч при ней, теперь нужно осмотреться.
— У вас тут веревки не найдется?
— Наверняка где-нибудь отыщется, но…
— И лазать ты тоже умеешь, правильно?
— Что вы предлагаете?
— Я предлагаю использовать вот ту арку, — говорит она, указывая на призрачно белеющую скульптуру, похожую на кости кита, — она почти достает до края стены. Это значит, что нам не придется выходить через дверь. А дом Рады стоит на вершине соседнего холма. Мы туда в два счета доберемся, если перелезем через стену.
Сигню вздыхает, примеряясь к арке.
— У тебя удивительный талант загребать жар чужими руками.
— Напоминаю, что я только что улетела в мир мертвых, чтобы чужие руки не добрались до города.
— Туше.
Сигню берет несколько мотков веревки в кладовой при цехе, и они вдвоем бегут к стене.
— После того как переправишь меня через стену, — спрашивает Мулагеш, — что дальше будешь делать?
— Что дальше? Я полезу вслед за тобой, естественно. Если уж ты заставила меня лезть на демонову стену, я и до дома Рады готова с тобой прогуляться.
Мулагеш втайне надеялась на именно такой ответ, просто не хотела задавать прямой вопрос. Вмешивать других людей в собственные грязные делишки всегда казалось ей неправильным.
— Ты уверена?
— Тебе понадобится напарник, разве нет?
— Да. Но я бы предпочла, чтобы ты была уверена, что этого хочешь. Возможно, там случится заварушка. Я не могу гарантировать тебе безопасность.
— Генерал, эта женщина, похоже, желает уничтожить все мною созданное, — говорит Сигню. — Хотя я ума не приложу зачем. Я хочу остановить ее и, если получится, узнать, почему она так поступает.
Сигню начинает резво карабкаться вверх по арке.
— Она же даже не уроженка Вуртьястана. Она из Мирграда, ради всех морей!
— Как насчет винташа? Прихватишь с собой?
Сигню переваливается через стену и садится на нее верхом. Потом вздыхает и склоняет голову.
— Ты же знаешь, я ненавижу все, связанное с войной.
— Да. Знакомое чувство.
Сигню начинает разматывать веревку, опуская ее все ниже.
— Но я все равно хочу сделать это.
— Да, — говорит Мулагеш, берясь за веревку. — Знакомое чувство.
* * *
Спускаясь по веревке с другой стороны стены, Мулагеш оглядывается и видит, что тут и там мелькают лучи света — это фонарики солдат, которые что-то ищут. Она быстро подсчитывает их — получается около пятидесяти. Судя по тому, как огоньки прыгают вверх-вниз, эти солдаты бегут. Причем практически все — к цеху со статуями.
— Скорее! Давай слезай! — говорит Сигню.
Они быстро съезжают по веревкам на землю и укрываются в тени, следя за лучами фонариков.
— Ничего себе, — шепчет Сигню. — Сколько народу-то нагнали…
— По моему сигналу бежим к вон той ограде, хорошо? — И Мулагеш указывает на опоясывающий цех сетчатый забор футов в десять в высоту.
— Мы же на него не полезем, нет? Там колючая проволока наверху.
— У меня при себе кусачки. Но это займет некоторое время.
— А почему при тебе кусачки?
— Потому что солдат из дому без кусачек не выходит! — огрызается Мулагеш. — Еще вопросы есть?
Сигню вытягивает шею:
— Похоже, никого. На счет три?
— Согласна.
Она на пальцах показывает — раз, два, три, и они бросаются вперед. Они огибают стопку арматурных стержней, затем бегут мимо куч земли и куч опилок и наконец оказываются у ограды.
Присаживаются на корточки и оглядываются: ночную темноту полосуют яркие лучи света.
— Это не фонарики, — тихо говорит Мулагеш, вытаскивая кусачки. — Это прожекторы. Они, я гляжу, серьезно настроены найти нас.
Сигню берет в руки инструмент и принимается за работу, быстро перекусывая звенья сетки.
— Они будут по нам стрелять?
— Могут, если мы побежим. Они, скорее всего, ожидают, что мы вооружены. А у тебя, кстати, за спиной винташ пристегнут.
— А что, если сегодня у нас все получится? Что, если мы доберемся до Рады и сумеем остановить то, что она задумала? Как ты считаешь, Бисвал нас простит?
— Если сама Рада ему все расскажет — возможно, — говорит Мулагеш.
— А она это сделает?
— Может, и сделает, я только дерьмо из нее повыбью немного…
Сигню, опешив, смотрит на нее:
— Ты правда это сделаешь?
— Еще как сделаю. Очень, знаешь ли, не хочется, чтобы меня к стенке поставили. Так что я жопу ей надеру, не изволь беспокоиться. Ты сеткой занимайся.
Мулагеш несет караул. Металлические стены цеха со статуями слишком уж хорошо отражают свет — лучи упираются в нее и рассеиваются по двору. Каждый раз, когда ночь простреливается очередным лучом прожектора, они пригибаются к земле и замирают. Мулагеш оборачивается и смотрит вверх через ограду на склон холма, на вершине которого в роще стоит дом Рады Смолиск. До него — ярдов пятьсот. Приглядевшись, она различает, что в доме горит веселым ярким желтым светом окно. И из трубы, естественно, валит уютный серый дымок. А ведь это не обычный дым из камина, правда, Рада?..
Тут она видит искры света справа, на той же высоте, что и дом Рады. Мулагеш прикрывает глаза ладонью от беспощадного света прожектора: так, это солдаты, пять или около того, шагают по дороге к дому губернатора полиса.
— П-проклятье, — говорит Мулагеш. — Мы тут не одни. Солдаты идут к дому Рады.
— Я почти закончила. Сколько времени у нас есть?
— Двадцать, а то и десять минут. Наверное.
— Тогда нам нужно…
И тут она осекается — Мулагеш падает на землю и прикрывает ей ладонью рот. Сигню смотрит на нее большими глазами — мол, что такое? Мулагеш качает головой и кивает в сторону земляных куч.
Поначалу они ничего не слышат. А потом — потом они различают их. Шаги. Кто-то медленно и не очень уверенно идет к ним.
Мулагеш убирает ладонь с лица Сигню и вынимает из кобуры «карусель». Низко приседает и целится в темноту.
Еще несколько секунд стоит тишина. А потом из темноты вырывается луч света и падает прямо на них.
Мулагеш едва удерживается от того, чтобы выстрелить. Ее учили, и хорошо учили таким вещам, но сейчас она готова на все, лишь бы не выдать себя. Она ждет, что скажет этот человек, что навел на них фонарик. Что он скажет, как назовется. Но в ответ — тишина.
И тут наконец раздается голос:
— Э-э-э… Главный инженер Харквальдссон?
Сигню с облегчением выдыхает.
— Задери тебя демоны, Кнорстрем! — говорит она. — У меня чуть сердечный приступ не приключился!
Луч опускается. Мулагеш смигивает, и глаза ее наконец различают дрейлингского коренастого охранника с нашивкой ЮБК на груди. Он стоит среди земляных куч и смотрит на них.
— О! Эм… простите, мэм. Я не знал, что вы здесь.
— Ну так вот она я!
— Д-да, я вижу. Могу я узнать… э-э-э… что происходит? Мне докладывают, что сайпурские войска вошли в гавань…
— Да, — мрачно отвечает Сигню. — Похоже, генералу Бисвалу вскружила голову власть. Он хочет арестовать меня. Боюсь, это приведет к скандалу на международном уровне… Не сообщайте никому, что вы нас здесь видели. И я также очень рекомендую как-то отвлечь и увести сайпурские войска из этой части цеха. Я понятно выражаюсь?
— Да, мэм.
— Да, и вот еще что. Найдите моего отца и передайте ему, чтобы он встретился с нами в доме Рады Смолиск. Он стоит вот там…
И она показывает, где это, через проволочную ограду.
Кнорстрем смотрит в ту сторону:
— Э-э-э… дом губернатора полиса?
— Да. Мы должны с ним срочно встретиться и обсудить ситуацию. Передайте ему это. Понятно?
— Да, мэм.
— Отлично. А теперь — за дело.
Кнорстрем с неожиданной для такого крепыша быстротой уходит.
— Отлично придумано, — говорит Мулагеш. — Надеюсь, он сумеет привести туда Сигруда…
— Я тоже.
Сигню перекусывает последние звенья проволоки, и Мулагеш поддает ногой, открывая в ней дырку. Они выползают на ту сторону, проволока цепляется за плечи и спину. Потом они поднимаются на ноги и быстро убегают.
Холм вдруг перестает быть холмом: он высится над ними, как настоящий утес. А дом Рады стоит на самой его вершине.
— А зачем солдаты идут туда? — спрашивает Сигню, карабкаясь вверх.
— Стандартная инструкция, — отвечает Мулагеш, тяжело дыша. — Если возникает угроза безопасности, губернатор региона должен первым делом обеспечить безопасность других сотрудников министерства. Вот только я даже подумать не могла, что стану угрозой для губернатора полиса.
Сигню смотрит вверх.
— Отсюда и до вершины придется лезть по почти отвесному склону, — говорит она. — Помощь нужна?
— Я справлюсь, — говорит Мулагеш. Потом тихонько добавляет: — Возможно.
И они карабкаются, и карабкаются, и карабкаются. Мулагеш молчит, но ей очень, очень нелегко — от левой ее руки мало толку. Не раз и не два она чувствует: все, сейчас она не удержится и полетит прямиком вниз. Она настолько сосредоточена на том, чтобы не упасть, что пугается, когда ее плеча касается что-то мягкое. Она не сразу понимает, что это веревка.
Она смотрит вверх и видит темную фигуру Сигню. Веревка свисает вниз.
— Привяжи ее поясу, — говорит та. — Свой конец я привязала к себе. Я тебя подстрахую.
— Если я упаду — обе разобьемся.
— Я выше и крепче тебя, все будет в порядке.
Обвязаться веревкой, вися на отвесном склоне, да еще и одной рукой, сначала кажется непосильной задачей, но через несколько минут шебуршения и ощупывания своих штанов у Турин получается. Она показывает Сигню большой палец — мол, все хорошо, и они продолжают восхождение на утес. А ведь Сигню права — она крепче, да и в скалолазании опытней, чем Мулагеш думала.
В конце концов они выбираются на вершину утеса. Сигню переваливается через край, разворачивается, ложится на землю и дает Мулагеш руку:
— Хватай. Подтяну.
Мулагеш поднимает голову и видит, как луч фонарика только что скользнул прямо над Сигню. Они слишком близко. Слишком. Мы чересчур медленно лезли!
Она начинает быстро развязывать веревку.
— Сигню! Уходи! Ложись на землю, они увидят тебя!
— Подпрыгни и ухватись за мою руку!
— Сигню, ты…
— Давай же, демоны тебя задери!
Мулагеш подпрыгивает. Тело ее наливается ужасом — в этот миг она повисает без опоры на головокружительной высоте.
А потом ее пальцы касаются пальцев Сигню. Нет, не сработает! Сейчас рука Турин соскользнет и она полетит вниз по склону! Но нет — пальцы Сигню смыкаются у нее на запястье. А потом она наклоняется и зацепляет левую руку Мулагеш своим локтем прямо над протезом.
И тут все заливает ярким светом — луч фонарика упирается прямо в них.
— Стой! — выкрикивает кто-то. — Ни с места!
Они не произносят ни слова. Сигню тащит Мулагеш наверх, медленно, очень медленно, но верно.
— Я сказал ни с места! — кричит кто-то.
Голос обеспокоенный, этот кто-то явно взвинчен. А на спине у Сигню — винташ, и он сейчас на виду. Плохо это…
Мулагеш упирается ногами в склон утеса и проталкивает себя вверх и вперед. Она перебирается через край и откатывается в темноту. Сигню пытается следовать за ней, но она еще не отдышалась и потому двигается слишком медленно.
Звучит выстрел. Сигню вскрикивает. Мулагеш поднимается на одно колено и выхватывает «карусель».
Даже в этот миг, миг, когда в нее стреляют, а ее спутница получила ранение, Мулагеш отчетливо понимает: это ее солдаты, коллеги, братья и сестры — и как офицер она несет за них ответственность. Поэтому она трижды стреляет по деревьям, целя высоко, но не слишком — чтобы преследователи поняли, что надо быстро прятаться.
Это срабатывает: лучи света судорожно полосуют деревья — солдаты убегают. Мулагеш обнимает Сигню и ставит ее на ноги — сначала надо спрятаться, а уж потом выяснять, куда ее ранили.
Они хромают сквозь рощу, Мулагеш то и дело спотыкается, шатается и пытается не упасть. Звучат еще выстрелы, но пальба далеко.
— Куда попали? — спрашивает Турин.
— В икру, — отвечает Сигню. — Мне… не очень больно.
Судя по тому, что она говорит это сквозь зубы, ей очень больно.
Мулагеш поворачивает и прячется за дерево. Потом выглядывает из-за него, чтобы оценить обстановку. Трое солдат осторожно пробираются через папоротники прямо в ее сторону. Она тщательно прицеливается в дерево над ними и стреляет. Кора сыплется им прямо на головы, и троица снова падает на землю.
— Это явно не лучшие наши солдаты, — замечает Мулагеш, таща Сигню к дому Рады, — иначе ты была бы не раненой, а мертвой.
— Положи меня на землю, — шепчет Сигню.
— Что?
— Положи меня на землю и оставь здесь, — велит она, — я тебе сейчас лишь помеха!
— Я тебя не оставлю, демон подери!
— Ты не дойдешь до дома Рады вовремя, — говорит Сигню. — Они нагонят нас и либо подстрелят, либо арестуют! В том и в другом случае нам конец. Если нас арестуют и адепты прорвутся в нашу реальность, мы покойники, Турин. Ты сама это знаешь!
Мулагеш останавливается. Потом осматривается и обнаруживает приличные заросли папоротника-орляка под одной сосной.
— Как ты считаешь: справишься с раной, если я тебе оставлю аптечку?
— Я справлюсь с раненой ногой, — говорит Сигню, морщась от боли. — Оставь мне винташ, я могу отвлечь их стрельбой и тем выиграть для тебя больше времени.
— Не хочу, чтобы ты убила сайпурского солдата из-за меня! Стреляй, только если другого выбора не останется.
Она опускает Сигню на землю. На той лица нет от боли. Увидев рану, Мулагеш понимает: прострелено навылет, если кость и повреждена, то незначительно. Она вынимает аптечку.
— Я бы перевязала тебя сама, но…
— Я знаю, — отвечает Сигню, забирая аптечку. — А теперь иди! Уходи и постарайся остановить ее.
Мулагеш поворачивается и со всех ног бежит к дому Рады.
* * *
Мулагеш мчится вверх по склону к другой стороне — той, где вход в жилые комнаты Рады. Потом падает в папоротники и, раздвинув их листья, наблюдает за домом. Солдаты перекликаются, прочесывая рощу. Но они далеко от нее и навряд ли смогут ее увидеть.
Турин начинает подкрадываться к дому. Вокруг темно, но не настолько, чтобы чувствовать себя в безопасности. Наконец она добирается до дома. Из эркерного окна на деревья падает золотой свет. Дверь Мулагеш тоже видит, но, если она к ней пойдет, ее тут же заметят. Она садится на корточки, перезаряжает «карусель», смотрит на лес, но там вроде бы никого. И мчится к двери.
У нее получается добежать незамеченной — ни окриков, ни выстрелов. Но она слышит звуки из нижнего этажа дома: тихий звон металла о металл.
Теперь она прекрасно знает, что это за звук.
Мулагеш опускает руку и пробует ручку двери. Заперто. Она ощупывает косяк — так и есть, петли находятся с той стороны. Потом она делает шаг назад, встает напротив и бьет ногой рядом с ручкой.
Створка со треском приоткрывается. Один из солдат кричит:
— Это что такое было?
Но Мулагеш уже внутри с «каруселью» на изготовку.
В доме включен свет, но не слышно, чтобы кто-то ходил. Она закрывает дверь и задвигает ее шкафом — впрочем, толку от этого мало, шкафчик солдат не остановит. Она тихо крадется через весь дом, осматривая комнату за комнатой.
Рады Смолиск, похоже, нет: никого ни на кухне, ни в гостиной, ни в комнатах врачебной половины дома. Мулагеш подходит к камину и трогает угли — те совсем остыли, и камни тоже холодные. Однако же она видела поднимающийся из трубы дым и слышала внизу этот звук…
Мулагеш присматривается к камину. Времени мало, но Рада явно где-то прячется. Стены рядом с камином гладкие. Никаких щелей или панелей. Но вот Турин идет по ковру — и резко останавливается. Задумывается и смотрит себе под ноги. Один из углов ковра завернулся, словно кто-то пытался подвинуть его из крайне неудобного положения.
Она берется за ковер и оттаскивает его в сторону.
Под ним обнаруживается крышка люка с металлической ручкой. Мулагеш возвращает «карусель» в кобуру. Поднимает крышку. Под ней — спиральная, ведущая вниз лестница.
В дверь, через которую она вошла в дом, уже молотят. Шкафчик, забаррикадировавший дверь, скрипит и трещит. Мулагеш оглядывается кругом, берет кочергу из камина и идет к лестнице. Спустившись немного, она захлопывает крышку и просовывает кочергу через ручку, запирая вход. Утерев со лба пот, она снова вынимает оружие и начинает спускаться по лестнице.
Здесь должно быть темно, но нет: хотя ламп нет, спиральная лестница освещена слабым золотистым сиянием, пробивающимся сквозь щели в ступенях. А еще, спускаясь, Мулагеш слышит все то же звонкое тинь-тинь-тинь — звук, с каким металл ударяется о металл.
Или молот о наковальню.
И уже через несколько ступенек она начинает слышать в своей голове голоса — они шепчут и бормочут, шепчут и бормочут…
— …Мы преследовали их по мелкой речке, пели их стрелы, но мы выпрыгнули на берег с клинками наготове, и сердца наши довольно сверкали, и мы ударили по ним, и падали они, подобные куклам из лоскутов, и возрадовались мы, увидев, как с воплями они отступают…
— …сражался со мной день и ночь, четыре дня, мой учитель и я, мы бились на вершине холма, ибо она сказала, что покажет мне изначального зверя, что таится в сердце мира, и зверь этот — питомец Матери, и когда я отрубил ее руку от ее тела и вонзил меч свой ей в горло, она умерла, улыбаясь, ибо она научила меня всему, что знала…
Как знакомо… Точно такое напевное бормотание Мулагеш слышала от адептов в Городе Клинков.
Лестница заканчивается. Впереди Турин видит хищные огни кузницы — и мечи там, на стойках.
Клинков тут много — может, четыре дюжины, может, пять. Однако лишь некоторые походят на красивый и жуткий меч Жургута: большинство не дотягивают до него ни по величине, ни по мастерству, с каким тот был откован. Видимо, они — дело рук не мастера, а ученика, еще не постигшего пути и перепутья, которыми следует расплавленный металл, не постигшего еще в полной мере, как использовать ковкость и жар огня. Но все равно — это мечи, оружие, пусть и грубые по форме, но способные исполнить свое предназначение.
И она слышит их. Слышит, как они разговаривают, шепчут. Внутри этих клинков хранится память и желания целой цивилизации.
Перед наковальней трудится кто-то небольшого росточка: на этом человеке толстый кожаный фартук и широкая металлическая маска с пластиной из окрашенного стекла. Смотреть на это было бы смешно, если бы не абсолютно серьезный и мрачный вид, с которым этот человек раздувает мехи, не обращая никакого внимания на летящие искры. Вся фигура его выказывает решимость и недюжинную сноровку. Так выглядит человек, который знает, что делает, и намерен довести все до конца.
— Маленькая Рада Смолиск, — шепчет Мулагеш. — Что ж ты творишь?
Она смотрит, как Рада вынимает из огня зажатый в зубьях щипцов раскаленный кусок металла, кладет на наковальню и с силой бьет по нему, и так и эдак поворачивая его уверенными спокойными движениями. Мулагеш видит, что кузница устроена с умом: у Рады здесь очаг, и топка, и фурма, и мехи, а вверху — вентиляция, которая явно выходит в дымовую трубу. Плюс по углам есть еще отверстия для проветривания — в кузне даже чувствуется сквозняк, когда горячий, активный воздух вытекает наружу, а внутрь поступает холодный и зимний.
Мулагеш оглядывает дюжины готовых мечей: а ведь Рада заперта здесь в темноте вместе с покойниками.
Мулагеш делает шаг вперед, не отпуская глазами молот в руках у Рады:
— Рада, остановись.
Рада замирает на секунду, а потом продолжает отбивать кусок металла на наковальне.
— Я сказала, остановись!
Рада переворачивает кусок, осматривает его и кладет обратно на угли. Голос у нее тихий и мягкий:
— Нет.
— Положи молот!
— Нет.
Она снова подцепляет щипцами металл, кладет на наковальню и принимается бить по нему молотом.
— Рада, я выстрелю!
— Стреляйте, — спокойно говорит Рада. — Стреляйте. Убейте меня.
Еще один звонкий удар.
— Мне все равно.
— Я знаю, что ты задумала. Я побывала в Городе Клинков, Рада! Я все видела!
Молот уже не так быстро стучит по наковальне. Но тут Рада отвечает:
— И что? Какая теперь разница? Как это может остановить начатое? Ну вот, вы все знаете. Ну и что?
И она задумчиво смотрит на молот.
— Никогда я не чувствовала себя такой живой… Ты знала это? Все, что тяжким грузом лежало на сердце, все, что не давало мне говорить… Все это развеивается с каждым ударом молота…
И Рада снова поднимает молот и начинает бить им по металлу.
— Да к демонам все, — бормочет Мулагеш.
Она кладет «карусель» в кобуру и делает шаг вперед. Рада оборачивается, потрясая молотом, но по ней видно, что она не знает, что с ним делать, — похоже, она действительно не ожидала да и не хотела конфликта. Мулагеш хватает Раду за запястье своей правой рукой, разворачивает ее и со всей силой бьет под правое колено.
В колене Рады что-то влажно щелкает. Крича от боли, она падает на пол, молот со звоном ударяется о наковальню. Мулагеш даже не смотрит в ее сторону. Она идет к стойке с мечами и начинает хватать их и кидать на угли.
Рада перестает кричать — теперь она смеется. И поднимает свою металлическую маску. Перепачканное пеплом лицо ее совершенно безумно, но это совсем не та маленькая робкая женщина, которую Мулагеш видела последние недели.
— Ты действительно считаешь, что это поможет? Думаешь, сможешь их таким образом уничтожить? Ну разве что за несколько недель… Генерал, уже слишком поздно.
— Ты отправилась на Клыки Мира, не правда ли, Рада? — говорит Мулагеш, раздувая мехи. Мечи раскаляются, но не до нужной температуры. — Взяла лодку, может, наняла кого-то из горцев. Ты нашла меч Петренко. Он перенес тебя в Город Клинков, чтобы ты смогла учиться у него. Но Страж отказала тебе, потому что ты не была достойна Города.
— Да, я не убивала, нет, — тихо говорит Рада. — Но я знаю смерть. Прекрасно знаю. Мы всегда вместе, как вам, генерал, отлично известно.
— Тогда какого демона ты лишний раз зовешь ее в мир? — рычит Мулагеш. — Ты испытывала свои мечи на невинных людях в деревнях! Ты сидела и смотрела, как люди убивали своих близких!
— Я должна была убедиться, что это сработает, — все таким же тихим мягким голосом отвечает она. — Я должна была знать, что мечи скованы правильно, что они имеют связь с Городом Клинков. Их так трудно делать…
— Сработает? С ума рехнуться! Ты еще и туннель в тинадескитовые шахты прокопала, ты воровала его, чтобы сковать эти мечи! Проклятье, ты такая хитрая, Рада, но ты что, сдурела? Не понимаешь, к чему это ведет? Ведь эти твари перебьют не только сайпурцев, но и континентцев!
— Конечно, понимаю, — говорит Рада. — Естественно, понимаю.
— Тогда почему ты делаешь это, ради всех морей?
— Почему? — Теперь ее голос звучит истерично громко, Раду явно раздирают противоречивые эмоции — она и злится, и смеется одновременно. — Почему? Вы хотите знать почему?
— Да, демоны тебя забери! Хочу!
— Потому что одно дело — когда тебя завоевали и ты потерял страну, — вдруг начинает кричать Рада, — и совсем другое — утратить вечность!
Мулагеш молчит — от Рады она не ожидала такой вспышки гнева.
— Вы можете себе это вообразить, генерал? — кричит Рада. — Можете себе представить, каково это — долгие дни лежать под завалом рядом с трупами всех твоих близких, обонять смрад их разлагающихся тел, видеть, как течет их кровь? Чувствовать, что они тут, рядом, в темноте, холодные и липкие? Можете представить себе, каково это — вырасти в страхе, что, когда погасишь свет, они к тебе придут! Ложиться спать каждую ночь и ждать, что вот ты протянешь руку и нащупаешь рядом с собой холодное, мокрое лицо, усы и брови и поймешь, что это некогда было твоим отцом? Что от него остались лишь плоть и кости и более ничего.
Рада смотрит на Мулагеш, лицо ее искажено яростью.
— А теперь представьте себе, каково узнать, что раньше было иначе! Раньше были открыты посмертие, небеса! Раньше моя семья была бы в безопасности! Раньше мертвых почитали, любили и уважали! Когда я взяла в руки меч Петренко, я увидела это! Я увидела, что раньше ожидало нас, и поняла — все поняла! Поняла, что у нас отняли! Что одним ударом посмертие, которое с такой любовью обустраивали для нас, было уничтожено! Все пропало, и бесчисленные души оказались во тьме безо всякой надежды! Вы понимаете, что ваша страна сделала с нами, генерал? Вы понимаете, что во время Мига пострадали не только живые, но души на небе? И все люди, погибшие во время Мирградской битвы, они умерли дважды! Один раз — в этом мире, и еще один — когда они не сумели попасть в приготовленное для них посмертие!
— Ну и что, у нас вообще никакого посмертия на хрен не было! — рычит Мулагеш, раздувая мехи. — Когда сайпурцев убивали, мы просто гнили в земле, и если наши семьи знали, где мы лежим, это почиталось благословением! Твоя трагедия — это лишь свечка в целом море лесного пожара!
— А мне плевать! — вскрикивает Рада. — Мне плевать! Будь проклят мир, проклят Континент, и Сайпур заодно с ними! Если мир не дает нам передышки от жизни — уничтожим его! Когда я взяла в руки меч, он показал мне, где лежат обломки его родичей — они рассыпаны здесь в холмах. И когда они тут устроили шахту, я знала, что они добывают, — они не знали, а я знала! И когда я отковала первый свой меч, я знала — они стали ближе, посмертие, в котором нам отказали, приблизилось к нашей реальности. Пусть они приходят. Пусть делают с нами то, что мы заслужили! — Она разражается рыданиями, истерично всхлипывая. — Мы заслуживаем этого. Мы все заслуживаем этого.
— А те семьи, которые ты убила, — они это заслужили? Тот труп, что ты изрубила, чтобы выдать его за Чудри, — она этого заслуживала?
— Я даже не знаю, кто это, — тихо отвечает Рада. — Я купила тело у горского коробейника…
— А все эти ни в чем не повинные люди, которые погибли после воскресения Жургута, — они тоже это заслужили?
Она пожимает плечами:
— Так было надо. Мне требовалось понять, удалось ли сковать правильный клинок, такой, который может привести сюда адепта и дать ему плоть. А ты уже начала что-то подозревать. Поэтому я подумала: а не решить ли мне обе проблемы разом? Но то, что сделал Жургут, по сравнению с тем, что принесет Ночь, — просто детская игра. И вы не сможете это предотвратить, генерал. Я годами ковала эти мечи. И за один вечер вы их не уничтожите. Что может тут поделать однорукая женщина, за которой гонятся солдаты? Я слышу их голоса наверху — а вы?
Мулагеш прекращает поддувать мехи. Наверху раздаются крики и грохот — похоже, солдаты пытаются разрубить крышку люка.
Рада улыбается:
— А знаете, что самое смешное? Это я их сюда привела — а они даже не подозревают о том. Я проникла в цех со статуями, сделала фотографии и переслала им. Они думают, что вы, генерал, предали родину. Я уверена: все сайпурские солдаты, сколько их есть в Вуртьястане, охотятся за вашей головой.
— Заткнись. — Мулагеш, конечно, понимает, что Рада права.
Мечи немного раскалились, но совершенно не собираются плавиться. А их тут столько… Солдаты ворвутся сюда раньше, чем она успеет что-либо предпринять.
— Ты права. Я не смогу это сделать в кузне, — спокойно говорит она.
А затем вынимает из-за пояса рукоять меча Вуртьи.
Турин смотрит: теперь он темный, чуть поблескивающий. И он красив — непривычной, кошмарной, дикой красотой. Она представляет, как по клинку перебегает бледное пламя, обещающее ужасы войны и разрушения.
— Но, возможно, это мне поможет, — тихо говорит Мулагеш.
* * *
Сигню Харквальдссон очень тихо лежит в зарослях папоротника, прислушиваясь к крикам наводнивших лес солдат. У нее так и не получилось их сосчитать: поначалу их было пять или шесть, а теперь — уже десять, а то и двадцать или еще больше. И все они сейчас оцепляют дом. Кто-то разговаривает, кто-то отдает приказы или сообщает что-то в форт.
— …знаю, что одну подстрелил. Я точно знаю. Она закричала.
— …та блондинка, да? Которая из гавани? Или мне померещилось?
— …нет крови на двери. Возможно, внутри есть, но я сомневаюсь. Она где-то здесь неподалеку.
Сигню переваливается на правый бок, чтобы осмотреть рану. Она так и не обработала ее — времени не хватило: только наложила тугую повязку, как Мулагеш выбила дверь, и на этот звук устремились со всей округи солдаты. Голень болит так, что Сигню с трудом сдерживается, чтобы не заскулить. А еще она с горечью понимает, что еще чуть-чуть, и она упадет в обморок от потери крови: ее ранили, а до этого она пожертвовала кровь для ритуала Мулагеш.
Тут из дома доносится крик. Солдаты мгновенно замолкают. Оказывается, это кричит Рада — и как кричит, орет и завывает от ярости: да уж, такого от маленькой робкой заики не ожидаешь…
Солдат говорит:
— Генерал Бисвал скоро прибудет, да? Отлично. Скажите ему, чтобы поторопился!
Сигню едва сдерживает стон. С Бисвалом еще больше солдат подтянется. А чем их здесь больше, тем выше шансы, что ее обнаружат.
Голова кружится. Время истекает…
* * *
— А это что такое? — спрашивает Рада Смолиск. — Что за штука?
— Заткнись, — гавкает на нее Мулагеш.
Она прикрывает глаза и пытается сосредоточиться.
— Это скульптура? Часть меча?
— Заткнись, сказала!
Мулагеш пытается мыслью дотянуться до меча — ну же, давай, отвечай!.. Когда она впервые увидела его в руке Тинадеши, клинок пытался с ней заговорить, стать чем-то у нее в голове, транслируя мысли, ощущения и истории. А теперь лежит в ладони обычной железякой.
— Что-то из арсенала трюков Комайд? — спрашивает Рада. — Я знаю, что у нее много таких было. Украденные у нас и против нас же обращенные вещи… но это не сработает. Все эти штучки — они больше не божественные. Ничего чудесного в них не осталось, генерал. В них говорит только гнев мертвецов, и в их гневе — их сила.
— Ты заткнешься или нет? — орет Мулагеш.
— Нет. С чего бы мне? Мне нечего терять. Мне давно уже нечего терять. — И она горько смеется, потирая раненое колено. — Генерал, неужели вы с ними не согласны? Ну хотя бы самую чуточку? Все эти забытые солдаты, полные ярости от того, что их родина и их бог не выполнили данное им обещание? Разве с вами и тысячами ваших товарищей не поступили точно так же, а?
Мулагеш запихивает рукоять меча в карман, вытаскивает из кобуры «карусель» и нацеливает ее Раде в голову.
— Во имя всех сраных морей, я сейчас сделаю это! — выкрикивает она. — Я пристрелю тебя, дура несчастная!
Рада даже не моргает. Лицо ее спокойно и бесстрастно, глаза широко раскрыты, она пристально смотрит на Мулагеш:
— Давай. Мне все равно. В каком-то смысле я солдат получше вашего, генерал. Хороший солдат — он же не ценит жизнь. Даже свою.
— Ты не солдат, — отвечает разъяренная Мулагеш. — Ты думаешь — ты мученица, а на самом деле ты самая настоящая дура, Рада. Ты пытаешься исполнить пророчество, которое никому уже не сдалось.
— Мир не должен был получиться таким, — спокойно отвечает Рада, глядя на нее поверх «карусели». — Это случайность. После Мига нам всем нужно было построиться и спокойно войти в океан, чтобы нас поглотило забвение, от которого мы теперь уже не могли спастись. Какой смысл жить, если после жизни ничего нет?
— Ты хоть со стороны себя послушай, какую чушь ты мелешь! — И Мулагеш возвращает «карусель» в кобуру. — Я всю жизнь прожила в тени забвения, Рада. Я видела, как оно настигало и хороших людей, и плохих. И я всегда знала, что его мне не избежать, как ни старайся. — Она смотрит на Раду. — Возможно, я уйду туда сейчас, прихватив с собой и тебя.
И она вынимает из-за пояса гранату. Глаза Рады изумленно расширяются — она поняла, что задумала Мулагеш.
— Нет… — шепчет Рада.
— Меч Вуртьи не сработал, — спокойно говорит Мулагеш. — Кузница тоже. А что, если мне взорвать в этом подвале все четыре гранаты? Как насчет такого?
— Ты этого не сделаешь.
— Почему?
— Ты убьешь себя! Тебе нельзя! Для тебя после смерти ничего нет!
— В этом вся разница между нами, Рада, — говорит Мулагеш. Она прижимает гранату к телу левой рукой и кладет палец на кольцо. — Ты думаешь, что тебя ждет победа над смертью — пусть и такая, которую ты накликала. Но я знаю, что от смерти не спастись. Поэтому я — не боюсь.
Она прикрывает глаза.
* * *
Капрал Удит Рагаван крепко держится за свой винташ, пока машина прыгает по ухабам дороги, ведущей к дому губернатора полиса. Он очень внимательно прислушивается к разговору, который ведет на заднем сиденье генерал Бисвал. Голос у него спокойный, все эмоции под контролем. Рагаван сопровождал Бисвала во время последней кампании в горах и за минувшую неделю навидался боев и схваток, однако его восхищало и успокаивало то, что Бисвал всегда хранил абсолютное, как казалось, ледяное спокойствие, источником которого была непоколебимая уверенность в том, что все, что они делают, несомненно и неоспоримо правильно.
Сомнения генералу Лалиту Бисвалу были вообще не свойственны. И это его убеждение передавалось всем его солдатам.
Рагаван, как и многие его товарищи, отчаянно нуждался в чем-то таком последние несколько дней. Завязнув в болоте горских поселений, где мирных жителей практически невозможно отличить от мятежников, когда четырнадцатилетний ребенок мог запросто вытащить из-под лохмотьев пистолет, прицелиться в твоих друзей и выстрелить… Словом, Рагаван отчаянно нуждался в Бисваловой уверенности не только для того, чтобы нажать в нужное время на спусковой крючок, но и для того, чтобы забыть тела, которые они после себя оставляли. А многие из них принадлежали очень молодым или очень старым людям, а то и вовсе безоружным.
Бисвал говорил: этот туман войны — он неизбежен. Нам следует принять это как должное и двигаться вперед.
Рагаван прислушивается к Бисвалу, они как раз подъезжают к дому губернатора полиса:
— Мы должны принять все меры предосторожности. Генерал Мулагеш лишена одной руки, однако она — одна из лучших солдат, которыми я когда-либо командовал, и она, похоже, отнюдь не растеряла боевые навыки. Помните об этом, но не стреляйте. Точнее, стреляйте только в критической ситуации.
— Что мы знаем о мотивах генерала Мулагеш? — спрашивает лейтенант.
— Ничего, — отвечает Бисвал. — Но ее тайный сговор с дрейлингами меня очень тревожит. Она прекрасно знала об угрозе национальной безопасности, но не захотела с нами делиться этой информацией.
— Вы… вы хотите сказать, что она предатель, сэр? — спрашивает лейтенант.
Бисвал долго молчит.
— Мне самому трудно поверить в это. Но она лгала нам с самого момента своего прибытия. Из-за этой лжи теперь в опасности весь город и форт Тинадеши.
Один из солдат тихо бормочет себе под нос ругательство.
— Я очень обеспокоен, — говорит Бисвал. — Я скажу лишь это. Я очень, очень обеспокоен.
Машина подъезжает к дому и останавливается. Бисвал выходит из нее и обсуждает ситуацию с сержантом, который первым подошел сюда. Потом Бисвал произносит:
— Я поговорю с ней. На данный момент наша задача — оцепить дом. До гавани отсюда рукой подать, а дрейлинги хорошо вооружены и очень дисциплинированы. Будьте начеку.
Рагаван смотрит, как Бисвал с лейтенантом входят внутрь. Затем он занимает пост перед домом, откуда открывается вид на склон утеса, спускающийся к гавани.
Рагаван зол, ему трудно разобраться со своими чувствами. Ему противно. Он оглядывается на дом губернатора. Это, конечно, предательство, но он почти желает, чтобы Бисвал пристрелил Мулагеш. Будет, конечно, безобразный инцидент, может, даже пресса по поводу него что-то напишет, и они увидят, что она вела себя подозрительно, а возможно, кто-то еще и спросит с Галадеша и как бы не с самой премьер-министра, чего она требует от своих солдат.
Потом он хмурится. Что-то не так.
Он видит рядового Махаджана — тот стоит под деревьями прямо перед самым домом. И тут Махаджан подпрыгивает, словно его кто-то испугал, и начинает разворачиваться — причем оружие не поднимает.
У Рагавана падает челюсть, когда он видит, как из папоротников поднимается человеческая фигура. Кто-то высокий, вокруг головы — золотое сияние… блондинка? Дрейлинг?
А это что у нее в руках? Винташ? Она опирается на винташ, как на палку?
Вот она поднимает оружие…
Рагаван слышит, как он сам себе говорит — стоп. Он чувствует, что руки его пришли в движение. Словно он парит над своим телом, которое контролируют исключительно инстинкты, приклад винташа ударяет в плечо, ствол двигается, и вот фигура уже на прицеле…
И тут вдруг резко вспоминается все, что с ним случилось в горах. Дети, засевшие в канавах, обстреливают их из арбалетов; пожилая женщина, которой он хотел помочь подняться, пытается всадить в него ножик; вот они возвращаются с патрулирования, а рядовой Мишра лежит вниз лицом на дороге, верещащая станская девчонка снова и снова всаживает в него нож, и Рагаван вытащил тогда свой пистолет и…
Бабах.
Винташ подпрыгивает у него в руках.
Фигура падает обратно в папоротники.
Рагаван моргает, глядя в прицел.
Это что, я сделал?
Даже со своего места он видит, как глаза рядового Махаджана расширяются от ужаса. Тот орет:
— Нет! Кто стрелял? Кто стрелял?
Рагаван не отвечает. Он опускает винташ и быстро бежит вверх по склону холма к Махаджану. Другие солдаты тоже спешат туда.
Махаджан стоит, нагнувшись над папоротниками, и все так же орет:
— Кто стрелял? Кто, мать твою, стрелял, я спрашиваю! Позовите врача! Немедленно позовите, задери вас демоны, врача!
— Что случилось? — говорит Рагаван, подбегая поближе. — Кто это?
— Она сдавалась! — орет Махаджан. — Я разговаривал с ней! Она сдавалась! Кто, в бога душу мать, стрелял, а?
У Рагавана внутри все сворачивается в узел:
— Но они… там оружие…
Махаджан смотрит на него:
— Это были вы? Это были вы, капрал? Она сдавалась, демон вас побери. Она отдавала мне винташ, капрал! Вы хоть представляете, в кого стреляли? Вы хоть представляете, что вы наделали?
Рагаван заглядывает Махаджану через плечо и видит лежащее на земле тело.
Он залепляет ладонями рот.
— Ох, нет, — шепчет он. — Только не это, нет, нет…
* * *
Мулагеш слышит, как ломают доски у нее над головой. Костяшка пальца на чеке гранаты побелела от напряжения. Сердце бьется так часто, что в ушах стоит шум крови.
«Ну! Давай, сделай это! Просто возьми и дерни! Чего ты ждешь? Не думай, действуй!»
Но рука не слушается.
— У тебя просто нет мужества сделать это, правда? — усмехается Рада.
— Есть-есть, с-сука… — выдыхает Мулагеш, истекая потом.
— Ну что ж… если есть… Я всегда думала, что меня убьет сайпурец, — говорит Рада. — То, что ты умрешь вместе со мной, пусть немного, но утешает меня.
Тихое бормотание адептов все еще гуляет эхом по голове Турин:
— …и я ударил, и улыбнулся, и радовался, почувствовав кровь у себя на лице…
— …мы бросились вперед, и наши ноги пожирали землю, и мы взвыли на солнце над нами, и оно устрашилось…
— …бросили детей и побежали от нас, но какая разница, молодые или старые — они наши враги…
— Будь ты проклята, Рада, за то, что заставила меня выбрать это, — говорит Мулагеш. — И будь прокляты мои солдаты за то, что вытащили тебя из-под завала в Мирграде, за то, что сделали то, что должны были сделать…
— Они меня не спасли, — тихо отвечает та. — Я умерла в том здании. Я просто тогда не знала, что умерла.
Тут сверху доносится мощный удар. Затем слышится хриплый голос — голос Бисвала:
— Турин? Турин? Ты там внизу?
— Убирайся отсюда на хрен, Лалит! — кричит она в ответ. — Беги! Я… сейчас подорву этот демонов дом!
Рука ее дрожит.
— Что? Турин, не сходи с ума! Я спускаюсь к тебе!
— Нет! Нет, убирайся отсюда! Я правду говорю! Подорву все к хренам! — Она прикрывает глаза, по щекам ее текут слезы. — У меня нет другого выбора! Убери отсюда солдат!
— Ничего не делай! Просто… просто подожди! — Раздается шум шагов.
— Нет! — орет Мулагеш. — Нет, не ходи сюда! Уходи! Уходи, говорю!
Он не останавливается. Сначала она видит грязные сапоги, а потом по лестнице медленно спускается Бисвал с поднятыми руками.
Мулагеш не в лучшем состоянии, но даже сейчас ее ужасает, как выглядит Бисвал: совершенно понятно, что генерал только что вернулся из боя. Форма заляпана грязью и пеплом, на правом рукаве явно брызги крови. Лицо посеревшее и исхудавшее, и он постарел со времени их прошлой встречи. Она смотрит ему в глаза, усталые и опухшие. Сейчас непонятно, кто выглядит несчастнее: старик на лестнице, который похож на проигравшего войну, или пожилая женщина в кузне, держащая палец на чеке гранаты.
— Тебе нужно уходить, Лалит, — умоляет она. — Уходи!
Рада переводит взгляд с нее на Бисвала и обратно.
— Что это за голоса? — спрашивает Бисвал. И оглядывает комнату, явно не понимая, что здесь творится. — Кто это говорит? Кто говорит все эти слова?
— Неважно, Лалит! Просто уходи отсюда!
Бисвал отрицательно мотает головой и продолжает спускаться:
— Нет. Я не уйду. Я не знаю, зачем ты здесь, Турин, не понимаю, что происходит, и не знаю, почему ты хочешь это сделать. Но я знаю Турин Мулагеш, и я знаю, что она бы так не поступила.
— У меня нет выбора! — отвечает она. — Эти мечи, которые она сковала… Лалит, они поднимают вуртьястанских мертвых! Адептов, Лалит! Это они говорят! Им посулили, что они смогут вторгнуться в наш мир, обещали войну, которая покончит с нашим миром, и сейчас они собираются сделать это! Мне нужно уничтожить мечи, Лалит, я должна!
Бисвал смотрит на клинки.
— Да, должен признать, все это выглядит подозрительно. Но мы можем поговорить, Турин. Ты все мне объяснишь. А вот того, что ты хочешь сделать, делать не надо.
— Я не могу объяснить, потому что нет времени! Я должна уничтожить их сейчас!
Он продолжает идти вперед.
— У меня тут солдаты, они до зубов вооружены. Тебе не нужно убивать себя, чтобы исполнить свое желание. Если ты мне все по порядку расскажешь, я буду рад сделать это сам.
— Лалит… пожалуйста, беги отсюда.
— Положи гранату, Турин. Просто положи ее, медленно и спокойно. Наверху четверо солдат, выдернешь чеку — убьешь не только меня, но и их тоже.
Мулагеш прикрывает глаза:
— Проклятье…
— Я знаю, что ты этого не сделаешь. Ты бы никогда не убила солдата. Просто опусти гранату. Я здесь. Все кончено. Просто расскажи мне, что происходит.
Мулагеш делает длинный выдох. Все ее тело напряжено и дрожит. И тогда она очень-очень медленно вынимает палец из кольца гранаты.
Та падает на пол с глухим стуком. А следом у Мулагеш подгибаются ноги и она плюхается на пол. А потом сидит, уткнувшись головой в колени, и дышит, тяжело и прерывисто.
Бисвал подходит к ней и протягивает руку:
— Твое оружие, Турин. Отдай его.
— Что? — непонимающе спрашивает она.
— «Карусель». Я должен ее забрать, на всякий случай.
Она без раздумий вынимает «карусель» из кобуры и передает ее Бисвалу.
— А теперь, — говорит он, — скажи. Что не так с этими мечами?
— Ты слышишь их голоса? Эти голоса, эти жуткие рассказы?
Он мрачно кивает.
— Это адепты, — объясняет Мулагеш. — Это голоса адептов. Некогда меч и воин составляли единое целое, а тинадескит — это прах мечей адептов, по-прежнему сохраняющий их души. Рада поняла, что, отковав заново мечи, она может поднять мертвых, заманить их сюда, чтобы они вторглись и уничтожили все творение — ведь им обещали это много лет назад.
Бисвал с неподдельным изумлением смотрит на нее.
— Но это…. Это невозможно. Это просто-напросто смешно! Этого не может быть! — и он оборачивается к Раде. — Не правда ли?
Рада торжествующе смотрит на него.
— Да, — говорит она. — Это правда. Все кончено. Я победила. Вы просто этого еще не знаете.
— Ты… Ты и вправду в это веришь? — спрашивает он.
— Мне не нужно верить, — отвечает Рада. — Это реальность. Это случится, причем очень скоро. В Мирграде много лет назад бог явил себя людям, генерал, — но по сравнению с тем, что произойдет сегодня вечером, это была просто небольшая стычка.
Он снова смотрит на Мулагеш. В глазах его вспыхивают странные огоньки:
— Она… она хочет, чтобы случилась еще одна Мирградская битва?
— Нет. Тут все гораздо хуже. Это будет вторжение, там огромная армия.
— Армия адептов — таких, как Жургут?
— Несколько тысяч адептов, — устало отвечает Мулагеш. — Или больше. Они придут сюда на кораблях. Приплывут с острова, на котором стоит Город Клинков. Так написано, и это то, что им обещали.
— Вы не выстоите против них, — говорит Рада. — Никто не сможет выстоять. Вы видели, что Жургут сделал с городом. Они порубят вас в капусту. Ваше самое современное оружие не сумеет их остановить. — Она безмятежно улыбается. — Я освободила их, видите ли. Они пребывали в заточении в разрушенном городе… А я вывела их из тьмы.
Бисвал молчит. Потом обращается к Мулагеш:
— Значит, будет война.
— Причем такая, какой мы еще не видели, — говорит Мулагеш. — Мы должны остановить ее. Мы обязаны.
— Слишком поздно, — усмехается Рада. — Все уже случилось. Там, в море, сливаются две реальности. Вскоре вода потемнеет от кораблей и этой эпохе настанет конец.
Бисвал смотрит на Мулагеш.
— Будь честна со мной, Турин. Ответь мне как солдат солдату, как равному. Ты действительно, вправду веришь, что все, что она говорит, случится?
— Да, — отвечает она. — Я побывала в Городе Клинков, я видела войско мертвых. Они ждут. Вот поэтому я вся красная от крови, Лалит… Я… я знаю, что это выглядит как сущая бессмыслица и кажется невозможным, но это правда. Будет сражение и война такого масштаба, которого мы и близко не видали.
Он еще некоторое время выдерживает ее взгляд, и по глазам его заметно, как он устал и опечален. Он похож на человека, который недавно видел много смертей и ожидает, что в будущем их окажется еще больше.
— Битва и война, — говорит он себе под нос, — такого масштаба, которой мы и близко не видали…
И тут в его взгляде что-то меняется — глаза становятся холодными и злыми. И он тихо говорит:
— Я тебе верю.
И Бисвал поднимает «карусель», прицеливается Раде в лицо и нажимает на спусковой крючок.
В тесном помещении выстрел слышится как громовой раскат. Пуля входит в правый глаз Рады, прямо в слезную железу, и правый глаз от этого чуть проваливается, а лицо становится кукольным, как у плохо сделанного манекена. Затылок ее взрывается, темно-пурпурные внутренности летят в горн, яростно шипя, если попадают на угли. Потом Рада складывается и падает, на бледном и круглом лице ее так и остается выражение слабого удивления.
Мулагеш потрясенно смотрит на это. Потом переводит взгляд на лицо Бисвала и видит на нем точно такое же выражение, какое она видела всего лишь раз много лет назад у ворот Мирграда: решимость сделать то, что он считает нужным, и ожидание того, что мир либо примет это, либо подвинется и уступит дорогу.
— А я-то все думал, как нам пробудить Сайпур, — тихонько говорит он. — А тут очередная Мирградская битва… Нет, такое зрелище я пропускать не намерен.
— Лалит… — выдыхает Мулагеш. — Что… что…
— Лейтенант! — зовет он.
— Что… что ты наделал, Лалит? — слабым голосом спрашивает Мулагеш. — Что ты творишь?
Бисвал безмятежно разряжает «карусель», патроны со звоном ударяются об пол. Сверху доносится топот — кто-то очень быстро спускается по лестнице. Тогда Бисвал перехватывает «карусель», берет ее за барабан и заносит над Мулагеш.
Мир вспыхивает от боли. Турин чувствует, что заваливается на бок, потолок кружится над ней.
Юный сайпурский офицер несется по лестнице в кузню и тут же замедляет шаг, увидев труп Рады.
— Генерал Мулагеш только что убила губернатора полиса Раду Смолиск, — спокойно произносит Бисвал. — Я обезоружил ее. Прошу, возьмите ее под стражу.
Он выходит, не удостоив ее взглядом. Мулагеш пытается оставаться в сознании, но потом в голове ее смеркается и наступает полная темнота.
Назад: 14. Юридически обязательный договор
Дальше: 16. Королева Горя
