Завершив оформление на работу и договорившись, что я вступаю в новую должность через два дня, которые я выпросил для завершения работ в огороде, я вышел из здания и сел за руль своего «Камаро». Почти сразу в бардачке машины зазвонила трубка «БлекБерри». Торопливо вытащив ее, я убедился, что оставил в машине вторую трубку не зря. «Господин Генералов» звонил уже дважды.

— Слушаю вас, товарищ полковник.

Не знаю почему, но, когда мне никто не мешал со стороны, не хотелось называть полковника в отставке Самохина «господином Генераловым». Скорее всего, потому, что сам я провел свое детство еще при Советском Союзе, а потом в Российской армии, где нормальным обращением всегда считалось слово «товарищ». И мне было неприятно произносить слово «господин». Оно меня, как мне казалось, как будто принижало и даже в какой-то степени унижало.

— Что не звонишь, не докладываешь? — «Генералов» не обратил внимания на мое обращение. Он вообще и раньше, во времена своей службы в нашей бригаде, слыл человеком лояльным и, кажется, покладистым.

— Я, Валентин Юрьевич, только-только от Альтшулера вышел. Вы же сами предупреждали, что полковник пожелает мне устроить испытание. Он и устроил. — Я посмотрел на часы в трубке. Было уже двадцать пять минут двенадцатого. Долго же тянулось оформление — вместе с разговорами и испытанием прошел час и двадцать пять минут, я и не заметил, как время пролетело. — Выставил против меня не кого-то из своих парней, которые ничего в принципе не умеют. Я видел их тренировку. Идут вперед с закрытыми глазами, бьют, не видя, куда бить требуется, и подбородки под случайный встречный удар задирают. Таких я пятерых уложил бы. А Альтшулер выставил командира группы ЦСН, который, как сам говорил, считал себя до этого прекрасным бойцом.

— Да, я помню, Виктор Вячеславович, ты в бригаде тоже слыл рукопашником не из последних. И чем закончилось ваше противостояние?

— Я уже на первой минуте «задушил» подполковника Балакирева.

— Как «задушил»? Полностью?

— Нет, не «наглушняк», к счастью. Просто провел сначала три удара ногами, потом два удара руками, уронил его, захватил спину и провел удушающий прием. Подполковник сдулся и сдался. Альтшулер, конечно, расстроен. Но он не видел всего, иначе был бы расстроен больше. Ему как раз принесли прямо в спортзал акт заключения экспертизы по поводу ствола его племянника, старшего лейтенанта Линдера. Он читал так внимательно, что и пропустил развязку…

— Старший лейтенант Линдер — племянник Альтшулера?

— Так точно. Сын его старшей сестры, которая заменила полковнику мать, когда та погибла.

— А как она погибла? — задал вопрос «Генералов» таким тоном, словно это был повод обвинить полковника Альтшулера. — Ты, разумеется, не спросил, постеснялся?

— Она попала под машину, когда сыну было шесть лет…

— Понятно. Ладно. Значит, ты хорошо себя зарекомендовал.

— Как рукопашник — хорошо…

— А в чем-то другом — я делаю вывод из твоих слов и твоего тона — плохо?

— У меня сложилось впечатление, что полковник Альтшулер меня в чем-то подозревает. Ничего конкретного он против меня не высказал. Это только общее впечатление. Но, как мне показалось, он вообще не горел желанием видеть меня в числе своих сотрудников.

— Тебя же не планируется привлекать к оперативной работе? А полковник Альтшулер как раз является заместителем начальника управления по оперативной работе. Вернее, по работе с оперативным составом управления. Так будет, кажется, точнее, хотя я точно не знаю названия должностей в их системе.

— Я тоже на это надеюсь, товарищ полковник. Мне трудно представить себя опером ФСБ. Я им всю свою службу не доверял. Как и чувствовал их встречное недоверие к себе. Но в чужую голову заглядывать я не обучен, поэтому не знаю, что у Альтшулера на уме. Провокационных вопросов, по крайней мере, полковник мне не задавал…

— А какие он вообще задавал вопросы?

— Интересовался процессом созревания чеснока.

— Что-что? Я не понял…

— Это один из вопросов. Вызван он причиной моего срочного отъезда из «Белой лошади» в тот момент, когда что-то там непонятное случилось с группой захвата ФСБ. Альтшулера интересовало, почему, дескать, Тамаре приспичило уехать, почему я отвозил ее, когда можно было бы нам вместе с ней остаться в гостевом доме до следующего утра? А почему, собственно говоря, мы должны были остаться? Чтобы стать свидетелями обезличивания бойцов группы захвата? Это я, естественно, не сказал, только подумал. Но мне же ничего не известно о происшествии… А поехать мы решили потому, что Тамаре еще необходимо грядки удобрить, пока морозы не ударили, и чеснок посадить. А в мои обязанности входит натаскать из леса еловых лапок, чтобы грядку укрыть на зиму, иначе чеснок на корню померзнет. Еще не прозвучал, но подразумевался вопрос с намеком относительно того, ради чего я останавливался на дальнем перекрестке от «Белой лошади». Вернее, я сам, не дожидаясь вопроса, дал объяснение. И мое объяснение, насколько я понял, вполне удовлетворило полковника. Я сказал, что изначально ехал именно в гостевой дом, но вынужден был остановиться. Мне недавно сообщили, что американский бензин «номер восемьдесят семь» — это аналог нашего «девяносто второго». Я и заправил машину «девяносто вторым». В результате того, что смешались две марки бензина, поскольку раньше я заправлял машину «девяносто восьмым», что-то стало постукивать в двигателе. Я стал грешить на клапана, остановился, открыл капот, но ничего подозрительного не обнаружил. К тому же после остановки стук прошел. И хотя раньше намеревался остаться еще на день в областном центре, а после того, как отвезу Тамару, вернуться и провести ночь в «Белой лошади», поехал сначала к куратору, который меня вызвал потому, что нашел мне работу в ФСБ, а потом отправился прямиком в деревню, где и остался ночевать. Опасался, что с машиной что-нибудь может случиться, потому и торопился уехать. Но ничего, к счастью, не случилось. Похоже, двигатель к новому бензину быстро привык и стучать перестал. А утром я поехал в город, чтобы встретиться с товарищем полковником ФСБ, как мне рекомендовал куратор.

— Это ты хорошо выкрутился. Я отслеживал ситуацию по своим каналам. ФСБ запрашивала данные биллинга на твою симку.

— Я предполагал, что так будет, поэтому, когда пошел в «Белую лошадь», оставил у Тамары обе трубки.

— Понятно. Но они все равно знают только один твой номер. Вторая сим-карта зарегистрирована вообще на ФСО, даже без указания более точных координат. Номер в ФСБ неизвестен, а оператор — из Узбекистана.

— Я оставил трубку потому, что звонок мог меня выдать. А выключать ее — это то же самое, что оставить. Равнозначно.

— Еще о чем Альтшулер спрашивал?

— Сначала зашел разговор о его племяннике. Полковник интересовался, не слышал ли я, чтобы кто-то приходил к старлею Линдеру после его визита в наш номер. Сначала я собирался сказать, что слышал стук в соседнюю дверь и приглушенный разговор, но потом пожалел экспертов ФСБ, которых отправят искать отпечатки пальцев какого-то постороннего лица. А там группа захвата уже наследила основательно, и работы у экспертов было бы на неделю. Поэтому сказал, что ничего не слышал до момента, когда закричала горничная. На этот крик я и среагировал…

— Я с главврачом психодиспансера полчаса назад разговаривал. Он мне сообщил о визите полковника Альтшулера к нему и к лечащему врачу. Сказал то же самое, что сообщил Альтшулеру: помешательство обычно бывает не настолько резким, ему предшествуют определенные сигналы странного поведения. Например, разговоры с самим собой или с кем-то невидимым. Порой это похоже даже на игру, будто человек разговаривает с неким воображаемым собеседником. Альтшулер сказал, что иногда ему и сестре казалось, что Линдер с кем-то беседует. Сам Линдер на вопросы отвечал просто: разговаривал по телефону. Может, это и так, только полковник сообщил главному врачу, что, со слов матери старшего лейтенанта, однажды сын ответил так, когда его трубка лежала на кухне, а сам он сидел в комнате перед телевизором. Я еще вопрос задал: а что, дескать, Альтшулер часто общается с матерью старшего лейтенанта? Главврач в ответ только плечами пожал. Я же тогда не знал еще, что она родная сестра полковника… Наверное, они обсуждали происшествие с Владимиром Михайловичем. Кстати, а что ты знаешь о Михаиле Линдере, отце старшего лейтенанта?

— Вообще ничего не знаю. Просто не было случая поинтересоваться.

— Мы, еще не зная о родственных отношениях племянника и дяди, навели справки. По моим данным, Михаил Линдер, бывший полковник ракетных войск, развелся с женой, Мартой Линдер, когда сыну было одиннадцать лет. В настоящее время проживает в Израиле, является членом какого-то там совета при министре обороны страны, но при этом имеет гражданство Великобритании, а отнюдь не Израиля. Сама Марта говорит, что если бы он принял в свое время гражданство Израиля, то с его пробивной способностью наверняка уже входил бы в правительство. Но его четвертая по счету жена, англичанка, живущая в своем замке под Бери Сент-Эдмендсом, это на восток от Кембриджа, по дороге на Ипсуич, где, как ты, наверное, знаешь, находится база английского спецназа SAS, не разрешает ему менять гражданство. Согласно моим данным, сам Владимир связи с отцом не поддерживал и не желал даже встречаться со сводной сестрой, дочерью Михаила Линдера от второй жены, когда та позвонила ему из Москвы и пожелала приехать. По словам Альтшулера, сказанным главному врачу психодиспансера, Владимир сильно переживал предательство отца. Возможно, это и стало причиной его замкнутости и последующего психологического срыва. Врач все еще надеется, что это просто срыв нервной системы и им удастся вернуть старшего лейтенанта к нормальной жизни.

— Вот видите, товарищ полковник, вы знаете об этом гораздо больше меня. Мне никаких подробностей полковник Альтшулер не сообщил. Более того, он даже, как мне показалось, сильно сомневается, что врачи сумеют помочь его племяннику. Пытался меня уверить, что у Владимира не было никаких предварительных отклонений в поведении. И, дескать, врачи говорили ему, что не может так вот сразу возникнуть буйное помешательство. Рассказал, что у старшего лейтенанта взяли кровь на анализ и ничего в крови не обнаружили. Но он настоял, чтобы повторный анализ отправили в Москву, где есть более опытные специалисты, где базы данных более обширные. И никаких следов от инъекции у старлея не нашли.

— Ты же, кажется, поставил ему укол в мягкие ткани стопы…

— Так точно.

Я не смог вспомнить, несмотря на свою хорошую память, что сообщал об этом Самохину. Помнил только, что говорил об этом Тамаре. Значит, только она могла сообщить это полковнику. Выходит, Тамара поддерживает с Самохиным постоянную связь и является моим «контролером». Мне это, естественно, понравиться не могло. Я прекрасно знаю, что такое «контролер», который обязан в критической ситуации ликвидировать проколовшегося агента. Естественно, я не верил, что Тамара сможет когда-нибудь меня ликвидировать, даже если получит такой приказ. Тем не менее мне придется постоянно быть настороже и не рассказывать ей все. Особенно если я не желаю, чтобы «господин Генералов» знал о чем-то конкретном. При этом я допускал и возможность собственной ошибки. Мог я как-то между делом сообщить Самохину, куда ставил укол. Не потому, что у меня плохая память, а потому, что я не всегда контролирую то, что говорю. Как и сам полковник, который, если все же я не говорил ему этого, прокололся и сдал Тамару. Только одной нечаянной фразой сдал. Для офицера разведки его уровня это непростительная оплошность. Я отогнал эти мысли и поспешил перевести разговор на другую тему:

— А в Москве, товарищ полковник, по анализу крови смогут что-то определить?

— Едва ли… Ты же знаешь, что препарат обычно вносится в пищу. А шприц-тюбик, что ты использовал, — он из опытной партии, которая разрабатывалась в секретной лаборатории, кстати, ФСБ. Потом часть опытной партии попала в спецназ ГРУ, откуда несколько шприц-тюбиков угодили в руки к нам. Анализ из областного психодиспансера попадет, я думаю, не в лабораторию ФСБ, а в какой-нибудь научный институт, который с препаратом никогда не встречался. И там тоже ничего найти не смогут. Но твое беспокойство имеет под собой основание. Нам нельзя пускать это дело на самотек. Я сейчас же созвонюсь с ответственными людьми в Москве, и они все сделают так, как надо нам. Еще что-то интересное узнал?

— Группе ЦСН на кой-то ляд понадобились патроны СП-4. По обойме на каждого бойца. Я не слишком хорошо понимаю, как они планируют их применять. Это же пистолетный патрон.

— Я тоже не очень понимаю. Но мы разберемся. У тебя, кстати, какие планы на сегодняшний день?

— Думаю домой отправиться, чтобы реально помочь жене с огородом. Кто, кроме меня, нарубит в лесу еловые лапки и принесет ей? Это чисто мужская работа. Если что-то потребуется, звоните. Я при необходимости за полтора часа до города доберусь.

— Годится, я думал изначально взять тебя посмотреть момент освобождения Балаклавского из «зоны». Там что-то обязательно произойдет. Но, если ты не горишь желанием, мы сами посмотрим. Камеры мы установили еще ночью. Наблюдать будем с комфортом, издалека, за чашечкой кофе. И проведем видеозапись, чтобы потом определить действующих лиц, которые по приказу ФСБ присваивают себе функции суда. Ладно, не буду тебе, Виктор Вячеславович, мешать к зиме готовиться. Зиму в нынешнем году обещают морозную. Понадобишься — я позвоню. Не забывай трубку дома, когда уходишь. Конец связи…

В этот раз он отключился от разговора правильно, без желания оставить меня с чувством вины неизвестно за что…

Мне в самом деле требовалось нарубить еловых лапок на грядку. Но это вопрос получаса — сорока минут, от силы. А о главной задаче, которую себе поставил, я ничего Самохину, естественно, не сказал. Но для выполнения этой задачи мне требовалось заехать в магазин стройматериалов. В тот большой магазин, куда мы ездили с Тамарой, я ехать не хотел. Там громадная парковка и множество машин. А где множество машин, там всегда и много любителей поживиться чужим транспортом. Надо будет поставить на «Камаро» какую-нибудь «секретку». Если машину угонят, то на «Волге» я не смогу так быстро добираться до работы, выезжать придется на час раньше. И хотя я не страдаю хроническим невысыпанием, все же лишнюю нагрузку не имею привычки считать полезной. Да и привык я уже к «Камаро» — к хорошему быстро привыкаешь. Кроме того, от езды на «Волге» я, случается, устаю. «Камаро» в этом отношении — машина легкая и прекрасно управляемая, за рулем которой усталость начинаешь чувствовать только тогда, когда ягодицы себе отсидишь, но я на сверхдальние расстояния на этом автомобиле еще не ездил, следовательно, еще не успел от него устать. Хотя, если подумать, кто может мою машину угнать? С какой целью? Если и есть другие такие в городе, то их всего-то несколько, по крайней мере, я еще ни разу не встречал. Машина слишком заметная, и при своевременном обращении в ГИБДД ее найдут быстро. Если только она, конечно, не будет разобрана на запчасти или не будет загружена в какую-нибудь фуру и ее быстро вывезут под видом другого груза на Северный Кавказ, где угнанные престижные машины пользуются спросом. Вот потому я и предпочитаю не рисковать и не оставлять свою машину без присмотра надолго. В каком-нибудь маленьком магазине можно без труда встать под окнами, через которое машину всегда видно, да и очередей там обычно не бывает. Я помнил, что такой магазин стройматериалов как раз по дороге домой, почти на выезде из города, и направился сразу туда. Там я купил мешок цемента и два десятка кирпичей. Мне настойчиво пытались всунуть целый поддон, но я, хотя деньги у меня были, все же настоял на своем и купил всего два десятка. Для меня в этом деле было главным, что кирпичи подходили по цвету. Еще я приобрел необходимый мне электроинструмент — мощную «болгарку» с десятком запасных дисков к ней и такой же мощный перфоратор с запасным зубилом. Мешок, коробки с инструментами и кирпичи грузчик магазина удачно расположил в моем багажнике. При этом старался разложить кирпичи так, чтобы они не нарушали центр тяжести. А ради соблюдения чистоты в машине принес со склада большие листы картона и целлофана от какой-то упаковки товара. Сам все это обрезал, уложил на пол багажника, при этом отказался от тысячи, которую я пытался всунуть ему в руку за работу.

— Приезжайте к нам еще… — пригласил грузчик.

Если бы во всех магазинах так к покупателям относились, я бы лично из магазинов не вылазил, пока деньги позволяют что-то покупать. Такое отношение к своей работе всегда приятно наблюдать. Я сразу задумался о своей работе. Ведь я тоже работал на совесть и вполне ответственно в те времена, когда служил в армии. Сначала на командных должностях, потом на штабных. Хотя я был всегда строг с солдатами и требователен по отношению к ним, но при этом был с ними и улыбчив, следовательно, являлся доступным командиром сначала взвода в разведроте, потом и командиром всей разведроты. И солдаты мне доверяли, об этом я могу говорить уверенно. Потому что даже во времена, когда я перешел на штабную работу и возглавил отдел испытания перспективных видов вооружения и обмундирования, бойцы, особенно срочники, хотя иногда и контрактники, по старой памяти приходили ко мне посоветоваться в какой-то сложной для себя ситуации. Значит, я был хорошим командиром.

А что сейчас?

Привыкнув всегда анализировать собственное поведение, я легко поймал себя на мысли, что с удовольствием называю себя военным пенсионером и не желаю сам себе признаться, что я — работающий пенсионер и что работаю киллером. Но люблю ли я свою работу? Честно говоря, никогда не задумывался над тем, приятно ли мне бывает убивать врагов. Враг, убитый в бою, никогда не может вызывать угрызений совести. Даже если он воевать совершенно не обучен. Офицер — это такая профессия. Главная задача, которая ставится офицеру, — уничтожить врага. Но враг взял в руки оружие и готов стрелять, более того, он стрелял и в меня, и в солдат, по большому счету, доверивших мне, как своему командиру, собственные жизни. Здесь вопрос стоял однозначно — убей врага, чтобы он не убил тебя или кого-то из тех, кто находится с тобой рядом. Да, я убивал врагов… Многократно убивал… Является ли это антигуманным делом? Наверное, любое лишение живого существа жизни является антигуманным. Хотя для меня, боевого офицера, признаюсь честно, сложнее утопить котенка, чем выстрелить в человека. Наверное, потому, что человек, в которого ты стреляешь, знает, за что в него стреляют, и сам идет навстречу выстрелу. Как загипнотизированная обезьяна идет в пасть удаву. Я, конечно, во времена службы в армии спасал кого-то — солдата ли, своего подчиненного, гражданского ли человека, совершенно мне незнакомого, — своим совершенным убийством. Но при этом получал жалованье, следовательно, мне платили именно за убийство. Хотя, наверное, не просто за убийство, а и за спасение посторонних людей от пуль бандита. Но тогда и ликвидацию, как мне больше нравилось называть простое убийство уголовного авторитета Полковника, можно отнести к делам той же самой серии.

Эти мысли не покидали меня всю дорогу до дома. Более того, даже когда меня снова остановили на стационарном посту ДПС рядом с поворотом на наш районный центр, я никак не мог сосредоточиться на разговоре с инспекторами, продолжая параллельно размышлять на ту же тему…