, прикоснулась тыльной стороной ладони к моему лбу и притворно нахмурилась:
— Жара нет — а бредишь…
Потом многозначительно посмотрела на Сати и царственно выплыла из комнаты…
То, что игнорировать волю лучшей дари Шаргайла не станет ни один хейсар, я слышал не раз и не два. Поэтому решил, что воины с носилками придут за мной уже через пару минут. Ага, как бы не так — следующий раз дверь распахнулась только часа через полтора. И явила моему взору не пару молодых хейсаров с носилками, а Тарваза Каменную Длань, одетого в праздничный, расшитый родовыми цветами араллух.
Увидев его хмуро сдвинутые брови и решив, что испытующий взгляд аннара — это признак его недовольства, я почему-то решил, что он будет убеждать меня не торопиться и жить в комнате его сына до полного выздоровления. Ничуть не бывало — остановившись перед моей кроватью, старший отец рода торжественно поздоровался и сообщил, что к переезду все готово, а его воины вот — вот подойдут.
Я ненадолго потерял дар речи: здороваясь, Тарваз назвал меня не «илгизом», а «ашером». Поэтому ответил на приветствие с некоторой заминкой.
Каменная Длань не обратил на паузу никакого внимания — дождался, пока я закончу говорить, на мгновение прикрыл глаза, показывая, что услышал, а потом шагнул к столу, на котором лежал мой чекан, и хмуро уставился на Ситу.
Хейсарка, до этого мгновения возившаяся с какими-то травами, покраснела до корней волос, торопливо вытерла руки рушником, одернула араллух и чуть ли не бегом отошла к ближайш ей стене. Через мгновение к ней присоединилась Мэй, потом открылась дверь в коридор — и я удивленно хмыкнул: в комнату вошли не какие-нибудь первачи, а Аттарки первой крови!
Разодетые так же, как их дед, Унгар и Давир двигались с таким видом, как будто шли не к кровати какого-то там долинника, а, по меньшей мере, к трону Неддара Латирдана — гордо вскинув головы и уставившись в видимую одним им точку где-то над моей головой.
Что самое интересное, носилки нес старший, Ночная Тишь. А младший ему завидовал!
…Дошли. Положили носилки на свободную половину ложа, сняли с них расшитое покрывало, чуть ли не с благоговением подстелили его под меня, потом взяли ткань за уголки и вопросительно уставились на деда.
Тарваз, внимательно наблюдавший за их действиями, еле заметно шевельнул бровью — и я оказался на носилках. Еще один взгляд — юноши одновременно взялись за ручки, крайне осторожно разогнули спины и сделали шаг к двери…
…К моему удивлению, выйдя в коридор, Каменная Длань, шествовавший первым, свернул не налево, к лестнице, а направо! И, не дойдя до зала Совета буквально десяти шагов, остановился. Мелькнула стремительная тень, рванула на себя обе створки — и аннар, несущий шкуру с моим чеканом на вытянутых руках, исчез.
«Они что, собрались выносить меня во двор через высокую дверь?» — ошарашенно подумал я, глядя на донельзя гордого собой Уресса, стоящего рядом с дверями. А когда Унгар с Давиром шагнули вперед, вообще перестал что-либо понимать: за створками оказалась не лестничная площадка, а комната!
— Твое рейро, ашер! — дождавшись, пока меня переложат на широченную кровать, на которой, при желании, могли бы разместиться трое таких, как я, торжественно провозгласил аннар. Потом положил шкуру с чеканом на ажурную подставку по правую руку от меня, добавил что-то непонятное на хейсарском, зыркнул на своих сыновей и чинно удалился.
Проводив взглядом метнувшихся за ним Унгара и Давира, я огляделся по сторонам и задумчиво почесал шрам: комната выглядела… странно. Даже очень: кровать из тирренского дуба с резным изголовьем, рассчитанным на обоерукого мечника, стоила как пара коней. Пара невысоких столиков и несколько стульев с высоченными спинками явно белогорской работы — еще столько же. А кованые алатские подсвечники, сундуки для вещей, ковер, устилающий пол от стены до стены, — в общем, все, что меня окружало, — вместе тянули на небольшое стадо овец! При этом на стенах не было ни одной шкуры и не висело ни одного клинка! Вообще!
Так и не придумав логичного объяснения такому странному убранству этого самого рейро, я зябко поежился, натянул на себя не особенно теплое одеяло и уставился на дверь, из-за которой вот уже минуты две слышался недовольный голос Мэй. Одна из створок слегка приоткрылась, и я услышал окончание фразы:
— …я сказала — завтра!!!
Губы сами собой расползлись в улыбке — моя Половинка была истинной белой, ибо умудрялась командовать даже тут, на пятом этаже сарти одного из сильнейших родов Шаргайла!
— Ну, как ты? — скользнув в комнату, встревоженно спросила она. — Ничего не ноет?
Я отрицательно помотал головой:
— Нет…
Не поверила. Точнее, решила удостовериться лично — подошла к кровати, откинула в сторону одеяло и, насмешливо посмотрев на ладонь, которой я прикрыл чресла, принялась внимательно осматривать повязки.
Чтобы заполнить не ловкую паузу, я мотнул головой в сторону двери и поинтересовался, чем Мэй только что возмущалась.
— Дари Иттира разрешила Имиру вставать, и мальчик хочет выразить тебе свою благодарность…
Оказалось, что Имир — это младший сын Ваги, которого я невольно спас. И что во время похищения ему сломали руку и два ребра.
— А что с девочкой? — угрюмо спросил я.
— Пока лежит — сильно ударилась головой… — накрыв меня одеялом, ответила Мэй, а потом нахмурилась: — Почему ты помрачнел?
— Боюсь, руку мальчику сломал я. Когда пытался отвязать его от убитого…
Баронесса д’Атерн посмотрела на меня как на юродивого:
— Кром, ты чего?! Если бы не ты — их бы искали до сих пор!!!
Она была права, но понимание этого успокоения не приносило: я слишком хорошо помнил размеры «свертков» и представлял возраст пострадавших по моей вине детей…
Почувствовав, что я все еще в прошлом, Мэй обошла кровать, забралась на нее с ногами, легла рядом, подгребла под себя мою левую руку и прижалась щекой к плечу:
— Не кори себя — дари Иттира сказала, что с ними все будет в порядке…
От жара ее тела у меня, как обычно, сразу же помутилось в голове: я тут же забыл о детях Ваги, обо все усиливающихся болях в животе, о том, что здорово замерз и что собирался попросить Мэй развести огонь в очаге. Единственное, на что меня хватило прежде, чем я полностью растворился в своих ощущениях, — это напомнить ей о не закрытой на засов двери.
И как накликал — не успела Мэй ответить, как до нас донесся тихий стук, а за ним — голос баронессы Кейвази:
— Это я, Этерия! К вам можно?
Мэй недовольно поморщилась, нехотя встала, впустила гостью, вернулась к кровати и, недовольно закусив губу, присела на ее краешек.
Леди Этерия ничем не показала, что заметила ее неподобающее поведение, — подошла к ближайшему стулу, опустилась на сиденье и поинтересовалась, как я себя чувствую.
Могла бы и не спрашивать: с ее утреннего посещения прошло слишком мало времени, чтобы в моем самочувствии что-то сильно изменилось. Тем не менее вопрос был задан, и я на него ответил:
— Спасибо, уже намного лучше! Если бы не постоянная сухость во рту…
— …а еще частые боли в животе, слабость и головокружения, — ехидно дополнила Мэй, — то он бы сказал, что великолепно!
— Леди Мэйнария, вы забыли упомянуть о голоде… — напомнил я и зябко поежился: в данный момент меня больше беспокоило то, что я никак не мог согреться.
— Не «леди Мэйнария, вы…», а «Мэй, ты…»! — фыркнула моя Половинка и как ни в чем не бывало повернулась к баронессе Кейвази: — Какие новости от его величества?
Леди Этерия задумчиво накрутила на палец лахти и почему-то уставилась на меня:
— Завтра вечером будет тут…
— Ого, как быстро! — удивилась Мэй.
— Торопится…
Дальнейшую их беседу я толком не слышал — натянул одеяло до подбородка и попытался представить, как отнесется Неддар Латирдан к тому, что я не выполнил данное ему слово.
На первый взгляд, гневаться королю было не с чего — я нарвался на похитителей жены Ваги совершенно случайно и сделал то, что на моем месте сделал бы любой мужчина. Да и на второй — тоже: спас я не кого-нибудь, а детей его побратима. Увы, успокаивало это мало: привыкший повелевать, Вейнарский Лев мог проигнорировать все вышеперечисленное и упереться в то, что я все-таки сделал последний Шаг.
«У меня не было выбора… — представив будущий разговор с королем, подумал я. — И даже заранее зная, как этот бой изменит будущее Мэй, я бы все равно поступил так же…»
Подумал — и криво усмехнулся: последняя фраза была пустой — окажись я в той ситуации, зная, что вот — вот обреку Мэй на скорую смерть, сделал бы то же самое ТОЛЬКО ПОТОМУ, что любое мое действие, в итоге закончившееся спасением хотя бы одного ребенка, Двуликий все равно расценил бы как Шаг. А бездействие — как отступление от данного ему Слова.
Перед глазами тут же возник потрепанный корешок Дороги к Посмертию, потом — хищное лезвие Серпа Душ, изображенного в конце первой главы, и выделенная алым цветом фраза: «Прошлого не изменить. Поэтому меняйте будущее…»
«Будущее? — горько подумал я. — Поздно: Путь закончен, значит, я должен вернуться в храм…»
Шевельнулся, чтобы улечься поудобнее, но, видимо, перенапрягся, так как вдруг почувствовал, как на меня накатывает слабость…
… Я смотрю в усыпанное звездами небо, но вижу сестру и маму, лежащих на погребальном костре. В душе — боль и пустота: я, как ни стараюсь, не могу вспомнить, как они выглядели живыми…
Взгляд в пламя погребального костра — и у меня останавливается сердце: на лице Ларки, вокруг которой танцуют алые языки пламени, вдруг появляется грустная улыбка! Нет, она смотрит не на меня, а в небо. Но чувствует мой взгляд и словно говорит: «Я рада тому, что ты — рядом…»
Вижу ямочку, появившуюся на щеке, прыгаю вперед, хватаю сестренку за руку и отшатываюсь: это не ямочка, а рана, сквозь которую видны сломанные зубы!
…Пламя — вокруг меня: оно ластится к моим ногам, змейкой скользит по спине и животу, ласково прикасается к лицу. И тихо, на грани слышимости, шепчет что-то о покое, который ждет меня в Посмертии.
Слушаю — и не слышу, так как смотрю на уже тлеющий сарафан и не верю своим глазам: алые искорки срываются не с ткани, а с истерзанного лона и бедер, на которых все еще видна засохшая кровь!
Прокусываю губу, чтобы удержать рвущийся наружу крик. Подхватываю Ларку на руки, чтобы унести и обмыть ее тело перед тем, как его поглотит погребальный костер, еще раз смотрю в такое любимое лицо — и холодею от ужаса: родинка на подбородке, обернувшись капелькой крови, срывается с места, перетекает под правый глаз и врастает в кожу. А через мгновение исчезает шрам на левой брови!
— Нет… — доносится до меня чей-то хриплый голос.
— Нет! — повторяю за ним я. И, поняв, что именно я вижу, кричу во весь голос: — Не — е-ет!!!
Словно в насмешку, пламя взвивается ввысь, обжигает мне щеки, и я, упав на колени, вжимаюсь лицом в холодный как лед живот своей Половинки…
— Кром, проснись! Пожалуйста!! Тебе снится кошмар!!! — Голос Мэй, донесшийся ниоткуда, заставил меня открыть глаза.
— Я тут! В се хорошо! Слышишь?
— Слышу… — с трудом сдерживая бьющую меня дрожь, хрипло выдохнул я, приподнялся на локте и первый раз за много — много лет изобразил отвращающий знак.
Увидев движение моей руки, Мэй почему-то побледнела, потом прилегла рядом, прижалась к руке и горячечно зашептала на ухо:
— Чем думать о том, что тебе снилось, думай обо мне, слышишь?!
Я слышал. Чувствовал жар ее дыхания, тепло ладошки, касающейся моего лица, но видел перед собой лишь мертвое тело. И тихо сходил с ума от отчаяния, понимая, что, по сути, прозрел скорое будущее.
— Кро — о-ом? Тебе холодно, потому что ты замерз или из-за того, что увидел там, в своем кошмаре? — внезапно спросила она.
«Я в кошмаре почти всю свою жизнь… — горько подумал я. — И ты — в нем же. С тех пор, как Боги привели меня в Атерн…»
— Кро — о-ом? Тебе холодно?!
Заставить себя произнести хоть слово я почему-то не смог, поэтому закрыл глаза и кивнул.
Жар, обжигающий руку, куда-то исчез.
«Комната большая. Пока прогреется — я замерзну насмерть…» — отрешенно подумал я и почему-то вспомнил, как когда-то, уходя из храма, искренне верил в то, что хочу только одного: пройти свой Путь и воссоединиться с родными. Будущее казалось ясным и понятным. Тогда. А теперь — теперь я понимал, что жажду совсем другого: быть рядом с Мэй. Как можно дольше…
…Чиркнуло кресало… Громыхнуло упавшее полено… Что-то недовольно пробурчала Мэй… Потом меня затрясло так, что я на некоторое время перестал слышать что-либо, кроме стука собственных зубов. И пришел в себя только тогда, когда почувствовал прикосновение к плечу:
— Пей!!!
Открыл глаза, выпростал из-под одеяла левую руку, взялся за обжигающе — горячую кружку с бульоном, сделал глоток — и благодарно посмотрел на Мэй: пока я замерзал, она успела сбегать на кухню!
— Ну как, теперь теплее? — с надеждой спросила она.
Я кивнул.
Видимо, не очень уверенно, так как Мэй нахмурилась, закусила губу и… юркнув ко мне под одеяло, прижалась грудью к моему боку:
— Грейся! Я — теплая…
