Глава 33

«Я никогда, — думала Аста, стоя в празднично разодетой толпе, — никогда и ни за что больше сюда не приеду».

Шел третий день Октоберфеста, самого большого в мире народного гулянья, и за это время ровным счетом ничего не произошло. То есть, конечно, происходило много всего. Пиво лилось рекой, вертелись карусели, то тут, то там мелькали красные куртки спасательной бригады — кто-то упал, выпив лишнего. Воздух пропах хмелем, попкорном и жареными сосисками, дым от гриля местами походил на туман. Истерично смеялись уже порядком пьяные девушки, хохотали мужчины, кричали дети, требуя купить им билет на качели или воздушный шар с картинками из диснеевских мультиков. Толпа иногда была такая, что приходилось прижимать локти к бокам, а пальцы сцеплять в замок на животе, чтобы не раздавили.

Аста и Эрик даже попали на открытие фестиваля и видели, как бургомистр Мюнхена распечатывает первую бочку пива. Эрику все нравилось, и он то и дело тащил Асту на какие-то аттракционы. Это было занятно в первый день, на второй — утомительно, а на третий — просто невыносимо. Кроме как пить, есть и кататься на аттракционах, делать оказалось нечего, а какой-либо зацепки насчет того, где находится вторая часть Сердца, им так и не попалось.

Сердец вокруг, правда, было в избытке — расписных пряничных. От нечего делать Аста принялась читать надписи на них, но наткнулась на пару неприличных и с тех пор игнорировала это чудо кондитерской мысли. Эрик, обещавший не пить больше двух маленьких кружек, горестно вздыхал — ему хотелось попробовать все сорта пива, но приходилось оставаться настороже. Зарезервировать место в палатке они не догадались (Аста винила в этом Эрика, ведь это ему так хотелось сюда приехать), так что, устав бродить по лугу Терезы, они останавливались где попало, среди шумной, пьяной толпы немцев и туристов со всего мира, не забывая приглядывать за вещами. Напряжение нарастало, но ничего не происходило, и надо было что-то предпринять.

Вечером Аста, так и не привыкшая к своему костюму, спросила напрямик:

— А вдруг мы ошиблись?

— Нет, — спокойно ответил Эрик. — На лугу среди празднующих — это точно здесь.

— А вдруг это в Риттерсхайме? Там тоже в это время фестиваль и праздник урожая.

— Но луг-то здесь.

— И что? Будем торчать тут две недели?

— Не будем, обещаю. Погуляем до пятницы, а если ничего не прояснится, поедем обратно. Поищем в Риттерсхайме. — Эрик задумался. — Но, черт, Мюнхен — это было так очевидно… И теперь у меня такое чувство, что мы что-то упускаем. Что-то совсем простое, близкое… Но я не знаю что. Давай подождем еще немного.

Аста согласилась, но к пятнице ничего не прояснилось. Уставшие, раздосадованные, они ссорились в тот день по любому поводу и вечером наконец пошли на вокзал покупать обратные билеты.

Эрик знал, как найти в меню автомата поезда, проходящие через Арнэльм. Наблюдая за ним, Аста ненадолго отвлеклась, а повернувшись, заметила, что Эрик разглядывает билет в руках. Ей бросилась в глаза дата: следующий день после окончания Октоберфеста.

— Погоди, — сказала Аста, и Эрик уставился на нее. — То есть ты уже давно купил билеты.

— Ну да. И что? Купим другие.

— Но это же почти сто евро!

— Шестьдесят девять… Какая разница?

— Да такая, что мы даже не обсуждали, когда вернемся. И не планировали оставаться тут надолго, а ты взял и купил билеты на последний день. И, конечно, такие, которые нельзя сдать.

— Что ты от меня хочешь? — Эрик начинал злиться. — Это не твои деньги.

— Это деньги города. Мы и без того много потратили и ничего не нашли. Эрик, это разгильдяйство просто…

— Хорошо, я возмещу из своих. Ты успокоишься?

— Не надо меня успокаивать. — Аста тоже разозлилась. Напряжение всех прошедших дней вот-вот готово было выплеснуться, и повод нашелся. — Меня просто раздражает, что ты все делаешь как попало.

— Зато ты все делаешь правильно. — Эрик повернулся к ней, забыв о билетах. — У тебя всегда все под контролем, и ты сходишь с ума, когда что-то идет не так. Меня теперь не удивляет, что Свену захотелось напиться.

— Давай не будем переходить на личное.

— А нет, давай перейдем. Знаешь что, Аста? Мне кажется, ты очень несчастный человек. Человек, который просто не в состоянии быть счастливым. Не в состоянии подпустить кого-то близко, простить глупость, отойти на секунду от правил и получить от жизни удовольствие. И самое худшее — себя ты тоже не прощаешь, и это отражается на всех остальных. Надо мной ты все время посмеиваешься, Свена боишься, с Лином споришь. Ты никого не принимаешь всерьез, не дай бог. И знаешь, что получается? Так никого на самом деле и нет в твоей жизни. И меня теперь нет!

Сказав это, Эрик скомкал злосчастный билет, швырнул его в урну и пошел прочь. Аста какое-то время смотрела ему вслед, потом повернулась и медленно побрела в противоположную сторону, к выходу в город.

Длинная рабочая неделя подошла к концу. Беатрис еще раз просмотрела все накопившиеся бумаги, убрала некоторые в архивную папку — все дела по ним закончены, — остальные сложила стопкой на видном месте, за них она сразу возьмется в понедельник. Пачку писем сегодня же заберет секретарь, и уже с субботней почтой они полетят адресатам. Сейчас, когда она уйдет, придет усатый неразговорчивый Петер, управдом, польет цветы, протрет пыль с картинных рам. И надо же, только-только развесили осенний декор, расставили букеты с колосьями, как уже скоро нужно доставать зимний — невесомые стеклянные шары и снеговиков из специального искусственного снега, что не тает в помещении. Летит время. Но сегодня вроде бы все в порядке — насколько может быть в порядке город, живущий в состоянии вечной войны…

Сегодня.

Предыдущий правитель, старый Ян, которого все за глаза звали Зеленым — за странный оттенок его седины, — уходя на покой, завещал ей, тогда еще совсем молодой преемнице: «Сегодня — это все, что у тебя есть. Ты должна жить сегодняшним днем, но заботиться о дне завтрашнем, который может не наступить».

Она потом часто вспоминала эти слова, выслушивая сводки защитников, разбирая происшествия, подсчитывая налоги и читая поздравительные открытки.

Не только она — в Арнэльме все так жили, но, управляя городом, невозможно уйти с поста на выходные. Постепенно тревога перетопилась в спокойную боевую готовность, планы были усовершенствованы и выучены наизусть, люди проверены временем и обстоятельствами, и каждый знал, что делать в самом страшном случае. Но завтра оставалось все такой же непостижимой загадкой, и, когда оно все-таки наступало, становясь сегодня, Беатрис удивлялась и радовалась как ребенок, которому позволили еще один день побыть дома перед отъездом в дальнюю школу.

Спускаясь по лестнице, она с удовольствием отметила, что привычная боль в суставах почти прошла и голова не закружилась, как в последние недели. Вот уже несколько дней она чувствовала себя хорошо. Волновалась, конечно, за сына, который уехал, но не так, как обычно, — больше не было чувства потери, которое убивало ее последние два года. Теперь он рядом, с ней заодно. Это тоже пугало, иногда казалось, что лучше бы он остался далеко, не видел всего этого, не участвовал в неравной борьбе с неясным исходом… И одновременно она гордилась им. Тем, каким он стал. Он, ее Эрик, весь из противоречий, как настоящее чудо.

Едва она вошла в дом, зазвонил телефон — один из немногих в Арнэльме, способных принимать междугородние звонки. Беатрис подняла трубку:

— Алло?

— Мам, привет, это я, — послышался родной голос. — Звонил тебе на работу, но ты молодец, уже смылась домой. Это правильно!

Она улыбнулась:

— Привет, Эрик. Как там у вас дела?

— Да никак. Мы тут это… решили возвращаться. Толку никакого, ничего не нашли — вот вообще ничего. Хотим в Риттерсхайме еще поискать.

— У вас все в порядке? — Мутное, неясное беспокойство вдруг вползло в душу, и от него похолодело в груди. — С тобой, с Астой — все хорошо?

— Все хорошо, — ответил Эрик после короткой паузы. — Просто мы, э-э-э… задолбались слегка. — И быстро добавил: — Но если ты хочешь, мы еще останемся и поищем.

— Нет-нет. — И предчувствие чего-то неотвратимого вдруг встало перед ней в полный рост — безликое и страшное. Как ни старалась, она не могла разглядеть его лица. — Пожалуйста, возвращайтесь скорей. Я жду вас завтра.

— Хорошо, я тогда пойду за билетами. Пока, мам.

— Пока. Люблю тебя.

— И я тебя.

В этом разговоре самое главное, как это часто бывает, сказалось в конце — обоими искренне, а не по привычке. Когда в трубке раздались гудки, Беатрис поняла, что наконец-то счастлива.

Асте не хотелось возвращаться в отель. Номер они взяли с Эриком один на двоих, с двумя комнатами и довольно просторный, но сейчас ей казалось, что в целом огромном городе, как на корабле, некуда деться от человека, с которым сдуру поссорилась. И правда, ну чего она? Стоили семьдесят евро этой ссоры? Нет, не стоили. В любом случае одного полушутливого замечания было бы достаточно. Чего она к нему прицепилась? Хотя он, конечно, тоже хорош… оба хороши. Еще и Октоберфест этот дурацкий — вся одежда уже пропахла пивом и сосисками, ноги отваливаются, а толку никакого. Город этот шумный, с толпами туристов, с широченными улицами — как тут в принципе можно выжить после Тихого, уютного Арнэльма… Все, все тут было не так с самого начала, а теперь еще и этот разговор, будто одежду содрали на глазах у людей. Асту злило то, что Эрик так метко задел ее, так точно подметил — не умеешь быть счастливой. Она и правда не умеет. Ответственной, собранной, сильной — умеет, а счастливой — нет. Потому что даже если все хорошо, обязательно случится какая-нибудь гадость, вот как со Свеном. Ох, Свен… Нет, не надо об этом думать, настроение точно не улучшится.

Она долго пила чай с молоком в маленьком кафе у собора. Есть не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Аста взглянула на часы на смартфоне. Почти восемь. Однако дело к ночи, а от сидения наедине с невеселыми мыслями точно никакого толку. Сейчас она вернется в отель, позвонит Эрику, если он еще не там, и скажет, что готова ехать домой. Отношения можно и по дороге выяснить, а вот убраться из этого места явно пора.

В пустом холле и в лифте ей никто не встретился. Она поднялась на третий этаж, подошла к двери своего номера. Отель был старый, с высокими потолками и красными ковровыми дорожками. Лампы в коридоре светили приглушенно — вечер. Аста провела ключом-карточкой по замку, ожидая тихого щелчка. Но дверь оказалась открытой.

Испугаться она не успела — какая-то невидимая сила распахнула дверь и втащила Асту в номер. И только когда дверь за спиной захлопнулась, она увидела впереди, у окна, троих парней — рыжего, из тех, чье лицо ей когда-то показала река, и еще двоих, незнакомых. На всех троих была такая же блестящая одежда, как и на тех нодийцах в лесу. Рыжий, с закатанными по локоть рукавами, хищно-приветливо улыбнулся:

— Привет, красавица. Как дела?

Быстро сообразив, кто это, Аста попыталась броситься наутек, дернула ручку двери, но замок заклинило.

— Да ты не нервничай, — продолжал рыжий. — Мы просто поговорим, ты-то нам не нужна… — Он задумчиво, театрально посмотрел в потолок и добавил: — Хотя я могу и передумать, если будешь плохо себя вести.

— Что вам нужно? — Аста вжалась спиной в дверь, чувствуя, как уставшие за день ноги предательски дрожат. Мелькнула мысль: а что, если поколотить в дверь, может, это услышит кто-то снаружи?..

— О, ничего особенного. Только наше. Что вы нашли?

— Ничего.

— Думаешь, я тебе поверил?

— Как хочешь, — ответила Аста неожиданно для себя зло. — Хочешь верь, хочешь нет, но Сердце мы не нашли.

— И куда вы отправитесь дальше? Куда ведет третья подсказка?

— Я не знаю.

— А если подумать?

— Понятия не имею.

— Что ж, хорошо. — Рыжий присел на подоконник, сложил руки на груди. — Тогда мы подождем Эрика. Может, он нам поведает больше.

Дальше потянулись долгие минуты ожидания. Аста все так же стояла у двери, нодийцы — напротив нее. Она не знала, сколько прошло времени, и уже прикидывала, что будет делать, если Эрик вернется только под утро или не вернется совсем, когда снаружи кто-то подошел, чиркнул карточкой по замку, потом подергал дверь. Враги насторожились и сделали шаг вперед, Аста замерла.

— Эй! — послышался голос снаружи. — Аста, ты там? Открой!

Нодийцы ждали. Ей хотелось крикнуть: Эрик, не заходи сюда! Но она не знала, что тогда будет. И вдруг взгляд упал на белое блюдце на потолке — пожарную сигнализацию. И ее осенило.

Не обращая внимания на стук и возгласы из-за двери, Аста повернулась к нодийцам и спросила, изо всех сил изображая невинное любопытство:

— Ребята, а вы правда умеете бросаться огнем?

Те переглянулись.

— Ну, правда или нет? — не унималась Аста. — Или так, слухи про себя распускаете, чтоб страшнее было?

Молчание.

— Умеем, — ответил наконец рыжий, явно задетый. — Хочешь посмотреть?

— Хочу.

Она поправила рюкзак и приготовилась. Если все получится, бежать придется быстро.

— Ну-ка, — сказал рыжий одному из своих товарищей. — Поджарь эту цыпочку.

Несмотря на опасность, Аста хихикнула — вряд ли нодийцы, живущие в своей глуши, понимали, что значит это выражение. Но сразу же стало не до смеха — один из них лениво махнул рукой, и на стол рядом с Астой приземлился клубок пламени. Вязаная салфетка и телефонная книга мгновенно занялись, и почти тут же сверху раздался оглушительный писк.

В двери щелкнуло — сработала автоматическая разблокировка замка. Не теряя больше ни секунды, Аста распахнула дверь, но рыжий схватил ее за плечо:

— Стой!

И прежде, чем Эрик успел понять, что происходит, Аста полоснула рыжего лучами браслета по лицу, потом дернула Эрика за куртку — и они побежали.

Бежали долго, прячась и оглядываясь. Всюду мерещилась погоня, а в каждом встречном — нодийцы. Аста успела порадоваться, что перед тем, как идти на вокзал, она и Эрик зашли в отель переодеться — иначе пришлось бы ей убегать в туфлях и в платье с корсетом, а такое только в кино хорошо получается. Наконец оказавшись в парке, они решили передохнуть.

Парк был уже закрыт, но изгородь в одном месте оказалась разобрана, так что они без труда проникли внутрь. Дошли до берега искусственного ручья, уселись на корни огромного дерева, бросив под ноги полупустые рюкзаки — часть вещей осталась в номере. Долго пытались отдышаться, потом Аста рассказала все, что было, и подвела итог:

— Хороши мы, конечно. Нас теперь искать будут, номер-то на нас записан.

Но Эрик отмахнулся:

— Не волнуйся. Я записал номер на свой паспорт из внешнего мира, там другая фамилия. А тебя как мою сестру. Так что пускай попробуют найти. Ну и мы-то ничего не сделали, это они все. — И добавил смущенно: — Слушай, я сегодня наговорил всякого… Извини. Просто нервы сдали, наверно. Не бери в голову.

— Да нет, — Аста вздохнула, — не извиняйся. Я думаю, ты во многом прав. Я не умею быть счастливой.

Они помолчали.

— Знаешь, — продолжила она, — когда брат исчез, я потеряла, по сути, всю семью — его, родителей, которые ушли в свой мир и забыли обо мне, и бабушку, которая умерла два года спустя, не выдержав этого всего. И с тех пор, когда какой-то человек появляется в моей жизни, я боюсь его потерять. Не смерти боюсь даже… А вот этого ужаса, что он просто исчезнет и я ничего не смогу сделать.

Эрик выслушал ее, потом осторожно спросил:

— Но у тебя же был кто-нибудь? Я имею в виду… парень?

Аста кивнула:

— Был. Когда я еще училась на втором курсе. Ну, всякие школьные влюбленности я не считаю, а тут прямо серьезно все было, даже собирались вместе жить. Конечно, ссорились иногда, но не так чтобы… Мне казалось, что все нормально. А потом однажды он пропал. Обещал позвонить вечером и не позвонил. Я ждала, ждала, потом отбросила свою гордость — позвонила сама. А телефон вне зоны доступа. Наутро обзвонила друзей — никто не знает, где он. На пары не приехал, машина со стоянки исчезла. И я два дня сходила с ума. Все что угодно передумала, себя во всем обвинила. Он ведь пропал так же внезапно, как и Томас. Я думала, может, это как-то со мной связано… Периодически пыталась дозвониться на мобильный, и вдруг он как ни в чем не бывало берет трубку. Я сразу в слезы. — Голос ее задрожал, глаза заблестели в темноте. — «Где ты был, — говорю, — что случилось?», а он: «Я тут ездил в Шварцвальд проветрить голову, бродил там среди вековых деревьев, думал о вечном и решил, что мы с тобой не пара. Ты слишком травмирована пропажей брата и переносишь это на отношения, сходила бы ты к психотерапевту…» и все в таком духе. Больше мы с ним не виделись.

— Вот придурок, — выдохнул внимательно слушавший Эрик. — Это ему надо к терапевту, а еще лучше — сразу к психиатру.

— Не знаю, как он, а я тогда была к этому близка. Чуть не рехнулась. — Аста, дрожа от волнения, обхватила себя руками. — Бр-р-р, холодно! Прямо зима уже совсем…

Эрик помялся немного, потом сказал:

— Слушай, можно я тебя обниму? По-братски, без приставаний. Ты так дрожишь, что мне холодно смотреть.

И обнял за плечи. Аста прижалась к его теплому боку, шмыгнула носом.

— Дурацкая какая-то поездка. Ничего нового не узнали, в отеле пожар устроили… А, еще я этому рыжему в глаз засветил… Тоже радость в своем роде, конечно, но сердца мы в этот раз так и не нашли — никакого, даже стеклянного.

Эрик вдруг заулыбался:

— Ну, какое-то все же нашли.

Он потянулся к своему рюкзаку, вынул большое пряничное сердце, упакованное в прозрачную пленку, протянул Асте. Та взглянула на надпись кремом «Любимой сестричке» и рассмеялась:

— Ну ты даешь. Спасибо.

— Я на фест возвращался, купил там, — сказал Эрик. — Хотел извиниться, потом пришел в отель, а там такое. Ты когда-нибудь ела эти пряники?

— Не-а. Я всегда думала, что они только для туристов. — Аста надорвала пленку, отломила уголок, попробовала. — Хм. Неплохо, сейчас как раз сладкого хочется. Будешь?

Эрик взял кусочек, потом предложил:

— Пойдем к метро, там должен быть кофейный автомат.

Через пятнадцать минут они сидели на скамейке на пустой платформе, в ярком свете потолочных ламп, и пили кофе. Когда от пряника, по вкусу напоминавшего мыло со специями, остались одни крошки, Аста спросила:

— А у тебя была девушка? В смысле, так, чтоб серьезно?

Эрик вздохнул и долго молчал, потом сказал:

— Ладно. Откровенность за откровенность. Но только ты меня после этого видеть не захочешь.

Она попыталась пошутить:

— Ох, ну если до сих пор я тебя как-то терпела…

Но он покачал головой:

— Нет. Это другое. Я в своей жизни совершил одну мерзость, которой просто нет названия. Я тебе расскажу, но только дослушай до конца… Обещаешь?

Аста кивнула:

— Обещаю.

И Эрик рассказал вот что:

— Когда я ушел из дома и перебрался в Риттерсхайм, у меня сразу появилась куча новых друзей — ну, у меня тогда были деньги. Девушки тоже появились, но как-то ни одна не задерживалась. Бессмыслица всякая, случайные связи — я сейчас ни одной бы, наверно, на улице не узнал. Потом денег стало меньше, и друзей соответственно. Я время от времени находил какую-нибудь работу, а потом поступил учиться — не ради самой учебы, а ради студенческих скидок и чтобы платить меньше налогов. И некоторое время так перебивался. А потом на вечеринке познакомился с Дианой. Она сама тихая, скромная — ее туда притащили подружки. Мы стали встречаться. У меня тогда еще была отдельная квартира, мы проводили там много времени. А потом дела пошли еще хуже — с очередной работы меня выгнали, учебу я не тянул, в первом семестре завалил все экзамены. Я начал пить — нормально так, каждый день, с компанией и один. Диана меня уговаривала бросить этих людей, вернуться к учебе. Меня это раздражало, мы начали ссориться… А потом однажды были у меня дома, опять поссорились, и я открыл бутылку «Егерьмейстера». Диана хотела то ли забрать ее, то ли обнять меня — не знаю, но я ее толкнул… Сильно так толкнул, со злости. И она ударилась головой о полку. Я еще что-то говорил, орал на нее, потом заметил, что она стоит неподвижно, отвернулась от меня, голову опустила, и вся щека от скулы у нее разодрана, кровь течет, а она стоит и смотрит в одну точку, как в трансе. Я сразу протрезвел, хотел вызвать врача, но она меня оттолкнула и убежала… В слезах. Тогда я испугался не на шутку. У нее очень строгий отец, он знал меня и что мы встречаемся… Понимаешь, я не того испугался, что сделал, а наказания. У меня еще были кое-какие деньги, я собрал их и в тот же вечер уехал в Берлин на две недели… Там тусил, а потом переехал в общежитие. С той компанией порвал, Диану видел издалека в универе, да и то сказать, почти там не появлялся. Такое… До сих пор не знаю, как с этим жить.

Он замолчал. Аста тоже молчала, пытаясь подобрать слова и осмыслить услышанное. А потом сказала:

— Ты бы извинился перед ней.

Эрик вскинул голову.

— Да ты что, она меня видеть не захочет…

— Возможно. И даже, наверно, извинения ничего не исправят, но она будет знать, что тебе не все равно. И сможет доверять другим парням, не боясь, что это повторится. Представь, что она живет теперь в страхе.

Стрелка на больших круглых часах сдвинулась, показав полночь. Из темного тоннеля потянуло ветром, послышался шум приближающегося поезда.

— Наверно, ты права. Я извинюсь, когда вернемся, хуже уже точно не будет, — решил Эрик. И добавил: — Спасибо.