Оум. Древний Оратай, Первое Копье, Мудрейшее Семя. Как и всякий племенной божок, этот тоже носил множество прозвищ, некоторые – довольно идиотские. Его храм, если он вообще таковой имел, находился якобы в долине Дхавии, укрытой среди вечно затянутых туманом вершин холмов Онлоат, что занимали немалую часть западной стороны острова.

Это оттуда Черные Ведьмы рассылали по острову призывы к камелуури, объявляли начало и конец важнейших праздников, это туда отправлялись вожди племен и кланов – за советом, когда взаимные ссоры и вендетты грозили выйти за рамки обычной, контролируемой резни. Сеехийцы поступали согласно своим обычаям и собственным законам, но вместе их спаяла воля, скрытая в полумистической долине, охраняемой отрядом сильнейших племенных ведьм.

По крайней мере так говорили.

Альтсин довольно неплохо знал историю религий, господствующих на континенте, поскольку Цетрон посылал его в школу, считая, что образование молодого вора должно быть бóльшим, чем просто умение срезать кошели и проскальзывать в окна. Оум не принадлежал к признаваемому в Меекхане пантеону, но таких божков было немало. Каждое племя за границами Империи имело собственных, а во время завоеваний меекханцы обычно применяли в их отношении два подхода. Первым было признание, что местные боги воинов, огня, очага или семейного счастья – это Реагвир, Агар, Лавейра или Леелиан, а местные просто перевирают их имена, но теперь, к счастью, они охвачены милостью Империи и могут почитать Бессмертных, как надлежит. Меекханский пантеон был широк и глубок, а святые книги позволяли «открывать» позабытых Братьев и Сестер, если только этого требовали интересы Меекхана. Второй способ – когда местное божество было чужим, странным или диким – состоял в том, чтобы провозгласить, будто оно – не что иное, как ложный бог, помет Нежеланных, высланный в мир, чтобы соблазнять и пожирать души людей. Тех, кто не отворачивался от такого, немедленно называли Пометниками и вырезали.

В таких делах Великий Кодекс бывал безжалостным.

Но Оум оставался величиной неизвестной. Божок с далекого острова вне зоны влияния Империи, известный лишь по имени или прозвищам, он оставался одной из загадок Амонерии. Ни один чужак никогда не входил в его часовню, храм, или как там называли его местные, сеехийцы же не говорили о том, что находится в долине. Никто в Камане не знал, как именно они представляют своего бога, какие приносят ему жертвы и какими словами ему молятся. Оум оставался загадкой, а о присутствии его можно было лишь догадываться, как при взгляде на пловца, размахивающего руками, кричащего и исчезающего под водой в фонтане крови, можно догадываться о десятиметровой акуле, скрытой под волнами.

Любой пришелец на острове, оказавшийся в окрестностях долины Дхавии, принимал смерть. Любой жрец, кроме тех, кто принадлежал к слугам Баэльта’Матран, умирал за то, что покидал Каману. А всякий налетчик внезапно понимал, что эти постоянно воюющие кланы поклоняются силе, что заставляет воина гхамлаков собственным щитом и телом прикрывать лучника сивхеров.

Учитывая их взаимную нелюбовь, и нужен был суровый бог, чтобы это сделать.

Что не меняло того, что перед вором теперь стояла проблема.

Казалось, добраться до Аонэль невозможно. Черные Ведьмы покидали долину редко, а просить кого-то из местных, чтобы он доставил весточку, смысла не имело. Воин любого племени предпочел бы всадить ему нож между ребер, чем беспокоить одну из Служанок Оума. Да и что Альтсин мог ей передать? «Привет, это я, помнишь? Я отравил твою мать. Можешь посвятить мне немного времени, потому что у меня есть небольшая проблема? Я одержим кусочком души Реагвира, а потому было бы славно, если бы ты помогла мне?»

Местный бог приказывал убивать жрецов Владыки Битв. Так что бы они сделали, если бы узнали, что на острове пребывает его авендери? Альтсин хотел встретиться с Аонэль и поговорить, а не развязывать войну.

Он раздумывал об этом половину ночи и впервые после приезда в Каману чувствовал отчаяние. Убегая из Понкее-Лаа, он нарушил одно из собственных правил, которое гласило: из всякой ситуации должен оставаться более чем один выход. Приплыв сюда, он поставил все на один бросок кости, а теперь слышал злобное хихиканье Судьбы.

У него еще оставалось немало денег. Он мог уехать и поискать помощи где-то в другом месте, он мог вернуться в Понкее-Лаа и принять участие в войне Толстого, мог… мог остаться в монастыре, ища бегства в рутине монашеской жизни. Присматривать за садом, доить коз, убирать, готовить, принимать участие в молитвах, сборах милостыни и опеке над убогими. И уклоняться. Все время уклоняться, сражаться с мыслями, дергать узду эмоций и настроений, не зная, какие из них его собственные, а какие подсовывает безумный сукин сын. И зачем. А это приводило Альтсина в ярость. Даже конь, подгоняемый шпорами, понимает, куда всадник желает его направить. Но уклонений в один прекрасный момент могло и не хватить, а он скорее сгорит, чем позволит Объять себя по-настоящему. Кулак Битвы Реагвира не станет властвовать над его телом.

Утром, через день после встречи с Райей, Альтсин проснулся невыспавшимся, с болью в голове и мышцах. При мысли об ожидающих его обязанностях ощутил тошноту. Понимание, что так он будет чувствовать себя весь день, привело к тому, что желудок завязался в узел. И речь шла не о нежелании принимать участие в монастырской жизни, которую он даже полюбил, но о чувстве, что у него может не оказаться выбора. А останься он здесь по принуждению, возненавидел бы монастырь в несколько дней.

Это было неправильно.

Проснуться, помыться, общая молитва, завтрак. Потом работа в саду, прополка грядок с луком и морковкой, вырывание сорной травы и крапивы, облюбовавших эту часть сада… Сосредоточиться на простейших занятиях. Ему это было нужно. Чем больше рыба рвется с крючка, тем крючок сильнее врезается ей в пасть. Дела, которые он не в силах контролировать, могут сломать человека, уничтожить, привести к тому, что он сгниет изнутри.

Такой путь был бы хуже всего.

Альтсин заскрежетал зубами, а потом ухмыльнулся, сражаясь с особенно упорным хвощем. Он не уступит и не отступит. Знал, где Аонэль находится. Уже кое-что. У него достаточно денег, и он знаком с людьми, которые готовы за деньги сделать почти все. Наверняка сумеет что-то придумать.

Если не сегодня, то завтра обязательно найдет способ встретиться с той ведьмой и заставить ее помочь избавиться от фрагмента божественной души в его голове.

Земля почти затряслась под ударами гигантских ног. Что бы ни говорили о брате Домахе, но мастером скрытности он не был.

– Что случилось? – Альтсин выпрямился во все свои шесть футов, а потом еще и задрал голову, чтобы не смотреть в густую бороду монаха. – Отчего ты ничего не… а-а, точно, обет молчания. Так мне что, угадывать, что ты желаешь мне сказать, и делать это благодаря недавно открытому магическому таланту?

Во взгляде Домаха промелькнули искорки веселья.

– Ладно, давай-ка я подумаю. Кто-то прислал тебя с вестью, а поскольку все в курсе, что ты ничего не можешь говорить, этот кто-то решил, что я обо всем догадаюсь сам? Не подскажешь? – Вор приподнял руку, растопырив ладонь. – Два-три слова?

Вместо веселости появилось сочувствие. Альтсин вздохнул.

– Ладно-ладно, я понял. Приор? Где он? Только у него такое чувство юмора. У нас сейчас полдень? Значит, он у себя.

Великан вздохнул, развернулся на пятке и ушел, а Альтсин собрал инструменты и направился в монастырь.

Комната приора была светлой и просторной – окна здесь располагались на обеих стенах, – но лишенной любых удобств. Если не считать кровати и, что Альтсин отметил с некоторым весельем, дополнительного матраца, лежащего под стеной, единственными предметами обстановки были два табурета и маленький стол. Из-за белых стен все здесь казалось холодным и аскетичным даже для мужского монастыря.

Почти мужского. Вора приветствовал взгляд пары светлейших глаз, какие он видел в жизни. Только вошел, а бледно-серые радужки едва ли не пришпилили его к стене.

– Милости на добрый день, – обронил он обычное сеехийское приветствие.

Сидящая на кровати девушка промолчала, лишь подтянула колени к подбородку, тщательней закуталась в плед и нахмурилась. Но смотрела внимательно и удивительно умно.

– Твой сеехийский сносен, брат Альтсин, но у тебя все еще силен северный акцент. И это ее, похоже, беспокоит.

Альтсин с первого дня в монастыре обучался нескольким местным наречиям. Монахи странствовали по острову как переводчики, и из того, что он знал, неплохо на этом зарабатывали. Он тоже посчитал знание местного языка необходимым.

– Она не кажется обеспокоенной, – перешел он на меекхан. – Скорее, той, кто прячет под этим одеялом нож.

– Потому что – прячет. Два. Я дал их, чтобы она ощущала себя защищенной.

Вор посмотрел на Энроха с искренним удивлением, но встретил только ласковый, раздражающе невозмутимый взгляд спрятавшихся в сетке морщинок глаз.

– Ты не всерьез… э-э… я хотел сказать, что вы, похоже, шутите, приор.

– Нет. Я знаю обычаи. Если бы у нее не было оружия, она могла бы считать меня своим стражником, а себя – узником. А это обещало бы кровавые плоды в будущем. Даже слуга Нашей Госпожи не оставался бы в безопасности перед сеехийской родовой местью. Потому вчера вечером я оставил ей у кровати два ножа. Теперь они исчезли, а значит – наверняка при ней. Хочешь проверить?

– Я не дурак…

– Пусть говорят языком людей. – У девушки был красивый голос, мягкий и ласковый. – Или пусть этот молодой уходит.

– Прости слепцу. – Альтсин вернулся к сеехийскому. – Я не хотел тебя оскорбить, но мое знание твоего языка – слабо. Это я нашел тебя вчера в порту и принес в монастырь.

Взгляд девушки не смягчился, но словно бы слегка расслабился:

– Я сбежала. С большого корабля с длинными веслами.

– Мы догадались. Когда тебя похитили?

Она сделала странное движение головой.

– Несколько дней назад. Заперли меня в ящике внизу, было темно, я не понимала, день или ночь. Не знаю точно. Больше пяти дней. Мы ловили рыбу далеко от берега. Я махала рукой, когда мы их увидели, но они не повернули. Разбили нашу лодку, поймали меня петлей на палке, втянули на борт. Не знаю, что с моим братом.

Альтсин вдруг понял, что на местном языке ему очень не хватает выражения – или хотя бы заменителя – «Мне жаль».

– Это печально.

– Да. – Она не изменила выражения лица. – Но Угий хорошо плавает. Справится. У этого корабля на парусе была черная птица. А моряки говорили на том самом языке, что и ты только что.

– Эти люди – не моя кровь, – заявил он быстро, потому что это был самый разумный ответ, какой он мог дать. – А меекх – язык половины мира. Из какого ты племени?

– Уверунков. Белых, – ответил вместо девушки Энрох.

Название это сказало вору не много. Он вопросительно посмотрел на приора.

– Южный конец острова, Конхтийский полуостров. Где-то сто миль по прямой от Каманы, за холмами Онлоат и тамошними лесами. Она с юга, брат.

Можно было и не подчеркивать, поскольку Альтсин находился на острове достаточно долго, чтобы понимать, что это означает. На Амонерии одна большая река, Малуарина, которая вытекала из лежащих на востоке гор Кавирох и следовала на запад, низинами центральной части острова, прогрызала каньон в холмах Онлоат, чтобы влиться в океан. Река разделяла остров напополам, и если что-то и могло прерывать войны между отдельными племенами, то только война юга и севера.

Северные племена были более многочисленны и богаты, отчасти благодаря близости к Камане, зато южные компенсировали это дикостью и отчаянностью. Купцы заезжали и к ним, поскольку город выторговал себе право получать товары со всего острова, но бóльшая их часть оставалась на севере. Это порождало зависть и недовольство, а в результате приводило к неприятию и презрению, которые подталкивали южные роды, что были не в силах отыскать иной выход, к войне. Впрочем, вор подозревал, что торговля становилась лишь поводом, поскольку на самом деле людям для ненависти хватило бы и того, что некто обитает за условной границей. Только камелуури могло соединить ненадолго две части острова, но в последний раз такое случалось двадцать лет назад. А теперь девушка из южного племени оказалась на севере. Одна, без побратимов, для защиты имея два кухонных ножа.

Такова была ситуация, если чуть упрощать. Альтсин почувствовал на себе взгляд приора.

– Мы можем отослать ее с караваном, который перебирается через реку, – пробормотал вор на меекхе. – Через пару десятков дней окажется дома.

– Не проживет и пары дней, если гхамлаки или оомны узнают о ней. Уверунки некогда выбили несколько их поселений. Кроме того, ни один проводник каравана не возьмет ее в повозку. Слишком велик риск, что его обвинят в пособничестве шпионке.

– Его могла бы убедить соответствующая сумма.

– Если бы мы заплатили сумму, равную ее весу в золоте, и то могло бы не хватить.

– Говорите языком людей, – с гневом зашипела девушка. – Языком людей – или молчите.

– Мы обдумываем, как лучше отослать тебя домой. – Монах успокаивающе махнул рукой. – Твои родственники наверняка о тебе беспокоятся.

Она шире открыла глаза:

– Ты это сделаешь для чужой по крови?

– Я ведь уже говорил: сделаю. Мы хотим, чтобы ты вернулась к своим. Но дорога – опасна. Враги твоего клана обрадовались бы, попади ты в их руки.

Она впервые улыбнулась: хищно, воистину по-сеехийски. Фатализм смешивался здесь с жестокостью.

– Они обрадовались бы, – призналась она. – А радость их длилась бы много дней. Как и моя смерть.

Выглядела она молодо, почти как ребенок, а потому Альтсин не выдержал:

– Правда? Сколько тебе лет?

– Шестнадцать. Я достаточно взрослая, чтобы взять себе мужа или любовника перед его первой битвой.

Воткнула в него взгляд, словно надеясь, что он обрадует ее румянцем смущения. А это значило, что… Вор приподнял бровь:

– Ты не говорила, что наши братья добрались и до земель вашего народа.

– Появляются каждый год. Если не с купцами, то в одиночку. Мы принимаем их из-за уважения к Матери и воле Оума, слушаем, что они говорят, и отправляем на север. Вы единственное, что приходит из-за Малуарины и не воняет за тысячу шагов.

– Не считая оружия, инструментов, тканей, приправ, вина и прочих ценных вещей.

– Нет, эти вещи тоже воняют, но если лесные скоты их покупают, то и нам приходится. Мы не можем быть хуже.

– Конечно, – он не улыбнулся, хотя и с трудом, – кто захотел бы оказаться худшим?

Она прищурилась:

– Смеешься надо мной? Хочешь оскорбить? И мой клан тоже? Желаешь узнать цену своей глупости? Цена…

– Хватит, девка!

Альтсин подпрыгнул и чуть было не встал по стойке смирно. Голос приора утратил всю ласковость и спокойствие, сделался резким и скрипучим, а слова его походили на солдат, лупящих подкованными сапогами в брусчатку:

– Забываешь, что такое ваши законы, особенно те, данные Оумом. Трейвикс. Гордость, стойкость и преданность клану и племени. Но еще честность и честь. Ему, – он ткнул пальцем, и вор снова чуть было не вытянулся в струнку с подобранным животом, – ты должна быть благодарна жизнью, потому что он встал против тех, кто тебя искал, а затем принес тебя в монастырь и предложил помощь. А ты пытаешься угрожать ему родовой местью. Души твоих предков посыпают от стыда головы пеплом.

Девушка покраснела и спрятала лицо в ладонях.

– Мы не твои враги и никогда ими не станем, но ты должна дважды подумать, прежде чем позволишь своим словам покинуть рот. Потому что сказанное падет в мир и оттиснется на его лице.

Он указал Альтсину на дверь, и они вышли. В коридоре приор оперся о стену.

– Она испугана, – вздохнул приор. – Ей нужна встряска, пока не сделала какую-нибудь глупость.

– Например?

– Пока не наложит проклятия ножа на твою голову – или не сделает нечто настолько же глупое. Тогда ее клан будет обязан мстить, невзирая на то, была ли она права, или нет. Их божок утверждает, что каждое слово обладает весом камня и что ничто не может его отозвать, а трейвикс это лишь подтверждает. А он – самое большое проклятие острова и главная причина, по которой сеехийцы высылают как послов лишь самых опытных, флегматичных и неразговорчивых воинов, потому что всего одна необдуманная шутка может начать затягивающийся на поколения кровавый танец.

По мере того как Энрох говорил, исчезал офицер, муштрующий рекрутов, и возвращался ласковый, любящий людей монах. Словно старик перевоплощался в другого человека. Альтсин с немалым усилием удержал вопрос, распиравший его: о прошлом Энроха. А история, похоже, могла оказаться той еще.

– Что теперь?

– Дадим ей время, чтобы остыла и обдумала ситуацию. Я не надеюсь на извинения, но ей следовало бы сделаться чуть помягче. Ты должен понять, насколько она напугана: ее вырвали из объятий клана и бросили на другой конец мира, в самый центр враждебных племен.

– Другой конец мира?

– Для нее. Она может корчить из себя кого угодно, но она – лишь испуганный ребенок.

– И все же выпустила бы нам кишки за предполагаемое оскорбление? И – несмотря на то что может взять себе любовника?

– Я не покраснел тогда – не покраснею и сейчас. – Энрох с сожалением глянул на вора. – Как видишь, ситуация непростая.

Приор зашагал по коридору, а Альтсину, хочешь не хочешь, пришлось пойти следом.

Он молча ждал объяснений.

– Когда Совет узнал, откуда она, то развел руками так, словно я пытался вложить в них раскаленные угли. Кажется, они начинают жалеть, что не позволили девушке помереть в порту. Тело попало бы в море – и все проблемы долой. – Монах замолчал, словно ожидая комментария, искоса глянул на Альтсина, вздохнул и продолжил: – Договор между племенами и Каманой гласит, что южные кланы не могут присылать сюда своих людей. Ненависть слишком разделяет остров, и оттого всякое появление воинов из-за реки напоминает военный поход. И не имеет значения, что она всего лишь молодая девушка и что попала сюда не по собственной воле. Она с юга, а потому договор считается нарушенным.

Вор остановился и с интересом принялся рассматривать носки своих сандалий. И молчал, поскольку как раз начинал понимать, куда такой разговор может привести.

– Кто-нибудь уже говорил тебе, что ты злой? – Приор смотрел на него с легким раздражением. Наконец-то.

– Как тот, кто посылает не могущего говорить с известием?

– Наверняка не как тот, кто не желает, чтобы все знали, зачем я посылаю за одним из наших гостей. Кроме того, ты и Домах прекрасно понимаете друг друга, оттого я знал, что до тебя все дойдет и без слов.

– Ага. Но я не дурак. Если Совет не желает этого… раскаленного угля, значит, нам придется им заняться. И вот ты посылаешь за мной, приор. Отчего же я чувствую себя как тот, кому вручают корзину со змеей внутри?

Улыбка приора была радостной и искренней, словно морда акулы перед нападением:

– Мы должны отослать ее к своим, причем так, чтобы об этом не узнали наши соседи. Если гхамлаки или оомни проведают о Йнао – а таково ее имя, Йнао из клана Удрих из племени белых уверунков, – потребуют ее выдачи. Город может отказаться, но тогда два крупных племени посчитают это оскорблением. А они оба контролируют торговлю янтарем и анухийским дубом. Потери будут огромными. – Улыбка старика угасла, превратившись в презрительную гримасу. – Повторяю тебе то, что я услышал на Совете, где у всех моих собеседников в глазах то и дело мелькали измеряющие золото весы. Но если мы согласимся ее выдать, тогда утратим юг. Кланы из-за реки могут ненавидеть нас сколь угодно сильно, но если они узнают – а они узнают, уверяю тебя, причем узнают быстро, – что Камана выдала одну из их женщин северным племенам, каждый из них почувствует себя оскорбленным. И наши купцы поплатятся, потому что с этого момента ни один караван не сможет торговать с югом в безопасности. И тамошние месторождения олова и агатов окажутся утраченными.

– Выглядит так, что девушке лучше всего внезапно умереть.

Энрох взглянул на вора мрачно и холодно, с глазами как наполненные льдом ямы.

– А знаешь, что несколько советников расспрашивали меня о ее здоровье? Не смертельно ли она измучена или не ранена ли? Вспоминали при этом, что Совет подумывает, не подарить ли монастырю кусок земли, который еще недавно они хотели нам продать, – старик, не замечая того, сжимал и разжимал кулаки, – чтобы отплатить за милость Владычицы, проливаемую на город. Я подумываю… Наша Госпожа сказала, что мы должны оставаться терпеливыми и презирать человеческие слабости, но я порой подумываю, что мы должны делать, когда слабость превращается в подлость и в самое скверное крысятничество. И не прав ли был брат Домах, цитируя свою еретическую книгу в те моменты, когда разбивает кому-то голову.

– В армии проще, – рискнул вор.

– Намного. Пока тебя не повысят до звания, когда твои командиры перестают казаться полубогами и становятся просто людьми – то есть бандой проклятущих дураков, а солдаты еще не превращаются в безымянную массу, потому что бóльшую часть их ты уже успел узнать, и потеря их причиняет тебе боль. И не обходи меня так, сыне, потому что в монастыре не только ты имеешь право на секреты. А некоторые из советников расспрашивали, кто еще знает о ее присутствии среди нас. Кроме меня, ясное дело.

Перед внутренним взором Альтсина возник Райя, тщательно пересчитывающий деньги, полученные за горсть информации. Интересно, сколько в здешнем ценнике стоило бы избавиться от местного приора и нескольких монахов? А все из-за девушки, которая, ловя рыбу, оказалась не в то время не в том месте.

Нет. Все из-за того, что она могла стать той соломинкой, что разрушит местное равновесие. А для некоторых это могло бы означать тысячи, десятки тысяч имперских оргов потерь. Средства куда большие, чем наем убийц.

Горькая, словно желчь, слюна заполнила рот Альтсина – вместе с залившим разум презрением. Если бы в этот момент он стоял перед Советом Каманы, держа в руках одно из алхимических изобретений, которыми пользовались в Понкее-Лаа… лучше всего таким, что растворяет тело и кости…

Уклонение. Глубокий вздох, расслабить стиснутые кулаки.

«Перестань. Немедленно».

– И что… ты ответил?

– Ничего. Ушел со встречи. Я слишком стар, чтобы обращать внимание на такие угрозы, а они, полагаю, это поняли. А тот способ, каким ты отталкиваешь от себя дикие мысли и эмоции, интересен, ты в курсе?

Альтсин заморгал, пытаясь сосредоточить взгляд на приоре.

– Но это – твой секрет, верно, сыне? И как я не стану разбираться, что там за демоны – в переносном, естественно, смысле, поскольку, будь ты одержим, наши инквизиторы наверняка бы это выяснили, – тебя сюда пригнали, так и ты не будешь спрашивать о моем прошлом. Уверяю, что оно куда банальнее, чем могло бы показаться.

Улыбка Энроха была спокойной, приятной и вежливой. Но дискуссию обрезала моментально, словно хороший клинок.

– Понимаю, ваше святейшество.

– О. Вот таким я тебя люблю, эту смесь насмешки и нахальства. А теперь вопрос, которого я жду не дождусь. Спрашивай.

Вор вздохнул:

– Почему я?

– О… Хорошо, что ты спросил. – Старик воздел вверх палец, словно как раз вспомнил нечто важное. – Мы должны как можно быстрее выпроводить отсюда нашу гостью. Лучше раньше, чем в Совете решатся на какую-то глупость, а Север даст себя ослепить золотом.

Альтсин решил, что лучше не спрашивать, как давно приор знает о предводителе воров. И хорошо ли он развлекся, делая вид, что не имеет о нем понятия.

– Как мы уже установили, путешествие сушей отпадает, но ведь мы на острове. А наши братья постоянно странствуют в лодках в самые неприступные его районы. Обычно мы нанимаем какого-нибудь местного рыбака, но сейчас я бы предпочел этого избежать, а потому в голову мою пришла одна идея. Ты ведь – из Понкее-Лаа, побывал моряком, как сам мне признавался. А потому лодку наймем мы сами, и вы поплывете с нашей небольшой проблемой вокруг острова. Вместо двадцати дорога займет у вас четыре-пять дней, в зависимости от ветров и волн. Когда доставите ее клану, вернетесь.

– Вернемся?

– Ты, брат Домах и брат Найвир. Таким образом Йнао быстро и безопасно доберется до своих, что в будущем может привести к тому, что родственники ее шире отворят сердца для слов Нашей Госпожи. А вы одновременно исчезнете из города на некоторое время, достаточное, чтобы горячие головы поостыли. И все вернется к норме.

– А монастырь получит землю.

– Мы не вправе отказываться от даров, предлагаемых нашей Матери в искреннем порыве сердца. – Приор покорно склонил голову. – Это было бы проявление гордыни.

Некоторое время они молчали, прогуливаясь по коридору. Альтсин любил Энроха и большинство монахов, хорошо чувствовал себя в монастыре, однако…

– А если я откажусь? У меня в городе есть еще несколько дел…

– Я слышал кое-что другое.

Старик вынул из рукава кошель и демонстративно высыпал на ладонь горсть монет. Вор глянул и кисло скривился. В этом самом мешочке он вчера отдал плату Райе.

– Насколько высоко было предложение?

– Пятьдесят оргов. Весьма щедро для города, где даже советники раскошеливаются на горсть медяков. Но возвращаясь к теме, – кошель исчез во втором рукаве, – я уже говорил, что среди людей, с которыми ты встречался, есть верные сыны нашей Госпожи. Потому я знаю, что твои поиски увенчались успехом, пусть и не таким, какого ты желал. У меня есть сомнения, мальчик, серьезные сомнения, действительно ли все дело в том, чтобы провернуть удачную операцию при посредничестве сеехийской ведьмы. Но, как я и вспоминал, наши инквизиторы и помогающие нам верные вне стен не нашли ни в тебе, ни вокруг тебя ничего подозрительного, а потому я не стану выяснять, отчего ты желаешь с ней встретиться.

Альтсин глянул в глаза приора.

«А если бы ты узнал, старик, – что тогда? Упал бы предо мной на колени или призвал бы всех своих друзей, чтобы постараться меня убить? Явиндер, проклятущий бог реки, боялся со мной сражаться и сделал все, чтобы выставить меня из города. Выстояла бы Камана, когда бы Кулак Битвы Реагвира, безумный фрагмент его души, захотел меня Объять – или если бы ему пришлось это сделать? Проклятие, да выстоял бы сам остров?»

– Ох, – кивнул приор. – Много бы я отдал, чтобы понять, что скрывается за таким взглядом. Я смотрел в глаза людей, которые шли на смерть, и в зеницы демонам, что пылали в глубине взоров одержимых, но ты… – Он вздохнул. – Я в этом монастыре уже четверть века и бóльшую часть времени посвятил укреплению нашей позиции среди местных. Я лично знаю всех вождей в радиусе пятидесяти миль от Каманы, с некоторыми мы даже дружны. Я беседовал с большинством племенных ведьм и заключил с ними что-то вроде договора: мы не пытаемся обратить их слишком истово, они не накладывают проклятий на наши головы. – Монах послал ему ироничную гримасу. – И я единственный чужак, который за последние пятьдесят лет видел долину Дхавии.

У Альтсина отпала челюсть.

– Я не был внутри, нет, но меня приводили на ее край. Она длиной в несколько десятков ярдов, шириной – почти в триста, может, и больше, и всю ее заполняет туман. Густой, словно сон слепца. – Казалось, Энрох не замечает выражения лица вора. – Я выжил, потому что мне известны несколько Черных Ведьм, и я очень сильно просил об этой чести, а теперь я мог бы попросить их согласиться на встречу с тобой.

Альтсин закрыл рот. С трудом.

– Что находится в той долине? – Вопрос вырвался у него сам по себе.

– Я не видел. Но чувствовал. Сила. Не какая-то там сила, дикий аспект или хаотическая магия, но истинная, особенная Сила – как бы неловко это ни звучало. Но ты ведь хотел говорить не о том, верно?

– Нет. Но я должен спросить… почему? Почему ты хочешь мне помочь?

– А разве это не очевидно? Потому что Великая Мать приказывает нам помогать и поддерживать, а… ох, этот взгляд выжжет во мне дыру, парень. – Монах добродушно улыбнулся. – А если я скажу тебе, что по-своему понимаю Ее слова, как, впрочем, и всякий, и что я просто-напросто пытаюсь помогать людям, которых полагаю хорошими? А ты – и, например, брат Север, – вы хорошие люди.

Вор прищурился и проглотил вертящуюся на языке язвительную отповедь.

– Потому-то я и хочу тебе помочь. Ты здесь вот уже несколько месяцев, а потому у меня было достаточно времени, чтобы к тебе присмотреться. Ты ходил ночами в каманский порт с едой, хотя как гость мог бы и отказаться. Твой кошель после тех визитов всегда заметно тощал. Ты противостоял злу, когда бандиты пытались вас ограбить, а потом отдавал их вещи несчастным в нужде.

– Мне они были без надобности.

– Ох, это весело: смотреть, как ты ведешь себя, словно старая дева на выданье. Я знаю, что ты убивал, такие вещи оставляют след во взгляде, и знаю, что это не доставляло тебе радости. И я вижу, что еще несколько похвал – и ты перемажешь сутану завтраком.

– Ага. И вчерашним ужином тоже.

– Ха. Тогда к делу. – Приор потер руки. – Ты доставишь нашу гостью домой, потому что ты единственный человек в монастыре, который плавал по морю, а когда ты вернешься, я попрошу Черных Ведьм об услуге.

– Попросишь? Всего лишь попросишь?

– Я не лгу и не даю обещаний, которые не сумею выполнить, мой мальчик. Если эта твоя знакомая откажется встречаться, я вежливо извинюсь за хлопоты и стану считать, что у меня нет перед тобой долга. Это твой риск. Ты согласен или нет?

Перед внутренним взглядом Альтсина встало лицо Аонэль, когда он давал яд ее матери. Риск? Он бы поставил на эту встречу все свои деньги.

– Хорошо. Я поплыву.