Деана выбралась перед самым рассветом. Оставила им всю воду и все припасы. Если ей не удастся вернуться, это даст им еще немного времени. Оменар был прав. Без воды они выдержат день, два, может, три. А потом? Похитители желали получить князя живым-здоровым, а мальчик мог бы вы… она кисло улыбнулась… вымолить жизнь для своего слуги.

Ей же не следовало рассчитывать на милосердие бандитов. Не после того, как она пролила кровь их побратимов. Что бы там ни говорили о чести головорезов, но за кровь они всегда платили кровью.

Но теперь… Прежде чем солнце согреет мир своей улыбкой, прежде чем ночной холод вползет под камни, будет время охоты. Бандиты наверняка продолжают их выслеживать, по двое-трое прочесывают околицы, и у них наверняка есть с собой вода. А полупустая баклага была бы ценнее всех сокровищ всех царств мира. Если удастся найти кого-то из охотников…

Она остановилась в глубокой тени, внимательно осматривая окрестности. Время помогало ей, предрассветный час всегда делал охранников ленивыми, притуплял внимательность охотников. Те, кто прочесывал окрестности, уже наверняка собирались возвращаться в лагерь и отдыхать. Знали, что их добыча не рискнет идти днем. К тому же, если с ними и правда был одаренный магическим талантом следопыт, возможно, он только и ждал такого шага беглецов.

Деана прикрыла глаза.

Колдовство поймало ее врасплох и ударило в бок, вырывая из укрытия. Она покатилась по камню. Чувствовала, как заклинание вцепляется ледяными пальцами ей в глаза, уши и нос, как давит готовый вырваться из горла крик, как вырывает саблю из руки. Она резко ударилась о булыжник, чары прижали ее к шершавой поверхности, сильно, еще сильнее, словно пытаясь расплющить тело о скалу. Потом внезапно ослабли, и в тот же миг вокруг возникли люди с оружием, один пинком отбросил ее саблю, это был единственный пинок, которого она не почувствовала. Остальные обрушились на нее вместе с кулаками и палками, словно каменная лавина.

Они били раз за разом, в ударах их были страх и ненависть, пока в боку ее что-то не хрупнуло. Ребра. А потом они бросились на нее втроем или вчетвером, прижали к земле, выкрутили руки, захлестнули ремни.

Затем посадили ее под валун, рывком вздернули голову.

Только тогда подошел маг: медленно, словно слегка испуганный. Свободные одежды хлопали вокруг него, дергаемые ветром, который не мог пошевелить даже зерна песка. Из кончиков пальцев, словно седой дым, стекали чары.

– Ты удивлена?

Она не ответила, обведя равнодушным взглядом серые лохмотья и невольничий ошейник. Он улыбнулся, обнажив пеньки зубов:

– Ты была ловкой. Очень ловкой и умной. Но этого не хватит, чтобы обмануть меня.

– Я сбежала.

– А я тебя поймал. – Мужчина поднял руку в жесте, которого она не знала.

Появился тот, кого Деана до сих пор считала предводителем бандитов. Теперь уже и сомнения не было, кто тут слуга, а кто господин. Тот, кого она полагала атаманом, не осмелился подойти ближе чем на три шага к оборванцу, замер со взглядом, направленным на его ноги, ведя себя словно коза в компании льва.

Страх из него струился с той же силой, с какой струилась магия из руки колдуна.

– Что прикажешь, хозяин? – спросил он тихо, бросая на Деану полный ненависти взгляд. Наверняка даже если его не наказали за их бегство, то наказание всего лишь отложено. – Мы легко можем выпытать у нее…

Нон непроизвольно положил руку на рукоять ножа.

– Нет, – старик ухмыльнулся еще шире. – Взгляни на нее. Она не пила пару дней, они – наверняка тоже, а значит, ослабли. Не могли уйти далеко. Но я знаю иссарам, она их не выдаст, по крайней мере не слишком быстро. Попытаемся иначе.

Он присел подле Деаны. Она внезапно почувствовала на языке соль, а туманные ленты, струящиеся из его пальцев, коснулись ее ноги. Холод был почти приятен.

– Я сделал ошибку, оставив тебя в живых – впрочем, как и оставив в живых его слугу, но пойми, я не мог противиться. Способен ли камень стать листьями? На моей арене уже долгие годы не сражалась ни одна убийца-иссар. – Он прищурился, а вокруг ее ноги сомкнулись ледяные клыки. – А на самом-то деле – не сражалась никогда. Ты была бы хорошим подарком для любви моего сердца, а она наверняка оценила бы тебя больше чем кого бы то ни было. Но увы, это в прошлом. – Он прищелкнул языком, дохнув ей в лицо запахом чеснока. – Я горд, что встретил в твоем лице врага, воительница. Будь у нас больше времени и иди речь только о тебе, я бы с радостью даровал тебе медленную, болезненную смерть, растянутую на много дней.

Он вздохнул, и Деана готова была поклясться Слезами Матери, что он искренне расстроен.

– Я не обещаю тебе жизни, золота, драгоценностей или свободы – обещаю только правду, потому что говорят, что с умирающим надлежит оставаться искренним, чтобы тот не забрал ложь по ту сторону Мрака. А потому я останусь искренним. Могу выдать тебя своим людям, и поверь мне, пройдет немало часов, прежде чем ты им надоешь. Могу также причинить тебе боль, которая сломает и величайшего из героев…

Ледяные клыки вгрызлись глубже, до самой кости. Она застонала.

– Но тут дело не в тебе, а в князе. Мы оба знаем: если мы его не найдем, он умрет вместе со своим слугой. Он не пил так же долго, как и ты, а потому еще день, максимум два, – и оба будут мертвы. В этом лабиринте мы можем искать их долго. Я единственный их шанс на то, чтобы выжить. Но… не твой. Ты доставила мне слишком много хлопот, а потому, если ты скажешь, где они прячутся, я подарю тебе быструю смерть и… – он вдруг выбросил руку в сторону ее экхаара, а она отдернулась, ударившись затылком о камень, – не стану смотреть на твое лицо до того, как ты умрешь.

Несколько бандитов засмеялись. Колдун наклонился ниже, снова дохнул чесноком:

– Это – хорошее время, не думаешь? Я знаю ваши суеверия. Если кто-то увидит твое лицо, ты либо он должны умереть до ближайшего восхода солнца. И порой у тебя есть на решение этой проблемы целый день и ночь, порой, – он указал на розовеющий горизонт, – три четверти часа, а может, и меньше. Так как? Скажешь мне?

Она покачала головой, впервые жалея, что не может сплюнуть ему под ноги.

Он ударил чарами: внезапно, парализуя ее холодом, после чего потянулся к экхаару. Тот поддался только после третьего рывка, и внезапно она оказалась с голым лицом перед всеми. Это была единственная вещь, о которой она могла думать. Ее лицо – голое, а чужаки могут на нее смотреть.

Как из-за стен, услышала она свисты, покрикивания и громкий смех. Бандиты стояли вокруг нее, показывали друг на друга пальцами, делали неприличные жесты.

– Видишь? – кивнул старик. – Так спадают завесы. Вы, иссарам, дурите мир своими закрытыми лицами, репутацией безжалостных убийц, умением убивать. Люди вас боятся, а это приводит к тому, что во время битвы слабеют и дают себя победить, добавляя очередной камешек к легенде вокруг вас. Но, если содрать маску, мы увидим молодую, перепуганную девушку, которая мало чем отличается от других женщин.

Он поднял руку – и смешки замерли.

– Итак – как оно будет? Ты сохранишь свою душу и жизнь князя или обречешь себя на проклятие, а его – на смерть? Мы сейчас отойдем в сторону и оставим тебя на четверть часа. Говорят, что важнейшие решения человек должен принимать в одиночестве. – Он прорычал несколько слов, и двое бандитов, подойдя, заткнули ей рот остатками экхаара. – Это чтобы ты случайно не откусила себе язык.

Он встал и исчез где-то за ее спиной.

– Четверть часа. Если не примешь правильного решения, остаток дня проведешь в компании с моими людьми. Со всеми.

Она осталась одна.

Метла. Пепел. Работа.

Пламя в середине комнаты раскрывало чужие тайны, словно для группки старых сплетников. События в пустыне, в сотнях миль от Коноверина, должны были потрясти Юг, отразиться в судьбах целых народов, а они глядели туда, словно в сказку, сотканную умелым чародеем из огня. И мрачный, тяжелый конец этой сказки известен всем. И хотя не раздалось ни слова, от мужчины в красном веяло таким ощущением триумфа, что даже дождь божественных трофеев, казалось, кружил вокруг него спиралью.

«Победа, – говорило то, как воин сидел на каменном троне. – Блистательная, несомненная победа. Пришло время трофеев и пиров триумфаторов. И… никакой милости побежденным».

Это не та игра.

Женщина в синих одеждах сидела на своем месте неподвижно, словно некое волшебство превратило ее в скульптуру. Казалось, она даже не дышала.

Он же тщательно обмел фундамент одного из пустых тронов, прежде чем взглянуть на картинку в глубине пламени. Девушка сидела под скалой, небо на востоке уже утратило румянец, золотясь обещанием рассвета.

Если он правильно понимал, последнее солнце в ее жизни.

Варвары и их суеверия.

Поработали бы несколько столетий метлой – тогда бы поняли, что важнее всего.

Что ж. Казалось, что и там и тут все замерло, ожидая неминуемого финала.

Внимание его привлекло какое-то движение. Китчи-от-Улыбки лениво обмахивалась ладонью, глядя на приглашенную тем взглядом, каким рыбак окидывает пляшущий на волнах поплавок.

Слуга видел девушку-подростка со стороны, а потому не знал, какой взгляд служанка Владычицы Судьбы получила назад.

Потом решил, что не было никакого ответного взгляда, поскольку пестрая, раздражающая Китчи смотрела не на нее, а на тень за ее спиной.

И в миг, когда тень ожила и выплюнула из себя молодого мужчину в пустынной одежде, с рукоятями мечей, торчащими из-за плеч, стало понятно: игра не закончена.

А может, она только-только начинается.

Они были интересной парой: он высокий, жилистый, с лицом, украшенным шрамом, и с носом, не один раз сломанным, – и она, мелкая, худощавая, почти по-детски хрупкая. Он склонялся над нею и говорил шепотом, резко выталкивая из себя слова на каком-то диком диалекте, и хотя не жестикулировал и не корчил никаких суровых мин, что-то в его стойке притягивало внимание всех присутствующих. Словно чувствовалось обещание пролитой крови.

Мужчина вдруг наклонился ниже, и шепот его стих, хотя удалось заметить, что он продолжает шевелить губами. Черноволосая наконец развернулась в сторону молодого человека и положила ему палец на губы. Обронила вопрос, короткий, всего в несколько слов, и от лица воина отлила кровь. Но он ответил без следа колебания, кивком и тем, что приложил руку к сердцу. Эти варвары и их первобытные в своей простоте жесты… Некоторым образом это было даже красивым.

Девушка встала и сделала несколько шагов, остановившись перед стеной пламени.

– Кровь призывает, кровь идет, – сказала она звучно, словно была княжьим герольдом, оглашающим волю владыки. А потом добавила, с вызовом глядя на Китчи-от-Улыбки: – Кости катятся.

Раздалось шипение, и сопровождавший ее воин исчез.

Тишина. Лишь каменные стены вокруг, всех оттенков серого и грязно-коричневого, медленно насыщавшиеся цветом по мере того, как подступал рассвет. С того места, где ее оставили связанной, Деана видела розовеющий горизонт. Еще полчаса, может, чуть больше – и солнце выглянет из-за него, поцелует ее лицо, и тогда… Она… она почувствует то же самое, что чувствовал Йатех, когда вырубал в стене дыру в том месте, где было написано его имя? Когда отбрасывал прочь все, что связывало его с существованием как иссарам, чтобы стать гаанех – скорлупой, лишенной души. А когда он умирал в пустыне, его тело сдалось без боя, потому что в нем не осталось духа, который наполнял его силой, или наоборот – он метался и вопил, проклиная людей, богов и демонов, поскольку у него не было души, и он знал, что после смерти у него больше ничего не будет?

Или же, когда умрет она – пусть тело ее все еще продолжит дышать, – останется ли ей какое-то дело до того, что именно сотворят с ее телом?

Пустынный тушканчик проскочил в нескольких шагах от нее, наверняка спеша спрятаться до рассвета в нору.

Ей было негде спрятаться.

– Мне интересно, Деана, хотя бы на миг ты раздумывала над тем, чтобы послушаться его? Чтобы выдать своих спутников в обмен на легкую смерть и спасение души? Помни, что ты ослабляешь племя.

Она подскочила, ткнувшись головой в камень и тараща глаза. Рядом стоял он, странно одетый, без закрытого лица, только мечи носил, как и раньше, на спине. Неудивительно, что она не услышала, как он приближается: он всегда умел поймать ее врасплох.

Он наклонился и вытащил кляп:

– Ты подумала?

Она не ответила, меряя его взглядом. Казалось, в нем все было чуждым: одежда, речь, жесты. Прошедшие месяцы изменили его сильнее, чем… Нет! Она отвела взгляд. Это не Йатех! А лишь пустая скорлупа, бездушное тело или – что хуже – тело, заселенное кем-то иным. Его глаза… «Да охранит меня Харуда своим мечом», – подумала она. Брат же смотрел на нее, словно столетний старик.

– Наверняка нет. В этом ты вся, Деана. Пожертвовала даже собственной душой ради кого-то, кто тебе доверился. Ты уверена, что – стоит? Потому что я – не уверен. Но я иду следом за ней, потому что порой слышу, как она плачет, иногда же вижу, как разгорается в ней огонь. Знаешь, что я уже ни во что не верю? В общую душу, в кендет’х, в Законы Харуды. Она показала мне вещи… Мы странствовали, убегали, преследовали, бросали вызов людям и богам. Она показала мне, как много мы позабыли, как сильно ошибаемся.

Он говорил тихо, равнодушным тоном кого-то, кто слишком долго оставался наедине лишь с собственными безумными мыслями. Кому не было дела до ответов.

– Она говорит, что близится буря, что падут стены, а мир вывернется наизнанку. Что нужно сжечь старые долги и покарать лгунов. Слова и только, болботание, ничем не отличающееся от бреда любого безумца. Но я видел… она показала мне… черные горы, седое небо… плач… словно плакал… Когда услышишь такой плач, ничто другое значения уже не имеет. Я только раз спросил ее, слышит ли его и она, а она взглянула на меня и ответила: «Все время». Понимаешь? Все время. Скажи что-нибудь, прошу.

Она опустила взгляд. «Нет. Тебя здесь нет. Ты не мой брат».

– Срок договора оставался совсем коротким, но теперь мы составили новый. Знаешь, Деана… Иной раз мне кажется, что я схожу с ума, но когда она показала мне тебя… Это хороший обмен. Знаешь, что я – учусь? Беспрестанно. Синяки, раны, вывихи, порой удается удерживать пламя внутри многие часы. Часы… И я чувствую, как оно меня выжигает. Иной раз мне даже удается выиграть. Прошу, скажи мне хоть слово.

Он вдруг присел на корточки перед ней, лицом к лицу, а она, хотя и очень этого не хотела, утонула в его глазах. Вот только… Это была не боль, но нечто большее и меньшее, то, что остается, когда человек понимает, что страдание – всего лишь черный сосуд, а куда важнее то, что находится внутри сосуда. И когда обнаруживает в себе достаточно смелости, чтобы в него заглянуть.

Деана не могла отвести глаза от того, что светилось в глубине его зрачков.

– Помнишь, как ты меня учила? Большинству того, что умею, я научился у тебя. У старшей сестры. Ты выправляла мой хват на рукояти меча, показывала, как ставить ноги, как дышать. Некоторые смеялись, что я сражаюсь, как девушка… Говори со мной, прошу.

Она закрыла глаза, с усилием, стеной век отрезав вход в крепость своего разума.

«Нет… ты не мой брат».

Он фыркнул сухим, близким к безумию хохотком. Словно в черепе постукивали битые кости.

– Она сказала, что так и будет. Ненавижу, когда она оказывается права. Знаешь, ты могла меня победить – тогда, на плацу, когда я убивал сыновей Ленганы? Но не сейчас, сейчас – уже нет. Я уже перешел… Ха, огонь – это банально. Реку пепла: горячего, липкого, вонючего… Меня выжгли. Не тогда… подле стены… не в пустыне, когда меня целовал скорпион, не в месте над морем и не в лесу… сейчас… понимаешь, меня выжгло сейчас…

Он, конечно же, не услышал.

– Мы – лишь куклы на веревочках обычаев, веры, предрассудков, традиций. Нужно перейти через реку пепла, сказала она, омыться в нем… пока все это не опадет с тебя, словно горсть пыли. И тогда покажешься истинный ты.

Он встал.

– Ты задумывалась, как сложилось бы, если бы наша мать вышла за кого-то из меекханцев и родила нас в обычной северной семье?

Она испугалась перемены в его голосе: словно заговорил бывший Йатех, всегда спокойный и всегда чуть несмелый. Будто ничего и не изменилось за последние месяцы.

– Вернеан наверняка остался бы жив. Была бы у него жена и дети, ты наверняка тоже уже сделала бы меня дядей, может, имелись бы у нас и другие братья или сестры, может, они с испугом и восхищением смотрели бы на Юг, на горы, где обитают дикие, закрывающие лица воители. А может, нас бы и не было совсем. Одно решение, порыв сердца одной женщины – и вот мы здесь. Ты и я. Так далеко от дома. Скверное место, чтобы обрезать то, что нас спутывает.

Она услышала, как он вытягивает меч из ножен. Нечто похожее на дыхание – нет, даже меньше, чем дыхание воздуха, и стягивающие ее ремни распустились.

Он вздохнул, и этот вздох воткнул нож в ее сердце.

– Если бы мы родились в Империи, я бы порой приносил тебе цветы, порой же – какую-нибудь ленточку или маленького зверька, все то, что вроде бы любят девушки Севера. Но мы те, кто мы есть. А потому я дам тебе свой подарок, Деана, на прощание. Единственный, какой некто, рожденный в горах, может дать своей сестре. А когда мы встретимся в следующий раз… прошу, не поднимай на меня оружие. Я убью тебя, если мне придется. А теперь…

Она открыла глаза в последний момент, чтобы увидеть, как он шагает к щели, в которой исчезли бандиты.

Она не отозвалась, не скривилась, ледяной обруч, сжимавший ее горло, поднялся выше, превращая лицо в маску. Брат вошел между скал.

Она попыталась встать, но согнулась от боли. Сквозь пульсацию крови в висках, сквозь громы и молнии, прокатывающиеся в ее голове, она сперва услышала далекий крик, потом второй, третий и четвертый… Каждый из них обрывался внезапно, прежде чем кричащий успевал выпустить воздух из груди. Потом что-то глухо ударило, рот ее наполнился слюной, а из щели подул резкий ветер. А затем осталась лишь какофония звуков, воплей, звона стали, глухих стонов, хрипов.

Она поползла к сабле, лежавшей в нескольких шагах от нее. Девушка осторожно поднялась – словно была ребенком, учащимся нелегкому искусству ходьбы. Топот ног где-то там, в расселине, один из бандитов, выбегающий прямо на нее. Рефлекторный, быстрее сознательной мысли шаг вперед и движение рукой. Боль, взрывающаяся в боку, и мужчина, хватающийся за горло, хрипя, падая на землю. Ей не было нужды бить, лицо его уже было разрублено почти пополам, и вперед его нес лишь ужасный испуг.

Он упал – и наступила тишина.

Из расселины не вышел никто, хотя она ждала четверть часа, потом еще столько же, до того момента, когда солнце приветствовало ее светом. Потом надела экхаар и, опираясь на саблю, словно на трость, вошла внутрь.

Короткая расселина открывалась в скальный закуток, овальный, как внутренности большого яйца, и мертвый, будто та тварь, что яйцо когда-то снесла. Первый труп, второй и третий, кожаный кубок и шесть костей между ними. Дротики и топорики, за которыми они не успели потянуться. Чуть дальше колдун, разрубленный от левого плеча по правое бедро; с каменной стены вокруг него, казалось, вытекало нечто ледяное и липкое.

Еще двое бандитов воспользовались полученным временем и достали оружие: сабля в смертной хватке ровно отрубленной руки была как знак, подпись, она лично учила его такому удару. Последних двоих, в том числе и юношу, изображавшего главаря, Йатех загнал в угол, где они отчаянно пытались защититься. Стальной клинок того, что повыше, разломился от страшного удара, из-за которого, промазав, сабля попала в один из лежащих тут камней. Она начала считать.

Сначала трое стражников, пойманных врасплох, потом колдун, самый опасный из всей банды, затем остальные и тот, который сумел выскочить наружу, уже мертвым, хотя ноги его об этом еще не знали. Девятеро. И все – чисто и быстро. Так чисто и быстро, словно Йатех не сражался за жизнь, а прибирался, равнодушно заметал мусор.

Кем ты стал, брат?

Его уже не было здесь – да она, если честно, на такое и не надеялась. Полагала, что его не будет, в этом состоянии она бы не справилась… не сумела… теперь, когда избита…

Сражаться с ним? Убить его?

Сами эти мысли прошили ее внезапной вспышкой белой боли. Даже если законы племени говорили о гаанех: «Когда найдешь его, принеси телу покой», – она не была уверена… не хотела…

Нет! Она отбросила эти мысли.

Нынче у нее были другие обязательства.

Голова ее закружилась, а очередной приступ боли лишил дыхания, так что ей пришлось опереться о скалу. И тогда она увидела то, от чего сердце ее сжалось такой болью, что поломанные ребра рядом с этим могли показаться неловкой лаской.

На камне посредине площадки, в беспорядке, но старательно уложенные в кучку, лежали четыре баклаги, немного припасов и две легкие сабли, скрещенные так, как она всегда вешала на стену тальхеры.

Ох, братец.

Она села под скалой, не в силах удержаться на ногах.

Метла. Пепел. Работа.

И наклонить голову, пониже, чтобы никто не заметил танцующую на губах улыбку, чтобы не уловил блеска в глазах. А особенно – он. Мужчина в маске, который впервые издал хоть какой-то звук, пусть даже хрип, вырвавшийся из его горла, похожий на кашель утопленника, непросто было воспринимать как веселый. Когда охранник черноволосой попал в пустыню, воин в алом вскочил на ноги и стиснул бронированным кулаком запястье мальчика.

– Обман! Измена!

Китчи-от-Улыбки потянулась на своем сиденье, словно кошка, провоцирующая пса на атаку.

– Правда? И кто же обманывает и изменяет?

– Она! Она! Она! – Казалось, что пальцы мужчины потеряли способность передавать хоть какое-то другое сообщение.

По лицу мальчишки стали пробегать спазмы боли.

– Но она здесь. Туда отправился лишь ее слуга.

На пару ударов сердца мужчина замер. Грудь его приподнялась в глубоком вздохе.

– Только смертные могут вмешиваться. – Голос мальчика стих, а лицо разгладилось. – Причем – только родственники по крови.

– Естественно. – Пестрая ветреница склонила голову в пародии согласия. – А там ты как раз видишь брата и сестру. А еще ты имел возможность узреть результат того, что я бы назвала демонстрацией искусства иссарского убийцы. Кстати, если хочешь меня спросить, то я рада, что Владыка Огня не показал нам его в процессе работы. Такое насилие могло бы подействовать мне на нервы.

Огонь в середине зала замигал и приугас, картины в нем исчезли.

– Ну, – служанка Владычицы Судьбы с вызовом огляделась вокруг, – на сегодня хватит представлений.

Деану приветствовал легкий, полный недоверия шепот. Молодой князь выстреливал слова со скоростью песчинок, бьющих в шатер во время песчаной бури. Оменар встал: осторожно, выставив перед собой руки, подошел к ней. Она не позволила себя обнять, вместо этого ткнула ему в руку баклагу:

– Я встретила двух…

Ложь, сложенная по пути в укрытие, теперь казалась ей плоской и банальной. Я встретила двух, мы сражались, я убила, несу воду и пищу, которую они имели при себе. Но все лучше, чем: «Я повстречала своего умершего брата, которого у меня никогда не было, и он избавил меня от уз, поубивал всех бандитов и исчез».

О некоторых вещах не разговаривают с чужаками. Даже с теми, кто сделался твоими лаагвара, даже с теми, с кем ты…

Она уклонилась от прикосновения слепца, уселась в углу и смотрела, как переводчик осторожно откупоривает баклагу и подает ее мальчику. Ну да, господин и слуга. Боль в груди росла, наверное, у нее что-то посерьезней, чем сломанные ребра, потому что она чувствовала головокружение и тошноту. При одной мысли о подтухшей воде ее желудок подкатывал к горлу.

Она взглянула на свои ладони. Они тряслись, каждая в своем ритме, словно принадлежа двум разным людям. Вдруг они сделались полупрозрачными, а ее охватило чувство полета, удивительно легкого, чудесной свободы.

Она провалилась во тьму.

Ее поили и кормили. Она помнила. Пропитанная вкусом козьей шкуры влага на губах, размоченные в кашицу сухари, расползающиеся по языку. Она быстро их проглатывала, и только потому, что чья-то рука зажимала ей рот и не позволяла выплюнуть. Кто-то ее раздел, она этого не хотела, но слабые протесты исчезли в треске разрываемых на бинты шелковых одежд – и те охватывали ее ребра стальным коконом.

Она пыталась сопротивляться, потому что теперь не могла свободно дышать. А свободное дыхание важно, без него невозможно достичь боевого транса. Боевой транс важен, потому что без него она не победит… не осилит…

Она сбегала от этих мыслей в теплые объятия новой любовницы. Тьмы.

Она помнила одну ночь, полную взволнованных голосов, когда молодой князь ворчал на своего слугу, подчеркивая слова дикой, хотя и бессмысленной экспрессией танцующих рук и гневных выражений лица. Переводчик все равно этого не видел. Зато отвечал спокойно, тихо, решительно. Наконец указал в сторону выхода из пещеры, странно улыбаясь.

Мальчик выбросил вверх обе руки в странном жесте раздражения.

Она снова уснула.

Огонь танцевал у входа в их укрытие. Теплый желтый свет сражался в танце с тенями – в том танце, что был у начал истории, а закончится, когда угаснет последняя искра. Кто-то разжег костер. Кто-то бросал в него новые ветки из высохших пустынных кустов, так, что пламя выстреливало высоко, в рост взрослого мужчины.

Кто-то кричал.

Издалека.