13. Город Клинков
Ничто не вечно. Природа раз за разом доказывает нам это. Даже Божества не вечны, ибо они пали, как однажды, без сомнения, падут и высокие горы.
Что я оставлю миру после себя? Думаю, плоды моих трудов. Я надеюсь, что улицы, которые я помогла замостить, вода, которую я помогла провести, и камень, который я помогла ваять, — все это напомнит не мое имя, но имя инноваций, имя прогресса, имя любви.
Мир не вечен. Но это не значит, что мы не должны пытаться сделать его лучше.
Из письма Валлайши Тинадеши неизвестному адресату, 1652 г.
С течением лет генерал Лалит Бисвал до невероятной степени развил свое обоняние в отношении дыма: он различал такие нюансы запахов и ароматов, что ему мог бы позавидовать самый опытный сомелье. Едва вдохнув воздух, Бисвал мог, к примеру, сказать, что это дым от углей, дым от каменного угля, дым от дерева. А затем он безошибочно мог бы определить, что за дерево было: тик, дуб или ясень, а затем — сухое или зеленое.
И вот сейчас он идет через дымящиеся руины лагеря мятежников и чувствует запахи горящего дерева, в основном не просушенного — естественно, ведь к востоку отсюда горят леса. А еще он различает в этом запахе и другие ароматы: бумаги, горячего металла, пригоревшей почвы и пороха.
И, конечно, плоти. Возможно, пахнет бараниной, потому что в лагере теперь не протолкнуться среди овец, сбежавших из своих загонов, — но не только. Он чувствует, что в лагере горит человеческое тело. Возможно, даже не одно.
Он оценивает работу кавалерии, смотрит вокруг, положив руку на меч, — это нервный тик, появившийся после очередного боя. Молодцы кавалеристы, прекрасно справились: проскакали через лес и зашли в лагерь с севера, атаковали в темноте, потеснили мятежников на юг, а уж там их встретили ружья 112-го пехотного полка.
112-й потерял к этому времени много людей. Сколько раз в лесах на них нападали станцы — мелкие банды, которые налетали и откатывались, и так раз за разом. И вот теперь у 112-го появилась прекрасная возможность отомстить за своих.
Бисвал смотрит на горящие палатки. Вот это настоящая, честная война. Такая гораздо лучше, чем жалкая тайная война шпионов, дипломатов и министров. А вот надо будет посмотреть, увидит ли мир такую настоящую, реальную войну снова?
Но он думает, что да. Увидит. Лалит Бисвал всем сердцем верит, что мир — это всего лишь отсутствие войны, а война сама по себе абсолютно неизбежна. А когда она начнется, что скажут политики? Признают ли ее войной? Он спокойно перешагивает через труп. Что еще нужно ему сделать, чтобы они наконец-то очнулись?
Как же он одинок. Они предали его. Страна бросила его вот уже второй раз.
Но ничего, он больше никогда не позволит им так себя унизить.
Бисвал слышит какое-то шевеление рядом с собой и останавливается. Справа — обвалившаяся палатка, и под ней кто-то шебуршится.
Он стоит и смотрит. Возможно, это кто-то из его солдат, не исключено, что раненый.
Брезентовый полог откидывается, и из палатки выскакивает вуртьястанский мальчишка с пистолетом. Он целится Бисвалу в грудь, темные глаза смигивают под соломенными кудряшками. Мальчишка слишком долго колеблется.
Щелк — и меч Бисвала уже у него в руке. Это заученное движение: он едва отдает себе отчет в том, что делает. Все происходит само собой: локоть разгибается, трицепс сокращается, запястье выворачивается вот так…
Грудь и горло мальчишки окрашиваются алым. Лицо Бисвала окатывает горячий поток крови. Пистолет стреляет, пуля ударяет в землю у ног мальчишки, и тот падает навзничь на обрушенную палатку.
Бисвал стоит над ним и молча наблюдает, как испуганные глаза что-то ищут в ночных небесах. Кровь так и льется у него из шеи.
— Генерал Бисвал! — слышит он за спиной голос. — Генерал Бисвал, с вами все в порядке?
Рядом с Бисвалом возникает капитан Сакти с пистолетом в руке. Увидев у ног генерала вуртьястанского мальчишку, Сакти на мгновение теряется. Кровь с бульканьем вытекает из горла умирающего.
— Ничего страшного, — спокойно говорит Бисвал. Он вынимает платок и обтирает меч. — Всего-то еще один мятежник. Ему не хватило храбрости нажать на спусковой крючок. А что вы здесь делаете, капитан? Я ведь приказал вам установить наблюдение за дорогами.
— Да, сэр, но я получил сообщение из форта Тинадеши, генерал. Какая-то странная… информация о гавани, сэр.
— Этой демоновой стройке? Ее наконец-то взорвали?
— Э-э-э… нет, сэр, — ежится Сакти. — У вас немного… немного крови на лице, сэр.
— М-м-м, да? О, спасибо. Все лицо в крови… — И он обтирается и без того вымокшим от крови платком. — Но если ее не взорвали, то что ж там случилось?
— Анонимка, сэр, ее прислали в крепость. Вот, я принес ее.
Он передает Бисвалу конверт, затем поднимает фонарик, чтобы генералу было удобнее прочитать записку.
Бисвал читает и хмурится. Затем он лезет в конверт и вынимает оттуда небольшую стопку черно-белых фотографий. Он перебирает их, приглядываясь к каждой. Затем невидяще смотрит вперед, напряженно думая.
— Значит… Значит, кто-то сообщает, что дрейлинги, — говорит он, — устроили тайное хранилище божественных артефактов?
— Да, и… анонимный источник также уведомляет, что генерал Турин Мулагеш знала об этой ситуации, просто не стала нам сообщать. Эти фотографии… словом, они весьма убедительно выглядят. Статуи на них явно божественного происхождения.
Бисвал темнеет лицом. И начинает медленно складывать бумагу.
— Как мы получили это сообщение?
— Его прислали майору Хуккери, в крепость. Наверное, это был сайпурец, сэр, потому что он все прислал кому следовало.
Бисвал молчит.
— Если мы захотим провести расследование, сэр, — нервничает Сакти, — если мы соберемся предпринять какие-либо действия, нам… нам понадобится ваше разрешение, сэр. Но тут еще есть внешнеполитический момент, потому что не очень понятно, что и в чьей компетенции это все…
— Да неужели? — говорит Бисвал. — Если речь идет о том, как поступать с божественными артефактами на Континенте, мы прекрасно можем обойтись без всяких договоров и прочих дипломатических моментов, чтобы понять, что и в чьей компетенции находится. Я — здесь, и у меня есть все нужные полномочия.
Он прячет конверт в карман плаща.
— И я собираюсь туда наведаться.
— Вы… вы хотите сказать, что мы воздержимся от контратаки, сэр?
— Нет. Нет. Мы продолжим делать то, что начали, капитан. Но эта задача требует моего личного присутствия.
Он невидяще смотрит в пустоту.
— А ведь она говорила, что божественное очень ее беспокоит… — И он снова смотрит на фотографии, а холодные белые каменные лица смотрят на него в ответ. — Почему же она так поступила? Возможно, она знала что-то, чего не знаю я?..
* * *
Сигню и Мулагеш возвращаются поздним вечером — усталые до смерти, красные от загара, но живые. То ли Сигню предупредила, то ли их специально ждали, но Сигруд уже стоит на пристани, приветственно помахивая рукой.
— Ну что, успешно все прошло? — спрашивает он, пока его дочь швартует яхту.
— Это зависит от того, как ты понимаешь успех, — говорит Сигню, поглядывая на Мулагеш.
У той от усталости под глазами черные круги. Но она прочищает горло и отвечает:
— Да. Да, прошло успешно. Меня беспокоит то, что будет дальше.
По дороге от пристани Мулагеш описывает ритуал, о котором ей рассказал старик на Клыке: купель, морская вода, все ингредиенты для чуда «Окно на Белые Берега» и мочевой пузырь козла, полный крови убийцы. Что нужно собрать все — и тогда откроется путь в Город Клинков.
— Целый мочевой пузырь? — удивляется Сигруд.
— Ну, он так сказал мне, — отвечает Мулагеш. — А что? Это много или мало? Я в козлиной биологии не особо разбираюсь…
— Две или три пинты, — говорит Сигню. — По меньшей мере.
— Так много?
Сигню кивает:
— В прошлые времена вуртьястанцы пользовались ими как мехами для воды. Туда много помещалось, достаточно, чтобы взрослый мужчина продержался на ногах несколько дней. Я так понимаю, что это была их стандартная мера веса.
— Подозреваю, у нас нет под рукой трупа убийцы, из которого мы могли бы сцедить столько крови, — интересуется Мулагеш. — Приговоренного к смерти за убийство у нас тоже нет.
— Нет, — соглашается Сигруд. — Любопытно, как Чудри сумела достать столько крови для своего ритуала.
Мулагеш думала над этим вопросом все время обратного пути, но, только увидев Сигруда, сумела определиться с ответом.
— Так, минуточку… мы же с тобой говорили об этом… Чудри, прежде чем начать работать на министерство, недолго служила в армии. И однажды, во время нападения на блокпост, она применила оружие с летальным исходом.
— Летальным исходом? — спрашивает Сигню. — То есть… ты хочешь сказать, что Чудри сама была убийцей?
— А это значит, что она могла использовать свою кровь, — говорит Сигруд. И тут же морщится: — Но две или три пинты… Это нелегко сделать!
— А что, если она готовилась постепенно? — находится Мулагеш. — Пускала себе кровь каждые несколько недель.
— Все равно сложно, как я посмотрю, — качает головой Сигруд. — Понадобится много времени на восстановление. Так или иначе, но это не решает нашей проблемы. Как нам поступить? Я полагаю, мы с тобой, Турин, могли бы пустить себе кровь, но все равно даже пополам это очень, очень много крови…
— А почему пополам? Можно разделить на троих, — говорит Сигню.
— Можно было бы, — кивает Сигруд. — Но кто будет третьим?
— Я, — отвечает Сигню.
— Ты… — и тут Сигруд осекается, понимая, что имеет в виду Сигню. — Ты… сможешь?
Она выдерживает его взгляд:
— Да. Я могу это сделать.
Сигруд долго смотрит на свою дочь, и на лице его растерянность сменяется болью — теперь-то он понял, что она хотела сказать.
— Я не знал.
— Я понимаю, — говорит она. — И… еще есть много чего, что я не знаю о тебе.
И она кладет ему руку на плечо.
Сигруд смотрит на ее руку. Потом на нее, часто моргая.
— Если бы только мир был другим…
— Если бы. Но он такой, какой есть.
— Извините, что прерываю, — неловко покашливает Мулагеш, — но разделить на троих — это хороший вариант, нет?
— Да, — говорит Сигню. — Но это все равно очень много. И тебе придется отправиться в Город Клинков ослабленной. У тебя и сейчас-то с силами не очень. Ты уверена, что хочешь попробовать?
— Нет, я уверена, что на хрен мне это все не сдалось, — говорит Мулагеш. — Но другого выхода я не вижу. Вы бы лучше забежали в медпункт, нам понадобятся медицинские инструменты для кровопускания.
— А почему бы нам не попросить Раду Смолиск? — спрашивает Сигню. — Она же врач.
— Потому что я не хочу больше никого ставить в известность. К тому же тогда ее придется вести в цех со статуями. Это небезопасно. У меня есть базовые санитарные навыки, этого должно хватить — по крайней мере. Я так думаю.
— И я тоже, — говорит Сигруд.
* * *
Наступает вечер. Сигруд и Мулагеш ждут в цехе со статуями. Невзирая на то что Мулагеш в последнее время насмотрелась на божественное, изваяния все равно кажутся ей угрожающими: бесчисленное множество чуждых человеку странных фигур беспокоит ее, даже когда она на них не смотрит. А что если, пока она не смотрит, они провожают ее взглядами?
Купель по левую руку от нее заполнена холодной морской водой — рабочие ведрами натаскали. Мулагеш уже наведалась в аптекарскую лавку и отдала немалые деньги — да что там, зарплату за несколько месяцев! — за все необходимые вонючие и усушенные ингредиенты: розмарин, сосновые иголки, сушеных червей, могильную землю, сушеные яйца лягушек, костный порошок, не говоря уж о дерюге. Мулагеш более чем уверена, что аптекарь понял, что отступать ей некуда, и заломил несусветную цену.
Бледное белое лицо Вуртьи висит над плечом Мулагеш. Она пытается не замечать ее. Еще она очень старается не замечать тот факт, что взгляд Вуртьи теперь направлен на купель с морской водой. Именно туда должна вступить Мулагеш, если все пойдет по плану. Она вооружилась как могла, взяла и «карусель», и винташ, хотя, по-честному, если другие адепты похожи на Жургута, она даже вмятину в их доспехе не сможет оставить. Турин также взяла с собой полевую аптечку, но опять же, если вспомнить, что Жургут сделал с дрейлингской охраной, после столкновения с адептом аптечка ей вряд ли понадобится. Надо будет держаться там как можно незаметнее. На случай, если ее все-таки заметят, она прихватила четыре гранаты, хотя ей не очень хочется применять их: с такой штукой, как граната, легче управляться двумя руками.
— Беспокойно мне что-то, — говорит она. — Где твоя дочка? Не хочу себе пускать кровь, пока она инструменты не принесет.
— Она придет, не беспокойся. Кстати, у меня такой вопрос: а что ты собираешься делать в Городе Клинков?
— Найти Чудри. Узнать, как там и что с Ночью Моря Клинков. Выяснить, как ее можно предотвратить.
Сигруд задумывается, потом качает головой.
— У тебя, похоже, есть одно Шарино свойство, — говорит он, — разрабатывать детальные планы, в которых не хватает самого важного.
— Так что ты, проклятье, предлагаешь?
— Я? Да взорвать там все. Взять туда взрывчатку, все заминировать. А потом — бах, и готово! — И он наглядно показывает, как происходит этот «бах».
Тут скрежещет металлическая дверь и входит Сигню. На плече у нее болтается кожаная сумка. Увидев их, она кивает и переходит на бег.
— Сюда едет Бисвал, — запыхавшись, сообщает она.
— Как это? — удивляется Мулагеш. — Он же должен с горцами разбираться! Он что, отступил?
— Нет, он едет сюда, и он в ярости. В смысле просто в дикой ярости. Мчится прямиком сюда, хотя я понятия не имею почему. Хотя слух есть, что он узнал об… — она обводит взглядом статуи, — об этом.
— Он узнал про статуи? — переспрашивает Мулагеш. — Как, демон побери, ему удалось?
— Разве несколько дней назад сюда не проникли? — спрашивает Сигруд. — После Жургута?
— Да… но… Ты думаешь, Бисвалу донес тот же человек, что хочет навлечь на нас Ночь Моря Клинков? — спрашивает Мулагеш. — С чего бы ему ни с того ни с сего сообщать Бисвалу? Это же было незаконное проникновение…
— Какая разница? В результате мы сейчас по уши в дерьме, — злится Сигню. — Если у них была эта цель, то они добились своего! Что нам теперь делать?
— То же самое, что собирались делать до того, — говорит Мулагеш, — только теперь нам надо поспешить. Если Бисвал доберется до этого места, у нас не будет другого шанса.
— Вы все еще хотите придерживаться своего плана, генерал? — спрашивает Сигню.
— У меня нет выбора. Вы со мной?
Сигруд и Сигню переглядываются. Затем кивают.
— Отлично, — говорит Мулагеш. — А теперь — закатайте рукава.
Сначала Мулагеш берет кровь у Сигруда: он вряд ли покажет, что ему больно, поэтому на нем проще потренироваться, чем на Сигню, — и вскоре у Турин есть три шприца, брызгающих густой кровью в купель с морской водой.
— Значит… ты отправишься туда, — говорит Сигню. — Что бы там ни находилось. А что нам делать, если ты не вернешься?
— Если я не вернусь, случится конец света, — отвечает Мулагеш. — А если это произойдет, вы с отцом должны эвакуировать людей из Вуртьястана.
Сигруд кивает:
— Как только ты туда отправишься, я поднимусь на маяк — понаблюдаю.
— Как твоя рука?
— Болит. Но двигается. Ничего страшного. Она как твое бедро. Мы слишком многого хотим от наших тел.
Они стоят над купелью, глядя в грязно-красную воду.
— А как… как мы поймем, что оно сработало? — спрашивает Сигруд, глядя, как его кровь толчками выливается в купель. — Я бы с большим удовольствием убрал бы из вены эту штуку.
— Ты вуртьястанка, Сигню, — говорит Мулагеш. — Тебе и отвечать.
— Вы забываете, что я никогда до этого не видела чуда, генерал, — возражает та. — Кроме, конечно, воскресения Жургута. Так что, увы, я в этом не слишком ориентируюсь.
— Мы тут все не слишком ориентируемся.
Мулагеш встает на колени, неловко держа руку на весу: из нее продолжает струиться кровь. Она поджигает дерюжный сверток у подножия пьедестала. Дует на него, распаляя огонь.
— Я видела разные чудеса — и не всегда замечала, что это чудо. Есть такие, что действительно не заметишь, а есть такие, что не захочешь, а поймешь — да, это чудо. Так что не знаю, может, сейчас лучи света брызнут, или там хор запоет, или…
— Или вода забурлит, — подсказывает Сигруд.
— Да, или вода.
— Нет, — говорит Сигню. — Он имеет в виду, что вода бурлит. Прямо сейчас.
Мулагеш поднимается. Красноватая морская вода медленно кружит в купели, заворачиваясь маленькой воронкой в центре, словно утекает в отверстие. Вот только уровень ее не меняется.
— Хм, — говорит Мулагеш. — Это… оно и есть?
Чем ярче горит сверток, тем быстрее вращается в чаше вода, все быстрее и быстрее, и вот она уже тихонько ворчит, ударяясь о край купели. Вскоре от свертка остается один пепел, а вода все ускоряется и ускоряется.
— И что? — спрашивает Сигню. — И все?
— Думаю, это только начало, — отвечает Сигруд.
Они смотрят, позабыв про капающую из рук кровь, как вода вращается все быстрее и быстрее, и вот уже в купели шумит водоворот из кровавой воды, крутясь так быстро, что даже воздух над ним тоже начинает вращаться. Но наружу не попадает ни одной капли — хотя купель совсем не глубокая. Мулагеш и ее спутники стоят сухие, как в начале ритуала.
По цеху вдруг проносится холодный ветерок. А затем раздается знакомый звук: негромкое жужжание, которое весь Вуртьястан слышал, когда святой Жургут закидывал в воздух свой огромный меч. А еще каким-то странным нездешним образом они понимают: где-то неподалеку открылась… дверь.
Их продирает дрожь.
— Я думаю… думаю, этого вполне достаточно, — говорит Сигруд.
— Да, — соглашается Сигню и оглядывается вокруг, словно услышав любопытный шум. — Что-то изменилось. Что-то поменялось, только я не знаю что.
Мулагеш смотрит на ревущий водоворот:
— Во имя всех морей… я что, туда должна пойти?
— Похоже, что да, — говорит Сигруд, вынимая из вены шприц и наматывая повязку. Он подходит к Сигню, чтобы помочь сделать то же самое. — А мы уверены, что Сумитра Чудри попросту не утонула в этой воде?
— Ну спасибо, ободрил так ободрил, — ворчит Мулагеш.
Она морщится, вынимая шприц и заматывая локоть повязкой.
Сигню спрашивает:
— Ты идешь?
— Наверное, да. — И Мулагеш садится на край купели, словно водолаз, готовящийся к прыжку в воду. Она поднимает на них глаза: — Мы готовы?
— Как можно человеку быть готовым к этому? — отвечает Сигню.
— Точно. — Мулагеш держится за край купели и замирает, пронзенная ужасом. А ведь вполне возможно, что это ее последний миг в этом мире, последняя секунда подлинной жизни в яви. — Я не думала, что доживу до такого возраста, — говорит она. — Если… если я не вернусь… скажите им… скажите всем, что я сожалею. Хорошо? Просто вот это вот скажите.
— Хорошо, — говорит Сигню. — Я скажу им. Я скажу им это — и я скажу им правду.
— И это правильно, — подтверждает Мулагеш. — Кто-то же должен это сделать.
А потом быстро опрокидывается в водоворот.
* * *
Турин думала, что упадет в туннель. Собственно, это и был туннель: водоворот бурной ревущей воды, а в середине узкая воронка, крутящаяся ровно по центру купели.
Но когда Мулагеш падает спиной вперед, видит и чувствует она совсем другое. Ощущение такое, что она свалилась в спокойное озеро — вода обтекает ее со всех сторон; это упругая, плоская поверхность, а совсем не ревущий водоворот, и вовсе не узкая воронка, а широкий темный океан с отверстием наверху. Оттуда падает свет. Ее не мотает по кругу, она просто… падает. Словно бы она рухнула в полынью и видит над собой расплывающиеся в ряби лица Сигурда и Сигню.
А самое странное — она погружается. И быстро.
Тут включаются инстинкты: она должна всплыть, вырваться на поверхность, немедленно. Она колотит ногами, пытаясь вынырнуть, но ее тянет ко дну амуниция и оружие, а его не так-то просто сбросить.
Турин летит в темноту, чувствуя, как давит на тело огромная масса воды. Словно она лежит в ладони гиганта, который сжимает пальцы. Отверстие со светом наверху уже сжалось до игольного ушка. Мулагеш знает, что так делать нельзя — ее учили, как себя вести, когда тонешь, — но у нее начинается паника, она дрыгается, беспорядочно дергает руками и ногами, разгоняя ледяную воду. И тут в губы ее затекает струйка воды, и вдруг весь воздух вырывается из нее, из носа и рта поднимаются пузырьки, поднимаются и по спирали улетают к точке света над головой.
Мулагеш тонет. Она тонет и знает это. Она умрет в этой демоновой ванне, и тут уже ничего не поделаешь.
А затем мир… накреняется.
На нее наваливается сила тяжести.
И вдруг она уже не падает, а, наоборот, поднимается, поднимается к поверхности, ногами к тому, что кажется прудом с отражающимися в нем звездами, звезды у нее под ногами — о нет. Они над ней!
Турин неловко кувыркается и смотрит вверх, легкие требуют воздуха, вздоха, а она летит и летит к пруду со звездами. А потом она понимает, что это не пруд, а дырка, такая же, как та, в которую она провалилась… вот только звезды на этом небе очень странные…
Она пробивает поверхность воды и вырывается наружу, на воздух, задыхаясь и кашляя.
Ее пальцы нащупывают камень. Она вцепляется в него и висит прямо как ребенок, который только учится плавать. А отдышавшись, оглядывается.
Да нет. Она таращится во все глаза!
— Какого… какого хрена… — выдыхает она.
Мулагеш барахтается в чем-то вроде декоративного пруда во дворике между двумя огромными высокими зданиями, каждое из которых напоминает цветущий анемон. Дворик посыпан белым гравием, на который наложены белые мраморные плиты, образующие решетку. Из ближайших дверей льется золотистый свет, свет ложится медовыми полосами на гравий, а на плитах, повернувшись под странными углами, высятся статуи…
Так. А это вовсе не статуи.
Турин продирает дрожь: шестеро вуртьястанских адептов стоят рядом с ней, массивная мерзкая броня чуть шевелится в такт их дыханию. Мулагеш замирает в пруду — она, конечно, только что вдоволь поплескалась, но никто из них на нее не реагирует. Прямо как тогда, в видении.
Она ждет. Ничего не происходит. Тогда она собирается с духом и окликает их:
— Эй! Эй!
Все шестеро стоят неподвижно. Осторожно она выбирается из прудика, затем перебегает к стене, чтобы спрятаться. Изо рта у нее вырываются огромные облака пара — странно, потому что телу совсем не холодно. Такое впечатление, что дело в воздухе этого места — есть в нем что-то такое ледяное, что не может правильно отреагировать на присутствие живого существа.
Она осматривает себя — не растеряла ли она свое оружие. Но нет, все на месте. Патроны сработают — она уже видела, как эти штуковины стреляли под водой. И кольцо Сигню тоже на месте — протез крепко держит винташ. И вот тогда-то она замечает: она же вся, вся темно-красная, от макушки до пяток. Одежда, кожа, даже волосы — все алого цвета, словно ее мариновали в крови. А ведь она пробыла в купели от силы минуту!
Она облизывает пальцы и трет кожу — бесполезно, не отходит.
— П-проклятие, — бормочет она.
В этом бесцветном месте она будет легкой мишенью…
Так, но надо решать, что делать дальше. Она смотрит на две массивные башни над ней. Окна в них горят белым и золотым светом. Над головой — звездное небо, потрясающе красивое и странное: она видит несколько незнакомых звезд, причем все они неправильной величины и неправильного цвета. Время от времени в темноте вспыхивает падающая звезда. Какая красота, завораживающая прямо. Здесь действительно красиво — правда, ощущение такое, что сейчас к ней призраки выйдут…
Мулагеш смотрит на адептов, потом подходит поближе. Теперь их разделяет не более десяти футов. Сейчас она видит, что доспехи у них не одинаковые: у кого-то больше водных мотивов в украшении, у кого-то — рогов, а у кого-то по спине и плечам торчат сплошные зубы. Наверное, это разная военная форма. Может, они из разных полков. Или разных районов Вуртьястана. А может, из разных эпох…
Она подходит еще ближе с винташем наготове. Ближайший адепт все так же стоит лицом от нее, однако, если бы он был в сознании, он бы услышал ее шаги. А потом она понимает, что адепт… говорит, точнее, бормочет. Она наклоняется поближе и различает слова:
— Я обрушил мосты, обрушил стены, в прыжке настиг беглецов и убил их всех до единого, и они полегли, как пшеница под серпом… я сделал это для тебя, Матерь наша, я сделал это во имя твое…
Она подходит к следующим двум адептам и слышит:
— Я стоял на носу моего корабля, и сердце мое рвалось из груди, и разбил я все их суда одно за другим, и стали они щепой и обломками, и мы шли мимо них и видели тех, кто держался за мачты и просил помощи, а мы смеялись над ними… Я сделал это для тебя, Матерь наша, сделал это во имя твое…
— И взяли мы город в осаду, и стояли под ним три недели и четыре дня, и они открыли перед нами ворота и признали свое поражение. А наши мечи обрушились на них, как капли дождя на крышу дома. Они думали, что мы пощадим их, оставим их жить, если они покорятся, что за глупцы, Матерь наша, что за глупцы…
Турин слушает их — каждую страшную повесть о каждой жуткой победе. Они рассказывают всякий свою историю, снова и снова, вспоминают о сделанном, радуются тому, чем заслужили место в посмертии. И каждый раз, рассказывая, они обращаются к Матери, и каждый раз она слышит упрек в их обращении. Да, они многое совершили во имя ее, но кажется, что они в глубине души вовсе не хотели делать это, и сейчас она их взяла и предала.
Мулагеш прислушивается к бормотанию, затем смотрит на залитый золотистым светом проход, ведущий прочь из дворика.
— Так, — шепчет она, — где, демон побери, Чудри?
* * *
Она бродит по коридорам и улицам Города Клинков, перебегает через мосты, ходит по набережным каналов и заглядывает в широкие туннели. Не все улицы вымощены белым камнем — многие из них покрыты разбитыми и скованными в единое целое щитами, прямо как в том куполе на Клыке. Турин все посматривает на горизонт, пытаясь узреть гигантскую башню из своего видения, но здания и статуи настолько высокие, что за ними трудно что-либо разглядеть. На самом деле у нее только получается задирать голову и смотреть вверх.
На улицах группками стоят адепты — все они в полусне бормочут что-то свое, прямо как те, что она видела во дворике. Они не обращают внимания друг на друга, не то что на Мулагеш. А потом она замечает, что, вне зависимости от того, где они стоят, все они смотрят в одном направлении, словно могут видеть что-то за всеми этими стенами и статуями.
Но тогда… на что же они смотрят?
А отчего бы не проследить за ними? Конечно, здравый смысл сопротивляется этой идее, но Мулагеш решается: она бежит от адепта к адепту, от группки до большой толпы, и все они смотрят и смотрят, словно взгляды их как магнит притягивает что-то в глубине города.
Вот она проскальзывает между двумя высокими, бормочущими адептами, которые стоят на узком мостике цвета слоновой кости, и… замирает на месте. А потом делает пару шагов назад и смотрит на канал.
В Городе Клинков этих каналов бессчетное количество, а тот, над которым Турин сейчас стоит, самый большой. Она смотрит вниз и видит огромное число мостов и мостиков самых причудливых форм.
И на одном из мостов, где-то в четверти мили от нее, что-то лежит на ступенях.
Нет, не что-то. Кто-то. Человеческое тело, обмякшее и неподвижное, лежит на мосту. И этот кто-то тоже с ног до головы облит красным.
— Ах ты мать твою… — тихо говорит Мулагеш.
Она пробирается через толпу адептов и бежит по набережной к этому мосту.
Как же так. Так не должно было быть, как же так…
Турин выбирается из толпы и видит: волосы, длинные темные волосы стекают по белым ступеням. Мулагеш видит это — и поникает. Потому что знает, что это. И кто это.
Она медленно идет к телу.
Это женщина. На ней обычная гражданская одежда, однако с одного взгляда на патронташ, гранаты и сумку становится понятно — это все армейские боеприпасы. Мулагеш осторожно поддевает ногой сумку и открывает ее. Внутри лежат перевязанные бурые трубки с металлическими колпачками. На которых четко различается надпись: «Тротил».
Взорвутся — все здесь разнесут к хренам…
— Вот, значит, куда подевалась взрывчатка со склада, — вслух говорит она. — Вуртьястанцы ее не крали. Ее украла ты.
Почему-то хочется смеяться, но что-то не до смеха. Проклятье, какая глупость, как же так…
Затем она вздыхает, присаживается и переворачивает тело на спину.
Какие у нее были ожидания, она и сама не знает. Мулагеш видела досье и фотокарточку, своего рода идею человека, а не самого человека. И все равно при взгляде на тело молодой сайпурки, холодное и одеревеневшее тело, сердце отзывается неожиданной болью.
— Сумитра Чудри, — говорит Мулагеш. — Проклятье…
Тело не слишком разложилось, видимо, время тут идет не так, как в обычном мире. На брови — шрам, который Чудри заработала в столкновении у туннеля в шахты. Какая же она молоденькая, ей еще и тридцати нет. А в темных глазах — злость?.. Словно она поверить не может, что это с ней произошло, что она зашла так далеко, чтобы только умереть здесь, на мосту через канал с призрачной водой.
— Прости, — говорит ей Мулагеш.
В ответ только вода журчит в канале.
Турин присматривается к сумке со взрывчаткой — для чего-то же Чудри хотела ее использовать. Возможно, чтобы подорвать крепость, прямо как Сигруд предлагал. Может, забрать тротиловые шашки с собой? Но, с другой стороны, Мулагеш не слишком умеет этой взрывчаткой пользоваться. И она совсем не стремится рисковать, когда от ее успеха столько зависит. Как-то не хочется бегать по городу со взрывчаткой за спиной — которая, кстати, реагирует на трение. Нет уж, не нужны ей эти шашки даже на всякий случай.
И все-таки почему так больно видеть Чудри здесь? И тут Мулагеш понимает: она ведь думала о Чудри прежде всего как о солдате, да, солдате, который действовал самостоятельно, пытался справиться с угрозой до того, как она реализовалась, солдате, который был готов пожертвовать своей жизнью во имя долга. И вот оказалось, что увидеть — Чудри все-таки принесла на своем пути последнюю и самую большую жертву — было очень печально. Печально, несмотря на то что случилось потом.
— Я так долго считала, что ты мертва, — говорит ей Мулагеш. — И я не знаю, почему я так удивлена, обнаружив, что я все-таки была права.
Тут за ее спиной слышится мелодичный странный голос:
— Удивительно, что она вообще сюда добралась.
Мулагеш резко разворачивается с винташем наготове. И тут она понимает: голос-то звучит с высоты футов пятнадцати над ней, и медленно поднимает голову.
* * *
Над ней нависает что-то вроде фигуры огромной женщины, возможно, даже металлическая статуя женщины: она вся серебристая, переливающаяся, а руки и плечи у нее гладкие, как хромированная сталь. Изваяна она с удивительным искусством: ей придан вид прекрасный и в то же время отталкивающий — Мулагеш мгновенно ощущает, что такова и была задумка мастера: ее руки и ноги жутко неестественны — они слишком длинные и стройные для обычного человека. Чем-то они напоминают клинки — чересчур узкие и тонкие в середине. Ее руки и пальцы — ножи, длинные, изогнутые и острые: не сразу поймешь, сколько у нее этих пальцев. На ней оборванная юбка, начинается она над поясом, а потом свободно ниспадает вниз, оборачиваясь вокруг узких ног. На ногах пальцы у нее похожи на когти хищной птицы, а лицо ее скрыто под сплетенной из волос вуалью — длинной, шелковистой и немного просвечивающей.
Мулагеш кажется, что она различает черты лица под этой вуалью, видит глаза, рот, но… как-то ей не хочется присматриваться.
Снова звучит голос, странно мягкий и мелодичный, словно исходит он не из человеческого рта, а отдается эхом в многочисленных трубах, как в органе.
— Я тебя знаю. Ты была здесь раньше.
Мулагеш пытается держать себя в руках, целясь в… это, чем бы оно ни являлось. Однако существо не кажется угрожающим, оно просто бесстрастно смотрит на нее. В конце концов, если бы оно хотело убить Турин, просто наступило бы ногой.
— Что?
— Ты была здесь раньше, — отвечает существо. — Только ты упала сюда не целиком. Лишь тень твоя появилась. Часть тебя. — Существо оборачивается на канал, вся поза его выражает глубокую задумчивость. — Я запомнила. К нам так редко сейчас попадают гости. Недавно только несколько человек появилось.
Мулагеш лихорадочно вспоминает — точно, этот же голос спросил ее в видении: «А разве ты должна быть здесь?»
Она говорит:
— Ты ведь хранитель, да?
Гигантская голова оборачивается к ней:
— Я Страж, — отвечает она. — Я стерегу и охраняю эти берега.
— Это ты… убила ее?
— Ее? — Страж наклоняет голову к плечу, чтобы посмотреть на тело Чудри. — Если бы ее убила я, она бы лежала здесь по частям.
И она поднимает руку и сжимает свои пальцы-кинжалы:
— Разве нет?
— Тогда что произошло?
— Хм, — бормочет Страж. Что-то в ее тоне говорит: ее занимает высказанная Мулагеш мысль, будто она может быть заинтересована в таком неинтересном деле. Страж снова смотрит на труп Чудри, склоняет голову и говорит: — Обезвоживание.
— Обезвоживание?
— Да, — со скучающим видом подтверждает Страж. — Она попала сюда точно так же, как и ты, — активировав подношения. Но она использовала только свою кровь и, когда попала сюда, была слаба. И запаниковала. Она бежала слишком долго, слишком быстро. Израсходовала все силы, бедняжка. В этом маленьком теле недостало крови и жидкостей, чтобы жить дальше. Я точно говорю. Я — часть этого места, поэтому все знаю. Я видела.
— Что ты имеешь в виду под «активировала подношения»?
Сторож беззаботно тычет пальцем в горизонт:
— Ты же пришла сюда из города? Разве нет? Из плотского мира? Из места, где собраны идолы, статуи, барельефы, каждый из которых создан в память о великом воине, великой победе? Но вот изваяние Матери… оно очень крепко связано со здешним краем.
— Выходит, каждая статуя — это памятник погибшему? — спрашивает Мулагеш.
Страж со скучающим видом отмахивается:
— Конечно.
Затем она снова смотрит на Чудри и склоняет голову:
— Она недостойна этого места. Она убила единожды в жизни, причем убила со страха и от злости. А вот ты…
Тут Страж наклоняется, чтобы заглянуть в лицо Мулагеш. Гигантское тело ее двигается совершенно бесшумно, до ужаса бесшумно, — и вытягивает длинный, похожий на иглу указательный палец. Мулагеш замирает от страха, ей хочется выстрелить, но она не решается, но Страж всего-то убирает с ее лица прядь волос — нежным грациозным движением.
— Ты достойна. Больше, чем многие здесь, по моему скромному мнению… Но ты ведь уже знаешь об этом, правда?
— Что тут происходит? — спрашивает Мулагеш. — Почему покойники все еще здесь?
— Потому что два мира связаны друг с другом, — отвечает Страж. — Некогда они были связаны еще крепче. — И она показывает руки-клинки, сжимая все свои бесчисленные зазубренные пальцы. — Они помнили друг о друге. И не могли существовать друг без друга. Живые воевали, потому что Город Клинков ждал их, а Город Клинков существовал, потому что живые воевали. Но потом они разделились — но не до конца.
И она с невероятной скоростью раскрывает все пальцы. Кроме двух.
— Некоторые связи сохранились. Место это осталось, бледной тенью себя прежнего, но осталось. Но совсем недавно кто-то с другой стороны занялся обновлением связей. — Медленно ее пальцы разгибаются и сжимаются вместе. — Оба мира сближаются, как если бы рыбак вываживал рыбу. Мертвые просыпаются, но медленно. А вот когда они проснутся окончательно… Ну… Тогда, наверное, моей службе придет конец. Потому что в этом городе никого не останется, правда?
Говорит она это совершенно безразличным голосом, как служащий, уверенный в том, что начальство уже уехало домой.
— Как это можно сделать? — спрашивает Мулагеш. — Как может кто-то… заново связать миры?
— Откуда же мне знать? — удивляется Страж. — Я просто стерегу. Я разрешаю или не разрешаю приходить сюда. Такова моя роль, моя обязанность. Так всегда было, еще с начала времен.
— А что ты видела в последнее время? Может, что-то… странное?
— Странное? Нет. Это место не меняется. Оно всегда было таким. Хотя очень долго к нам никто не приходил, даже новые мертвые. А потом…
— Что потом?
Страж опять склоняет голову к плечу.
— А потом сразу трое появились. То есть, конечно, ты: ты тогда сюда прошла и сейчас. А потом вот она. — И Страж показывает пальцем на труп Чудри. — Она много раз приходила сюда, вываливаясь через Окно, снова и снова… Это подтачивало ее разум, я ощущала это. Каждый раз, приходя сюда, она чувствовала себя все хуже, все страннее. А потом явился служитель.
— Кто?
— Ученик святого Петренко, древнего кузнеца.
— Минуточку, — говорит Мулагеш. — Ты сказала «кузнеца»?
— Да. Святой Петренко первым научился ковать такие мечи. Он привел сюда помощника — я почувствовала, как их души вторглись на этот план существования, — но сочла их недостойными и малознающими и потому изгнала их и отправила обратно. Старая я и глупая, я даже представить себе не могла, что за игру он ведет…
— Их души… ты хочешь сказать, они воспользовались мечами, чтобы перенестись сюда?
— Да. Конечно. Как же иначе?
У Мулагеш сердце бьется так сильно, что едва не выскакивает из грудной клетки:
— А-а-а… а кто это был? Ты знаешь?
Сторож смотрит на нее сверху вниз.
— Когда они используют мечи, я не вижу лиц и не слышу голосов. Я вижу только их мысли и дела. А тот — он не был воином. — Она все так же смотрит на Мулагеш. — А ты достойна оставаться здесь. Я дарую тебе разрешение. Ты убила многих, и я чувствую твое сердце, твою душу — ты еще многих убьешь. Очень многих.
И Страж проводит когтепальцем по гладкому животу, и тот скрежещет так, что Мулагеш стискивает зубы.
— Пусть мое бормотание поможет тебе, маленькая воительница. Иди и исполни свой долг, да и мне пора возвращаться к делам. Прощай.
Страж разворачивается и уходит по берегу, огибая стоящих там бесчисленных адептов.
— Подожди! — кричит ей вслед Мулагеш.
Страж останавливается, чуть повернув голову, чтобы посмотреть на Мулагеш.
— Где Вуртья? — спрашивает Турин. — Где находится цитадель?
— Цитадель? Хм. Естественно, она во-он там. Там где всегда была…
И она тычет пальцем в сторону и уходит, не слишком мелодично напевая себе под нос.
* * *
Мулагеш идет туда, куда указала Страж. Турин даже не может точно сказать, правильно она идет или нет: здесь невозможно ориентироваться. Но вот толпы адептов все густеют и густеют.
Она идет, идет и идет вперед. Может, она прошла милю. А может, сорок миль. Как тут узнать? И вдруг она выходит из лабиринта белого камня и высотных домов, которые расступаются, словно придворные при виде монарха.
Цитадель кажется живым организмом, растущим и каменеющим на глазах, подобно кораллу глубоко под водой, — огромное, круглое, украшенное башнями сооружение, белеющее под луной. Из чего оно? Из костей? Кажется, что оно выточено из слоновой кости, и странно видеть сочетание кости и резьбы, стены, как коралл, раскрываются дыхательными отверстиями, а в центре подбираются и возносятся высокой и тонкой башней, острым осколком мрамора устремляющейся к небесам. А что там на вершине — окно?..
Мулагеш наблюдает за окном. И тут свет в нем смаргивает — чья-то тень закрывает его слева направо, словно кто-то проходит мимо.
— Значит, дома кто-то есть, — говорит себе Мулагеш. — Супер…
Остается один вопрос: кто там в домике живет?..
Турин быстро идет к стенам удивительного здания, над ней сплетаются ветви, и арки, и накренившиеся колонны. Песок под ее ногами сменяется камнем, возможно мрамором. Гладкие высокие ступени ведут вниз, во внутренности гигантского сооружения, а потом начинается длинный туннель. Мулагеш внимательно оглядывается, прежде чем войти: в конце концов, она — яркая красная мишень на фоне дворца из слоновой кости. Но дворец, похоже, пуст.
Она сама не знает, что ищет. Чудри ей не помогла, и Страж тоже, проклятье, не сумела помочь. Но там внутри кто-то есть — сама Вуртья или ее тень. И что делать, когда Турин найдет ее?
Она выходит во что-то вроде дворика и обнаруживает, что находится у подножия изгибающихся и куда-то уходящих лестниц. Их так много, этих лестниц, и они стремятся то вниз, то вверх, то даже в сторону, что глазам становится больно. На секунду Мулагеш чувствует себя так, словно вернулась в Мирград. А самое главное, на этих лестницах никого нет. Опять она осталась одна-одинешенька.
А ведь это неправильно. Это же, мать его, дворец, так где же все слуги? И прочий персонал? Кто здесь живет? Кто работает?
Она недовольно кривится, выбирает самую высокую лестницу и ступает на нее.
Время здесь обманчиво, и Мулагеш не знает, идет ли она по лестнице несколько минут или карабкается целые часы, переходя из одной комнаты цвета слоновой кости в другую такую же, останавливаясь перед каждой дверью и заглядывая в углы. Ноги начинают болеть и дрожат. Такое чувство, что она залезла на какую-то адски высокую гору.
В конце концов Турин приходит к окну. Оно высокое и продолговатое, а раму его украшает резьба, изображающая что-то вроде черепашьих щитков. Но она подходит, и выглядывает из него, и видит…
— Мать моя женщина… — ахает Мулагеш.
Перед ней расстилается Город Клинков, подобный лесу из башен и статуй, рядом с которыми улицы кажутся крохотными ниточками. Но на улицах, и в проулках, и на набережных каналов стоят тысячи и тысячи адептов, возможно, миллионы их; Турин никогда не видела столько людей — если адептов можно назвать людьми, — собранных в одном месте.
Однако отсюда она видит, где заканчивается Город Клинков — бледно-белые берега уходят в темное море. Однако море это выглядит… странно. На поверхности волн что-то качается, какие-то штуки, длинные и узкие, необычного вида: с одной стороны у них торчат копья, а из центра — какой-то странный шест.
Да это же лодки! Древние вуртьястанские ладьи с тараном у носа. Но смотрятся они как выходцы из призрачного мира, словно они не совсем там и не совсем еще здесь: они то исчезают, то появляются, будто пока не решили, существовать им или нет.
Поэтому их так трудно пересчитать. Однако, по прикидкам Мулагеш, этот флот насчитывает двенадцать тысяч кораблей. Его хватит, чтобы пять раз потопить любой сайпурский дредноут.
Это… невозможно. Но нет, они ей не мерещатся, потому что они — вот тут, прямо у нее перед глазами.
— Если эти штуки выйдут в море, — тихо говорит Турин, — нам конец.
Она берет себя в руки, крепче сжимает винташ и разворачивается к ближайшей ведущей наверх лестнице. И снова начинает подниматься.
* * *
Лестница заворачивается все более тугой спиралью. Она идет по ней, описывая все меньшие круги. Видимо, она все-таки добралась до центральной башни.
Через сотню шагов Мулагеш наконец-то находит яркое пятно в этом белом лабиринте: каплю крови на самой середине ступеньки. Оно подсохло, но выглядит так, словно оказалось здесь совсем недавно. Она пригибается и всматривается в него, а потом глядит на лестницу.
У Божеств крови нет. Во всяком случае, в прошлый раз она имела возможность в этом убедиться.
Она идет вверх по лестнице. Капель крови становится все больше. Мулагеш почему-то приходит на ум странное сравнение: словно это любовник поднимается в спальню, оставляя за собой след из розовых лепестков.
Лестница выводит ее в обширный зал — интересно, как это он сумел поместиться на вершине такой тонкой башни. Потолок поддерживают арки, и он весь покрыт резьбой: каменные мечи перекрещиваются под странными углами, словно сталактиты, свисают с потолка пещеры. Еще в зале пустые запорошенные пылью фонари. Похоже, их последний раз использовали несколько десятков лет назад.
Турин входит в зал, осторожно ступая. И тут она видит трон.
Мулагеш не совсем понимает, насколько он велик: иногда он кажется не слишком большим, всего пятнадцать или двадцать футов в высоту, но тут пространство зала мерцает и сворачивается на окоеме ее зрения, и тогда трон представляется чудовищным сооружением в сотни футов, да что там футов, миль в высоту. Все это нависает над ней, как грозовая туча. Размер его меняется на глазах, но вид остается прежним: это ярко-красное кресло из спрессованных или сплавленных друг с другом зубов и клыков, торчащих под странными углами. Из спинки кресла растут рога, они круглятся арками и кажутся огромными ребрами, грудной клеткой с троном внутри. Мулагеш живо представляет себе, как Вуртья садится на свой кошмарный трон: блестит ее кольчуга, а бесстрастное лицо обращено к залу, словно холодное темное сердце в грудной клетке из десятков рогов.
Мулагеш ежится. Затем она замечает, что у подножия трона что-то стоит. Да это же пара обуви! Обычных женских туфель! Они старомодные, небольшого размера, коричневые, каблук невысокий. Словно кто-то беззаботно сбросил их перед тем, как усесться на трон.
Какого демона?..
Турин осматривается. Дверь с другой стороны зала слишком велика для человека — она в четыре раза выше самого высокого мужчины. Да, Божество из ее видения все равно под ней не пройдет, но, с другой стороны, может, Божества умеют менять свой размер? Могли же они в те времена делать все что угодно просто по своему желанию?
Мулагеш смотрит на пол. Дорожка из капель крови ведет через всю тронную залу и уползает под гигантскую дверь в другие комнаты.
Она долго смотрит на кровь и думает. Затем осторожно прокрадывается мимо колонн и входит в дверь с винташем наготове. Кровавый след тянется через гигантскую дверь в коридор, который поворачивает под углом. Коридор тоже закапан кровью.
Тут она слышит, как кто-то разговаривает. Точнее, бурчит. И, похоже, ругается на чем свет стоит. А еще она слышит тихое металлическое позвякивание, словно этот кто-то носит доспехи.
Мулагеш прижимается к стене и медленно-медленно крадется по коридору и через дверь, все так же не опуская винташ.
Безусловно, это совершенно безумная идея. Какое там основное правило обращения с Божествами? Верно, держаться от них подальше. Настолько дальше, насколько можешь. А поскольку этот человек (если это человек), судя по всему, занял тронный зал Вуртьи, или ее личные покои, или еще что-то, что принадлежит Божеству, то логика подсказывает: отсюда надо быстро-быстро убираться прочь.
Но Мулагеш не прислушивается к этому совету. Вдали, в том конце коридора, что-то двигается. Турин плюет на то, что говорили на тренировках, и кладет палец на спусковой крючок. Мало ли что там рекомендовали, в этой ситуации она будет действовать по-другому.
Она прищуривается, наблюдая за кем-то, кто ходит там туда-сюда, то исчезая из поля ее зрения, то появляясь.
Это женщина. Обычная человеческая женщина. Во всяком случае, она похожа на таковую. Еще Мулагеш тут же замечает: она ранена, не вооружена и держится за левое плечо. Кровь стекает по ее пальцам медленными каплями. Еще Мулагеш видит, что на ней доспех… ну, как у Вуртьи: та же церемониальная кольчуга с нагрудной пластиной, разукрашенной жуткими сценами боевых действий. Вот только этот доспех — он раз в сто меньше того, что Турин видела той ночью. А еще в наплечнике — дыра от пули.
Женщина стоит к ней спиной, и Мулагеш не видит ее лица. Перед ней — высокое окно, и в него льется лунный свет. В нем тоже нелегко разглядеть женщину, но понятно по крайней мере, что у нее темные волосы. И темная кожа.
Сайпурка? Откуда ей здесь взяться?
Что, демон побери, творится в этом безумном месте?
Кто бы ни была эта женщина, она отнюдь не бог, не Божество и совершенно точно не адепт. Если у нее идет кровь, значит, винташ в руках у Мулагеш представляет для нее серьезную опасность.
Женщина снова появляется в поле ее зрения, и Мулагеш гавкает:
— Стоять! Руки держать на виду!
Женщина чуть из кожи не выскакивает от испуга. Она вскрикивает — растревожила рану в плече.
— Руки держать так, чтобы их видела! — снова кричит Мулагеш. — И лицом ко мне повернуться!
Женщина замирает, а потом медленно-медленно поворачивается.
У Мулагеш падает челюсть. И чуть не валится из рук винташ.
Лицо женщины ей знакомо — а как ему быть не знакомым, если Мулагеш видела его на портретах и фресках в школах, в судах и ратушах, где холодными стальными глазами оно взирало на все официальные процедуры? А еще она видела эту женщину в бесчисленных учебниках, где та представляла один из самых важных периодов сайпурской истории. А совсем недавно Мулагеш видела это лицо каждый раз, когда перелистывала досье Сумитры Чудри.
— Мать твою за ногу… — бормочет Мулагеш. — Валлайша… Тинадеши?
Тинадеши свирепо смотрит на нее. Это действительно она — вот высокие аристократические скулы, острый нос, пронзительные глаза, это действительно лицо женщины, которая отстроила Сайпур и подчинила себе бо́льшую часть Континента.
Тинадеши меряет ее злым взглядом:
— Ты! — рычит она. — Ты в меня стреляла!
Назад: 12. Клык
Дальше: 14. Юридически обязательный договор
