Деана подкралась к выходу из пещеры, которая день и половину ночи давала им укрытие. Голоса снаружи звучали отчетливо, а потом снова стихли. Пять, а может, шесть людей прошли шагах в двадцати от входа. Но миновали его, не обратив внимания на темную щель. Снова.

Деана сжала рукоять сабли, облизала губы. В голосах бандитов не было слышно ни спешки, ни отчаяния, а это могло означать лишь одно: они нашли воду. Уже много часов не покидали окрестностей пещеры. Знали уже, что преследуемые должны быть где-то поблизости. А потому спокойно, без спешки прочесывали территорию, уверенные, что если не тщательность этих поисков, то безумие, вызванное жаждой, в конце концов отдаст князя и его спутников в их руки.

Вход в пещеру был едва в шаг шириной и скрывался за осыпью острых камней, а потому бандиты до сих пор не обратили на него внимания – но в третий раз проходили поблизости. А когда наступит день, кто-то его да заметит и попытается проверить, могли ли проскользнуть в такую расселину женщина, ребенок и худощавый мужчина.

Ночное путешествие закончилось быстрее, чем Деана предполагала, поскольку луна скрылась за тучами, и им пришлось останавливаться. Когда серебряный диск не сиял в небесах, тьма, царившая в пустыне, становилась… липкой. Густая, словно расплавленная смола, она поглощала каждый отблеск света. Вытянув перед собой руку, человек едва мог различить собственную ладонь. А Деана слишком хорошо помнила о нескольких расселинах и ярах, которые они миновали по пути, чтобы рисковать.

Беглецы провели бóльшую часть ночи, лежа в какой-то дыре, прижавшись друг к другу, пытаясь сохранить под одеялами хотя бы частичку тепла, которая там каким-то чудом оставалась. Ночи были холодны, даже холоднее, чем в ее родной стороне, словно пустыне нравилось мучить странников не только жаждой, но и холодом. Разведение огня – привилегия, которой беглецы пользоваться не могли.

И тогда, перед самым рассветом, когда – как сказал однажды поэт из ее племени – небо облачается в одежды рождающегося дня, молодой князь легонько толкнул Деану в бок и указал за скалы, в точку примерно в полумиле позади. Она же почувствовала себя так, словно к ней подползла и внезапно укусила в сердце легендарная ледяная змея.

Огни.

На скалах появились факелы. Один, два, пять. Двигались не быстро, но уверенно, словно вел их опытный проводник. Бандиты были близко.

Беглецы вскочили на ноги и, воспользовавшись светлеющим небом, двинулись вперед, едва не влетев в расставленную ловушку. Это было ловко: окружить какой-то участок и выгнать преследуемых, как загонщики – дичь. Деана не знала, что ее предупредило: внезапный запах, звук или, напротив, подозрительная тишина, но в последний момент она оттолкнула в сторону парня, подбила ноги слепцу и, вырвав из ножен саблю, схватилась с двумя бандитами, выскочившими на них из тени. Транс разгорелся в ней через несколько мгновений, довольно оказалось пары блоков и контратак, которые раскрасили стены скал черной в утреннем свете кровью, – а потом все закончилось.

Осталось два трупа, ее спутники, встающие с земли, и понимание, что в ночной тишине звон стали прозвучал как тысячи бьющих тревогу колоколов. Эхо разнесло между камнями далекие крики, а у нее оставалось немного времени, чтобы обыскать трупы, а потом броситься вперед, в лабиринт узких проходов и щелей в скалах, с Оменаром, вцепившимся в ее плечо, и с сердцем, выскакивающим из горла; ладонь ее была судорожно сжата на снятой с убитого фляге, в которой хлюпало немного воды.

Они бежали вслепую, только бы подальше и побыстрее, когда – благодаря изменчивому счастью – Деана приметила за небольшой кучкой камней расщелину в скале, за которой таился мрак, обещающий укрытие. Они ворвались – нет, втиснулись внутрь и принялись, успокаивая колотящиеся сердца, прислушиваться.

Погоня миновала их пещеру где-то через четверть часа, а потом начался самый длинный день в жизни Деаны. Бандиты не сумели их найти, но уже знали, что добыча затаилась где-то поблизости. Несколько раз они слышали далекие крики, один раз вопли прозвучали с триумфом, который вдруг сменился полной разочарования тишиной.

Естественно, на следующую ночь луна сияла на небе, словно свежеотчеканенная монета. Выйти наружу было бы самоубийством.

Скрываясь столько-то времени, Деана имела достаточно возможностей подумать над тем, что случилось. Она не сомневалась, что хорошо скрыла следы, а несколько ложных петель должны были рассеять силы бандитов, но те шли за ними, как по шнурку. Но их еще не обнаружили, просто чересчур точно сумели разобраться с направлением и расстоянием. А значит, банда пользовалась помощью кого-то, кто обладает Силой, колдуна, возможно не слишком могущественного, но способного выследить того, рядом с кем провел некоторое время. Такое случалось, подобный аспект не превращал владеющего им в богатого и великого мага, но для следопыта он был бесценен. Деана искренне жалела, что этот слабенький колдунишка не оказался одним из тех, кто их охранял. Она скривилась в темноте. Судьба плетет, как хочет, а жизнь чародея-следопыта, похоже, была в руках кого-то другого, не ее, а потому – что жалеть, что она его не убила.

«Не отчаивайся над тем, над чем ты не имела никакой власти, такие горькие мысли убивают душу», – повторила она одну из любимых поговорок тетки Вегрелы. Это правда, она не могла повлиять на появление в афраагре Ленганы х’Леннис, не могла повлиять на ее дикую ненависть или на последствия этой ненависти. Не имела влияния на приговор старейшин или на планы бандитов или безумие их отчаянного бегства через пустыню.

Услыхала позади шелест. Оменар. Уже успел исследовать каждый уголок их малого убежища и передвигался внутри со свободой того, для кого тьма – родная сестра и спутник всякого мига его жизни. Подсунул ей трофейную флягу:

– Пей.

– Мне не нужно.

– Закопай я тебя живьем в земле, ты бы и тогда утверждала, что тебе не нужно дышать, – проворчал он. – Не переоценивай собственные силы. Пей.

Она хлюпнула водой, приложила сосуд к губам и демонстративно наклонила его. Услышала покашливание:

– Не притворяйся. Слепца нельзя обмануть. Твои – два глотка. Если ты ослабнешь, то не сумеешь нас защитить.

Она сделала два небольших глотка, почти не чувствуя вкуса жидкости, и сунула флягу назад ему в руки.

– Это не твоя вина, что нас нашли. – Она едва видела овал его лица, но, казалось, он внимательно в нее всматривается, а белые его зеницы светятся в темноте. – Никто не может предвидеть всех ходов врага, – закончил он неловко.

Они отступили в глубь пещеры. Она была стоп шесть высотой в самом узком месте, где-то пятнадцать шириной, мрак едва рассеивали отсветы со стороны входа, пока же он оставался черен, как сон слепца. Деана вздрогнула, поймав себя на этом сравнении, но переводчик уверенно держал ее за руку и провел туда, где на скале были расстелены одеяла.

– Князь спит? – спросила она тихо.

– Как камень. В его возрасте существуют два состояния: или энергия готова его взорвать, и он бегает по стенам, или проваливается в подобный коме сон, из которого не выведет его даже землетрясение.

– Это хорошо. – Она села, а Оменер без слова устроился на корточках рядом. – Ему потребуются силы.

Он не спросил, для чего именно, что свидетельствовало о его мудрости и такте. Вместо этого он набросил на них двоих одеяло.

– Через день мы будем слабее, через два – еще больше, через три – не найдем сил, чтобы отсюда выйти, – начал он тихо.

– Знаю.

Она потянулась за экхааром и с некоторым облегчением сняла его. В пещере было душно, а материал не облегчал дыхание. Переводчик, похоже, верно проинтерпретировал это движение, потому что через миг она почувствовала легкое прикосновение к голове:

– Как рана? Не открылась?

– Нет. Хорошо заживает.

– Замечательно.

Пальцы его коснулись ее шеи, зацепили за ушной завиток, замерли, словно напуганные. Она услышала, как мужчина задерживает дыхание.

– Я… – начал он неуверенно.

Проклятие, отчего бы и нет? Возможно, это последняя ночь в ее жизни.

– Я хотел…

Она прервала, коснувшись его, ладонь на ладонь, привалившись к его боку. Не хотела сейчас слушать мудрых речей, которые придавали форму ее чувству бессилия. Нашла в темноте его губы, поцеловала, потом позволила поцеловать ему, легко, чуть несмело. На вкус он оказался… пахнул… как мужчина. Как мужчина, который был рядом, был ее сотоварищем в битве, был…

«Ты многовато думаешь», – услыхала она в голове смех тетки, нет, не только тетки, но целых поколений теток, кузин, сестер, женщин иссарам, берущих дело в свои руки, выбирающих себе мужчин и позволяющих тем верить, что выбирают – сами. А тут и теперь выбирала именно она, а потому потянула его на землю, позволила его рукам двигаться по ее телу, легко, мягко, и прикосновение это отогнало дурные воспоминания, поскольку оно было именно таким, каким нужно, где-то между робостью и немым вопросом, а потому она ответила на этот вопрос, позволяя ладоням его приникнуть к голой коже, коснуться груди, живота, обнять за плечи, почувствовала его губы на глазах, губах, шее, он шептал нечто на своем языке, но не слова шли в расчет – лишь то, что было под ними: перехваченное горло, нетерпеливость, она подогнала его, царапая ногтями затылок, напряглась…

Темнота под ее веками вспыхнула звездным сиянием.

Китчи-от-Улыбки радостно захлопала в ладони и даже подскочила на троне.

Йатех смотрел и слушал. Таков был приказ Канайонесс. Смотри и слушай. А если это засада, то сражайся, так хорошо, как только сумеешь. Иавва тебе поможет. Теперь они стояли под стеной за каменным сиденьем их госпожи, заняв такие позиции, чтобы иметь перед глазами обоих ее оппонентов. Мужчину в багровой кольчуге и маске – и женщину в темных одеждах, с лицом, спрятанным под вуалью. Выглядело так, что заслонять лица было здесь распространенным обычаем.

Йатех стоял, смотрел и слушал. С момента, когда Малышка Канна забрала его в то место, во Мрак, как она его назвала, и он – да хранит его Мать – не имел причин ей не верить. За те месяцы, которые они провели вместе, она показала ему сотни своих лиц, но никогда он не ловил ее на лжи.

У него шумело в голове всякий раз, когда возвращался мыслями к тому, что случилось в последнее время.

Та девочка в лесу… он пытался ее спасти, а принес лишь смерть. Если бы он все еще был иссарам, пошел бы с этой тяжестью к старейшинам афраагры, и, возможно, вместе с Песенником Памяти для него нашлась бы тропка искупления. Серия молитв, постов и заданий для исполнения. Потому что именно это и есть искупление: не кара, но дорога, на которой ты снимаешь со спины груз дурных поступков. Но он уже не принадлежал к тому народу, а потому приходилось ему нести грех самому. До конца жизни.

И сам Мрак… Он тогда заткнул уши и приказал ей замолчать, но было в том столько же смысла, сколько в попытке восстановить криком упавшую стену. А если Мрак – что-то иное, чем верили иссарам, если общая душа не существовала, а искупление могло никогда и не наступить…

Его вера – нет, не его, вера народа, среди которого он воспитывался, была ничего не стоящим потоком ерунды, суеверий и сказочек, повторяемых так долго, что они превратились в бессмысленные традиции и сборник обычаев, ведущих в никуда. Лишь бы еще одно поколение прожило свои дни так же, как его отцы и деды, мимоходом заражая и собственных детей.

Харуда оказался глупцом или безумцем – или святым, что так на так и выходит. Он пытался «спасти» для иссарам часть старых, идущих из периода до Войн Богов верований, но заковал их в кандалы религиозных повинностей, в реликт прошлого, застывший во времени, словно насекомое, пойманное в янтаре.

А потому разорвать связи с теми, кого Йатех считал своими побратимами, не могло быть проблемой.

И все же…

Все, что казалось таким простым, изменилось в один момент, когда в пылающем в центре комнаты огне, в середине каменного круга сидений он увидел ее.

Деану.

Как она туда попала? Какая сила впутала ее в самый центр этих игрищ Бессмертных?

Потому что Йатех знал как минимум одно.

В такой схватке человек значит меньше, чем пыль меж вращающимися жерновами.