11. Справедливая смерть
Мир есть не что иное, как отсутствие войны. Война и вооруженный конфликт — море, через которое надо переправиться нации.
Те, кому посчастливилось плыть через чистые тихие воды, могут считать иначе. Но они забывают, что война — это движущая сила всего.
Война — естественное состояние человека. Война делает его сильным.
Писания святого Петренко, 720 г.
Мулагеш отправляется на поиски Бисвала в госпиталь — впрочем, это слишком громкое название для такого темного, грязного и не приспособленного для лечения места. Шаткие койки и кровати выстроились вдоль стен, и почти на каждой кто-то лежит.
Турин идет по госпиталю. Ее форма спереди запачкана кровью, но это не ее кровь — они с Сигрудом помогали медсестрам и врачам чем могли. Еще у нее болит правый бок, причем болит сильно. Надо бы показаться врачу, но ей не хватает духу: кругом лежат молоденькие солдаты, мужчины и женщины, и память предательски подсовывает воспоминания о том, как она мучительно выздоравливала в мирградском госпитале. При одной мысли об этом начинает болеть рука. Как же жалко ребят…
Она останавливает медбрата и спрашивает:
— Где генерал?
Тот показывает — там, мол. В морге. Мулагеш подходит к дверям, мгновение колеблется, а потом открывает их.
Оказывается, морг здесь — весьма просторное помещение. Вдоль стен тянутся ряды высоких ящиков. Тут холодно и пусто. Один из ящиков открыт, каталка наполовину выдвинута из его темного ледяного нутра.
Лалит Бисвал стоит над ней и смотрит на тело. Погибшая офицер невысокого роста, форма у нее грязная, а руки белые как мел — смерть уже берет свое. В комнате стоит полумрак, но Мулагеш видит блестящий шрам на лбу покойницы и понимает — это когда-то было капитаном Киран Надар.
Бисвал оборачивается, кивает Турин, потом снова возвращается к Надар. Мулагеш выдерживает паузу — ну и как и о чем с ним теперь говорить… Затем она подходит и встает рядом с ним.
На левом боку у нее три огнестрельных ранения. Наверное, она умерла быстро — иначе бы ее раздели перед операцией. На щеке — фиолетовая царапина, и кожа вокруг нее потемнела. Видимо, Надар упала с лошади.
— Они стреляли именно в нее, — тихо говорит Бисвал. — Она ехала верхом в голове колонны. Это стандартное поведение станцев в последнее время — они первым делом убивают офицеров.
— Что произошло?
— Я же говорил тебе — за нами наблюдают. Станцы засели в холмах и следили за каждым нашим движением. Они увидели, что мы отправляем в город батальон. Когда эта… тварь принялась уничтожать город, все выезды и дороги из Вуртьястана заполонили беженцы. Мятежники смешались с гражданскими и заняли позиции к востоку от главной дороги. Они устроили нам засаду, открыли прицельный огонь. Мы потеряли много людей. Когда мы пошли в контратаку, они отступили.
Мулагеш склоняет голову. Внутри у нее все кипит.
— А мы ведь пытались им помочь…
— Да. Мы пытались помочь городу. Но они так не считают.
— Прошу прощения, если это прозвучит грубо, но… старший сержант Панду?..
— Он выжил. Чудом. Он ехал рядом с Надар и остался жив после первого залпа. Потом укрылся на блокпосту и храбро защищал группу гражданских, которые бежали из города. Там была и главный инженер Харквальдссон.
Как интересно, Сигню и Панду снова рядом. Как-то это уже не похоже на простое совпадение…
Бисвал смотрит на нее:
— Что, демон побери, произошло в этом городе, Турин? Что за тварь нас атаковала?
Ну что ж. Время выложить все карты на стол. Потому что Бисвала нужно убедить: катастрофа в городе — результат божественного вмешательства. Поэтому Турин четко излагает свои выводы относительно Жургута, адептов и убийств. Чем больше она говорит, тем более фантастическим выглядит ее рассказ: волшебные мечи, одержимые, тайные копи, древняя рудная жила. Про Город Клинков и Вуртью она не рассказывает — в нынешних обстоятельствах это было бы уже слишком.
Бисвал слушает ее, не шевелясь. А когда она заканчивает, говорит:
— Ты по-прежнему считаешь, что мятежники никак не связаны с убийствами, обрушением копей — и божественной тварью, которая проснулась и вылезла в гавани?
— Да. Я так считаю. Я не думаю, что за всем этим стоят мятежники. У них гораздо более приземленные цели — они сражаются за территорию. А тот, кто за этим стоит, отдает предпочтение духовному.
Бисвал снова смотрит на Надар и качает головой.
— Тридцать семь солдат. Самые крупные наши потери за все время после Мирградской битвы. — Он снова качает головой, в шее у него что-то щелкает. — Премьер-министр требует от меня одного. Парламент дает мне понять, что желает совершенно другого. А тут еще ты, Турин, рассказываешь мне страшилки про божественные козни и заговоры, которые кто-то плетет под самым нашим носом.
— Лалит…
— Ты говоришь: это разные проблемы — мятежники и божественное. Ты говоришь это, несмотря на то что шахты подорвали сразу после прибытия в город племенных вождей. Ты говоришь это, несмотря на то что нападение той жуткой твари замечательно совпадает с тщательно подготовленной атакой мятежников. Ты и премьер-министр, Турин, имеете наглость говорить мне это. — Он резко разворачивается к ней: — Зачем ты здесь, Турин? Ты ведь не на обзорную экскурсию сюда приехала. Не лги мне, Турин, я сумею отличить ложь от правды.
Мулагеш решает сказать правду. Не всю, но хотя бы часть:
— Меня сюда прислали искать Чудри.
— Почему это потребовалось держать в тайне?
— Потому что они не знали, что с ней случилось. Возможно, они думали…
— Думали, что ее убил кто-то из нас, кто-то из наших солдат. — В голосе Бисвала слышится неподдельная горечь: — Как же плохо о нас думает наша премьер-министр. Она считает нас бандитами и головорезами.
— Она не знала, что тут произошло. И подумала, что лучше действовать с осторожностью, чтобы…
— О да, конечно, она так думала! Как же я устал от этого! От этих уговоров: действовать надо с осторожностью! — рычит Бисвал. — Надо отступать, держаться, миротворствовать и увещевать! Как же я устал выслушивать, что, мол, сейчас не война! Да любой человек, у которого глаза есть, прекрасно видит, что эти люди не пойдут на сотрудничество! И никогда не цивилизуются! Они относятся к нам как к врагам! А с теми, кто нас считает врагами, нужно и обращаться соответственно!
— Что ты хочешь этим сказать, Бисвал? — спрашивает Мулагеш.
Бисвал выпрямляется во весь свой немалый рост.
— Я хочу сказать, что в свете происходящего я иначе интерпретирую свои приказы! — говорит он. — Я буду защищать гавань. Я умиротворю горные племена. И я сделаю это, беспощадно преследуя тех, кто осмелился напасть на нас. Я их уничтожу. А вместе с ними — тех, кто их укрывал.
Мулагеш в изумлении смотрит на него:
— Ты хочешь вторгнуться на территорию этих сраных горцев?
— Я хочу сказать, что форт Тинадеши, а также остальные вуртьястанские крепости с нашим гарнизоном перейдут в полноразмерное контрнаступление с целью полного уничтожения противника.
— И что, просто посмотришь сквозь пальцы на то, что этот демонов святой появился в городе, а не в крепости? На то, что он убил десятки, если не сотни людей? — в ярости спрашивает Мулагеш.
— О, я уведомил министерство, — отвечает Бисвал. — Я отправил им депешу. Они пришлют сюда агентов, без сомнения, и я позволю им разобраться с произошедшим. Это в их юрисдикции. А в моей — преследовать мятежников, пока все они не будут перебиты. У каждого из нас свои цели, не правда ли, Турин?
Он идет к двери и кладет ладонь на ручку. Перед тем как он открывает дверь, Мулагеш говорит:
— Это плохой план, Бисвал. Они знают местность, и у них было время подготовиться. Потери будут огромными.
Он оборачивается к ней. В глазах его — ледяное презрение.
— Ты сомневаешься в моих солдатах?
— Генерал Бисвал, я сомневаюсь, что это станет вторым Желтым походом, — говорит она. — Времена другие.
Он смотрит на нее еще несколько мгновений. Потом говорит.
— Турин, ты трус. Ты ушла из армии, потому что была не готова брать на себя ответственность, не готова стать командиром. Вместо этого наша мягкотелая премьер-министр превратила тебя в малодушную шпионку. Возможно, ты со времени Мирградской битвы позабыла, что вот так, — и он указывает на тело Надар, — выглядит настоящий бой. Или, что тоже возможно, ты была слишком занята выслушиванием похвал своей храбрости и так и не собралась вернуться на передовую.
— Генерал Бисвал, — с ехидцей замечает Мулагеш, — а ведь в вас сейчас говорит зависть…
Он одаривает ее холодным взглядом:
— Делай в городе то, что тебе положено, Турин. Но если я снова увижу тебя в крепости — посажу под замок.
Он выходит и с грохотом захлопывает за собой дверь, оставляя Мулагеш один на один с покойниками.
* * *
Мулагеш, хромая, идет по дороге в Вуртьястан. Она попросила у врачей костыль, но однорукому человеку трудно управляться с костылем, даже с протезом от Сигню. В особенности трудно, если твоя рабочая рука покрыта синяками. Мулагеш очень, очень нужно показаться врачу. Но, подходя к блокпосту, она видит знакомое лицо — Сигню стоит на дороге, курит и явно поджидает ее.
— Ах, генерал, — говорит Сигню. — Мне сказали, что вы совсем недавно здесь проходили. Я хочу вам кое-что показать.
— Кровать, например? — жалобно спрашивает Мулагеш. — Обезболивающие?
— Боюсь, что нет, — говорит Сигню. — Нет, я хочу вам показать то, что вы уже несколько раз видели. У нас опять утечка.
Тридцать минут спустя Мулагеш подходит к цеху со статуями. Там все по-прежнему: стены высокие, над ними натянута парусина, в стене огромная дверь. Вот только два обстоятельства привлекают внимание Турин. Первое — дверь приоткрыта. Охранники бы не допустили такого ни под каким видом. Второе — в грязи перед дверью лежит труп.
— Это охранник при двери, я правильно понимаю? — спрашивает Мулагеш.
— Да, — отвечает Сигню. — Его звали Эрикссон. Ему прострелили горло из арбалета.
— Значит, пока мы занимались святым Жургутом, кто-то направился прямиком сюда, убил охранника, забрал ключи и открыл дверь?
— Похоже на то. За нами пристально следят, вот что я думаю. — Она смотрит наверх и по сторонам. — Но гляди: до собственно города тут далековато. Так что тому, кто за нами следит, нужен хороший обзор и мощный телескоп. Иначе с тех холмов нас не рассмотреть.
Мулагеш медленно, опираясь на костыль, подходит к двери.
— Ничего не украли? Впрочем, чтобы вывезти отсюда какую-нибудь страховидлу, нужен грузовик…
— Мы осмотрели все, но, по нашему мнению, вроде бы нет ничего такого. Ни раскрытых тайников, ни пропавших безделушек… Опять же — по нашему мнению.
— Итак… кто-то знает, что вы скрываете здесь статуи, — говорит Мулагеш. — Это само по себе уже плохо. Если Бисвалу шепнут на ушко, он обрушится на вас как лавина. Он уже ступил на тропу войны. Он… а-а-а-ах-х ты ж…
— Прошу прощения, что он собирается сделать?
Мулагеш держится за бок, практически перегнувшись пополам от боли.
— П-проклятие. Похоже, я все-таки сломала ребро этой ночью…
— Ох. Значит, зря я сюда тебя потащила, надо было сначала тебе врачу показаться…
— Умненькая ты наша, — рычит Мулагеш. — Что ж ты тогда глупость за глупостью делаешь…
— Ну ладно, ладно тебе. Почему бы тебе не показаться Раде? Я к ней уже отца отправила, на нем тоже живого места нет. Она тебя подлатает лучше, чем наши врачи.
Мулагеш вздыхает:
— Туда долго идти, причем в гору. Но мне нужно, чтобы мы все собрались. Надо рассказать, что собирается делать Бисвал.
— Нас туда отвезут. — Потом Сигню замолкает и мнется. — Наверное, мне следует сказать… ну… — Она морщится, как будто вспоминает забытое слово из иностранного языка. — Я вот хочу что сказать… В общем — спасибо тебе.
Мулагеш косится на нее:
— Что, прости?
— Спасибо за то, что остановила кровопролитие. За то, что спасла гавань. За то, что уничтожила эту страсть божью, в смысле Жургута. Я, правда, до сих пор не верю, что у тебя получилось. Я знаю, со мной нелегко. Но ты справилась со всем этим. Поэтому — спасибо. А теперь поехали к Раде.
* * *
Дом Рады Смолиск уже напоминает не приемную врача, а целый полевой госпиталь. Перед входной дверью толпятся мужчины, женщины и дети, почти все раненые или ухаживающие за ранеными. Женщины выбираются из присланного ЮДК авто, и Мулагеш качает головой:
— Я не могу, не буду там лечиться. Не хочу отнимать у Рады время — эти люди отчаянно нуждаются в ее помощи.
Потом она замолкает, и тут на глаза ей попадаются врачи в форме ЮДК, переходящие от одного раненого к другому.
— Так, одну секундочку. Что здесь делают медики ЮДК?
— Выполняют приказ, — отвечает Сигню.
— В смысле?
— Я связалась с топ-менеджментом ЮДК, и мы решили отправить практически всех медицинских сотрудников сюда, в Вуртьястан.
— У вас же есть свои раненые!
Сигню мрачно смотрит на нее:
— Ты как считаешь, мог кто выжить в ближнем бою с Жургутом?
— А. М-да.
— Вот. Каждый из нас вчера пережил трагедию. — Сигню подходит к боковой двери Радиного дома и трижды стучится. — А теперь время сосредоточиться на трагедиях, с которыми мы можем справиться.
Дверь открывается, из-за нее высовывается фиолетовая от синяков мрачная физиономия Лема, зама по безопасности Сигню. Потом он кивает и отворяет дверь шире. Мулагеш и Сигню входят в дом. Со стен на них испуганными стеклянными глазами глядят чучела животных.
— Хе, — фыркает Сигню. — Смотрю, интерьер она не поменяла.
Раду они находят в операционной — та занимается вуртьястанской девочкой с перебитым коленом. Рана выглядит жутко. Сигруд и врач ЮДК стоят рядом с Радой. И хотя Сигруд ассистирует Раде в одной рубашке и с висящей на перевязи рукой, управляется он очень умело.
— Грязь я вычистила, — бормочет Рада — кстати, опять она не заикается, — а теперь мне надо наложить швы. Не беспокойся, к концу месяца ты сможешь уже колесо делать.
Девочка медленно смаргивает. Естественно, она ведь под завязку накачана опиатами.
Рада протягивает руку, и Сигруд передает ей иглу и нитку. Оказывается, его толстые, грубые пальцы могут управляться с такими маленькими предметами. Рада принимает инструменты и оглядывается на стоящих у двери Сигню и Мулагеш.
— К сожалению, вам придется немного подождать.
Через час Сигруд и Рада выходят из операционной, с рук у них капает. Чувствуется резкий запах спирта.
— Обычно я не протестую против таких вещей, — ворчит Рада, — но мне совсем не нравится, когда кто-то идет в обход очереди.
— Тогда совместим полезное с полезным, — предлагает Мулагеш. — Утром я говорила с Бисвалом. Вам всем нужно узнать, что он сказал.
Пока Рада осматривает ее — просит вытянуть руки, сделать глубокий вдох, снять рубашку, — Мулагеш пересказывает свой разговор с Бисвалом.
— Он что, хочет вторгнуться в земли горцев? — в ужасе спрашивает Сигню.
— Я не думаю, что это окажется собственно вторжение, — поясняет Мулагеш. — Полагаю, это будет серия быстрых маневров: преследуем, навязываем бой, уничтожаем, отходим. Во всяком случае, так он считает.
— Н-не выйдет, — говорит Рада. — Н-наклонитесь, п-пожалуйста, сюда. Мне н-нужно осмотреть бедро.
Мулагеш стонет: спина сообщает ей, что на сегодня она свое отбегала, и это максимум, на что она способна.
— Чистенькими, значит, не останемся…
— Какое там, — говорит Сигню. — Горцы всегда готовы к войне. Собственно, они только и делают, что воюют. А он плюет на свои обязанности и собирается гоняться за теми, кто уязвил его гордость.
— Погибло тридцать семь солдат, — говорит Мулагеш. — Включая начальника гарнизона форта Тинадеши. И раненых полно, так что не только гордость его пострадала.
— Хорошо, — пожимает плечами Сигню. — А вы бы что на его месте сделали, генерал? То же самое?
Мулагеш задумывается:
— Нет. У него нет плана. Он не подготовил пути отхода. Он поведет своих мальчиков и девочек в бой, но как они оттуда выберутся?
— И если основные сайпурские силы будут брошены на преследование мятежников, кто станет защищать Вуртьястан? — спрашивает Сигню. — Кто — его отстраивать? Они же не справятся одни.
Сигруд, который все это время молча сидел в углу в заплесневевшем огромном кресле, вдруг подает признаки жизни:
— Я думал над этим. А что, если нам заняться?
Все трое изумленно смотрят на него:
— Нам? И кто эти мы? — спрашивает Сигню.
— Мы — это мы, — говорит он. — ЮДК.
В комнате повисает молчание.
— Так ты что предлагаешь? — наконец справляется с изумлением Сигню. — Чтобы мы отстроили город?
Сигруд пожимает плечами:
— У нас есть ресурсы. Рабочие, строители, бригады. С гаванью они справляются, почему бы им не справиться и с этим?
— Но… но у нас нет финансирования под этот проект! Если мы хотим и городом заняться, и из графика по гавани не выпасть, нам придется брать кабальные кредиты!
— Я и об этом думал, — отвечает Сигруд, почесывая подбородок. — В общем, я думал как раз над тем, что я бы мог попросить, чтобы эти кредиты нам дали не на… как ты там сказала… кабальных условиях.
— Что? — ахает Сигню.
— А что? Довкинд я или не довкинд? Пусть мой дурацкий имидж хоть на что-то сгодится! Если им понадобится, я снова нацеплю очередную идиотскую шапку! Главное, чтобы нам прислали еще денег и людей.
Сигню подозрительно смотрит на него. Смотрит, словно глазам своим не верит:
— Ты действительно хочешь это сделать?
Сигруд набивает свою трубку, и губы его изгибаются в еле заметной улыбке.
— Ты же сама говорила, — произносит он, откидываясь в кресле и поправляя перевязь. — Достаточно одного толчка.
* * *
— Ну и как я? — спрашивает Мулагеш.
— На д-двадцатилетнюю не т-тянете, — отвечает Рада, перебирая в ящике мази и бальзамы. — П-поэтому я бы предложила не в-вести себя больше как юная сорвиголова.
— Просто обстоятельства так сложились…
Рада кидает в приготовленную для Мулагеш коробку тюбики с каким-то серо-белым и крайне неприятным на вид снадобьем. Мулагеш слышит, как Сигруд и Сигню разговаривают в другой комнате, тихими голосами обсуждая Сигрудово громадье планов.
— Т-тогда я п-предложила бы не попадать б-более в такие обстоятельства.
— Бисвал вернется и обнаружит, что ЮДК отстраивает город, находящийся в его юрисдикции. Что вы тогда будете делать, госпожа губернатор полиса?
В ответ на это пышное титулование Рада сардонически улыбается.
— У м-меня в этой п-пьесе роли нет, — говорит она. — По б-большей части я лишь разгребаю п-последствия чьих-то действий. Так что я п-продолжу заниматься ранеными. С-скоро п-привезут новых. Много людей оказалось п-под завалами, кто-то из с-собственного дома не может выбраться…
— Это мне знакомо, да.
— Мне т-тоже, — говорит Рада. Потом она поникает и вздыхает: — В-вам п-приходилось с-слышать о святом П-петренко?
— Боюсь, что нет.
— Это в-вуртьястанский с-святой. Интересный человек — по к-крайней мере, для меня. Он был п-полной п-противоположностью Жургута. Тот отличался к-крайней агрессивностью — д-думаю, что вы это испытали на собственном опыте, — а П-петренко был… пассивен.
— Пассивный воин? Такое бывает?
— Да. Он п-проповедовал, что тот, кто ж-желает жить п-полной жизнью, должен считать с-себя м-мертвым. К-каждое утро, п-просыпаясь, нужно примиряться со с-смертью, п-принимать то, что она неизбежна. — Голос ее постепенно набирает силу. — Он сказал: «Время — это река, а мы лишь травинки, плывущие по ее волнам. Бояться конца реки — все равно что бояться плыть по ее волнам. И хотя мы можем обратить наш взгляд в будущее и увидеть бессчетное количество развилок, — оборачиваясь назад, мы видим, что наша жизнь сложилась единственным возможным для нас образом. Другого нам дано не было. Спорить с судьбой — все равно что спорить с рекой».
— Почему вы сейчас об этом заговорили?
Рада резко захлопывает шкаф.
— Прошлой ночью и этим утром у меня на операционном столе умерло несколько человек. И сегодня тоже умрет. Среди них также будут дети. Другого не дано. Я проснулась с этим знанием. И я примирилась с ним. Так же как я примирилась с сознанием того, что скоро начнется война.
— Война?
— Да. — Рада поднимается и смотрит Мулагеш в глаза. Куда девалась ее прежняя боязливость… — Я чую ее. И в п-прошлый раз я ее чуяла. М-мне знаком ее запах. Это лишь н-начало. Поэтому я, генерал, собираюсь… — она открывает дверь, — с-сидеть и ждать, когда с-случится неизбежное. Х-хорошего вам дня.
* * *
Снаружи Сигню и Сигруд стоят и смотрят на разоренный Вуртьястан. Развалины подсвечены рубиново-красным светом заходящего солнца. Над обрушенными лачугами поднимаются столбы дыма. Вдалеке слышится треск выстрелов — мародеры, наверное, ищут чем поживиться. Три огромные, изглоданные непогодой статуи разрублены пополам: одна в поясе, другая в коленях, третья у ступней.
Но, несмотря на все это, Сигруд и Сигню беседуют вполне мирно. Мулагеш никогда еще не видела их такими: они стоят рядом, плечи их практически соприкасаются, Сигню уже не напряжена, как раньше, в присутствии отца — напротив, она оживлена, воодушевлена, движения ее естественны, и в них нет и следа прежней застенчивости. Значит, теперь ей комфортно с ним.
Сигню наконец вспоминает, что рядом с ними, опираясь на костыль, стоит Мулагеш.
— Генерал, вид у вас по-прежнему неважный, но… по крайней мере, все жизненно важные органы на месте?
— Более или менее, хотя бедро вот порядком пострадало. Рада говорит, в течение двух недель никаких танцев и плясок. — Опираясь по-прежнему на костыль, Турин пытается зажечь сигариллу. — Но ей придется смириться с двумя днями.
— Двумя днями? Ты собираешься отдыхать всего два дня?
— Да, — говорит Мулагеш. — Потому что потом ты повезешь меня на этот остров. На Клык.
Сигню бледнеет при одном его упоминании:
— Даже после Жургута… Ты все еще хочешь продолжить поиски Чудри?
— Кто-то здесь нашел клад. В смысле вуртьястанские мечи, — говорит Мулагеш и поворачивает на длинную дорогу, ведущую к штаб-квартире ЮДК. — Даже один такой меч, будучи активирован, способен нанести чудовищный вред. Это практически оружие массового поражения. И кто-то с ним экспериментировал, пробовал его на ни в чем не повинных жителях дальних деревень. И я так думаю, что этот кто-то готовится к приходу Ночи Моря Клинков. Теперь они знают, что делать, чтобы она наступила.
— И как они планируют этого добиться? — спрашивает Сигню.
— Не знаю. Но Чудри думала, что обнаружит что-то важное на Клыке. Возможно, это что-то помогло бы ей понять, как запускается процесс. — Мулагеш трет глаза. — Во имя всех морей… я устала. Не помню, когда я последний раз спала. Который час?
Сигню смотрит на часы:
— Шестнадцать часов.
Мулагеш невесело смеется:
— Опять дело к вечеру…
Сигню оглядывается на нее через плечо, морщится и ворчит:
— Хорошая мысль тебе в голову пришла! Все, заканчиваю одно дело и иду обниматься с громадной периной. Хорошего вечера.
Она поворачивается и быстро уходит.
Мулагеш, хмурясь, смотрит ей вслед:
— Это было как-то неожи…
— Я тоже, пожалуй, пойду, — говорит Сигруд. — Мне нужно сильно напиться и прилечь, где очень темно.
— Традиционное дрейлингское лекарство?
— Что-то вроде того.
Он встает и плетется прочь, прихрамывая на ступеньках.
Мулагеш остается на склоне холма совершенно одна. Что день грядущий ей готовит? А еще ее что-то тревожит… Что?
Сигню что-то такое увидела. Прямо сейчас. Разве нет? Что-то такое она увидела — и тут же решила уйти.
Мулагеш приглядывается к вуртьястанским улицам. А это кто у нас такой стоит в тени обрушенного дома? Невысокий, в сером плаще и фуражке, которую можно едва различить в вечернем тумане.
— Панду, — тихо говорит Мулагеш.
Она сидит, долго, не двигаясь. Надо, чтобы он куда-то пошел. А когда он идет, она очень осторожно следует за ним.
* * *
Панду идет на север, покидает город и направляется к утесам. Мулагеш отстает, когда он выходит на пересеченную местность, перебегая от камня к камню и от дерева к дереву. Бедро кричит ей, что только полная идиотка и больная на голову могла устроить такую погоню.
Мулагеш проклинает себя: почему раньше об этом не подумала? Сигню как-то раз обвинила ее в промышленном шпионаже, и что же? Теперь она сама завела шпиона в крепости! Она пригибается, прячась за булыжником. Панду быстро идет по тропе вдоль утесов. Ох, Панду, ну и дурачок же ты… Во что же ты ввязался, а?
Они проходят мимо обрушенных шахт, мимо рощи, в которой Мулагеш обнаружила тайный подземный ход. Они заходят все дальше и дальше на север. Она внимательно приглядывается к отпечаткам его сапог, и вскоре ей становится очень просто отыскивать этот рубчатый шрамик на поверхности земли. Теперь она уже не потеряет его след.
Но вот Турин подходит к утесам и обнаруживает, что след все-таки пропал. Она смотрит направо, налево — никого. Куда же он подевался — в море, что ли, с утеса сиганул? Мулагеш заглядывает за край — нет, не похоже, там сплошные острые камни. И никого на сером галечном берегу.
Она присматривается и видит — лодочка. Маленькая лодка с двумя веслами лежит на берегу. Турин еще раз заглядывает за край утеса — а вот и лесенка, хитро упрятанная в складках камня, наверняка вырубленная еще много десятков лет тому назад.
Мулагеш встает на четвереньки и наблюдает, как Панду спускается по узкой лестнице и идет к лодке. Смотрит по сторонам, потом вверх.
Она отползает от края утеса, потом снова заглядывает вниз.
Панду раздевается, аккуратно складывая свои вещи на гальке. И хотя уже вечер и холодает с каждой минутой, он остается в одних темно-серых бриджах. Панду спихивает лодку в волны и заходит по грудь, а потом ловко забирается в посудину. Гребет он, кстати, отлично и умело выбирается между оскаленных камней на открытую воду. А там навстречу ему спешит еще одна лодка.
Мулагеш прикладывает ладонь козырьком к глазам и всматривается. Вторая лодка не такая узкая и маневренная и больше похожа на спущенную на воду ванну. Мулагеш вынимает подзорную трубу и подносит ее к глазу. Ну что ж, ничего удивительного: во второй лодке сидит и работает двумя веслами Сигню. Только почему-то главный инженер тоже раздета. Правда, вокруг шеи намотан ее неизменный шарф. Ну хорошо, у нее тайная встреча со шпионом, но зачем одежду скидывать?
— Какого демона… — бормочет Мулагеш.
Приблизившись вплотную к лодке Сигню, Панду втягивает весла и прыгает в воду. На него даже смотреть холодно. И тем не менее он накидывает веревку на нос своего суденышка, подплывает к посудине Сигню и с ее помощью вяжет узел на корме. Когда он хватается за борт, Сигню нависает над ним, и Мулагеш хмурится: лицо дрейлингки расплывается в широкой радостной улыбке.
Панду подтягивается, играя мускулами, и целует Сигню в губы.
У Мулагеш падает челюсть:
— Ого…
Панду забирается в лодку, садится на весла и заводит посудинку в какой-то не видный сверху грот. Когда лодка уже готова исчезнуть из виду, Сигню распускает хвостик и ее блестящая золотая грива падает на плечи. А потом она берется за рубашку и начинает снимать ее.
— Ох ты ж, — бормочет Мулагеш.
И, пристыженная, опускает подзорную трубу.
— Да, — слышит она за спиной чей-то голос.
Мулагеш подпрыгивает от неожиданности, и это едва не стоит ей жизни — она с трудом удерживается на краю утеса. Обретя равновесие, она оборачивается к Сигруду, который сидит в двадцати футах от нее, свесив ноги с края скалы. Взгляд его устремлен на воду, а на лице — странное выражение, словно он и рад, и удивлен тому, что увидел.
— Демон тебя забери с потрохами! — сердится Мулагеш. — Из-за тебя я тут чуть со скалы не сверзилась!
Сигруд молчит.
— Ты следил за ней, да? — спрашивает Мулагеш.
— Да, — отвечает он. — А ты тоже следила — за ним.
— Да. Значит, твоя дочь и… м-да… Панду, — и Мулагеш почесывает затылок.
— Они любовники, — говорит Сигруд.
— Ну да, даже если в прошлом не были, то сейчас точно будут…
— Нет. У них все движения отработаны… Они много раз это делали.
Мулагеш вскидывает руки:
— Умоляю, хватит. Как ты можешь так говорить о своей дочери?
— А что такого? Ну, да, у моей дочери любовник. — И он смотрит в закатное небо. — Двое молодых людей, которые вчера чуть не погибли, наслаждаются жизнью. Я так это вижу.
— Но она же… Это же демонов старший сержант сайпурской армии! Я-то думала, Сигню увлечется каким-нибудь дико богатым банкиром… или кем-то вроде него. По крайней мере, кем-нибудь своей расы. А то сайпурец ухаживает за дрейлингкой… Не представляю, как это вообще возможно. Он же ей по подбородок!
— Ты ее недооцениваешь.
— Возможно, но в любом случае это опасно.
— Сердечные дела — они такие. Опасные.
— Так, попрошу без сантиментов. Тут все в любой момент может пойти не так. Если они начнут откровенничать друг с другом…
Сигруд задумывается, потом отвечает:
— Мне плевать.
— В смысле?
— Мне плевать на все эти шпионские дела, на приличия, на конфиденциальность. Меня больше беспокоило то, что в ее жизни нет ничего, кроме работы, а в будущем у нее либо победа, либо прежалкое поражение. А вот такая улыбка — она греет мне сердце.
— Сердце, сердце… да провались оно все пропадом! Панду служил под моим командованием. Я просто поверить не могу, что он… ну, сблизился с иностранным должностным лицом!
— А ты разве не спала со служащим полицейского департамента Мирграда? — спрашивает Сигруд.
— Это к делу не относится! — рычит Мулагеш. — Тогда мы ничем не рисковали!
— Разве? — скребет подбородок Сигруд. — Они молоды. Потом каждый из них пойдет своим путем, и каков он будет, этот путь, никто не знает. Так пусть их, пусть уступят человеческой слабости, пока время есть. А почему тебя так беспокоят приличия? Разве у нас нет других, гораздо более серьезных проблем?
— А я-то думала, что размякла под старость. А тут вы, господин канцлер, заливаете мне про какую-то любовь, морковь и прочие страсти из бульварных романов. — Она вздыхает. — Ладно. Помоги мне лучше дотащить мою больную задницу до штаб-квартиры.
Назад: 10. Высевки войны
Дальше: 12. Клык
