Матт и Джефф сидят с Шарлотт, опершись на перила и попивая вино из кофейных чашек.

– Так как, странно, наверное, возвращаться к жизни? – спрашивает она.

– Оно и раньше было странно.

Они смотрят на погруженный в воду ночной город. Старинная филигрань проводов Бруклинского моста вырисовывается на фоне новых сверхнебоскребов в Бруклин-Хайтс, сияющих, будто бутылки ликера. В зимнем свете кажется, что сама гавань необъятна, а крупные льдины в черноте сумерек отдают янтарем.

– Возможно, мы сами сейчас адекватнее, чем были прежде, – говорит Матт.

Джефф качает головой:

– Это мало что значило бы, но это все равно не так. У меня теперь вообще крыша поехала. Хочется всякого.

– Оно у тебя и раньше так было, – возражает Матт.

– Из грез рождаются долги, – замечает Шарлотт.

Джефф на это улыбается.

– Делмор Шварц! – говорит он.

– Вообще-то это Йейтс, – указывает Шарлотт. – Шварц цитирует Йейтса.

– Ну уж нет!

– Да, это точно, я узнала на горьком опыте. Кто-то сказал, что это Йейтс, а я поправила, сказала, что это был Делмор Шварц, а потом поправили меня, и оказалось, что я не права.

– Ух ты!

– Вот и я так сказала. Поправил меня тогда тот, от кого мне этого не хотелось услышать.

– Имеешь в виду своего бывшего, главу Федрезерва?

Шарлотт изогнула бровь:

– В яблочко.

– Мне даже удивительно, что он это знал.

– Мне тоже. Но он полон сюрпризов.

Они смотрят вниз, на гладь черной воды, усеянную тускло-белыми айсбергами, и на здания, освещенные или погруженные во тьму. Бескрайняя Нью-Йоркская бухта в ночи удивительная и величественная. Черная звездная гавань.

– Все мы полны сюрпризов, – говорит Матт. – Ты слушал эфир Амелии Блэк после того, как ее медведей убили?

– Конечно, – отвечает Джефф. – Все ведь слушали, верно?

– У нее уже сто миллионов просмотров, – подтверждает Шарлотт.

– Говорю же, все.

– На планете живет девять миллиардов человек, – указывает Матт, – значит, посмотрел примерно каждый девяностый, если я правильно посчитал.

– Это и есть все, – говорит Шарлотт. – В любом случае очень большой охват.

– Так что ты думаешь? – интересуется у нее Матт.

Шарлотт пожимает плечами:

– Она глупенькая. Еле-еле может связать два слова.

– Ой, да ладно…

– Нет, она мне очень нравится. Понятно же.

– Ну не так уж и понятно.

– Нравится, нравится. Особенно после того, как сказала столько хорошего о Союзе домовладельцев, когда спасала падающую небесную деревню. Тот эфир тоже получил очень много просмотров. Хотя это было странно, что она решила об этом сказать. Мне кажется, у нее небольшая беда с… даже не знаю, с чем. С последовательным мышлением.

– Она такая же, как мы все, – говорит Джефф.

Шарлотт и Матт не понимают, что он имеет в виду, и Джефф поясняет:

– Она хочет, чтобы все было правильно. И приходит в бешенство, когда кто-то делает что-то не так. Она готова поубивать тех, кто обижает ее близких. И чем мы от нее отличаемся?

– А у нас есть план? – спрашивает Шарлотт.

– Есть ли? Вот в твоем распоряжении это здание, межприливное сообщество, Овн и прочие кооперативы, но когда дела складываются хорошо, всё могут снова попытаться выкупить. Где общины, там и ограждения. И ограждения всегда перевешивают. Конечно, она готова убивать. Я ее полностью поддерживаю. Приставить бы их всех к стенке. Ликвидация рантье.

– Эвтаназия рантье, – поправляет Шарлотт. – Кейнс.

– Да как ни назови.

– А ты прям из себя выходишь.

– Видела бы ты его раньше, – замечает Матт. – Говорю тебе, сейчас он куда спокойнее.

– Нет, нисколько.

– Еще и, наверное, отомстить хочет, – добавляет Шарлотт.

Джефф вскидывает руки, мол, а как же?

– Я хочу справедливости!

– А похоже, будто хочешь отомстить.

Джефф смеется, но его смех больше похож на рычание – грр! Он обхватывает голову обеими руками.

– На данный момент справедливость и месть – это одно и то же! Справедливость для людей – это месть олигархам. Так что да, я хочу и того, и другого. Справедливость – это перо на конце стрелы, а месть – ее наконечник.

– Класс рантье так просто не сдастся, – говорит Шарлотт.

– Нет, конечно. Но смотри, раз уж ты их режешь на части, то говори, что каждый из них может сохранить пять миллионов. Ни больше ни меньше. Большинство проведет анализ эффективности и придет к выводу, что умирать за бо́льшие деньги нет смысла. Они возьмут по пять миллионов и уйдут.

Шарлотт обдумывает его слова.

– Золотой парашют рантье.

– Да, почему нет? Хотя я предпочитаю называть это фискальным обезглавливанием.

– Что-то слишком мягко для мести.

– Бархатная перчатка. Сводим драматичность к минимуму.

– Вот такое я люблю. – Она отпивает вина. – Интересно было бы услышать, что бы сказал Франклин на этот счет. О том, как мы бы все эти профинансировали.

– Почему именно он? – спрашивает Джефф.

– Потому что он мне нравится. Очень милый молодой человек.

Джефф качает головой, глядя на нее, будто на истинное чудо невообразимой глупости.

Матт, желая отвлечь Джеффа от, без сомнения, уничтожающей критики в адрес молодого финансиста, подхватывает:

– Вы замечали когда-нибудь, что наше здание – это своего рода акторная сеть, способная выполнять разные задачи? У нас есть облачная звезда, юрист, специалист по зданию, само здание, полицейский инспектор, финансист… добавить бы еще водителя, чтобы скрыться с места преступления, и получится команда для фильма об ограблении!

– А кто тогда мы? – говорит Джефф.

– Мы с тобой два прожженных старикана, Джеффри.

– Нет, прожженный – это Гордон Хёкстер, – указывает Джефф. – Мы два старых маппета на балконе, которые рассказывают отстойные шутки.

– Мне это нравится, – говорит Матт.

– Мне тоже.

– Но разве это не странновато, что у нас в команде есть все нужные игроки, чтобы изменить мир?

Шарлотт качает головой:

– Это предвзятость восприятия. Либо ошибка представления. Черт, не помню, как называется. Когда ты думаешь, что то, что ты видишь, – это и есть все, что происходит вообще. Элементарная когнитивная ошибка.

– Легкость возникновения образов представления, – подсказывает Джефф. – Это эвристика доступности. Ты думаешь, будто то, что ты видишь, и есть вся совокупность.

– Верно, это оно.

Матт с этим соглашается, но заявляет:

– С другой стороны, у нас здесь все равно команда еще та.

– Оно всегда так получается, – отвечает Шарлотт. – В здании у нас две тысячи человек, вы знаете только двадцать из них, я – двести, и нам кажется, что они тут самые важные. Но насколько высока вероятность этого? Легкость возникновения образов представления, только и всего. И так во всех зданиях Нижнего Манхэттена, а они входят в общество взаимопомощи, и такие есть повсюду, во всех затопленных районах. Наверное, каждое здание в межприливье такое же, как наше. По крайней мере, все, кого я встречаю по работе, наводят на эту мысль.

– То есть ошибка в том, что мы принимаем частное за общее? – спрашивает Матт.

– Вроде того. Вот всего в мире примерно двести крупных прибрежных городов, все затоплены, как Нью-Йорк. Так живет примерно миллиард человек. Мы все живем в сырости, мы – прекариат, нас бесит этот Денвер и все богатенькие говнюки, которые там себе жируют. Мы все хотим справедливости и мести.

– Что является одним и тем же, – напоминает ей Джефф.

– Ну и пусть. Хотим справедливости-мести.

– Справедмести, – придумывает Матт. – Местиливости. Что-то не очень вяжется.

– Пусть будет просто справедливость, – предлагает Шарлотт. – Мы все хотим справедливости.

– Мы требуем справедливости, – говорит Джефф. – Сейчас ее нет, в мире царит бардак из-за этих говнюков, которые думают, что могут воровать что вздумается и им все сойдет с рук. Мы должны их подавить и вернуть справедливость.

– И условия уже созрели – это ты хочешь сказать?

– Еще как созрели. Люди недовольны. Боятся за своих детей. В такой момент все может измениться. Если это работает так, как утверждает закон Ченауэт, то достаточно привлечь к гражданскому неповиновению всего около пятнадцати процентов населения, а остальные пусть на это смотрят и поддерживают – вот тогда олигархия и падет. Возникнет новая правовая система. Не обязательно проливать кровь и устанавливать бандократию горячих революционеров. Это может сработать. И условия созрели.

– А с чего подобные вещи начинаются? – интересуется Шарлотт.

– Да с чего угодно. С какого-нибудь бедствия, крупного или мелкого.

– Ладно, хорошо. Я люблю бедствия.

– А кто не любит!

Джефф с Шарлотт хихикают. Она снова наполняет чашки. Матт ощущает, как улыбка растягивает его лицо, и это кажется почти забытым ощущением. Он чокается с Джеффом:

– Рад снова видеть тебя довольным, мой друг.

– Я недоволен. Я взбешен. Чертовски взбешен.

– Именно.