Глава 34

Возвращались они утренним поездом, сонные и усталые. Эрик выпил какой-то энергетический напиток и пытался следить за обстановкой, Аста откровенно засыпала. В итоге они оба чуть не проспали свою станцию и кинулись на выход, когда двери уже закрывались. Конечно, можно было дотащиться пешком из Риттерсхайма, но так неохота…

— Сейчас пойдем по домам — спать, а вечером встретимся и обсудим, что дальше, — предложил Эрик, зевая, когда они шли от станции к городу. Аста согласилась — дельное предложение, особенно насчет поспать.

И тут они поняли, что в Арнэльме в их отсутствие что-то произошло. На окраине еще ничего не было заметно — все выглядело как всегда, и даже Ленивый мост оказался на своем месте — в тот день ему гулять не хотелось. Но, подходя ближе к центру, они заметили: что-то не так. Людей на улицах, несмотря на субботний день, почти не было, а многие из тех, кто им встретился, плакали и спешили поскорей скрыться в своих домах.

— Такое бывает, — сказал Эрик не очень уверенно, — после набегов, когда много погибших.

Вот только ни пожаров, ни других следов битвы они не видели. Невольно ускорив шаг, повернули в центральную часть города — и из-за черепичных крыш показалась ратуша. Арнэльмский флаг на ней был приспущен, и над ним реяла в безоблачно-голубом небе черная лента.

Забыв про сон, Эрик и Аста бросились к ратуше. Аста успела подумать, что суббота же и там закрыто, а если нет, значит, действительно случилось что-то страшное…

На площади, обычно оживленной в выходные дни, не было никого. Швырнув рюкзаки на лавку, они шагнули к высоким дверям — и двери распахнулись им навстречу. На крыльцо вышли Лин, Петер и еще какие-то люди, человек пять. У начальника обороны в петлице форменной куртки чернела траурная тесьма. По гладкому атласу скользили солнечные блики.

— Что случилось? — спросил Эрик внезапно севшим голосом, подходя ближе и опуская ненужные приветствия. — Что тут происходит?

Лин остановился, посмотрел прямо на него, молчал секунду, и за это время несказанное стало ясно без слов.

— Эрик, твоя мама умерла.

Он не добавил привычное в таких случаях «мне жаль» и вообще ничего больше не сказал. Не сказал, что Марта, пришедшая рано утром с рынка приготовить сеньоре завтрак, не обнаружила ее в гостиной. В доме было очень тихо, потому что настенные часы остановились. Движимая неясным беспокойством, она поднялась на второй этаж и постучала в спальню сеньоры, что делала считанные разы в своей жизни. Не дождавшись ответа, приоткрыла дверь, потом распахнула ее — и замерла на пороге. Беатрис лежала в своей постели, бледная и спокойная, и на ее щеках темнели звездочки лопнувших капилляров. Марта долго разглядывала их, потом опомнилась, заплакала и побежала за доктором, точно зная, что ничего уже не поможет.

Ошарашенный известием, Эрик застыл и долго молчал, глядя прямо перед собой, а потом выговорил:

— Не может быть. Я ей звонил вчера вечером.

— Она умерла сегодня ночью. У нее была болезнь крови.

— Нет. — Эрик замотал головой. Усмехнулся, как будто ему говорили совершеннейшую чушь. — Не было у нее никакой болезни… Я бы знал… Это неправда!

Потом он оглянулся на город, над домами которого развевались траурные ленты, на опустевшую площадь, где не было привычного субботнего рынка, на побледневшего командира, с тяжелым взглядом, — и бросился бежать. Помедлив мгновение, Аста помчалась за ним.

Она отставала, но заставляла себя бежать из последних сил. От усталости не хватало дыхания, ноги сделались ватными, перед глазами замелькали вспышки — и чувство изнеможения на какое-то время заслонило собой горе и страх.

— Эрик!

Его нигде не было. Сообразив, что он, скорее всего, побежал к реке, Аста бросилась на прибрежную улицу и тут буквально налетела на Свена.

— Свен! Догони его, Свен! — крикнула она, задыхаясь. — Догони, а то он что-нибудь натворит…

Долго объяснять не пришлось — Свен без лишних вопросов перенял эстафету и бросился на берег. Аста осталась стоять посреди улицы, пытаясь отдышаться и понемногу осознавая произошедшее.

Беатрис… Нет, теперь ничто уже не будет как прежде…

— Эй ты, бесполезная вонючая лужа! — кричал Эрик, стоя на краю каменистой насыпи над рекой. — Ты этого хотела? Отвечай, что молчишь? Ты же всегда такая разговорчивая, не заткнешь прямо!

Арна молчала. Она лишь с глухим стоном билась о берег, обдавая его брызгами, будто поливая слезами.

— Это ты все подстроила, да? Ты теперь довольна? — Он выбил пяткой из земли камень величиной с крупное яблоко и с ненавистью запустил им в воду. — Довольна?!

Он хотел вытащить еще один камень, но поскользнулся и чуть не упал с насыпи — сильная рука схватила его сзади за одежду и оттащила назад. Он рванулся, высвобождаясь, — перед ним стоял Свен.

— Эрик, — сказал он. — Отойди от края, хорошо?

Эрик молчал, только дышал тяжело, дико озираясь по сторонам.

— Знаешь что? — сказал он Свену. — Я наигрался в ваши игры. И эта говорящая лужа мне больше не указ. И вы все — тоже. Идите вы со своим поиском… Я выхожу из игры.

— Эрик, пойдем домой, — предложил Свен спокойно, глядя ему в глаза. — Пойдем отсюда. Потом со всем разберемся.

— Я разобрался. Нет никакого сердца, и искать нечего. Все было зря, все это гребаный маскарад непонятно зачем. Я сделал, как она сказала. Вернулся в город, стал защитником. Подружился с Астой, таскался по всем этим городам… И что теперь? Что? — И крикнул с отчаянием, повернувшись к реке: — Что я сделал не так?!

— Слушай, — сказал ему Свен осторожно. — Ты не услышишь сейчас, наверно, ничего, но все-таки я скажу: это не потому, что ты что-то сделал не так. И я был не прав насчет тебя, я признаю. Ты не виноват. Это просто случилось. Пожалуйста, пойдем.

— Оставь меня, — ответил Эрик, резко повернувшись к нему. — Оставь меня, я хочу побыть один.

Свен помедлил секунду. С одной стороны, оставлять Эрика одного в таком состоянии опасно — мало ли что он может натворить. С другой, если он не хочет сейчас никого видеть, лучше не навязываться. Разговорами тут не поможешь, а сделать все равно уже ничего нельзя.

— Хорошо, я тебя оставлю. Но обещай потом вернуться в город. Обещаешь?

Тот, казалось, совсем не слышал и не понимал, что ему говорят, но потом слабо кивнул. Свен ушел. Эрик долго смотрел ему вслед невидящим взглядом, потом медленно побрел вдоль берега.

Солнце клонилось к вечеру — последнему вечеру, за которым наступит ночь посвящения.

Вот уже несколько дней Ким жил не дома — новичков не отпускали домой. Для них за городом соорудили походный лагерь с шатрами, который охраняли несколько старших воинов. Точнее, даже не охраняли, а просто следили за порядком. Постепенно людей в лагере становилось все меньше — те, кто принял амулет, уходили на службу. Дни стояли тихие, солнечные и безветренные, будто сама природа затаилась, решив не вмешиваться в свершаемое, отдав все на волю людей. Пусто было в лагере, пусто в высоком безоблачном небе, пусто в сердце, выжженном дотла за последние месяцы.

Все это время Ким не знал, чем заняться. Читать он не мог — мысли путались, говорить ни с кем не хотелось. Большую часть времени он бродил по лагерю в компании двух-трех собак, принадлежавших кому-то из местных. Эти умные животные, казалось, понимали его состояние — смотрели сочувственно, укладывались в ноги, стоило ему где-то остановиться, и даже приносили кости, пытаясь накормить. Или они знали, что ему захочется уйти, и помогали собрать еду в дорогу?

В тот последний вечер он вышел из своего шатра и направился к южной границе лагеря, откуда виден был город. Ограждение здесь устроили символическое — веревка, натянутая между редкими деревянными кольями. Недалеко, шагах в двадцати, стоял на посту один из старших, скучающе поглядывая по сторонам. Собака, лежавшая у его ног, подняла голову, заметив Кима, но старший сказал: «Место», и та вновь улеглась, вытянув передние лапы.

То ли из-за псов, то ли потому что Ким чувствовал себя подавленно, он вспомнил об одном жестоком эксперименте, о котором прочитал в старом журнале, привезенном кем-то из Риттерсхайма. Собак привязывали в стойле и били током, и они, как ни старались, не могли освободиться. Так продолжалось некоторое время, после чего привязь снимали. Животные, которые теперь легко могли выпрыгнуть из стойла, даже не пытались это сделать, а покорно терпели удары. Это называется «выученной беспомощностью» — когда можно спастись, но разум помнит о бесплодных попытках и пресекает новые.

До ограждения оставалось каких-то пару шагов, и вдруг Ким понял очевидное: ведь никто даже не предполагает, что отсюда можно бежать, поэтому ему не будут препятствовать. Не успев больше ни о чем поразмыслить, он направился к старшему. Тот повернулся — почтительно, но лениво. Видимо, прикидывал, чего может захотеться сыну градоначальницы и как это исполнить наименьшими усилиями.

— Можно мне подняться на холм, посмотреть на закат? — Ким попытался улыбнуться, но лишь скривился, как от резкой боли. — Это последний вечер моей вольной жизни.

— Закат? Ну ты романтик! — Старший зычно рассмеялся, подумал немного и решил: — Иди, смотри свой закат. Только недолго — скоро выдвигаемся.

— Спасибо. Я быстро, сейчас же вернусь.

С холма он взглянул на город, застыв на мгновение на самом краю, — легкий, отчаянный, натянутый как струна. В голове не было ни одной мысли, только сердце билось так тяжело и сильно, что казалось, кто-то услышит.

Ким повернулся и сделал шаг в сторону леса. За ним второй, третий, а потом оттолкнулся от земли — и все вокруг смазалось в скорости полета. Нод остался далеко позади. Ким увидит его еще один, последний раз, но в тот момент он был точно уверен, что уходит навсегда.

Эрик медленно шел вдоль берега. За несколько часов он успел обойти по краю почти весь город, пару раз делая привал, чтобы посидеть на уже холодной земле, бездумно глядя в пространство. Он ничего не ел с самого утра и даже не вспомнил о пище. Он совершенно не знал, куда идет, но не думал об этом и вообще ни о чем. Из всех чувств осталась только странная тяга к настойчивому, хоть и бессмысленному, движению вперед, что вела его все это время, не давая покоя.

Дойдя до границы Арнэльма и Риттерсхайма, он вдруг решил, что не станет возвращаться домой, а поедет в свою комнату в общежитии. И напьется.

Сосредоточившись на этом желании, единственном за целый день, Эрик повернул к строительному мостику и тут заметил впереди человеческую фигуру. Кто-то шел, шатаясь и цепляясь за перила, — высокий парень в черной кофте-балахоне, из-под которой снизу торчала белая рубашка.

Включилась привычка защитника — разобраться, в чем дело, все-таки граница. Парень между тем кое-как одолел мостик, сделал еще несколько шагов, а потом рухнул лицом вниз и больше не двигался.

Эрик быстро оказался рядом с ним. Потрясенный горем, он все же готов был помочь человеку и тронул парня за плечо. Ранен? Пьян? Кто он и что здесь делает?

Лежавший почувствовал прикосновение, повернулся, пытаясь приподняться на локте, — и Эрик, рассмотрев его лицо, мгновенно отпрянул. Рыжие волосы, разного цвета глаза — именно так Аста описывала преследовавших ее нодийцев. Он приготовился защищаться, когда незнакомец поймал его взгляд и сказал:

— Я тебя знаю. Ты можешь меня убить, если хочешь, я все равно не вернусь…

Говорил он не очень внятно, как будто язык его распух и еле ворочался, а потом глаза его закрылись, и тело ударила мелкая дрожь. Эрик, не понаслышке знакомый с судорожными припадками, снова склонился над ним и хотел повернуть его на бок — убить в таком состоянии, даже врага, он бы не смог. Но незнакомец вдруг схватил его за руку — пальцы у него оказались ледяные — и прошептал:

— Скажи реке, что мне очень жаль. — И вновь потерял сознание.

— Что с тобой? — спросил Эрик, когда дрожь немного унялась и нодиец расслабленно растянулся на земле. — Ты болен?

— Сахар, — ответит тот слабым голосом после длинной паузы. — Мне нужен сахар, что-нибудь сладкое…

Тут Эрик вспомнил, что утром на вокзале вместе с энергетиком купил в автомате шоколадный батончик, но съел только половину. Пошарил по карманам — батончик нашелся, уже слегка расплющенный от соседства с кошельком и ключами. Эрик отломил от него кусочек и поднес парню ко рту. Тот проглотил шоколад, потом еще одну порцию, потом остаток. Через некоторое время взгляд его сделался более осмысленным, дрожь прошла совсем.

— Меня будут искать, — сказал он. — Скоро ночь. Мне нужно уйти.

Уже опускались сумерки, когда Эрик, нарушая все правила, помог ему добрести до стены недостроенного дома, так что их обоих не было видно со стороны границы. И там, сидя на земле и поминутно озираясь, парень, назвавшийся Кимом, рассказал ему свою историю. Про то, как рос среди нодийцев, как потерял отца, как долго сомневался и наконец решил бежать — в последний вечер перед необратимым.

— Я так ослаб от перемещения, — объяснил он свое состояние. — При быстром движении сквозь пространство расходуется очень много сил, и чтобы их восполнить, нужен сахар, а у меня его с собой не было. Я же не стал таким сильным, как реттеры, поэтому меня не надолго хватило. — И вновь с тоской огляделся по сторонам. — Меня уже ищут, я чувствую. Лучше бы меня убили ваши, чем свои…

Эрик отмахнулся:

— Так, давай лучше чтобы тебя никто не убил. Ты в Риттерсхайме кого-нибудь знаешь?

— Нет. Я был там только, когда… — Ким замолчал на секунду. — Когда мы с Давидом тебя выслеживали. У меня осталось немного денег — две бумажки по двадцать и еще несколько монет, но я подозреваю, что это очень мало.

— Да, — кивнул Эрик. — Это почти ничего. Ну, в Риттерсхайме ты без денег и жилья долго не протянешь. Разве что… — Он задумался, прикрыв усталые глаза. Ким посмотрел на него с беспокойством. — Ты можешь пожить некоторое время в моей комнате в общежитии. Вообще, для этого надо сначала утрясти кучу формальностей, но, если что, скажешь, что ты тоже студент, просто еще не получил все документы. Новый семестр как раз начался — думаю, прокатит.

— Хорошо. Спасибо тебе огромное. — Ким взглянул на свое запястье, на котором был нарисован какой-то знак. — А у тебя есть нож?

— Нож? — Эрик насторожился. — А тебе зачем? Есть, швейцарский. — Он вынул из кармана куртки маленький складной нож на цепочке. — Эй, что ты делаешь?!

Ким легко, как бы между прочим, забрал нож из его рук, раскрыл лезвие и одним движением срезал кусочек кожи с запястья. Потом он быстро оторвал от низа рубашки полосу ткани, туго перемотал руку и радостно улыбнулся, как будто ничего особенного не произошло:

— Не волнуйся, у меня очень быстро заживают раны. Теперь пойдем.

В общежитии Эрик привычным взглядом окинул свою комнату, погруженную в хаос, бросил ключи на стол и задернул занавеску.

— Извини, у меня тут бардак, — сказал он Киму. — И из еды только кола и печенье. Но это все очень сладкое, тебе понравится.

Он старался не смотреть, как его новый знакомый запивает «Орео» газировкой — Эрик тоже любил сладости, но это уж слишком… Киму предложенная еда и вообще вся обстановка очень понравились.

— Ух ты, у тебя есть свой лэптоп! — воскликнул он, показывая на черный прямоугольник на столе. — Ты научишь меня им пользоваться?

— Научу, — пообещал Эрик. — Только смотри мне, порно с торрентов не скачивать.

— А? — Ким рассеянно уставился на него. — Я не буду ничего раскачивать, обещаю. Я аккуратно…

Эрик вздохнул.

— Ладно, — решил он. — Это потом. Давай спать, мне завтра рано утром нужно обратно в город. Кровать вот только у меня одна…

— О, не переживай. Я могу спать даже на голой земле, я раньше часто ночевал в лесу.

— Подожди здесь, — бросил Эрик и вышел, прикрыв за собой дверь.

Вскоре он вернулся, неся свернутый рулоном теплый спальный мешок, который одолжил у одного из соседей. Ким пришел в восторг от этой вещи, от того, какая мягкая внутри подкладка и как блестит ткань снаружи.

— Из чего делают такой красивый материал? — спросил он, устраиваясь на ночлег у стены. — Наверно, из шелка?

— Из нефти, — вспомнил Эрик, расстилая свою постель. Швырнул ворох футболок на стул, а стопку журналов — прямо на пол под столом.

— Живительно. — Ким забрался в мешок, с наслаждением вытянулся на полу. — Ну и день! Я ушел от своей семьи и народа, избежал посвящения, встретил тебя, солдата вражеской армии, и ты меня спас. Нашел приют, попробовал такой вкусный напиток, а теперь буду спать в мешке из земляного масла. Все-таки жизнь непредсказуема. А у тебя что сегодня случилось?

Эрик, слушая его, сидел на кровати и расшнуровывал кеды. Он выпрямился, посмотрел в стену перед собой и ответил ровным голосом, безо всяких эмоций:

— А у меня мама умерла.

Потом закрыл голову руками и заплакал.

Через несколько дней город простился с сеньорой. Все знали, что ничего уже не будет как раньше, но никто не ожидал того, что случилось дальше…

Был осенний вечер посреди рабочей недели, когда Аста спросила Тео за вечерним чаем:

— Вам не кажется, что происходит нечто странное?

— Хм… — Историк задумался, погладил Ирис, которая крутилась у ног, выпрашивая печенье. — Наш дом парит в воздухе, река говорит с людьми, а я глажу крылатую лису. По-моему, все в порядке. А что?

— Мне кажется, что-то изменилось.

Тео вздохнул:

— Многое изменилось. У города пока нет нового правителя, и это всегда сложный период… И обстановка по-прежнему напряженная… Как бы волнения не начались.

— Нет. — Аста покачала головой. — Я не имею в виду какие-то сложные, глобальные вещи. Простые.

— Вроде чего?

— Например, сегодня в библиотеке целый день было тихо — книги если и разговаривали, то я их почти не слышала. То есть слышала, но плохо понимала, как будто это не слова, а просто шорох страниц, и все. А когда обедала, то шарики меркары у меня долго не превращались в приборы. Вот я теперь думаю, это со мной что-то не так или в городе что-то происходит? Может, спросить у Арны?

Историк не успел ответить — в дверь постучали, да так громко и настойчиво, что Аста вздрогнула. Тео сказал:

— Побудь тут. — И пошел открывать.

Вскоре в прихожей послышался знакомый голос, а через пару мгновений на пороге кухни появился высокий худой мужчина лет сорока пяти, с залысинами и с портфелем под мышкой. Вид у него был взбудораженный, даже испуганный, редкие волосы намокли, хотя на улице стало уже прохладно. Конечно, Аста узнала Гельмута, учителя химии в арнэльмской школе. Поздоровалась, но Гельмут, всегда торжественно, старомодно вежливый, сейчас едва обратил на нее внимание — кивнул и сразу же повернулся к Тео:

— Скажи мне, Арна когда-нибудь что-нибудь забывала?

— В каком смысле? Да что происходит, объясни толком?

— А то, что она меня не узнала.

— Как это?

— А вот так. — Гельмут вытер пот с лица. Аста тихонько предложила присесть, но учитель только рукой махнул. — Я к ней ходил сегодня после уроков, хотел посоветоваться насчет одного дела — помнишь вчерашнюю драку у меня в классе? Ну вот. Так река меня не узнала. Спросила: «Кто ты?»

— А ты что?

— Я назвал свое имя. Тогда она спросила, откуда я прибыл и как давно в городе. А я тут родился, и вся семья моя отсюда — ты-то знаешь! А она меня просто не помнит!

Тео и Аста переглянулись, потом историк подозвал к себе Ирис:

— Лети и найди Лина. Пусть зайдет, надо поговорить. Ерунда какая-то…

А уже на следующий день выяснилось, что не ерунда. Арна забывала и путала имена местных жителей, многих не узнавала. Люди, бывавшие в лесах, рассказали, что видели много поваленных деревьев — вековые исполины не парили в воздухе, а безжизненно лежали на земле. В библиотеке наступила тишина — книги больше не переговаривались между собой, а блестящие шарики меркары если и превращались во что надо, то забирали у их владельцев невероятное количество сил.

И вскоре стало ясно — дело в реке: она начала впадать в забытье, быстро теряя связь с окружающим миром, и волшебство уходило из города, улетучивалось, как эфир из разбитой колбы.

В Арнэльме настало смутное, беспокойное время.