Глава 28

Добраться до Зеркала Памяти нетрудно. Оно было установлено в Доме собраний в особой комнате, и каждый нодиец мог в него посмотреть. У этой комнаты имелся отдельный вход, в торце здания, и дверь никогда не запиралась. Говорили, на зеркале особое защитное заклятие, так что разбить его не получится, но смотри сколько хочешь. В общем, дойти до него незамеченным — это пустяки, гораздо труднее вызвать нужное воспоминание.

Ким не знал, как это сделать. Он никогда не касался воспоминаний отца после того, как тот погиб. Давид тоже. Чтобы увидеть в зеркале память, оставленную кем-то живым, нужно всего лишь мысленно создать связь с этим человеком — вспомнить последнюю встречу, разговор, какую-то особенность или привычку. Иногда достаточно просто представить лицо. Но вызвать память тех, кто ушел, сложнее, обычно это получается только у посвященных реттеров. Им нужно видеть, как погибали их товарищи, видеть горящий Арнэльм и все, что там происходит. Чтобы накапливать знания, бороться дальше, не забывать о том, с чего все началось…

Получится ли у него? С одной стороны, он ведь непосвященный, хотя и, говорят, не без способностей. Но с другой — это же ближайший родственник. Не может быть, чтобы зеркало не отдало его память. Ким уже взялся за ручку двери, остановился и понял вдруг: больше всего он боится не провала, а того, что может увидеть.

В комнате в этот самый темный, предрассветный час никого не было. Зеркало стояло у дальней стены, на алтаре, освещенное двумя толстыми свечами. Рядом лежало несколько камней — с их, тогда еще эльмбуржской, земли, чаша с водой из горного ручья (нейтральная вода, не имеющая отношения к Арне) и перевязанные простой бумажной нитью пучки высушенного белого шалфея. Ким сел на скамейку перед зеркалом, посмотрел в его чернильную гладь. Потом поджег один пучок от свечи, так что тот начал тлеть, и дал дыму заполнить пространство между собой и зеркалом. В горле запершило от горького запаха, перед глазами повисла серая пелена. Этот момент он из инструкций в книгах понял плохо. Нужно ли, чтобы трава тлела все время или хватит только в начале? Наверно, хватит, потому что иначе он в дыму ничего не увидит. Ким потушил тлеющую траву в воде и стал смотреть в зеркало.

Сначала он думал об отце, каким помнил его из детства, — с крепкими жилистыми руками, что мастерили в свободное время корабли из бересты, деревянных солдат и матросов. Вспомнил светлые, медового цвета глаза, складку между бровей и как точно такая же появлялась у матери, когда отец уходил в ночь… Но зеркало осталось чистым и отражало лишь напряженное лицо Кима.

Нет, так ничего не получится. Нужно какое-то более новое воспоминание. Может, одно из последних.

Нет, об этом нельзя думать. Это точно не поможет.

Должен быть момент в прошлом, за который можно зацепиться и вызвать нужное воспоминание. Если оно есть. Если именно их отец убил брата Асты и реттеры ничего не перепутали. Там, наверно, такая свалка, что ничего не разберешь.

И тогда Ким подумал об Асте. О том, какие у нее длинные ресницы и гордая осанка. Наверно, брат был на нее хоть чем-то похож. Этот взгляд… Пытливый, напряженный, как будто она все время разгадывает загадку. Наверно, искала его, столько пережила… Каким был его последний день, вечер, мгновение? Что видел отец? Храброго воина или зеленого мальчишку, которого пока не готовили к такому и выпускать-то, наверно, не думали, но уж очень горячая была ночь…

И зеркало откликнулось. В нем поплыли горящие в темноте дома, замелькали фигуры, лица. Комната наполнилась треском дерева и криками. Чей-то отрывистый голос отдавал команды, снопы искр врывались в ночное небо, как фейерверки.

Ким не сразу понял, почему изображение то плывет, то останавливается, качаясь вверх-вниз, в стороны, и то и дело гаснет на кратчайший миг. Потом догадался: это взгляд. Он смотрел на пылающий Арнэльм глазами отца, смотрел на то, что происходило пятнадцать лет назад. Ладони вспотели, стало душно, как в угаре, во рту появился горьковатый привкус — наверно, от шалфея. Неужели сейчас…

Картина смазалась, как при быстром движении, потом вновь обрела четкость. Вот он, вход в подземное убежище — одно из тех, что на краю города. Шум и крики вдалеке и приглушенные — совсем рядом: там, за дверью, столпились люди. Резкий разворот, мальчишеская фигура в полумраке, сверкающая чешуей куртка. Взмах, еще один, вспышка багрового света, капли крови, на мгновение застывшие в воздухе, отражение горящего города в окровавленном кривом лезвии. Взгляд сверху на распластанную на земле фигуру. Голос, почти забытый родной голос, что стал вдруг таким чужим: «Этот всё… Тут одни дети, чтоб их… Пошли дальше…»

…Зеркало погасло. Дым в комнате давно рассеялся, и где-то вдалеке прокричал петух — близился рассвет. Ким долго сидел, уронив голову на руки, потом встал, прибрал все за собой и ушел.

Ночь стояла душная — наверно, одна из последних по-настоящему летних, но по груди, по венам расползался холод. В окнах домов горели огни; люди, живущие ночной жизнью, деловито сновали туда-сюда, словно вампиры из сказки, но Ким шел, ни с кем не здороваясь и ни на кого не обращая внимания.

Он вдруг почувствовал страшную усталость, едва хватало сил идти. Не было ни отчаяния, ни отвращения, только усталость. И холод, что разливался по всему телу. Интересно, почему это так резко похолодало? Может, ветер с гор?

Дома он тихо, стараясь никого не потревожить, прошел в комнату, которую делил с Давидом. Окно было открыто, и Киму показалось, что в комнате стоит мороз, как зимой. Он закрыл окно на задвижку, задернул штору, лег на кровать и, дрожа, завернулся в одеяло. Долго не мог уснуть, думая об увиденном, а потом уже ни о чем не думая — голова отяжелела, будто ее наполнили ртутью, плотной, текучей и ядовитой. Уже почти рассвело, Ким хотел было встать, чтобы вскипятить чаю и согреться, но провалился в хлипкий, беспокойный сон.