глава 12
В высокое серое здание с белыми колоннами на углу улиц Чернышевского и Совнаркомовской, в самом центре Харькова, словно разбушевавшийся ураган, влетел офицер по особым поручениям наркома внутренних дел капитан государственной безопасности Николай Данилов.
У дежурного глаза на лоб полезли, а раскрытая ладонь рванулась к козырьку, когда он увидел документы вошедшего.
Данилов быстро поднялся по лестнице и, широко распахнув дверь, ввалился в кабинет начальника харьковского управления НКВД майора Сафонова.
Сафонов собрался возмутиться столь бесцеремонным поведением подозрительного очкарика в полувоенной кепке, заляпанном грязью кожаном плаще и запачканных сапогах, но бумаги — этот наглый капитан просто сунул их майору под нос — заставили Петра Сергеевича застегнуть верхнюю пуговку кителя.
— Что же вы, мать вашу растак и разэдак! Проглядели! Прошляпили! Проморгали!
— Что случилось?
— Это я вас спрашиваю, что случилось?! Немецкий резидент разгуливает по Харькову, как по Берлину, а вы тут сидите и в ус не дуете!
— Товарищ капитан…
— Что, товарищ майор?!
— Разрешите доложить…
— Что?! Докладывайте!
Майор подтянулся, хотя куда еще-то? И так как струна — грудь колесом, глаза навыкате, лысоват, но бравый. Набрал Сафонов воздуха в легкие и выдохнул.
— Товарищ капитан, харьковское управление в полном составе, согласно штатному расписанию, в данное время проводит запланированные мероприятия по плану, утвержденному наркоматом внутренних дел! Доложил начальник управления майор государственной безопасности Сафонов.
Посмотрел на него Николай Архипович, но ничего не сказал, только рукой махнул да еще подумал: «Вот ведь болван».
Майор после доклада слегка расслабился, но поспешил.
— Немедленно сюда собрать всех начальников отделов. Личный состав поднять по тревоге. Выполнять!
— Есть!
Через полчаса были перекрыты железнодорожный вокзал и аэропорт.
Пассажиров пропускали только после проверки документов и досмотра багажа — вещь невиданная. Еще через час по городу пошли патрули.
— И не забудьте, — сказал Данилов расходящимся по делам начальникам отделов. — Человек с протезной левой рукой и женщина около сорока лет. Ну как однорукого-то пропустить?
— Товарищ капитан, — обратился Сафонов к Данилову, когда они остались одни.
— Слушаю, товарищ майор, — Николай устало уселся в кресло начальника управления.
— Товарищ капитан, вы сказали, что однорукого лично знаете…
— Да. Это точно.
— Тут одна идея… Художник.
— Что? — переспросил Двнилов.
— Художник у нас есть. Человек проверенный, — голос майора чуть дрожал.
— У вас тут что, кружок по интересам?
— Никак нет, товарищ капитан, — сказал Сафонов. — Разрешите, объясню?
— Давай.
На самом деле то, что придумали в Харькове, имело смысл. И не таким уж болваном оказался майор Сафонов, как вначале показалось Данилову. Ну чего не случится после трудного пути до Харькова. Перелета этого… Николай даже сейчас вздрагивал при мысли о воздушных ямах. Потом Вася Ермишин… Зол был Данилов, очень зол, вот под горячую руку Сафонов и подвернулся.
А майор дельную вещь предложил. Они в помощники местного художника приспособили, Генриха Барекяна. Он был старшим сыночком Арчила Барекяна, известного в Харькове шашлычника с колхозного рынка, которого и близкие, и дальние, да и вообще все харьковчане звали уважительно — Папа. Папа Арчил. Хороший, кстати, друг майора Сафонова.
Большим мастером был Папа Арчил. Такой шашлык делал, что у Петра Сергеевича однажды печеночная колика случилась. Ел сочное мясо и никак остановиться не мог. Но это так, частности.
Генрих Арчилович оказался отличным художником. Талант имел. Настоящий талантище! Настолько большой, что, как ему казалось, мог обеспечить и Папу Арчила, и все многочисленное их семейство.
Генрих Барекян деньги рисовал. Обычными цветными карандашами. Хочешь, рубль со стахановцем нарисует, хочешь — пятерку с летчиком. Только за червонец Генрих Арчилович никогда не брался, стеснялся очень, говорил: «Мне Ильич никак не дается…»
Настоящий талант.
Когда Генрих в своем художественном училище буфетчице такой рубль за сдобную булку сунул, а она ему семьдесят пять копеек сдачи отсчитала, юное дарование подумало, что оно удачу за жабры зацепило. Ошиблось.
На другой день Генрих Арчилович Барекян был арестован при попытке сбыта фальшивой купюры достоинством в пять рублей.
Фальшивомонетчики — это было по части НКВД. Папа Арчил к своему другу Пете-джан, майору Сафонову то есть, кинулся. Помог ему по старой дружбе Сафонов. А у паренька еще один талант открылся. С перепугу, наверное. Он по описанию лица подозреваемых легко на бумагу переносил. Словесный портрет реальным делал. И пристроил Генриха Барекяна майор Сафонов при управлении. Даже зарплату платил, чтобы больше не вздумалось юному таланту деньги рисовать.
— Здравствуйте, товарищ капитан, — сказал Генрих, и Данилову показалось, что крупный, с едва наметившейся горбинкой нос юного дарования заложен насморком.
— Здравствуйте, — поздоровался Николай. — Вы художник?
— Так точно, — по-армейски ответил Генрих. — Дядя Петя сказал, чтобы я портрет набросал. Так вы позволите?
— Да, конечно.
И Барекян разложил на столе цветные карандаши и листы бумаги.
Данилов от майора уже знал историю художника и теперь, глядя на россыпь карандашей, усмехнулся.
Генрих заметил усмешку, но ничего не сказал, а делово взглянул на капитана:
— Скажите, товарищ капитан, что в лице того типа вам сразу бросилось в глаза? Нос, уши, шрамы, родинки?
— Наверное, рот… Да, знаете, крепко сжатые тонкие губы…
Пока художник рисовал однорукого, Николай немного успокоился, и даже расслабился. Все же прошедшие двое суток были чрезвычайно напряженными. А тут еще…
Сначала он думал, что не выдержит. Но Генрих Арчилович оказался парнем очень легким, веселым и бойким на язык. Он сразу схватывал суть примет, потом скрупулезно выспрашивал детали и так просто и доходчиво задавал Данилову вопросы, что, даже не заметив как, Николай с точностью до последней морщинки вспомнил лицо немецкого шпиона. А ведь со времени их единственной встречи прошло уже почти два года.
Через полтора часа портрет Ивана Степановича, проходящего по документам НКВД, под кличкой «Однорукий», агента немецкой разведки «Абвер», едва не убившего Николая Данилова на маленьком сельском аэродроме под Воронежем и мучителя Васи Ермишина, был готов.
Портрет очень точный. Данилов поразился мастерству Генриха. Сходство было фотографическим.
— У вас, молодой человек, действительно талант, — восхитился Данилов, разглядывая рисунок.
— Вам нравится? — улыбнулся довольный похвалой Генрих Арчилович.
— Ты молодец, — сказал Данилов и устало откинулся в кресле начальника управления.
— Спасибо, — ответил Генрих, собирая карандаши и бумажные листы, разбросанные по столу. — Разрешите идти?
— Идите, — сказал капитан. — Погодите, — остановил он художника. — Вы когда-нибудь были в Москве?
— Не довелось.
— Хорошо, — кивнул Данилов и еще раз взглянул на портрет Однорукого. — Идите. И пригласите сюда майора Сафонова.
— Есть, — сказал Генрих и шмыгнул простуженным носом.
Данилов был очень доволен. Майор это сразу понял, как только вошел в собственный кабинет.
— Нет, ну каков талантище! Каков сукин сын! — и Николай показал майору портрет.
— Похож? — спросил Сафонов.
— Как две капли.
— Ну вот, мы сейчас в фотолаборатории распечатаем, — он забрал лист у Данилова и внимательно, с прищуром, посмотрел на портрет Однорукого, — и часа через полтора у каждого опера, у каждого постового будет фотокарточка.
— Хорошо, товарищ майор, — кивнул Данилов.
— А однорукого пропустить легко, товарищ капитан, — сказал Сафонов. — Руку в карман сунул, и все. Или надо проверять всех, кто держит руки в карманах? А с фотокарточкой никуда он, голубчик, не денется.
После обеда с шашлычком от Папы Арчила капитана Данилова потянуло в сон. Он же не двужильный. А за последнее время на него столько навалилось, что и двужильный не выдержит. Разморило его от вкусного мяса и хорошего вина, но он тронул свой талисман, взглянул на часы и сказал майору Сафонову
— А Барекяна я все-таки в Москву заберу.
— Какие же вы, москвичи, жадные, — сказал Сафонов, сделал глоток сухого вина и глаза закрыл от удовольствия.
Расстарался Папа Арчил и шашлык был сегодня великолепен.
— Как увидите что-то стоящее, так и норовите к себе в столицу утянуть.
— Ты же должен, Петр Сергеевич, понимать, что таким людям, как Генрих, надо служить не только замечательной Харьковской области, но и всему Советскому Союзу… Кстати, я сам-то в Москве… Еще и полугода нет…
— Николай Архипович, — спокойно отвечал Сафонов. — Я это прекрасно понимаю и думаю, что Генрих бы с радостью… Но… Папа Арчил. Ах, негодник, какой шашлык… Это же наркотик настоящий… Но мальчишку он в Москву не отпустит.
— Ладно, — сказал Данилов. — Разберемся.
Николай встал из-за стола, потянулся до хруста в костях и встряхнулся, словно перед поединком на татами. Он всегда так делал, когда уставал сильно. Так на тренировках его еще Ощепков учил. Помогало.
— Николай Архипович, — сказал Сафонов. — Может вам отдохнуть немного. Уже номер в нашей гостинице приготовили. Генеральский. Поспите, а мы, если что, сообщим…
— Петр Сергеевич, а ты что сейчас сказал? — с интересом посмотрел Данилов на майора.
— Гостиница… — растерялся Сафонов. — Номер…
— Нет, — рубанул воздух рукой Николай.
— Про Папу Арчила… шашлык…
— Наркотик, — сказал Данилов.
— Да я же говорю — настоящий…
Но Николай его уже не слушал. Он на несколько мгновений застыл, задумался, потом произнес тихо:
— А то у меня не срасталось…
— Что? — не понял Сафонов.
— Это я про Васю Ермишина, — сказал Данилов, и майор опустил глаза.
— Жалко его конечно, — вздохнул Сафонов.
— Вот что, товарищ майор, — Данилов протер очки и снял с вешалки плащ. — Вы пока здесь, а мне отлучиться надо. Проверить кое-что. Хочу сам посмотреть, что да как…
— Есть, товарищ капитан, — сказал Сафонов. — Машина внизу ждет.
Данилов вышел на улицу, вдохнул полной грудью и тряхнул головой, чтобы прогнать усталость. Так тряхнул, что очки едва с носу не соскочили.
У подъезда ждала черная Эмка. За рулем сидел меланхоличного вида шофер, с угрюмым равнодушием смотрящий на окружающий мир.
— В морг, — сказал Николай, усевшись на заднее сидение и хлопнув дверцей машины.
— В морг так в морг, — буркнул водитель.
Харьковский городской морг располагался всего в паре километров от здания управления. Речку переехали… как там ее… Лопань, кажется. Да, точно — Лопань. А там уже недалеко. Улица Дмитриевская.
За это время Данилов постарался хоть немного отдохнуть. Развалился на заднем сидении Эмки, глаза прикрыл, даже сон увидеть умудрился — смутный, клочковатый, пестрый словно лоскутное одеяло. Вспышки образов и переживаний: Вася Ермишин, Однорукий, земля, убегающая вниз под крыло самолета, Гай Струтинский и трио «Кукушечка»… Спутано все, нечетко…
А потом ему приснилась Мария.
И она улыбалась. И он улыбнулся ей в ответ.
— Товарищ капитан, — услышал он голос водителя. — Приехали.
— Ага. Ждите.
В морге Данилов застал старшего судмедэксперта за работой. Женщина лет тридцати, на вид приятная и ладно — местами даже слишком ладно — скроенная, она ловко препарировала труп какого-то бедолаги.
Вид у нее при этом был довольно впечатляющий: рыжая челка, пара завитых локонов, выбившихся из-под грязноватой синей косынки, пухлые губы капризульки и насмешницы. Одета в мышиного цвета халат, туго обтягивающий ее выдающийся бюст, и большой прорезиненный фартук, забрызганный мелкими каплями плоти и крови. Данилову почему-то показалось, что под халатом на ней больше ничего нет. Или только показалось?
На чуть полноватых, но стройных ногах женщины красовались совершенно лишние здесь лакированные красные туфли. А еще несколько портили вид резиновые электротехнические перчатки и хирургическая пила, которую она сжимала в правой руке.
Судмедэксперт как раз вскрыла грудную клетку покойника и с интересом разглядывала внутренности бывшего человека. Увлеченно разглядывала.
Она напомнила Николаю гарпию из греческих мифов, привратницу Аида, которая жаждет полакомиться грешной душой и кровожадно копается в свежем трупе. Однако гарпии были дамами страшными, а эта — ничего себе так, даже очень ничего. Может, в другой обстановке Николай познакомился бы с ней поближе. Может даже пофлиртовал бы… Но лежащий рядом на столе голый мужик со вскрытой грудной клеткой к флирту не располагал.
— Извините, — окликнул Данилов медэксперта.
— А?! — вздрогнула женщина.
— Здравствуйте, я…
— Капитан из Москвы? — посмотрела она на Николая, словно не живой человек перед ней, а покойник, ну или кандидат в покойники. — Мне Сафонов звонил. Ну и видок у вас, товарищ капитан.
— У меня?! — удивился Данилов.
— У вас, — сказала она, отложила пилу в сторону и начала стягивать резиновые перчатки. — Под глазами круги, сосуды в глазных яблоках расширены, ишь глаза-то красные… И щетина, дня три на вид…
«Это точно», — подумал Николай. — «Последний раз брился еще в „Чердынлаге"… Черт! Я же в Эмке свой чемоданчик забыл! С бельем… И бритва с помазком там же остались… что я теперь Марии скажу?!»
— К вам сегодня с перерезанным горлом…
— Я еще не успела… Работы много, а тот вроде как неспешным был, — перебила капитана судмедэксперт.
— Ясно, — сказал Данилов и почувствовал, что эта баба начинает его злить.
— Э-э, товарищ капитан, да вы еще и выпимши, как я посмотрю, — медэксперт наконец-то стянула с себя перчатки.
— Это вы по цвету лица определили? — спросил Данилов с вызовом.
— Нет, — покачала головой судмедэксперт. — От вас запашок идет, — она принюхалась и посмотрела на капитана с укором: — Шашлычок кушали и сухеньким запивали?
— Как вы… Здесь же формалин… и вообще… — растерялся он. — Как вы запах-то учуяли?
Она помедлила минутку, улыбнулась и хитро взглянула на Данилова:
— Да мне Сафонов по телефону сказал.
— Ясно. Так вы мне его покажете?
— Кого? — удивленно спросила она. — Сафонова?
— Сафонова я только что видел, — усмехнулся Данилов. — Мне нужно осмотреть вещи самоубийцы и сам труп…
— А-а-а… — понимающе кивнула она. — Пойдемте.
— А откуда он узнал, что я в морг загляну? Я же не говорил…
— Кто? Труп?
— Да нет. Сафонов.
Она на мгновение остановилась, обернулась и посмотрела на Данилова, как ему показалось, с легким презрением.
— Что ж вы, товарищ капитан, думаете, что только в Москве люди работать умеют… Ох уж эти москвичи…
— Я не москвич, — сказал Данилов.
— Странно, — окинула она его взглядом с ног до головы. — А по виду — вылитый москвич. И выговор у вас…
Данилов оглядел заляпанный грязью плащ, со следами пермской еще глины сапоги и сказал:
— Чего это по виду? Я из Приморья родом. Владивосток.
— Эка вас нелегкая-то закинула, — вздохнула медэксперт сочувственно. — Бывает. Чего же вы встали-то? Пойдемте.
Она завела его в узкую каморку, где, разложенные по деревянным ящикам, хранились вещи умерших.
— Мы опись сделали, товарищ капитан. Список в отчете судмедэкспертизы. Но тут одна интересная штучка… — медэксперт покопалась в одном из ящиков и достала маленький бумажный пакет. — Вот посмотрите сами.
Данилов взял пакет, раскрыл его, перевернул, и на ладонь капитана выскользнул блестящий медальон на серебряной цепочке. Николай рассмотрел медальон.
Это был кругляшок белого металла, что-то вроде маленького колесика с двумя ободьями — один внутри другого — и двенадцатью спицами. Только спицы какие-то ломанные. Словно зигзаги-молнии. Что-то знакомое было в этом талисмане. Но что? Николай никак не мог вспомнить.
— Это он на шее носил, — голос медэксперта вырвал его из раздумий. — Сектант что ли?
— В смысле сектант? — не понял Данилов.
— Ну крестики там всякие, талисманы… Мракобесие, одним словом.
Данилов хмыкнул, сунул руку во внутренний карман, коснулся кончиком пальца своего медного ножичка, достал рабочий блокнот с карандашом и зарисовал медальон.
— Больше ничего необычного не находили? — спросил Николай, положил медальон обратно в пакетик, а пакетик в ящик с вещдоками.
— Вы осторожней, товарищ капитан. Наш красавчик перед смертью обмочился. Не испачкайтесь.
Николай невольно отдернул руку, но увидел насмешливый взгляд медэксперта и смутился.
— Больше ничего не было. Ни документов, ни записок. Ничего, — разочарованно вздохнула женщина.
— Ладно, — Николай отодвинул от себя ящик.
— А я смотрю, вы молодцом, — сказала медэксперт, выходя из каморки.
Многих здесь у нас выворачивает. Даже бывалых следователей порой тошнит.
— A-а… вы про запахи, — Данилов пошел вслед за ней по тускло освещенному узкому коридору.
— Да.
Она остановилась возле обитой дерматином двери с табличкой «МЕРТВЕЦКАЯ».
— Я как-то полгода в морге проработал, — сказал Николай. — Принюхался.
— В каком же? — с интересом взглянула она.
— Далеко, — усмехнулся он. — В Шанхае.
— Ой, как интересно, — она коснулась пальцами непослушных локонов и неосознанно накрутила один из них на пальчик. — Вы расскажете?
— К сожалению, это секретно.
— Жаль, — она капризно поджала пухлые губки. — Идемте, — и открыла дверь.
Из мертвецкой повеяло холодом.
На большом пальце правой ноги Миши-Идиота был привешена маленькая картонная бирка. На ней синими чернилами было написано: «Н.М. 18.11.40» — «Неизвестный мужчина. Поступил восемнадцатого ноября тысяча девятьсот сорокового года».
— Вот этот, товарищ капитан, — указала медэксперт на труп. — Причина смерти очевидна.
Данилов посмотрел на бирку и сказал:
— Считайте, что он известный. Михаилом его зовут.
— А фамилия?
— Вот этого я не знаю, — пожал плечами Николай.
— Хорошо. Я в документы занесу. А пока… Вы позволите, там, — кивнула она в сторону анатомички, — весьма любопытный случай цирроза.
— Да, конечно, — сказал Данилов. — Если что, я позову.
— Ну не буду мешать, — улыбнулась медэксперт и ушла.
— Какая-то она с прибабахом, — прошептал капитан ей в след, и понял, что флиртовать с этой женщиной ему совсем не хочется. Потом, осмотрев холодное помещение мертвецкой, где на обитых жестью столах лежало несколько трупов, с головой прикрытых серыми простынями, добавил: — Не мудрено тут свихнуться.
Николай стянул простыню с мертвеца.
— Что, Миша? — спросил Данилов покойника. — Нравилось тебе при жизни людей мучить? Давай знакомиться, гнида.
Но Миша ничего не ответил. Он был мертвым. Самозарезавшимся.
Данилов представил, как этот здоровенный мужичара ножом пилит себе горло, и поежился.
— А Однорукий привычки не меняет, — бурчал под нос Данилов, осматривая труп. — Карманник при нем и вышибала. И ведь карманника я тогда за руку поймал. А Берия велел его отпустить… Странно это все как- то… хреновенько… Может, щипач в Тушино случайно оказался? Просто по работе. А нарком здесь при каких? А еще папка эта черная всплыла… Что за папка? Какая папка? Почему черная-то?.. В черной-черной комнате стоит черный-черный гроб… — вспомнил Николай детскую страшилку, которой пугали друг друга мальчишки еще в приготовительном классе гимназии. — Черная папка… черный гроб… И что в результате?
Данилов с трудом перевернул Мишу на живот. Правая рука трупа сорвалась со стола и повисла.
— Так, что мы имеем? — продолжал вслух размышлять капитан, внимательно разглядывая старые шрамы на спине Миши. — На фотографии, что дал Берия, Юлия Вонифатьевна совсем не Юлия Вонифатьевна… Подделка… Рядом с ней Лидия Маркова, которую вспомнил Гай Струтинский, брат настоящей Юлии… Случайность? А если нет? О Марковой надо справки навести: кто такая, откуда и где сейчас? Так, далее… Кто там еще на фото? Может, с этого и надо было начинать, а я, как дурак, не туда пошел, не там искал… Говорил же наркому, что не сыскарь я… Оперативник. Пока пусто у нас тут, но с перспективой… Ладно.
Данилов громко зевнул. Осмотрелся. Вспомнил, что вокруг нет никого, кто бы его за такой шумный зевок устыдил, и снова забормотал:
— Однорукий…. Ему тоже нужна та женщина. Неизвестная. Нет, Струтинская, пусть будет Струтинская, так привычней, — Николай снял очки, потер пальцами уставшие глаза и огладил ладонью колючую щетину на щеках. — А чемоданчик я все-таки забыл зря. У Славика в машине… На самолет очень спешил, за Васю переживал… Придется в Пермь звонить, чтобы почтой выслали…
Данилов продолжил осмотр.
Чего он хотел найти?
След. От укола след.
Несколько лет назад в Шанхае, который местные жители называют Заньхэ, на улице Джян Дзие Род, известной своими опийными притонами, у него была встреча со связным.
Они с китайским товарищем сидели в маленькой открытой харчевне, когда дверь одного из притонов с грохотом распахнулась. На мостовую кубарем выкатился худющий китаец, он сильно ударился оземь, но, словно не почувствовав боли, тут же поднялся и угловатой крабьей походкой подскочил к ближайшему торговцу, продающему жареное рубленое мясо, пятерней загреб тлеющие в жаровне угли и швырнул их в лицо торговцу. Тот испуганно отскочил, заругался громко и зло. А наркоман схватил нож с деревянной подставки для разделки мяса и, дико захохотав, перерезал себе горло. Так же, как этот Миша.
— Это йао-наркотик, — сказал связной китайский товарищ, спокойно наблюдавшей за кровавой сценой. — Немцы из Циндао завезли. Тут сейчас таких много. Зачем опий курить, зачем Да Ма — анаша — сущить-веять? Один укол, и человек боли нет, сна нет, весело, работает без усталости. Пей ци йао. Очень сильный наркотик. Ам Вэй Тай Мин. Если доза большой — человек себя не любит. Так не любит, что себя убивает. Сюда колят.
И китайский товарищ ткнул себя большим пальцем в бок.
Немцы сделали. Немцы. А Миша на них работал.
— Неужели ты думаешь, — сказал Данилов Мише, — что я поверю, будто женщина смогла заставить такого бугая горло себе перерезать? Не рассказывай мне сказки. Вася просто не в себе от боли, а в таком состоянии… Может, и не было там никого. Примерещилось ему. Примерещилось. Ну-ка, признавайся, Миша…
Данилов зашел с другой стороны стола, зацепился бедром за ногу лежащего на соседнем столе покойника, поправил на нем простыню и стал рассматривать другой бок громилы.
— Признавайся, засранец, ты себе амфетамин колол, да переборщил. Так ведь? Ведь так? А от этого самоубиться захотел… Только где же место укола? Неужели ты думаешь, что меня перехитришь? Что молчишь, скотина?
Но труп ему ничего не ответил. Да и не думал он ничего. И не собирался даже. На кой ему, мертвому, думать-то?
— Ага… — Данилов увидел подмышкой трупа, под той самой рукой, что свесилась со стола, темное пятнышко, совсем не похожее на родинку. — Вот куда…
Данилов попытался разглядеть пятно получше. Как он ни пристраивался, как ни крутил головой, только лампа в мертвецкой висела так, что пятно оказывалось в его, Данилова, тени.
— Черт бы тебя побрал, — выругался Николай Архипович, подцепил труп одной рукой за ногу, другой под руку, и повернул Мишу набок.
Так было удобней. Лучше видно. Данилов протер очки, словно лупу, поднес стеклышки к пятну и, наконец, смог рассмотреть его как следует.
— Вот тебе и здравствуйте, бабушка…
Пятно оказалось маленькой татуировкой. Круглой, темно-синей, даже чем- то красивой. Тот же символ — колесо со сломанными спицами.
— А следов от уколов так и нет, — Николай уложил Мишу, как и полагается укладывать покойника, и прикрыл простыней. — Не срослось.
После морга Данилов велел водителю отвезти его на то место, где бдительный гражданин обнаружил истерзанного Василия. Ермишин сумел выползти на улицу, здесь на него и наткнулась немецкая овчарка, которую с утра пораньше выгуливал тот бдительный гражданин. Собачник вызвал милицию.
Милицейский наряд отправил Васю в больницу, осмотрел развалины недавно взорванной церкви, в подвал которой вел кровавый след. Там, среди старого хлама, на расчищенной кем-то площадке они обнаружили сломанный стул, обрывки веревок, небольшой старинный ломберный столик, на зеленом сукне которого был аккуратно разложен хирургический инструмент, и Мишу. Тот лежал посреди темно бурого кровавого пятна с ножом в руке и с перерезанным горлом.
По дороге Николая снова сморило. Нынешний день казался ему бесконечно долгим. С самого утра он то погружался в дремотное состояние, то вновь выныривал в реальность.
— Как дельфин, едреныть, — тихо ругнулся на себя Николай и прикрыл глаза. — Усталость…
— Что, товарищ капитан? — спросил его меланхоличный водитель.
— Это я о своем, — сказал Данилов и, прикрыв рот ладонью, зевнул.
— А-а-а, — и водитель оставил его в покое.
А Данилов провалился в тревожный сон.
Ему приснился Миша. Палач нагло щерился и показывал Николаю кукиш. Посиневший большой палец мертвеца тыкал Данилову в лицо, и если бы не очки, наверное, выколол бы капитану глаз.
Потом приснилась судмедэксперт. Причем в совершенно непотребном виде. Она стояла над ним, бесстыдно раздвинув ноги. Данилов осознал себя лежащим на столе в мертвецкой. Острые каблучки ее лакированных ярко красных туфелек упирались в жесть столешницы слева и справа от притянутых ремнями к столу рук капитана. В правой руке она держала измазанную кровью ножовку, а пальцами левой ласкала большой, набухший, темно коричневый сосок своей огромной груди. «Какой цирроз! Какой интересный цирроз!» — повторяла она глухим замогильным голосом, и от этого Данилову было жутко.
А потом появилась женщина. Темный силуэт на сером фоне. Она прогнала и Мишу, и развратницу-судмедэксперта, и Данилову стало спокойно. Он все пытался разглядеть ее лицо, но оно было неясным, нечетким, словно тот рецепт малинового варенья, что подсунул ему воронежский доктор. Николай щурил глаза, стараясь удержат ее в поле зрения, но женщина все время ускользала, словно туманный призрак.
Но тут Николай увидел тот самый знак-колесо и вспыхнул яркий свет. Все вокруг стало ясно и четко, и Данилов сумел, наконец, увидеть ее. Ясно и четко. Он узнал ее. Узнал! Прямые длинные волосы, собранные в конский хвост, ниспадали почти до самого пола, а взгляд… Эти глаза Данилов узнал бы среди миллионов людских глаз. Это была она.
— Мария… — прошептал Николай, потянулся к ней в желании коснуться своими губами ее губ и…
И громкий хлопок вырвал его из сна. Эмку подбросило вверх, и Данилов едва не расшиб себе голову о потолок салона.
— Ну вот, я так и знал — сказал водитель.
— Что случилось? — спросил ошалелый ото сна Данилов и потер ушибленный затылок.
— Баллон лопнул, — водитель спокойно заглушил мотор и посмотрел на Николая. — А я ведь завгару говорил, — и выбрался из машины.
Данилов поправил съехавшие набок очки, достал папиросы и коробок спичек, прикурил, коснулся ладошкой того места на груди, где во внутреннем кармане лежал его счастливый талисман, и выбрался из подраненной Эмки.
— Надолго? — спросил он водителя.
Тот откручивал гайки на лопнувшем колесе. Спокойно. Даже слишком спокойно.
— Завгар запаску зажал. Не разрешает с собой возить. Говорит, что так целее будет, вот и не выдал, — сказал водитель. — Это же форменное вредительство.
— Что? К стенке его поставить? — спросил Данилов.
— А хоть и к стенке, — сказал водитель. — Он же, скупердяй, очковтиратель и враг трудового народа.
— Ну так рапорт на него напишите, — сказал Данилов. — Думаю, Сафонов разберется.
— Писал уже, — буркнул водитель, и первая гайка звякнула об асфальт.
— И что? — спросил Николай, сделал глубокую затяжку и закашлялся от горького дыма.
— Товарищ майор сказал, что завгар все правильно делает. Сказал, чтобы я в нем не сомневался. Только… — водитель открутил вторую гайку, — он все равно враг народа.
— Так надолго эта канитель? — еще раз спросил Данилов и посмотрел на часы.
Ему стал неприятен этот, показавшийся поначалу таким славным, водитель.
— Не знаю, товарищ капитан. Надо аварийную бригаду вызывать. Вот аварийка приедет…
— Понятно, — перебил его Николай и отшвырнул окурок.
— Да тут осталось-то шаг шагнуть, — ткнул водитель ключом куда-то в прикрытые снегом дворы. — Если напрямки, то минут двадцать ходу.
— Туда? — посмотрел Данилов в сторону указанную водителем.
— Так точно, — сказал водитель. — В этом районе все дворы проходные, а дороги к церкви ведут. Мне бы пришлось вокруг объезжать, а напрямки гораздо короче. На горку прибрежную подниметесь и развалины увидите, не пропустите.
— Ладно, — сказал Данилов. — Занимайтесь тут. Потом за мной подъедете.
— Есть, товарищ капитан, — водитель принялся медленно откручивать третью гайку.
«Такими темпами он их еще час откручивать будет. Стахановец хренов», — подумал Николай, зевнул и пошел.
Эмка с меланхоличным водителем-стукачом, колдовавшим над лопнувшим колесом, почти скрылась за углом дома, когда Данилов обернулся и увидел, как возле нее остановилась еще одна легковушка. Видимо, кто-то решил помочь. Николай хотел было вернуться, чтобы напроситься в попутчики, но потом передумал. Лучше взбодриться на воздухе, а то и вправду уснет. А нельзя. Пока эта однорукая сволочь где-то здесь, в Харькове, пока есть хоть один шанс, что чекисты его найдут, ему спать нельзя.
И капитан решительно прибавил шагу.
Он уже не видел, как из того остановившегося авто вышли двое. Первый принялся помогать шоферу с колесом, а второй — в черном драповом пальто и широкополой фетровой шляпе — пошел вслед за Даниловым.
— Неужели Вася не напутал? — вслух размышлял Данилов, минуя один за другим заснеженные дворики. — Неужели она была там, и Ермишин ее видел. Не может быть… Не может? А вдруг? Если предположить, тогда возникает еще больше вопросов. Как она там оказалась? Почему? Зачем? Никак не срастается.
У Николая в голове творился форменный кавардак.
— Так. Еще раз, — приказал он себе. — Что нам известно? Берия ищет Струтинскую. Немецкая разведка ищет ту же Струтинскую. Если Вася все правильно понял, то немцам она нужна, потому что знает, где находится «Черная папка». Судя по всему, эта папка так же нужна Берии…
Николай начал раскладывать все, что ему было известно, по полочкам:
Юлия Струтинская — имя ненастоящее. Настоящая Струтинская погибла в восемнадцатом году. Фальшивая Струтинская приходит в семью настоящих Струтинских и отдает им дорогой камень. Резидент немецкой разведки Иван Степанович, он же Однорукий, в помощниках имеет карманника, которого он, Николай, задержал почти полгода назад во время авиапарада. А Берия приказал его отпустить.
Здесь, в Харькове, Однорукий похищает Ермишина, чтобы узнать про Струтинскую и «Черную папку». Заманивает Васю в западню тот самый карманник, которого приказал отпустить Берия. Васю пытает Михаил, у которого на шее висюлька в виде колеса. Такое же колесо наколото у него подмышкой. Значит, для Миши это что-то очень важное.
Однорукий приказывает убить Васю. Михаил собирается исполнить приказание, но тут появляется Струтинская. Она каким-то непостижимым образом заставляет Михаила перерезать себе горло, потом развязывает Васю. Вася выползает из подвала на улицу, где его находят. Струтинская исчезает…
«Чертовщина какая-то… полная чушь… хреновенько…»
— Ай! — Данилов поскользнулся и едва не упал. — Хоть бы песочком присыпали! — разозлился он.
Но нерасторопность работников коммунального хозяйства была только поводом. На самом-то деле он злился на себя. Еще ни разу Николаю не приходилось распутывать такую замысловатую головоломку. Он и впрямь не чувствовал надежной опоры под ногами. И еще усталость. Как же хочется спать… Отсюда и раздражение.
«Ведь почти никаких зацепок… Нужно найти Однорукого… Сафонов, миленький, работай, работай, дорогой… А еще эту — как ее? — Маркову проверить… Она на одном фото со Струтинской».
И в этот момент Данилов понял, что за ним следят. Почему понял? Может, он потому и выжил, что всегда кожей чувствовал слежку. Вот и теперь — по спине пробежали мурашки, волосы на затылке противно шевельнулись.
Он пока не видел того, кто сел ему на хвост, но знал, что соглядатай где-то неподалеку. А значит, скоро проявится.
Данилов глубже натянул кепку и потер ладонями замерзшие уши.
«Ну хоть что-то хорошее», — вздохнул капитан и потопал бодрее.
Свои и так знали, куда и зачем он пошел. Майор Сафонов не стал бы посылать за ним филера из наружки. Если только в качестве охраны. Ну а на кой охраннику прятаться? Больше никто, даже Берия, не знал, что Данилов в Харькове. Не успел он доложиться. Однорукий мог просчитать, что Данилов примчится в город, как только узнает про Васю. Приманка-то хороша. А значит, это могли быть только немцы.
«Иван Степаныч, да и карманник — русские», — поправил себя Николай и усмехнулся: — «Да какие они на хрен русские?»
Капитан не знал города, потому решил не петлять и не отрываться от топтуна. Еще заблудишься в этих двориках, заставленных рабочими двухэтажками, кильдимами сараев и погребов, крошечными огородиками и голубятнями. Здесь даже кур умудрялись разводить, а где-то неподалеку верещал поросенок.
Хорошо, что шофер показал, куда идти. Данилов начал подниматься на пригорок. Дорога петляла между сараев и запорошенных снегом палисадников, но как будто бы вела в нужном направлении.
«Так, Стахановец сказал, что разрушенную церковь не пропущу. Надеюсь, что не обманул», — Николай миновал очередной взгорок, завернул за угол почти развалившейся дровницы, и быстро обернулся: «А вот и он. О-па! Ты кто, голубчик?»
Данилов думал, что увидит того карманника, что прищучил на аэродроме, или, если повезет, самого Однорукого, но это был незнакомый капитану человек в черном драповом пальто и фетровой шляпе, коренастый и уверенный в себе.
«А пальтишко он, наверное, специально надел, чтобы на снегу лучше видно было», — усмехнулся Николай и пошел дальше.
Через пару десятков шагов, после очередного изгиба кривой улочки, Данилов увидел развалины.
Впереди, в трех-четырех сотнях метров от Николая, на невысоком холме у берега реки виднелись остатки внушительного сооружения. Судя по всему, церковь взорвали недавно. Кирпич, камни, горы щебня и прочий мусор еще не успели вывезти. Едва присыпанные снегом развалины казались поверженным чудовищем, сказочным змеем Горынычем, которого с неба на землю низвергла мозолистая рука пролетария. И теперь его уже никому не нужный труп, бесформенный и холодный, валялся, укрытый снегом, словно саваном.
— Религия — опиум для народа, — хмыкнул Данилов и закурил папиросу.
Судя по всему, церковь была большой. В лучах заходящего солнца руины выглядели довольно зловеще.
По-осеннему быстро смеркалось, и Николай спешил.
— А то тебя, чертяку, впотьмах не разглядишь, — тихо шепнул капитан топтуну, словно тот мог его услышать.
А того уже и след простыл. Только Николай — воробей стреляный, резанный и колотый, его так просто не проведешь. Он знал, он точно знал, что шпион где-то поблизости.
— Ладно, — Данилов на мгновение притормозил, протер платком запотевшие на легком морозце очки, сделал глубокую затяжку, выплюнул папиросу и вдавил ее каблуком в снег.
Пока топтун где-то прятался, можно было и о важном подумать.
У Данилова не выходил из головы тот странный медальон, что недавно болтался на шее другого помощника Однорукого — Михаила. Это колесо. Еще в морге Николаю показалось, что он где-то видел что-то похожее. Но где? Когда? Нет, сколько ни старался, но припомнить никак не мог. Потом его отвлекла медэксперт, потом он почти забыл… Но ведь это колесо… Он же его точно где-то видел!
Уже на подходе к руинам Данилов внимательно присмотрелся к грудам битого кирпича, и что-то в его сознании щелкнуло. Словно молния полыхнула, и Николай вдруг увидел картинку из далекой, совсем другой жизни.
Он маленький…
Сяо еще живой…
Дядя Чен, такой спокойный и рассудительный.
И рука Николая привычно потянулась к груди, где во внутреннем кармане лежал его счастливый талисман.
Спираль!
Там, далеко, очень далеко и в пространстве и во времени. На невысокой сопке среди приморской тайги. На камне, под которым он нашел свой заветный медный ножичек…
Точно! На граните, пупырем торчащем из земли, был такой же знак. Двойное колесо со сломанными спицами.
Потом, когда он занялся изучением истории народа Мо Хе, никогда ему не попадался такой символ. Ни на посуде, ни в украшениях. Нигде. Никогда. Николай совсем забыл про него. Ну мало ли что мальчишке привиделось… И вот теперь, на другом конце страны, у немецкого агента на шее и подмышкой… Странно.
— Разберемся, — сказал Данилов и вошел в разрушенную церковь, точнее в то, что от нее осталось.
Здесь было ветрено. Сквозняки гуляли. Николай подышал на ладони, потер их друг о друга, согрел и прикрыл ими уши. Постоял так немного и начал искать вход в подвал, в котором пытали Васю.
«Гады они все-таки. Настоящие гады».
Вход он отыскал достаточно быстро. К нему была протоптана довольно широкая дорожка. Видимо, ее протоптали сыскари, которые вели следственные действия на месте преступления. Дорожка привела его к деревянному щиту, сколоченному из горбыля. Щит прикрывал кирпичную арку — вход в церковное подземелье.
— Почему часового нет? — возмутился Данилов, но потом вспомнил, что сам же велел личный состав харьковского НКВД поднять по тревоге и все силы бросить на поиск немецкого шпиона.
Капитан нагнулся, подхватил рукой ком снега и протер им лоб и щеки. Чтобы взбодриться хоть немного. Потом попытался отодвинуть загороду, но у него не получилось. Щит был прибит коваными костылями прямо к кирпичу.
— Кувалдой они, что ли?
Николай поискал, чем бы поддеть деревяшки, увидел торчащий из кучи мусора витой обломок железного церковного креста. Он раскидал куски штукатурки, битые обломки камня, потянул и выдернул железяку.
— Так-то оно сподручней будет, — чекист подложил под стену каменюку, подсунул обломок креста под щит, уперся в камень и надавил на рычаг.
Щит немного посопротивлялся, но сдался — один из горбылей с громким треском лопнул в том месте, где был прибит к стене. Николай подналег и сумел оттянуть загороду на себя. В образовавшуюся щель можно было протиснуться. Данилов уже собрался это сделать, но тут услышал характерный щелчок за спиной. Николай не спутал бы этот звук ни с каким другим.
Так щелкает затвор пистолета ТТ, когда его взводят.
Сам он огнестрельное оружие не любил, на задания никогда не носил и не раз убеждался в том, что делал абсолютно правильно. Сколько ребят на этом погорело. Сколько хороших ребят.
Если есть пистолет, возникает чувство безопасности. Плохое чувство, когда вокруг враги. Да и соображалка в сложных ситуациях без ствола в кармане работает лучше. Инстинкт самосохранения обостряется. А потому его табельный ТТ лежал в оружейке красивого большого здания на Лубянской площади.
Не любил капитан все эти пистолеты, пулеметы, винтовки. Не любил, но дисциплинированно содержал свое оружие в порядке, регулярно чистил и норматив по стрельбе сдавал на «очень хорошо». Правда, после травмы головы ему стрелять еще не доводилось. Как-то все недосуг было. Сначала госпиталь, потом перевод в Москву… Но этот звук, этот тихий лязг металла о металл…
И вся сонливость, усталость и раздражение ушли.
Данилов знал, что должно произойти нечто подобное. Знал с того самого момента, как почуял слежку. Все правильно. От Васи немцы ничего не добились, а тут он. Сам, так сказать, один и без охраны.
Это было, конечно, большой наглостью — зная, что сейчас весь Харьков на дыбы поднялся. Чуть ли ни на каждом углу постовой стоит. Хотя, с другой стороны, расчет верный. По всем правилам агентура должна на дно залечь, по схронам сховаться и не отсвечивать. Даже в голову никому не придет, что шпионы вот так запросто будут по развалинам разгуливать.
Потому, как только Николай заметил топтуна, решил, что тот его обязательно захочет сграбастать. Убивать не будут, сперва про «черную папку» расспросить захотят. И не только про нее. Сейчас, наверное, однорукому Ивану Степановичу не меньше, чем капитану, знать хочется, как и почему Миша себе глотку вскрыл. А любопытство, как известно, и кошку сгубило.
А немецкий агент осторожен. Данилов вида не подает, но чувствует, как тот тихонько к нему подходит. Чувствует, но не слышит. Видно, хорошо вражину в шпионской школе учили, даже снег под ногой не хрустнет. Очень Николаю повернуться хочется и в глаза агенту посмотреть. Только он себя сдерживает. Он же как понял, что его непременно взять захотят, свою контригру затеял, вот и терпит.
— Железячку брось! — услышал Николай тихий голос и почувствовал, как ствол пистолета уперся ему в затылок.
Данилов руки кверху поднял, но обломок креста не бросил, так и держал его крепко в руке.
— Правая или левая? — спросил Данилов шпиона, не поворачивая головы.
— Что? — не понял немецкий агент.
— Скорее всего, правая, — сказал капитан, слегка качнулся влево, а потом перенес тяжесть тела на другую ногу и быстро сделал поворот вокруг правого плеча.
Удар обломком креста пришелся агенту как раз в руку, сжимавшую ТТ. Правую руку. Раздался громкий хруст перебитых костей. Пистолет вылетел и упал где-то за мусорной кучей. А обломок креста вырвался из руки чекиста, отлетел в сторону, воткнулся витым навершием в горку битого камня и застрял между двумя большими каменюками.
Шпион взвыл. Николай ввернулся под локоть противника, оказался у него за спиной, сзади захватил шею и потянул предплечьем на себя. Крепко придавил, даже фетровая шляпа со шпика слетела. Данилов хотел придушить немчуру слегка, чтоб потом допросить можно было, узнать, где Однорукий прячется.
Но шпион оказался не из простых. Несмотря на сильную боль в перебитой руке, решил просто так не сдаваться, затылком Николаю в переносицу двинул, потом здоровой рукой в предплечье Данилову вцепился, прыгнул вверх, поджав колени, а потом приземлился и всем телом капитана потащил за собой. Хотел бы Данилов удержаться, но противник был тяжелее его. Оторвало капитана от земли, ноги взлетели вверх и, описав широкую дугу в воздухе, утянули Николая.
Он сумел подстраховаться, но удар всем телом о притоптанную снежную тропинку оказался сильным.
— Хак! — выдохнул Данилов, чтобы смягчить падение.
Николай не стал ждать, когда вражина прыгнет на него. Перкатился вперед, на колено оперся и на ноги вскочил. Одна нога поехала, но он все же сумел удержаться.
— Ах ты, сука! — шпион с левой зарядил капитану в ухо.
Хорошо попал. С Данилова слетели очки и зарылись неподалеку в снег. Как-то они с Сяо забрались в большой медный котел, в котором дядя Чен варил свои снадобья. Маленькими они были, в прятки играли. А тетушка Лин, мать Сяо, решила над ними подшутить и вдарила по стенке котла деревянной ложкой. У Кольки потом целый день звон в ушах стоял. Вот и теперь у него в голове зазвенело.
Была бы у шпиона здоровой вторая рука, он бы Николаю в челюсть сунул, и поминай как звали капитана госбезопасности Данилова Николая Архиповича. Но рука-то сломана. Агент ею, конечно, ударил, тело на рефлексе сработало, но вместо того, чтобы чекиста в нокаут послать, он только себе больнее сделал. До помрачения глаз и скрежета зубовного.
Николай успел в себя прийти, за рукава драпового пальто агента схватил, назад заваливаться стал, а подошвой сапога противнику в живот уперся. «Томоэ-нагэ» — так этот прием Ощепков называл. У Николая он всегда неплохо получался. А в этот раз прошел безупречно. Наверное, учитель за такую технику похвалил бы. Если бы жив был. Если бы десятого октября тридцать седьмого года его не забили стальными прутьями ежовские палачи в камере Бутырской тюрьмы.
«Томоэ-нагэ». Легче провести прием, чем его название выговорить.
С криком пролетел над капитаном мужчина средних лет в черном драповом пальто, а Николай еще ногой его вверх подкинул. Для скорости. И немецкий агент спиной в ту самую кучу камней врезался, в которую перед этим обломок креста торчком воткнулся. На этот обломок шпион и приземлился. Головой вниз, а ногами кверху.
Железный прут, пропорол драп пальто, полушерсть френча и хлопок исподнего, проколол кожу агента, втиснулся между ребер, проткнул легкое, разодрал какой-то крупный сосуд и вылез снаружи. Данилову показалось, что у шпиона бабья сиська вдруг выросла, вон как вспухло черное пальто на его груди. Только одна почему-то, и очень острая.
— Ах ты, тварь фашистская, — побулькал кровью в горле шпик.
Красная струйка выбежала из уголка его рта, пробежала по щеке и собралась лужицей на надбровной дуге открытого глаза. Это небольшое углубление быстро наполнилось, и кровавый ручеек покатился дальше — по бровям, по лбу — и, наконец, сорвался с темени и упал каплей в снег.
— Что?! — не понял Данилов.
Правое ухо капитана совсем перестало слышать, затылок ломило так, что казалось, он вот-вот взорвется, а в висках стучали молотки. Он пошарил в снегу, отыскал очки, быстро отряхнул и попытался водрузить их на нос. Он тяжело дышал, руки его тряслись, а в голове стоял тяжелый звон от давешнего крепкого удара. Потому это сделать было непросто, но кое как Данилов справился. И только теперь капитан сумел как следует разглядеть агента.
— Не может быть! — Николай Архипович узнал его.
Конечно, сложно опознать человека, когда он с пробитой грудью, мертвый, вверх ногами лежит на куче камня. Особенно, когда лицо его заливает кровью из раскрытого рта. Но здесь была особая примета, которую Данилов спутать не мог. Родинка над верхней губой. Маленькая, аккуратненькая, словно кокетливая дамская мушка. Николай запомнил эту родинку, она была у чекиста, который стоял рядом с генералом Власиком в ту ночь на Тушинском аэродроме. Чекиста из личной охраны Сталина.
«Виноватых бьют», — капитан даже вспомнил слова чекиста, сказанные в столовке аэроклуба накануне того дня, когда он встретил Марию.
— Не может быть! — повторил он растеряно и добавил: — Я не виноват!
Данилов упал на колени перед убитым, пошарил у него по карманам и вытащил оттуда какой-то рецепт, два фантика от карамелек «Ильич» кондитерской фабрики «Большевик», кошелек с деньгами и билет на поезд Москва-Харьков, помеченный тем же числом, что и у Васи Ермишина.
— Одним поездом ехали?
В другом кармане был перочинный ножик, бензиновая зажигалка, синяя пачка папирос «Москва-Волга» с двухпалубным теплоходом «Иосиф Сталин». Данилов сам такие курил, их выдавали в ежемесячном пайке для комсостава. Николай добрался до внутреннего кармана и сразу наткнулся на удостоверение старшего лейтенанта первого отдела (охрана высших должностных лиц) Главного управления НКВД СССР Косовцева Сергея Никаноровича.
— Я же думал… — прошептал Данилов, разглядывая фото и печать на документе. — Я же думал… — повторил он, рассовал все, что нашел по карманам своего плаща и с кучи стащил труп на ровную землю. — Я же думал… — Николай закрыл глаза мертвому. — Я же думал — ты немец. Что же ты натворил, паря?! — глубоко вдохнул и выдохнул: — Хреновенько.
Почти стемнело.
Данилов быстро огляделся, не наблюдает ли кто за ними? Вроде нет. Это место совсем не для прогулок. Да и на что тут любоваться горожанам после трудового дня? На горы мусора?
Данилов поднялся, подскочил к деревянному щиту, рванул его на себя, и тот с треском отлетел в сторону.
Он вернулся к мертвому, подхватил Косовцева подмышки и потащил в арку подвального входа. Лейтенант был тяжелым. Данилову пришлось как следует поднапрячься, он уперся каблуками сапог в притоптанную дорожку, и только так смог сдернуть мертвеца с места. Дальше было легче. Капитан, словно рак — задом волок за собой убитого им Сергея Никаноровича. Настырно волок. Упорно. И наконец доволок. Передохнул пару секунд и потащил дальше, вглубь подземелья. Вот только, миновав арку входа, он увидел над ней надпись. Старую, почти осыпавшуюся после взрыва вместе со штукатуркой надпись:
«Ваш отец диавол… не устоял в истине… ибо он лжец и отец лжи»
А ниже свежая дописка куском мелёной штукатурки по красному кирпичу: «Она тебе лжет!»
*****
Сознайтесь, Николай Архипович, вы же сразу поняли, кто это написал, про кого это написано и кому предназначалось это послание. И при этом вам стало по-настоящему страшно. И вы поняли, что до этого совсем не того боялись. Совсем не того…
Ой, а вот и станция. Видите? Подъезжаем. Бологое. Мы здесь стоим полтора часа. Ну чего вы пригорюнились? Да не берите вы в голову.
А знаете что? Я хочу есть. Проголодалась, просто жутко…
Офицер, угостите даму. Здесь, на вокзале, ресторан круглосуточный.
Отведите меня туда и накормите как следует. А то не довезете — с голоду помру. Да и графинчик с коньяком уже опустел. А мне бы сейчас слегка взбодриться не помешало… Ой, что-то меня немного повело. Надо же… Все- таки укачало…
Да и вам не помешает ноги размять, по твердой земле походить…
Что?
Вот спасибо…
Иду…
