глава 9
В самом начале апреля двадцать первого года два вагона, первый для проживания — оборудованная теплушка, а второй — грузовой, с запасами, пожитками и приборами, были прицеплены к товарному составу Р104/1, который отправлялся из Петрограда в Мурманск.
Яша Блюмкин как бы случайно оказался в Петрограде и как бы по делу зашел на сортировочный перрон, с которого отправлялась экспедиция. Прошлую ночь он провел с Марковой, и казалось, что товарищ Блюмкин пришел проводить свою подругу в далекое путешествие, однако он почему- то встал возле бытовки обходчиков, в отдалении от грузивших в теплушку пожитки членов экспедиции. В тень встал, чтобы случайно на глаза не попасться. И оттуда наблюдал… Нет, не за Марковой, за Струтинской… Все глаза проглядел.
«Клеопатра… Истинная Клеопатра…» — прошептал он, глядя как Струтинская, взвалив на себя тяжеленный тюк, с трудом тащит его к вагону.
— Юля, бросьте немедленно, — заругался на нее Кондиайн. — Александр Васильевич, вы только поглядите на нее!
— Тамиил, — спокойно сказал Барченко. — Вместо того, чтобы советовать всякие глупости, лучше бы помог.
— Ох, — ойкнул Кондиайн и схватил тюк.
— И давайте его сюда, — Александр Васильевич принимал вещи, стоя в широких дверях теплушки. — Да осторожней там! В тряпках бутыль аммиака завернута. Разобьете, так мы тут задохнемся все к чертовой бабушке.
— А ты говоришь — брось! — пронес Кузминкин мимо растерявшегося астрофизика ящик с тушенкой. — Александр Васильевич, вы его во-о-он в тот уголок присуньте, — чекист тяжело поставил ящик на пол теплушки. — Только волоком его, заразу, а то надорветесь.
Кондиайн осторожно положил тюк рядом с тушенкой.
— Вот, — сказал он. — Ничего с вашим аммиаком не случилось.
— Я тоже нашатыря взяла, — сказала Маркова и подала наверх саквояж.
— Давайте, Лидочка, — из вагона показалась Наташа и взяла из рук Марковой ее ношу.
— Александр Васильевич, — Кондиайн позвал Варченко.
— Что случилось, Тамиил?
— Можно вас на секундочку.
— Хорошо. Сейчас.
Варченко спрыгнул на перрон.
— Если можно, тет-а-тет, — кивнул Кондиайн в сторону.
— Э, нет, — сказала Маркова. — Что за секреты?
— Да никаких секретов, собственно, — зарделся Кондиайн.
— Идем, только быстрее, — сказал Варченко.
Они отошли на пару шагов от вагона и остановились.
— Что? — спросил Александр Васильевич. — Снова какая-то безумная идея?
— Ну можно сказать и так, — Тамиил снял с головы шапку, вытер лоб носовым платком и вновь водрузил шапку на голову.
Он почему-то сильно нервничал и хотя пытался это скрыть, легкая дрожь пальцев выдавала его.
— Ну и?
— Александр Васильевич, — сказал Тамиил серьезно. — Официально я оформлен от Главнауки…
— Ты же знаешь, что это формальность…
— Да. Понимаю… Я там справлялся и мне разрешили… Но вы, как начальник экспедиции… вот, — и протянул Варченко листок.
Александр Васильевич взял листок, развернул и быстро пробежал глазами по тексту.
— Ничего не понимаю, — Варченко вернул листок, снял очки и с прищуром посмотрел на Тамиила. — Какая жена? Что это значит?
— Я не говорил… Думал, что это не так уж и важно… Но потом…
— Что ты мямлишь? — Варченко снова водрузил очки на привычное место. — Если нетрудно, постарайся объясниться членораздельно.
— Хорошо, — сказал Кондиайн, взглянув на товарищей по экспедиции, которые продолжали загружать вагон, и выпалил:
— Я влюблен, Александр Васильевич. Серьезно влюблен.
— Так это же замечательно, — улыбнулся Варченко. — Поздравляю.
— Я думал, что экспедиция, мои наблюдения… Пара лет — не такой уж и большой срок. Но на днях я вдруг ощутил, что это целых семьсот тридцать дней… Семнадцать тысяч пятьсот двадцать часов… Семнадцать тысяч… и… — Тамиил опустил глаза. — Мы вчера расписались… Александр Васильевич, я теперь женатый человек и, согласно правилам Главнауки, имею право взять жену с собой в экспедицию…
— Главное, вовремя, — хмыкнул Кузминкин.
Кондиайн подняв глаза, увидел, что все члены команды прекратили погрузку и уставились на него. От этого ему стало еще более неловко.
— Прекратите, товарищ Кузминкин, — строго взглянул Варченко на чекиста.
— Поздравляю, Тамиил! — Наташа спрыгнула с подножки вагона и обняла Кондиайна.
— От души поздравляю, — улыбнулся Варченко. — Если Главнаука разрешила, то чего же ты от меня…
— Но начальник экспедиции…
— Да как я могу возражать? — пожал плечами естествоиспытатель.
— Спасибо, — расплылся в улыбке Кондиайн.
— И где она? — спросил Кузминкин.
— Так здесь же! Здесь! — сказал Тамиил. — Она замечательная!
— Где же вы?! — вдруг отчетливо произнесла Юля. — Выходите же! Мы не кусаемся!
— А я и не боюсь, — раздался довольно приятный женский голос, и из-за угла кирпичного пакгауза вышла миловидная девушка с большим этюдником в руках.
Кондиайн бросился к девушке, забрал этюдник, предложил руку, и они гордо, словно на церемонии бракосочетания, подошли к группе Варченко.
— Здравствуйте, товарищи, — сказала девушка и улыбнулась.
— Разрешите представить, — торжественно произнес Тамиил. — Элеонора Максимильяновна… Кондиайн. Художница. Моя жена.
— Добро пожаловать, душенька, — Наталья, словно радушная хозяйка, раскрыла объятья. — Добро пожаловать.
А Юля на мгновение насупила брови, сосредоточилась и вдруг пропела:
— О, майн либе, Августин… Августин… Августин…
Маркова внимательно посмотрела на Струтинскую, потом на Элеонору и спросила:
— Простите, вы немка?
— По отцу, а что? — ответила жена Кондиайна.
— Нет-нет. Ничего… — поспешно сказала Лида. — Просто проверяю…
— Я же говорил, — шепнул Кузминкин врачу. — Она все про всех знает.
Между тем железнодорожный состав содрогнулся, дернулся и чуть подался назад. А к группе подбежал молодой чумазый железнодорожник в испачканных маслом рабочих штанах, большом, не по росту, ватнике и с летней фуражкой на голове.
— Товарищ начальник экспедиции, — обратился он к Варченко. — Начальник состава поторопиться велел. Паровоз подцепили, через пять минут отбываем.
— Хорошо, — кивнул Варченко и повернулся к своим. — Все, товарищи, заканчиваем церемонию знакомства и по вагонам! Тамиил-шельмец, все же надо было предупредить…
— Так я и сам до вчерашнего дня был неуверен, — попробовал оправдаться Кондиайн, но Варченко только махнул на него рукой.
— Товарищ Кузминкин, — обратился он к чекисту. — Поставить нового члена экспедиции на довольствие.
— Александр Васильевич… — что-то хотел возразить Степан, но Варченко его перебил:
— И никаких возражений.
— Есть, товарищ начальник экспедиции, — сказал Кузминкин и вздохнул.
— Идемте, Элеонора Максимильяновна, — подала Наташа руку художнице.
— Можно просто Эль, — сказала девушка.
— Как только тронемся, обязательно отметим вашу женитьбу… Ну и познакомимся поближе, — сказал Варченко. — А пока, в путь, товарищи, в путь.
— Эль… — точно пробуя слово на язык, тихо сказала Юля. — Красиво. Как колокольчик…
Прошло не пять, а целых восемь минут. Наконец паровоз простуженно прогудел, обдал перрон белым облаком пара, двинул поршнями, поелозил колесами по рельсам, зацепился и сдернул тяжелый состав. Вагоны нехотя двинулись, скрипя и постукивая на рельсовых стыках. Экспедиция, к которой команда Варченко готовилась полгода, началась.
*****
Когда последний вагон оторвался от перрона, Яков Блюмкин покинул свое убежище. Он посмотрел вслед ушедшему составу, вздохнул и пошел прочь.
Сегодня утром он сделал вид, что очень спешит. На самом деле спешить ему было некуда. Его поезд на Москву отходил только вечером. А после Москвы — Астрахань. Его назначили начальником штаба семьдесят девятой бригады. Крестьяне там восстание против новой власти подняли, а в бригаде нашлись им сочувствующие. Надо разбираться. Но это потом, а пока у Блюмкина был полностью свободный день. Однако Якову почему- то хотелось как можно быстрее уйти из гостиницы.
Он уже давно заметил за собой такую черту. Бзик — так он это называл. Вечерами ему хотелось женщину, и, как правило, это желание было удовлетворить несложно. А вот утром… Утром ему всегда почему-то становилось стыдно. Он старался как можно быстрее покинуть «жаркое ложе страсти» и забыть о том, что было минувшей ночью.
Юля была права, когда напомнила ему ту давнюю историю с соседской девчонкой-гимназисткой Розочкой… Тогда он был потрясен. Теперь же он не хотел вновь испытывать то ужасное, отвратительное, гадкое чувство, потому и спешил по утрам, стараясь не смотреть в глаза той, что была так желанна еще пару часов назад.
Сегодня он особенно спешил. Вскочил в темноте, поспешно нашарил рукой штаны, запрыгнул в них, попал двумя ногами в одну штанину и чуть не растянулся на холодном полу.
Он старался все делать тихо, но Лидочка от этой возни проснулась.
— Уходишь? — сонно спросила она.
— Надо, — почему-то шепотом ответил он. — Опаздываю уже… Номер проплачен до полудня, так что спи.
Лидочка вздохнула, потянулась и открыла глаза.
— Да и мне уже вставать пора, — промурлыкала она и повернулась в сторону Блюмкина. — Мы сегодня уезжаем.
— Я знаю, — кивнул Яков, надевая френч.
— Скучать будешь? — спросила Маркова.
— А как же, — чекист даже не взглянул в ее сторону.
— Врешь ведь, — Лида сжала кулачки, вытянула руки в стороны и сладко зевнула.
— Лидка, ты же знаешь, что я никогда не вру.
— Ага, — кивнула Маркова и перекатилась на ту сторону постели, где еще сохранилось тепло Якова, уткнулась носом в его подушку и шумно втянула в себя воздух.
— Ты чего? — Блюмкин застегнул портупею и оправил голенища яловых сапог.
— Запах твой запомнить хочу. Все-таки расстаемся надолго.
— Глупость все это, — Яша накинул шинель.
— Для тебя, может, и глупость, а мне надо…
— Ладно, — сказал он с порога. — Пошел я.
И уже положив ладонь на ручку двери, задержался на секунду.
— У меня к тебе просьба будет…
— Что? — не расслышала Лидочка.
— Просьба к тебе, — повторил он чуть громче.
— Какая просьба?
— Ты за Струтинской присмотри.
— Она что, неблагонадежная? — Маркова села на кровати.
— Нет… Это не задание. Это просьба.
— Не поняла… — Лида взглянула на темный силуэт у двери номера. — Блюмкин, ты дурак?
— Почему?
— Ты переспал со мной, а после хочешь, чтобы я…
— Ты просто присмотри и все, — Яков, решительно открыл дверь и шагнул в освещенный коридор гостиницы.
Но все это было утром. А теперь он шел по перрону, понурив голову и шаркая подошвами сапог. Шел в сторону, прямо противоположную той. в которую катил бойкий паровозик.
— Почему ты не подошел? Почему?! — спрашивал он себя сурово.
— Да потому, что я трус! Истинный трус! — отвечал он себе же.
— Что? — переспросил его, пробегавший мимо тот самый паренек, что предупредил Варченко об отправке.
— Да пошел ты! — рявкнул на него Блюмкин, выпрямил спину, поднял подбородок и браво зашагал в сторону вокзала.
А свистящий, пыхтящий, лязгающий поршнями и шестеренками паровоз легко тянул состав, в самом хвосте которого Варченко и его команда неслись навстречу неразгаданным тайнам страны шаманов и северного сияния.
*****
Свадьба получилась шумной. Всем был чертовски весело, все были возбуждены и не скрывали своих чувств. И к тому же Лида Маркова достала из своего бездонного саквояжа склянку медицинского спирта.
Варченко попробовал возразить, но Маркова была непреклонна:
— Э, нет, Александр Васильевич, у вас в команде, — именно она впервые назвала эту группу людей командой, — у вас в команде появилось два новых человека. Заметьте, женщины…
— И заметьте, красивые женщины, — поддержал ее Кондиайн, чуть сжав пальцами ладошку Эль.
— Да, — согласилась Наталья. — Красивые.
— И вроде как свадьба у нас к тому же, — глядя на склянку, Кузминкин огладил усы, а потом покосился на бочонок, который стоял в дальнем углу теплушки.
Он-то свой спиртик до Кольского решил приберечь.
Юля непонимающе оглядела всех, а потом улыбнулась:
— Это будет интересный опыт, — сказала она.
— Ладно, — согласился Варченко. — Столько у нас сегодня событий…
— Эль, Юля, — сказала Наташа. — Давайте накроем на стол. Степан Иванович, — посмотрела она на чекиста. — Выдавай нам суточный паек…
— Есть! — улыбнулся Кузминкин. — Позвольте, — протянул он руку за склянкой. — Я водичкой разведу.
— Дамам некрепко, — сказала Наташа.
— Ага, — Маркова отдала спирт чекисту и задвинула саквояж под лежак. — А то напьемся и буянить начнем…
А потом, когда выпили за молодых, пожелали им совет да любовь, покричали «Горько!» и закусили под стук вагонных колес, Александр Васильевич взял слово.
— Товарищи, — сказал Варченко и качнулся, то ли давно не пил алкоголя, то ли вагон подпрыгнул на стыке. — Друзья… Мы долго готовились… Так уж случилось, что сегодня мы отправляемся туда, где нас ждут загадки и приключения. И как знать, может нам посчастливится заглянуть за ту тонкую грань, за которой скрываются все величайшие тайны вселенной. Я знаю, где-то там… — махнул Александр Васильевич рукой по ходу поезда. — Там нас ждет Нечто. Нечто, которое может быть большим, а может быть бесконечно маленьким, но это — Нечто. И оно изменит наши жизни. Запомните этот миг, послушайте его, почувствуйте кожей, попробуйте на язык. Этот миг… Он прекрасен. Он прекрасен ощущением ожидания, радостного ожидания встречи с неведомым, — Варченко поднял свою кружку и оглядел всех присутствующих. — С началом нашей экспедиции, товарищи!
На мгновение все замерли и прислушались к стуку колес, к потрескиванию дров в печурке, к тихому скрипу деревянных лежаков, к грустной песне ветра в вытяжной трубе и к веселому свистку бойкого паровоза. Пространство вокруг наполнилось волнами тонкой вибрации и казалось, что теплушка вдруг превратилась в деку виолончели и звучит, словно хорошо настроенный инструмент. Этот звук был правилен, гармоничен и прекрасен. Он сливался с ледяными шорохами замерзших полей и шумом деревьев на холодном ветру, с криками птиц и ватным скрежетом друг о друга темных тяжелых туч. Он словно вписался в мировой оркестр, звучащий в едином порыве симфонии планеты.
— Я слышу музыку, — сказала Юля.
Она захмелела. Опыт с алкоголем оказался не слишком удачным. Голова ее кружилась, и неприятный ком все время хотел подняться из желудка по пищеводу.
А за столом уже было шумно.
— За нас, товарищи! — воскликнул Кондиайн и поцеловал Эль.
— За нас! — сказал Кузминкин и взглянул на Наталью, и она не отвела взгляда.
— За нас! — улыбнулся Варченко.
— Смотрите-ка, — сказала Маркова. — Струтинскую, кажется, укачало…
А Юле действительно было дурно. Стены теплушки плыли, словно вмиг потеряли твердость. Пол под ногами плясал в такт колесному стуку… И этот проклятый ком. Она не смогла его сдержать…
— Юля! — воскликнула Наталья. — Степан Иванович, нам нужна тряпка.
— Ничего-ничего, — Эль едва успела отскочить, чтобы не запачкаться содержимым Юлиного желудка.
А Юля икнула и повалилась в беспамятстве на лежак.
— Ну вот… — сказал Маркова и лихо хлебнула разбавленного спирта, задержала воздух, проглотила жгучий напиток, сунула в рот жмень квашеной капусты — благо, Кузминкин с Натальей на зиму целый жбанчик ее заготовили от цинги — залила огонь в глотке кислым соком, поставила кружку на стол и нагнулась за своим саквояжем. — Нашатырчик и пригодится.
Спустя час Юля уже тихо спала, заботливо укрытая Кузминкиным лисьей шубой, которую ей отдала Наташа Варченко, а ноги ее чекист еще и своим полушубком накрыл. Она приткнулась лбом к стенке вагона и улыбалась во сне.
— Аки младенец, — хмыкнула Маркова и, прикрывшись ладошкой, зевнула.
Печурка в теплушке щедро делилась теплом, а после выпитого, съеденного и пережитого морило и тянуло в сон.
Кондиайны о чем-то ворковали в противоположной части вагона. Наталья велела Кузминкину прибить там веревку и повесила занавеску из платков и шалей. Теперь они обживали свое гнездышко.
А Наталья, Варченко и Кузминкин пили травный чай. Предлагали и Марковой, но она была занята со Струтинской, да и травные чаи не любила. У нее в саквояже была припрятана жменька настоящего чая, но она приберегала его до особого случая.
А Кузминкин прихлебнул из большой жестяной кружки ароматный напиток, почесал затылок и сказал:
— Эх, Александр Васильевич, какой же вы человек! Какой человечище! Вот вы знаете, как я вас с Натальей уважаю?! Как уважаю!
— Тише, Степан Иванович, Юлю разбудите, — сказала Наталья.
— Да… да-да… — закивал Кузминкин и продолжил уже тише: — Ведь вы же… вы же… ведь мечту всей моей жизни, Александр Васильевич… Ведь мы же на Норд… Эх, — махнул он рукой и снова прихлебнул из кружки.
— Все хорошо. Все хорошо, — сказал Варченко, и это было последним, что услышала Лида Маркова, прежде чем погрузиться в сон.
*****
Да, не слишком удачным оказался первый опыт Струтинской. Знакомство с алкоголем получилось сложным, но интересным. Потом она привыкла. Нет, не подумайте, что она вдруг стала горькой пьянчужкой. Конечно же нет. Не в тот раз…
Варченко строго за этим следил, да и команда подобралась практически непьющая. Разве что только по праздникам, по чуть-чуть. Или по необходимости. Как-то на Алтае, с одним известным в тех местах шаманом, пришлось всем упиться в зюзю, иначе он и говорить не хотел… Там еще Струтинскую змея ужалила… которую другой, Черный шаман, подкинул… Впрочем, простите, я забегаю вперед…
Кстати у нас тут еще в графинчике осталось. Очень любезно со стороны железнодорожников в мягких вагонах, в купе, ставить графинчик коньяку и лимон на блюдечке. «Красная Стрела» — образец советской заботы о нуждах пассажиров.
Я знала, что вы на этот раз не откажетесь. Никуда я не убегу, вы же знаете… Ну, давайте-ка, за интерес. Я же говорила, что коньяк весьма недурен. Лимончик не забудьте.
Вы никогда не задумывались, что заставляет людей срываться с насиженных мест и мчатся сломя голову вдогонку за горизонтом?
А я вам скажу — все дело в интересе. Если человеку что-нибудь интересно, он же горы свернет. А если интереса нет, то он найдет тысячу причин, чтобы остаться на месте. Забавно, правда?
Сначала появляется любопытство. Оно, как комар — звенит над ухом и мешает сосредоточиться. Часто этот комар такой назойливый, что никак от него не отмахнуться. А ведь он еще и кусается. Ну, в смысле, кровушку пьет, кровожадный, тварь… Любопытство, оно не только кошкам покою не дает… но человек-то не кошка…
А уж коли этот комарик ужалил, то пиши пропало. Любопытство становится интересом. И тогда уже не уснуть.
Потом возникает желание узнать, разобраться, осмыслить, понять… Сколько еще глаголов можно использовать, и не посчитать. Глаголить у славян значило — не болтать, а действовать. И человек уезжает в экспедицию, зарывается в книги, садится за чертежи, берется за молоток или затачивает скальпель… Так желание превращается в действие.
Это похоже на чесотку, на постоянный зуд. До дрожи в руках, до скрежета зубовного человек жаждет удовлетворить свой интерес. Он копает все глубже и глубже, бежит все дальше и дальше, он познает, получаеі бесценный опыт и… И почему-то не радуется. А совсем наоборот, огорчается, если его желание исполняется. Интерес гаснет… наступав пустота. Многия знания — многия печали, так ведь в Екклесиасте?
И после этого нужны силы, чтобы вновь разжечь в себе это чувство. Чувство интереса к жизни…
Иногда мне кажется, что мир и существует только потому, что это кому-то интересно.
А теперь представьте, что человек не один. Что интерес его общий. Что есть команда таких же, как он, и всем им чертовски интересно. Представляете, у человека и его близких общий интерес… Возможно, это и есть счастье… Нет, как написал в тридцать девятом один хороший писатель, «счастье каждый понимает по-своему». Но мне кажется, что оно именно в общности интересов.
Лет пять назад Константин Сергеевич Станиславский, это тот, который в Москве Художественный театр открыл, сказал мне, что его детище может существовать только во взаимном интересе всех участников процесса. Счастливые люди… Но коллектив — механизм весьма сложный, симпатии, антипатии, даже зависть и ревность… ревность… ревность…
*****
А состав уже третьи сутки катился на север. Команда Варченко с нетерпением ждала остановки в Петрозаводске. Всех уже утомило бесконечное качание в вагоне, и всем хотелось пройтись по твердой земле. Но поезд шел гораздо медленней, чем они рассчитывали. Кондиайн заметно нервничал, да и всех это немного раздражало.
Снаружи становилось все холоднее, но в теплушке было даже жарко. Кузминкин не жалел уголька, и маленькая раскаленная буржуйка щедро отдавала тепло. На печурке сопел большой чайник и, словно подражая паровозу, парил из носика белой струйкой.
Наталья и Юля занимались сортировкой узлов с вещами, распределяли их «по сезонам». Маркова пристроилась у краешка стола, поближе к окошку, и читала томик Джека Лондона, который прихватила с собой из Москвы. Эль сидела на своем «семейном», как его назвали в команде, лежаке и делала какие-то зарисовки в альбоме. А Варченко с Кондиайном разложили по столу бумаги и обсуждали новое неожиданное открытие.
Еще перед отъездом Александр Васильевич попросил Тамиила поискать соответствие революций и войн последнего времени с цикличной активностью Солнца.
Вагон сильно качало, но все старательно смирялись с постоянной болтанкой и делали вид, что не обращают на это внимания.
— Александр Васильевич, — Тамиил указал Варченко на какой-то график, вычерченный на разлинованном тетрадном листке. — Вот здесь просматривается определенная связь. Смотрите — вот французская революция, вот здесь поход Наполеона, тут восстание декабристов, и, наконец, здесь первая Крымская война… видите? Видите? Я еще не все посчитал, но, думаю, картина не изменится…
— Значит, — хмыкнул Варченко. — Моя догадка оказалась верной…
— Безусловно, — сказал Кондиайн. — Вот. Я тут посмотрел… тысяча восемьсот десятый год — начало шестого цикла — через два года Наполеон переходит Неман… вот… по моим расчетам пик «горячего Солнца» совпадает с пожарами в Москве.
— Думаю, что тогда и на земле, и в небе было жарко, — согласился Варченко. — Ты уверен?
— Можете проверить сами. Особенно бурные события совпадают с периодами наиболее частых наблюдений северного сияния в высоких широтах.
— Да, — Варченко внимательно разглядел график. — Не думаю, что это простое совпадение.
— А вот тут… я тоже посчитал… смотрите, — Тамиил указал точку на графике. — Это уже наш век, тридцать третий год. Начало нового, семнадцатого цикла. И если взять среднюю продолжительность в одиннадцать лет, то мы снова упремся в тридцать шестой. В этот год светило начнет разогрев.
— Так значит война? — Наташа с тревогой взглянула на Тамиила.
— Ну, эти пятнадцать лет еще прожить надо, — сказал ей Варченко.
— А ты что читаешь? — спросила Юля Маркову.
— «Сороковую Милю», — ответила Лида, не отрывая глаз от страницы.
— Интересно? — Струтинская заглянула ей через плечо.
— Да, — сказала Маркова и захлопнула книгу.
— Товарищи, — от печки подал голос Кузминкин. — Кипяток подоспел. Наташа, нынче мы с чабрецом пьем или липовый цвет распакуем?
— С чабрецом. Липу до места побережем. Вдруг простуда… — и Наташа вздохнула. — Все равно, война это страшно. После гражданской все и так в разрухе, а тут опять…
— Война так война, — сказал Варченко. — А пока, Тамиил, собирай свои расчеты. Будем чай пить. В данное время это гораздо важнее.
Кондиайн собрал листы и сложил их в довольно увесистый портфель. Женщины принялись накрывать на стол, а мужчины им помогали.
Пока все были заняты делом, Кузминкин водрузил чайник на стол, а сам — бочком, бочком — пристроился возле вытяжного оконца и закурил приготовленную заранее самокрутку. Дым тонкой струйкой втягивался в отверстие под потолком, и чекист невольно загляделся на это действо.
Первой наморщила носик Юля.
— Товарищ чекист, — сказала она. — Вы нас тут потравить хотите?
— Да я что? — ответил Кузминкин. — Я же аккуратненько. Я же в вытяжку.
— А мне нравится, — сказала Маркова, пряча книгу в саквояж.
— Кстати, в Амазонии и на Карибских островах считается, что табачный дым отгоняет злых духов, — сказал Тамиил.
— Все равно. Это вредно и неприятно, — сказала Юля.
— Знаешь, милочка, — Маркова с вызовом взглянула в глаза Струтинской, — в нашей жизни столько вредного, что лучше пусть уж табачный дым, чем запах гниющей плоти. И вообще, — она передала свою кружку Александру Васильевичу, который принялся разливать чай. — Я как медик могу заверить, что и сама жизнь — штука вредная, от нее умирают, — и рассмеялась своей шутке.
— Ну чего вы все на нее накинулись, — вступилась за Юлю Эль. — Не нравится человеку, вот она и высказывает. Это и есть свобода.
— А я покурил уже, — сказал Кузминкин и прислюнявил пальцем бычок. — Вы уж простите меня, Юлия Вонифатьевна, только мне без табака никак нельзя. Дурею я без него.
— Я думаю, — сказал Варченко, — тут все дело в никотиновой кислоте. Зависимость.
— Так с любой зависимостью можно бороться, — сказала Юля. — Вон Бехтерев даже алкоголиков гипнозом лечит…
— Алкоголики что… алкоголики тьфу… — помахал рукой, разгоняя остатки дыма, Кузминкин. — Я же к Владимиру Михайловичу обращался. Помните, вы. Юля, меня по осени саркомой легкого пугали. Так я на другой день к нему побежал. Он сеанс провел. Выспался я у него, как давно не высыпался, а как проснулся и от него вышел, так первым делом за цигаркой потянулся. Не сумел он.
— Да, — усмехнулась Маркова. — Иногда медицина бессильна.
— Ладно, — Наталья подвинулась на лавке. — Степан, садись уже. Чай остывает.
— Юля, будь любезна, передай мне чаю, — попросила Струтинскую Эль.
Девушка взяла наполненную Варченко кружку, и в этот момент Маркова как-то неловко повернулась, словно невзначай чуть подтолкнула Струтинскую под локоток. Юля охнула, ее качнуло, кружка опрокинулась, и кипяток вылился прямо на случайно оказавшуюся здесь руку Наташи.
— О, господи! — воскликнула она. — О, господи! — и потеряла сознание.
Кузминкин едва успел ее подхватить, а то разбилась бы, падая с лавки.
— Наташа, что с тобой? — испуганно бросился к жене Варченко.
— Что же ты наделала! Корова, — заругалась Маркова на перепуганную Юлю.
— Это же ты… — гневно посмотрела на нее Эль. — Это ты!
— Не говори глупостей, — огрызнулась Маркова. — Все же видели, что это она, неумёха…
— Нет, — упрямо сказала Эль. — Это ты.
— Да какая разница, — прикрикнул на женщин Тамиил. — Лида, ты врач! Делай уже что-нибудь!
— Жене своей будешь указывать, — резко ответила Маркова, но достала свой саквояж.
— Что-то ты разбушевалась, Лидочка… — сказал Кузминкин, укладывая бесчувственную Наташу на лавку.
— А ты бы, вообще, помолчал бы, — Маркова так посмотрела на чекиста, словно хотела ему во лбу взглядом дыру пробуравить.
— Вот это да… — хлопнул ладонью по столу Кондиайн.
— Лидия Николаевна, вы забываетесь, — сказал Варченко. — Возьмите себя в руки. И немедля. У вас пациент в бессознательном состоянии. Вы обязаны ему помочь, а уже потом выясним кто, что да как…
— А не пошли бы вы все подальше! — сказала Лида.
— Вот это да… — Тамиил снова хлопнул по столу, словно муху припечатал.
А Юля вдруг посмотрела на Наташу, потом на Лиду и сказала:
— Камень. Брошен. В воду…
*****
Кочегар паровозика, бойко тянувшего состав, в последнем вагоне которого назревал довольно серьезный и неожиданный скандал, как раз зацепил широкой лопатой черный глянцевый уголек. Он подождал, пока помощник машиниста дернет за рычаг притвора, раскроет стегнувшую жаром топку, и отправил новую порцию угля в огонь.
Он был похож на черта в аду, который старательно разжигает костер под котлом с грешниками. Мокрый от пота, черный от гари и угольной пыли, он метался от угольного тамбура к топке и обратно и все подбрасывал и подбрасывал уголь.
— Будя! — наконец сказал машинист, и кочегар устало опустился на угольный гурт.
— Что, брат, запалился? — спросил его помощник машиниста.
— Да не, ни че, — ощерился кочегар. — Мы Юденича не испугались, а тут все просто — бери больше, кидай дальше. Эх, если бы не контузия, я бы показал…
Но что хотел показать бывший солдат, а теперь, после серьезного ранения, кочегар Северо-Западной железной дороги, так и осталось тайной.
Паровоз подбросило. Он на мгновение оторвался от железнодорожного полотна, завис в воздухе, словно и впрямь решил улететь. Скорость была приличная, и некоторое время его несло вперед, но сила тяготения накренила его, и он начал заваливаться на левый бок.
— Держись! — крикнул машинист, но сам не успел ухватиться за поручень, и его выбросило из кабины.
— Твою мать! — заорал помощник.
А кочегар только вцепился руками в дверцу, как угольный тамбур начал заваливаться вслед за паровозом. Уголь посыпался на него и через мгновение накрыл тяжестью.
Паровоз еще не коснулся земли, когда вниз потянуло первый вагон, за ним второй, третий… Волна прошла по составу, опрокидывая один вагон за другим. Груженый товарняк на хорошей скорости сходил с рельсов, и ничто в мире было не в состоянии этому помешать.
Что творилось в это время в последнем вагоне, не трудно себе представить. Узлы, тюки, люди, посуда — все сорвалось со своих мест и сначала бросилось вперед, по ходу поезда, а потом отлетело назад, к задней стенке теплушки. Как не опрокинулась печка, так никто и не понял, зато многим досталось от того злополучного чайника, который, щедро поливая людей кипятком, носился по теплушке.
В это мгновение состав выгнулся дугой и рухнул с насыпи. Паровоз ударился о землю, заклепки срезало словно ножом, бак помялся, треснул и взорвался. Взрывом тамбур подбросило. Кочегар вместе с углем, большими кусками порванного металла, ветошью, брызгами кипятка и мазута взлетел на воздух. Падая, он врезался в колючие кусты, щедро оставляя на голых ветках лоскуты собственной кожи.
Шмякнулся об землю.
Услышал, как в левой ноге хрустнула сломанная кость.
Зашелся криком от резкой боли.
Успел увидеть, как мимо него проносится ошметок тела и голова помощника машиниста, которого взрывом разорвало в клочья, и потерял сознание.
А вагоны все падали, ломая придорожные деревья и сминая кустарник, корежа металл и перемалывая дерево в щепу.
Один за другим…
Один за другим…
Словно костяшки домино, они осыпались вниз, но волна затихала, пока совсем не остановилась возле предпоследнего вагона. Его лишь оторвало от полотна, но сцепка сломалась, и колеса с лязгом встали обратно на рельсы. Последний вагон лишь качнуло и все.
*****
Первой пришла в себя Наташа. Все это время она была без сознания. Катастрофа смела ее с лавки, куда ее заботливо уложил Кузминкин. Она соскользнула на пол, и это спасло ее бесчувственное тело от более серьезных повреждений. Спустя пару минут после крушения, когда все закончилось и скрежет изломанного металла, звон посуды и крики людей сменились звенящей тишиной, она открыла глаза, осмотрелась и сказала:
— Что случилось? Что за кавардак?
— Наташа! — Варченко выполз из под «семейного» лежака, весь в пыли и паутине, с большой ссадиной на щеке. — Ты как, Наташа?
Кровь залила его подбородок, но он ее просто не заметил.
— Хорошо, — сказала Наташа и села. — А здесь что за сумасшедший дом?
— Кажется, поезд с рельсов сошел, — сказал Кузминкин и потер ушибленное плечо.
— Все целы? — подал голос из-под стола Кондиайн.
Во время аварии он успел схватить и подмять под себя Эль, что спасло ей жизнь. Буквально через мгновение злополучный чайник с кипятком пролетел в том месте, где была голова молодой женщины. Если бы Тамиил не успел… Но он успел.
Теперь же Эль лежала на нем, как на мягкой перине, и плакала, уткнувшись лицом в его грудь.
— Ну что ты? Что ты? — прошептал Кондиайн и исцарапанной ладонью погладил жену по волосам. — Все. Уже все.
Струтинскую и Маркову отнесло к дальней стене теплушки. Здесь были матрацы и тюки с одеждой, так что обе отделались лишь испугом. Так получилось, что их головы оказались рядом. Они лежали лицом к лицу.
— Ревность, это большая глупость, — сказала Юля, глядя Марковой в глаза. — Не переживай. Он мне даже не нравится.
— Врешь, — сказала Лида.
— Тогда неправда и то, что твой папочка раз в неделю, по четвергам, снимал с вас, девочек-сестричек, панталончики и порол самолично ремнем во избежание дурных мыслей. Уже взрослых порол. Всех пятерых. Как же вы ненавидели эти дни…
— Замолчи, — сказала Лида, отвела взгляд и ладошкой утерла накатившую слезу, шмыгнула носом и вдруг заревела навзрыд.
— Ну тише-тише… — обняла ее Струтинская.
— Так что же все-таки случилось? — снова спросила Наташа.
— Как твоя рука? — Варченко наконец выбрался из-под лежака и на четвереньках подполз к жене.
— Какая рука? — недоуменно взглянула на него Наташа и посмотрела на свои руки.
— Кипяток… ожег же… какая?., правая?., левая?..
А Кузминкин между тем с трудом поднялся на ноги. Его шатало, но он держался.
— Какой ожег? — Наташа словно не понимала, чего от нее хотят.
— Ну давеча… За чаем, — Александр Васильевич с интересом разглядывал кисти рук жены. — Они же должны… ожоги…
Даже следов от ожогов не было. Совсем.
Кондиайны вылезли из-под стола, а Кузминкин добрался до двери теплушки и потянул за запор. Дверь с шумом отъехала в сторону, и в теплушку ворвался сырой холодный ветер.
— Вот мать твою за ногу, — чекист выглянул наружу и увидел страшный результат катастрофы.
— Что там? — спросил Кондиайн.
— Паровоз всмятку, вагоны вповалку! Вот свезло так свезло…
И вдруг расхохотался — громко и раскатисто.
— Это шок, — сказал Варченко.
— Да нет, — сказала Эль. — Это радость.
— Что? — спросил Тамиил нетерпеливо. — Телескоп там в вагоне. Телескоп!
Ему очень хотелось оказаться возле Кузминкина и самому разглядеть то, что так рассмешило чекиста, но он опасался оставлять жену без присмотра и остался на месте.
— Да свезло нам, говорю, — весело ответил чекист. — Все вагоны на земле, а наши два вагончика стоят целехоньки.
— Там могут быть раненые, — Маркова вытерла ладошкой лицо и потянулась к своему саквояжу.
Она почти выбралась из вороха одежды, тюков и матрацев, но задержалась на минуту и обернулась к Струтинской.
— Прости, — сказала Лида.
— И ты меня, — ответила Юля.
— Как?! Почему?! — Варченко сидел на полу возле Наташи, все никак не мог оторвать взгляда от рук жены.
Он очень старался, но что-то мешало ему осознать и принять случившееся.
— Это только круги по воде… — тихо прошептала Юля. — Круги… по воде…
*****
Через двадцать минут в кустах нашли кочегара. Маркова занялась им, и парень остался жив. Еще через двадцать минут к составу доковылял машинист, которого выбросило из кабины. Через полчаса Кузминкина и Кондиайна отправили на ближайший полустанок, чтобы сообщить о катастрофе.
На следующий день, на рассвете, к месту аварии подогнали паровоз с ремонтной бригадой. Люди остались разбирать завал на путях, а паровоз зацепил вагоны экспедиции и потащил их в Петрозаводск. Самым странным оказалось то, что причину крушения так и не установили.
Вы спросили, куда подевался ожег на руке Наташи? Я правильно поняла?
Хорошо. Скажем так — когда вы дослушаете эту историю до конца, у вас, надеюсь, никаких вопросов не останется.
Я заметила, что вы вообще человек нетерпеливый… Нет?.. Я ошиблась?
Что ж… всем нам свойственно ошибаться. Вот бы еще научиться эти ошибки признавать… и цены бы нам не было.
А ведь вы же только тогда догадались, что ошиблись, правда? Когда Гай Струтинский рассказал про свою сестру…
