Шарлотт баллотировалась в конгресс, но не тратила на это слишком много времени.

– Да, – признавала она на вечерних собраниях либо по браслету, пока добиралась на работу. – Да, баллотируюсь, и это тот еще головняк, но кто-то должен это сделать. Наша нелюбимая Демократическая партия в очередной раз нас предала, когда мэр смалодушничала после урагана, даже не сказала в этот раз нужных слов, и она, как всегда, все делает неправильно. Знаю, я не играла в эту игру, не взбиралась по лестнице, как того требует партия, чтобы убедиться, что люди, которые собираются присоединиться к чертову кластеру в столице, достаточно смирные. Но этот мой недостаток обратился в преимущество, потому что именно из-за этого карьерного пути Демократическая партия теперь так ослабла. Однако за неимением лучшего я – демократ, и я намереваюсь говорить в пользу народа, а тех, кто говорит в пользу Денвера, – заткнуть. Вот почему я баллотируюсь. Моя программа похожа на ту, что имеет нынешнее левое крыло партии, в частности, можете узнать подробнее о Радикальных демократах, только имейте в виду, что я собираюсь прежде всего защищать интересы жителей межприливья, а также неизменно выступать против мировой олигархии. Я ни у кого не беру деньги на кампанию, и у меня нет собственных средств, поэтому веду ее в основном в облаке, как сейчас. Голосуйте за меня, если хотите, а если нет – то получите то, чего заслуживаете.

На эту тему у нее было много вариаций. Она не старалась выглядеть милой и не появлялась на мероприятиях, которые можно было бы счесть важными. Она занималась своей работой в Союзе домовладельцев, помогала людям, которые даже не имели права голоса. Она говорила с некоторыми облачными личностями и с друзьями в определенных группах города. Это должно было стать экспериментом. Раньше похожие кампании проходили удачно.

Тем временем осень в Нью-Йорке складывалась благоприятным для нее образом. Дикая забастовка Союза домовладельцев получила известность и протекала довольно уверенно; не платить ренту и ипотеку, называя это политической акцией, оказалось очень популярным ходом. Рынки держались каким-то чудом, но гордо заявляли, что все хорошо, однако люди теперь говорили о ренте, используя ее определение из экономики, то есть как о любом принятии денег без произведения продуктивной экономической работы. Взяточничество, коррупция, рентоискательство – все эти слова внезапно стали синонимами. Забастовка домовладельцев даже выглядела логичным ответом на побиение города Матерью Природой и на невежественную неуступчивость богачей, оставивших пустовать свои башни в аптауне. Тогда вот вам, забастовка! Смотрите теперь, как рушится ваш карточный домик. Все, что ни происходило, казалось, было ее кампании на руку. Плутократы прятали свои офшоры, наемники частных охранных компаний продолжали играть Снайдли Виплэша против Дадли Дорита в лице нью-йоркской полиции. Национальная гвардия пребывала в Морнингсайд-Хайтс и пыталась совладать с обоими. И каждый разыгрывал свою роль, будто ничего и не изменилось, и Шарлотт никогда не упускала возможности на это указать. Может быть, она тоже разыгрывала свою роль, но она выступала в очень выгодном свете, по крайней мере ей так казалось. А если нет, то их всех ждало то, чего они заслуживали.

– Меня это не волнует, – снова и снова повторяла она. – Хотите голосовать за меня – голосуйте, нет – и ладно. Если я не пройду, то это избавит меня от огромных хлопот. Я делаю это только потому, что кто-то должен это делать, какой-нибудь несчастный бюрократишка, и мне самой не верится, что это я, что меня на это подбили. Уж простите, что я такая лохушка, но в детстве мама читала мне книжки, и, мне кажется, они сделали свое дело. Я верила в те истории. До сих пор верю. А я привыкла честно трудиться, будто не имею ничего общего с этим временем, в котором живу. Поэтому голосуйте за меня, не дайте мне почувствовать себя еще большей дурой, чем я чувствую себя сейчас.

Ее рейтинги стремились вверх, и это придавало ей уверенности, чтобы конкретнее говорить о левом крыле Демократической партии, о растущем национальном движении, о том, как они намеревались раз и навсегда прибрать к рукам трусливых бизнесменов и посмотреть, сможет ли правительство вернуться к тому, чтобы снова начать изъявлять волю народа.

– Смотрите, финансовая система опять раздувается: у них лопнул очередной спекулятивный пузырь, и они уже идут в Конгресс, требуя, чтобы налогоплательщики в очередной раз их спасли, как это происходило всегда. Отдайте нам все деньги, что мы надули, говорят они, а то мы взорвем мир. Они надеются, что им заплатят не позднее ноября, когда соберется новый Конгресс, который может поступить иначе. И мы поступим иначе, если вы изберете достаточно Радикальных демократов. Там мы будем действовать сообща, такие кандидаты, как я, есть повсюду, и на этот раз спасем экономику ради нас, а не ради богачей. Вот что их сейчас пугает – то, что впереди замаячил реальный план, который состоит в простом – национализации банков. Превратите эту гигантскую пиявку, сосущую реальную экономику, в кредитный союз, и вернутся все кровные денежки, что мы потеряли, обратно к нам.

Она успела себя остановить, прежде чем образ пиявки, которую раздавливают, чтобы вернуть свою кровь, стал слишком ярким. Если она была в ударе, то подобная жуть могла литься из нее рекой. Достаточно выпить бокал вина, закрыть глаза – и вперед. Она начинала злиться и теряла контроль. А рейтинги росли, так что это, похоже, работало, и образов у нее в голове от этого рождалось еще больше. Достичь цели она могла только так, если вообще могла. Она даже начала посещать различные мероприятия в рамках своей кампании. Но большинство из них заключались в том, что она просто говорила по своему браслету и передавала свои сообщения в эфир. Обращалась к городу с импровизированной трибуны в парке, будто сумасшедшая. Но благодаря Союзу домовладельцев она имела некоторый авторитет.

Амелия опубликовала фотографию себя с леопардом под баннером: ВСЕ БОЛЬШИЕ МЛЕКОПИТАЮЩИЕ ГОЛОСУЮТ ЗА ШАРЛОТТ. Леопард сидит, будто собака, Амелия стоит рядом, оба раздеты и невинно прекрасны. Оба спокойно смотрят в камеру. Вокруг какая-то африканская равнина, а сзади – бирюзовое небо.

– Класс, – прокомментировала Шарлотт. – Я тебя люблю.

Тем временем на реальной работе, в реальном мире Союз переключил внимание с иммигрантов на беженцев – или как еще назвать ту четверть всех горожан, которым теперь требовалась помощь. Это были как законные жители межприливья, так и самозванцы без документов, которые прежде нигде не фигурировали, но, каким бы ни был их правовой статус, после бури они остались без жилья и теперь занимали Центральный парк, либо аптаун, либо какое-нибудь полузатопленное здание, которое еще не успело развалиться. По грубым оценкам, таких людей было порядка миллиона, а то и двух, причем довольно немалая их доля надеялась пережить все это, обойдя все городские системы и нигде не регистрируясь. Это составляло огромную проблему для администрирования, которое было необходимо, чтобы беженцы остались в живых и не нахватались болезней.

С другой стороны, положительным следствием для города стало резкое ослабление наплыва иммигрантов извне. Что логично: люди, как правило, не стремились попасть в зону бедствия. А те, кто стремился, зачастую имели дурные намерения, поэтому сейчас казалось морально оправданным отказывать во въезде всем, кто пытался проникнуть в город. Мэрия выдавала разрешения на пребывание по новой, спонтанно сложившейся системе, имеющей много общего с китайской. Это было гадко. Наверное, даже антиконституционно, но приносило временное облегчение. Проблем и так хватало, словно говорил им сам город. Приезжайте позднее. А пока все прочь.

Конечно, кое-кто, как всегда, проникал нелегально. Некоторые из этих людей, без сомнения, были преступниками, которые надеялись опередить беженцев, и полиция делала все, чтобы обеспечить правопорядок, сама при этом борясь за то, чтобы установить контроль над частными охранными армиями, действовавшими по всему острову и в гавани. И эта борьба едва не переходила за грань небольшой гражданской войны. Когда к полиции присоединилась Национальная гвардия, это здорово помогло. Шарлотт даже на какое-то время задумалась, что это значило: полицейское государство казалось таким желанным, реальной возможностью предотвратить худшую судьбу, – но затем вернулась к своей работе. Дел у нее каждый день было невпроворот.

Для Шарлотт это означало бесконечный поток клиентов, жаждущих, чтобы им помогли найти жилье, после того как прежнее было повреждено или вовсе разрушено. Переселение людей – этим же она занималась и до бури, так что хоть в чем-то жизнь осталась прежней, только теперь стала в тысячу раз насыщеннее. Жизнь в режиме чрезвычайной ситуации не в ее стиле, пожалуй, и жить в таком темпе невозможно, тем более она и до этого уже вымоталась до предела. Поэтому теперь не оставалось ничего, кроме как сжать зубы и проживать жизнь минуту за минутой, день за днем. Делать все, что было возможно на тот момент. Вот так и проносились дни.

Когда вся инфраструктура и жилищный фонд понесли ущерб из-за бури, многие городские департаменты обратились в Гарвардский университет за помощью в организации спасения беженцев. Это давало Шарлотт некоторые рычаги внутри городской власти, а также косвенную возможность критиковать работу мэра и ее подчиненных. Многие городские чиновники теперь действовали в обход мэрии, лишь бы помочь тем, кто реально в этом нуждался. Шарлотт служила одним из узлов этой альтернативной системы и, не критикуя мэра открыто, была довольна наблюдать, как мэрия с двойным усердием пытается сгладить образ мэра и выставить ее в приличном свете. В остальном же вся команда мэра была бессильна, и люди уже начинали на это указывать прямо либо игнорируя их всех. И слухи уже расходились по городу.

– Кого волнует, как выглядит фигура на носу корабля, если он тонет весь целиком? – заявила Шарлотт в одном из своих браслетных обращений. – Это я говорю от себя лично как кандидат в Конгресс на место, куда мэр надеется посадить одного из своих бесполезных лакеев.

Возвращаясь по вечерам в Мет, она выбирала остатки еды в столовой и, устраиваясь там, наконец расслаблялась. Здесь у нее было нечто более приятное, чем обычная рутина или перипетии кампании, – работа с Франклином Гэрром над его проектом реконструкции. К этому времени уже были заключены контракты на восстановление нескольких кварталов в Челси – в качестве эксперимента. Инвестиционная группа Франклина (включавшая также «золотую» команду Мета) обеспечила временное право владения, насколько это было возможно в межприливье, плюс разрешения на снос и строительство, а также средства на эти работы. Средства эти состояли из их монетизированного золота, федеральных и некоммерческих грантов, меценатских инвестиций, венчурного капитала и обычных займов, полученных до кредитного кризиса, который теперь усугублялся с каждым днем. Франклин сказал, что уже собрал группу строителей, а это было непросто, учитывая, как заняты сейчас были все подрядчики. Восстанавливать Нью-Йорк стекались строители от Бостона до Атланты, но их все равно не хватало, поэтому, по иронии судьбы, самым сложным для Франклина оказалось найти их.

– Как ты их на это уговорил? – спросила она.

– Мы ездили в Майами. Там есть фирмы, которые занимаются подобным уже несколько лет. И еще мы платим им вдвое больше, чем они получают обычно.

– Молодец. Да, кстати… я могу предоставить тебе жильцов.

– Вот это камень с души! Только сначала предоставь-ка мне лучше якорных цепей.

С их помощью платформы должны были крепиться к коренной породе. А коренная порода в районе строительства, как оказалось, залегала на глубине ста шестидесяти футов ниже уровня канала, что было неудобно, но не критично. Просто еще одна статья расхода. Подвижные элементы, они же растягивающиеся, которые должны были вытянуться от столбиков на глубине до плавучих платформ, по словам генподрядчика, представляли наибольшее затруднение. Это растяжение достигалось в том числе средствами биомиметики, почерпнутыми у водорослей и моллюсков. Средства были удивительно эффективными, но сравнительно новыми и редкими, а поэтому дорогими.

Плюс ко всему следовало учитывать обычные здания, прилегающие к их новому кварталу.

– В итоге весь Нижний Манхэттен будет связан вместе, как морская трава. Но это все потом.

– Как идет снос?

– Хорошо. У нас в команде Айдельба, подруга Владе, она драгирует дно, после чего там устанавливают кессоны и сверлят коренную породу. Она делает нам одолжение, потому что эти работы идут сейчас полным ходом, а ей не терпится вернуться в свой Кони-Айленд. Но, по ее меркам, это небольшая работенка, и она только рада участвовать.

– Рада слышать.

– Ты уже ужинал?

– Нет, то есть чуть-чуть только. Боже, уже десять часов.

– Идем поедим.

– Давай.

За перекусом в небольшом буфете на носу Флэтайрона Шарлотт спросила у Франклина, что он думал о ситуации в финансовой системе.

Франклин махнул рукой и, прожевав, ответил:

– Происходит то, что происходит. Они в ужасе. Все зависли над пропастью, и шесты под ними уже трещат. Они еще пытаются отвести беду, поэтому по сравнению с некоторыми другими пузырями процесс протекает медленно, но полное крушение уже начинается.

– И когда оно произойдет?

– Смотря на сколько их хватит притворяться, будто все нормально. Те, кого это касается больше всех, по-прежнему ищут пути выхода, поэтому хотят, чтобы впечатление, будто ничего страшного не случилось, продержалось как можно дольше.

– Так, может, мне пора снова выйти на моего Федэкса?

– Если считаешь, что его нужно подбодрить.

– Наверное, нужно.

– Тогда определенно встретьтесь.

В этот момент их беседу прервала группа музыкантов, исполнявшая «Пиратов Пензанса» в жанре блюграсс – на банджо, скрипке, концертино и казу, с очень красивым и громким вокалом. Банджист при этом стоял прямо перед ними, так что им оставалось только откинуться на спинки кресел и наслаждаться музыкой.

Засыпая тем вечером, Шарлотт думала над разговором, а утром отправила сообщение Ларри: «Кофе? Ужин?» И получила ответ: «Ты же шутишь, да?» – «Нет. Тебе нужно питаться, и мне тоже». – «Я в Вашингтоне». – «Не сомневаюсь. Уже что, конец света?» – «Около того». – «Так что, скоро будешь здесь?» – «Да». – «А питаться нужно, даже когда конец света». – «Да». – «Ужин? Завтрак?» – «Ужин. Вторник».

Когда она, отложив все дела из своего списка, готовилась к ужину с Ларри во вторник, ей позвонила Джен Октавиасдоттир.

– Знаете, кто похитил Матта и Джеффа? – спросила Джен с запястья Шарлотт. – Помните, мы заподозрили охранную фирму? Я вам говорила, что она, судя по всему, была связана с Генри Винсоном. И это было логично, учитывая все, что мы тогда знали. Поэтому мы установили за всеми ними наблюдение. Но в ту ночь, когда возле башен произошел мятеж, я поговорила с человеком, который работал на эту фирму, он мне кое-что рассказал, и я попросила своего помощника проверить ту информацию. Так вот, похоже, это правда. «Пинчер Пинкертон» работала на Винсона, а «Активное подавление неподчинения» появилось позднее. И самый главный в АПН, Эшер, работал на Ларри Джекмана.

– Ого! – Шарлотт попыталась осмыслить услышанное. – И что это значит? – Но тут она поняла: – Черт! Вы хотите сказать, что за всем этим стоит Ларри?

От внезапно нахлынувшей ярости ей застило красным глаза – физиологическая реакция, которую мог испытать любой. Мир вокруг покраснел!

– Да, только здесь дело немного сложнее, – ответила ей Джен, и Шарлотт снова обрела зрение. – Спускайтесь в общую комнату, я объясню вам лично.

– Да, конечно. Мне скоро нужно уходить, как раз на встречу с Ларри Джекманом. Поэтому мне нужно все знать!

– Определенно.

В Сохо находился ресторанчик, где они в старые времена часто бывали. Шарлотт показалось немного странным, что Ларри предложил именно его, но ей нравилась здешняя кухня, и, зная его занятость, ей не хотелось усложнять дело встречными предложениями. Дело и так непростое.

Заведение было совсем крошечным, вписанным между двумя зданиями еще, наверное, в XIX веке. За длинной барной стойкой тянулась модель панорамы Манхэттена, выстроенная из бутылок. Официант усадил их в комнате на верхнем этаже с видом на внутренний дворик с кирпичными стенами и единственным выжившим деревом. Защищенное от ураганных ветров, оно до сих пор сохранило листья – сейчас оно своим видом напоминало произведение китайского декоративного искусства.

– Ну как дела? – спросила Шарлотт, когда им принесли напитки.

Ларри поднял бокал белого вина, чокнулся с ней.

– Твои домовладельцы приводят всех к панике, – проговорил Ларри, глядя на свой бокал. – Хотя тебя это, похоже, не удивляет.

– Нет.

– Ты попросила свою подругу Амелию Блэк все это начать?

– Мы не настолько близко знакомы.

– Она кажется полной дурой, – сказал он.

– Нет, вовсе нет. Она довольно смышленая.

– Ты шутишь.

– У нее просто такой облачный образ, только и всего. Думаю, можно так объяснить. Вот ты слышал историю про Мэрилин Монро?

– Нет.

– Один раз она шла по Парк-авеню со Сьюзан Страсберг, и на них никто не обращал внимания. Тогда Мэрилин спросила: «Хочешь увидеть толпу почитателей?» – а потом вдруг изменила осанку и взгляд, и их сразу окружила толпа. С Амелией, наверное, то же самое.

– Не понимаю, как это устроено.

– Думаю, нам не стоит отвлекаться.

Он, слегка ссутулив плечи, согласился. Его поза словно говорила: какая радость – ужинать с бывшей. Шарлотт напомнила себе, что должна придержать язык. Это было очень тяжело. Пожалуй, то, чтобы встречаться со своим именитым Федэксом при подобных обстоятельствах, было сродни садизму, но ею двигала более высокая цель, об этом нельзя было забывать.

– Я только хочу сказать, – продолжила она, – что эта тщательно скрытая и, наверное, неосознанная смышленость Амелии – сейчас не главное. Главное то, что банки находятся в ужасе. У них же кредитов в пятьдесят раз больше, чем собственных средств, верно?

Он кивнул:

– В этом нет ничего противозаконного.

– То есть они как крытые переходы, которые тянутся в самый космос и не имеют никакой опоры на дальних концах. А теперь по ним бьет ураган типа нашего «Фёдора», и они качаются так, что вот-вот оторвутся и улетят прочь.

– Какой витиеватый образ, – заметил Ларри.

– И пользоваться этими переходами никто не хочет.

Он кивнул:

– Так и есть. Кризис доверия.

Она не смогла сдержать улыбки.

– Когда экономисты начинают говорить о доверии и о цене, всегда становится видно, что они в глубоком дерьме. Обычно-то для них фундаментальные факторы – это процентные ставки и стоимость золота. Но потом пузырь лопается, и фундаментальными факторами становятся доверие и цена. Как создать доверие, сохранить его, восстановить? И каков основной источник стоимости? Я читала историю, и я не сомневаюсь, что ты все это уже знаешь. Помнишь, Бернанке пришлось признать, что правительство – это основной гарант стоимости, который спас банки при кризисе 2008-го?

Ларри кивнул.

– Известный случай, да? Заставляющий даже задуматься о политэкономии, а то и о философии?

– Печально известный, – поправил он.

– И скандальный! Повергающий в ужас любого экономиста! Полное подавление рынка!

– Ну, насчет этого я не знаю. Мнение было таково, что стоимость устанавливает рынок – простым согласованием цены продавцом и покупателем. Свободное принятие контракта, все такое.

– Но это всегда было бредом.

– Вот ты так говоришь, но что имеешь в виду?

– Я имею в виду, что цены систематически занижаются. Потому что покупатели и продавцы соглашаются наплевать на будущие поколения, лишь бы получить желаемое.

Обо всем этом ей рассказала у себя в садах Джефф.

– Ладно, даже если это так, то что мы можем с этим поделать?

– Для этого нужны моральные принципы. Принципы, благодаря которым можно будет установить цену.

– Ага, а еще чего?

Она пристально посмотрела на него:

– Это ты сейчас стал таким циничным или всегда им был?

– Это вопрос из разряда, ну типа, ты уже перестал бить свою жену?

– Ты бы не стал никого бить, – сказала Шарлотт. – Я это знаю. Более того, я знаю, что ты хороший человек, совсем не циничный, и поэтому я сейчас с тобой разговариваю. Мне, наверное, интересно, почему ты пытаешься казаться циничным, когда имеешь возможность сделать что-то хорошее. Ты что, боишься?

– Чего?

– Ну, вершить историю, наверное. Это стало бы большим шагом.

– Что стало бы?

– То, о чем мы с тобой говорили, Ларри. Время пришло. Банки, крупные инвестиционные фирмы и хедж-фонды умоляют тебя снова их спасти. Они воображают себе 2008-й и 2066-й, и почему бы им не воображать? Это происходит снова и снова! Они играют и проигрывают, не могут справиться сами, прибегают к тебе в слезах, угрожают падением мировой экономики и гигантской депрессией, ты печатаешь деньги и выдаешь им напрямую, они складывают их и пережидают бурю, дожидаются, пока другие запускают процесс, а потом начинают играть снова. Вот и сейчас они владеют восьмьюдесятью процентами капитальных активов мира, покупают все правительства и законы, и ты сам много лет был частью этого. А сейчас они делают это опять. Поэтому и ожидают, должно быть, того же, что получали всегда.

– Потому что примеров обратного не существует, – предположил он, делая глоток и не сводя с нее глаз.

– Еще как существуют. Депрессия 1930-х привела к серьезным структурным изменениям, и банки были посажены на поводок, богачи обложены безумными налогами, и все делалось ради народа.

– Тогда этому поспособствовала Вторая мировая война, насколько я помню.

– Она была позже, и да, поспособствовала, но структурные изменения в пользу людей вместо банков свершились еще до начала войны.

– Я об этом почитаю.

– Стоило бы. Ты узнаешь, что Федрезерв управлял банками, а налог на годовой доход свыше четырехсот тысяч долларов вырос до девяноста процентов.

– В самом деле?

– Девяноста одного процента. Тогда богатых не любили. Из-за Второй мировой они не были в почете. И сделал это президент-республиканец.

– Даже не верится.

– Не верится. Но ты включи воображение.

– Ты мне его и так включаешь.

– Рада помочь. И вообще, даже в 2008-м национализировали «Дженерал моторс» и могли бы также национализировать банки – сделав это условием выдачи им около пятнадцати триллионов долларов. Но не сделали этого, потому что сами были банкирами и ссыкунами. Хотя могли. А сейчас ты это можешь.

– Что ты имеешь в виду под национализацией? Я даже не понимаю, о чем ты.

– Все ты понимаешь. Я не понимаю, но ты понимаешь. Так и сам расскажи мне, что это значит. Все, что знаю я, – это что ты защищаешь вкладчиков. И я полагаю, что банки всю свою прибыль будут отдавать правительству, чтобы вернуть то, что у него одолжили. То есть станут как бы федеральными кредитными союзами.

– Зачем тогда кому-либо вообще понадобилось работать в банках?

– Чтобы получать зарплату! И хорошую зарплату, но не более того. Как и все прочие.

– А зачем акционерам инвестировать в банки?

– Затем же, зачем они скупают государственные краткосрочные облигации. Ради безопасности. Это вложение в безопасность.

– Я себе этого даже не представляю.

– Твой недостаток воображения – не очень хорошая черта при занятии политикой.

Ларри покачал головой:

– Ну, не знаю. А почему они должны с этим согласиться?

– Потому что если не согласятся, то прогорят! Ты делаешь предложение крупнейшему банку или крупнейшему из тех, у кого совсем плохи дела, тому, который должен первым обанкротиться. Берешь его в тиски, он принимает предложение, иначе ты позволяешь ему обанкротиться в пример остальным. Так что, как ни крути, получится как надо. Если банк не согласится – он погибает, а ты переходишь к следующему в очереди и говоришь: хотите уйти на дно, как «Ситибанк», или хотите жить?

Он рассмеялся:

– Это бы точно привлекло их внимание.

– Ну конечно! А ты все равно печатаешь деньги, чтобы их спасти, так чего тебе переживать? Для тебя это просто количественное смягчение!

– Инфляция, – сказал он. – Ее не избежать.

– Как бы не так. Ладно, не делай вид, будто теория здесь работает. К тому же небольшая инфляция тебе самому нужна, ради экономической безопасности, разве нет?

– Но так она может быстро выйти из-под контроля.

– Когда владеешь банками, справиться с этим не проблема. У тебя под ногами и газ, и тормоз.

Он снова покачал головой:

– Если бы только это было так просто.

Она посмотрела на него.

– Здесь нужна еще поддержка конгресса, – заметил он, посмотрев на нее. Весь ужин он пялился на свой бокал, будто это был хрустальный шар, в котором он надеялся узреть видение. Но сейчас он перевел взгляд на нее.

– Знаю, – ответила она. – Я над этим работаю. Если меня изберут, я помогу, в противном случае там будет группа людей, которые тоже помогут. Народ обозлен. То есть реально обозлен. Не так, как обычно.

– Что правда, то правда. И ты сказала им, что надо перестать платить за ипотеку.

– Ну, вообще это начала Амелия, но да, она права. Нам нужны лучшие условия. У нас забастовка против Бога.

Им принесли еду, и они принялись есть. Они говорили о восстановлении города, различных проблемах и мероприятиях. О том, как их старые маршруты в Центральном парке исчезли с лица земли. Их прошлое пропало… О нет!

На десерт между ними поставили одно крем-брюле. Как того требовала традиция, они придержали его ложками, проломили обожженную корочку и, убрав затем ложки, разрезали его посередине, разделив на две части. В этот момент Шарлотт решила, что атмосфера стала достаточно дружелюбной, чтобы поднять деликатную тему.

– Слушай, – начала она, – давай я расскажу тебе одну историю. Только хочу сразу сказать: это не шантаж и вообще ничего в таком роде.

– Уже успокоила, – проговорил Ларри, слегка округляя глаза. Он не мог притворяться – это было искреннее потрясение.

– Надеюсь, что так. В общем, слушай. Когда-то давным-давно жила-была крупная инвестиционная фирма, которой управляла парочка умников. Один был говнюком и мухлевщиком, а второй был хороший парень. Мухлевщик систематически мухлевал, да так изощренно, что хороший парень даже не понимал, что происходит. Такое ведь возможно, да?

– Наверное, – проговорил Ларри, уставившись в крем-брюле, словно пытался что-то в нем найти.

– Так вот, потом один квант, который у них работал, заметил мухлеж и попытался об этом донести. Но мухлевщик об этом узнал, пошел к своей личной охране и сказал: «А ну избавьтесь кто-нибудь от этого чокнутого кванта». И его охранник ответил: «Сделаем без проблем». А их охранная фирма стояла очень высоко в списке ФБР худших фирм, что само по себе о многом говорило. Но потом об этом узнал хороший парень. Что его партнер кого-то нанял, чтобы кого-то убить и сохранить в секрете свой мухлеж. А это, по законам совместного предпринимательства, считалось их общим мухлежом. Равно как и убийство.

Ларри теперь пожевывал свою ложку, а его бледная веснушчатая кожа студента-отличника чуть вспыхнула.

– Так что хороший парень оказался в затруднительном положении. Эти законы сейчас такие дурацкие! Если ты знаешь, что кто-то собирается совершить преступление, то сам становишься соучастником. А у мухлевщика, может быть, тоже было что донести на хорошего парня. Да, но у хорошего парня была собственная охранная фирма, с лучшей репутацией, чем у фирмы мухлевщика, и более крупная. Вот он и просит свою охрану обеспечить кое-какую превентивную защиту для подверженных опасности квантов. Его охранники выполняют это достаточно быстро и предотвращают удар. Они, конечно, тоже не гении, просто обычные охранники, которые делают первое, что приходит им в голову. Но вот они остались с этими квантами, которых они спасли от убийства, и нужно было придумать, как отпустить их обратно, чтобы они были в безопасности и ситуация не вышла из-под контроля. Это оказалось неочевидно, зато и торопиться некуда. Поэтому ситуация на какое-то время зависла.

– Ты подчеркнула, что это не шантаж, – напомнил ей Ларри, – и я это вижу. Но все жду, что сейчас наступит самое страшное.

– Ой, да это просто история. Я рассказываю ее потому, что мне ее рассказала подруга, инспектор Джен Октавиасдоттир. Она живет в моем здании, и она очень предана полиции Нью-Йорка и всему Нижнему Манхэттену, а там она известна как раскрыватель всевозможных таинственных преступлений. Но у нее очень нестандартное мышление – так, наверное, можно сказать, если говорить об охране правопорядка в целом. У нее собственные взгляды. Например, ей нравятся те кванты, и она только рада, что кто-то постарался их защитить. Значит, ей нравится и тот, кто это сделал, – кем бы он ни был. Вот Джен и сказала мне, что, хотя она выработала детали этой истории вместе со своей командой, она также собрала все свидетельства лично, и они изолировали эту информацию ото всех – так же как раньше были изолированы те кванты. Больше эту историю никто не знает, и она не планирует в нее никого посвящать. Поэтому, если мухлевщик, например, попытается шантажировать хорошего парня из сказки, у него ничего не получится. Вообще без шансов. Так что сейчас все это можно утопить в канале. Чтоб сгинула эта история в темной бездне времен.

Ларри сглотнул, отправив в горло кусок крем-брюле.

– Любопытно, – проговорил он.

– Надеюсь, – сказала Шарлотт. – Главное, что можно из этого почерпнуть, – что иметь такую подругу, как моя инспектор, это очень хорошо. Я ее прям люблю. Один раз вообще мы спросили у нее кое-какого финансового совета о наследстве наших юных друзей, и ты не поверишь, насколько разумным оказался ее совет. Может, и не очень законным, но разумным. Она, по сути, сделала тех ребят богачами. Она очень хорошая подруга. И с очень острым чувством справедливости.

– Мм, – сказал он, отправляя в рот мороженое. Или, возможно, это было «хмм».

Некоторое время они ели молча.

– Коньяка? – предложила она.

– Да, пожалуйста.