Post Scriptum

«Красную Стрелу» в Бологом всегда ждали.

Каждую ночь многочисленные бабушки, дедушки, внучки и жучки бросались наперегонки по перрону, как только поезд, окутывая пути паровым облаком, подходил к станции.

Они были местными. Они продавали. Продавали все — от игральных карт до маленьких горшочков с маринованными грибочками и солеными огурчиками, от мягких игрушек до семечек, от кваса и морса до… Нет, продажа самогона была под строжайшим запретом — пять лет лагерей, кто же на такое отважится! Алкоголь можно было приобрести только в привокзальном ресторане, только по двойной цене и только при условии заказа комплексного обеда.

Всем остальным торговали. Коммерция.

Сколько раз этот пережиток проклятого прошлого пытались задавить. Каждый новый начальник станции начинал с приказа о запрете торговли на перроне, а заканчивал тем, что махал рукой на свой же запрет. Не позволять продажу товаров местным садоводам и огородникам, рукодельникам и кустарям, белошвейкам-надомницам и грибникам- рыболовам было бесполезной тратой времени, нервов и сил.

Говорят, что однажды сам Иосиф Виссарионович проезжал через Бологое, и, чтобы не раздражать вождя, начальник станции, договорившись с местным НКВД, за час до прибытия поезда при поддержке милиции разогнал всех торговцев с перрона. Поезд остановился, Сталин вышел из вагона, огляделся и недоуменно развел руками: «А бабушки-дедушки где? Я же хотел варенья земляничного купить. У меня Светланка так здешнее варенье любит…»

Говорят, что начальник станции в ту ночь поседел.

После этого было принято специальное постановление Совнаркома, разрешающее на привокзальных перронах мелкую частную торговлю плодами труда местных жителей. И налог, между прочим, за это не взимался.

С тех пор в Бологом очень ждали «Красную Стрелу», а так же все прочие поезда. Ждали и днем и ночью. А поездов было много. Бологое же посередине пути между Москвой и Ленинградом. А у «Красной Стрелы» вообще единственная остановка, так что народу на перроне станции Бологое всегда было много.

И эта теплая летняя ночь не стала исключением.

Как только мощный паровоз, гордость советского машиностроения, на подъезде к станции дал приветственный гудок, расторопные «коммерсанты» бросились занимать лучшие, на их взгляд, места.

Они как бы шутейно толкались, незлобиво переругивались, стараясь удобней расположиться на перроне. Особо удачливым считалось место, где останавливались два вагона класса люкс или, в просторечии — «мягкие». В таких вагонах обычно ездили известные по кинолентам артисты, знаменитые музыканты и писатели, не менее знаменитые инженеры и конструкторы, прославленные летчики и отважные покорители северных широт, знатные доярки и хлеборобы-стахановцы. Все те, о ком жители Бологого, как, впрочем, и остальные граждане Страны Советов, узнавали из газетных фоторепортажей, из кадров кинохроники и выступлений по радио.

Состав «Красной Стрелы» будто специально формировали так, что вагоны класса люкс, как и купейные, и плацкартные, каждый раз непредсказуемо оказывались то в голове, то в хвосте, то в середине поезда. И кто знает, где они остановятся в этот раз. Что-то вроде лотереи. Даже существовало особое правило — где встал, там и торгуй. И не важно, остановился перед тобой плацкарт, или «мягкий». Причем с прибыльной стороны было удобней, если перед торговцем останавливался плацкарт — продаж больше. Зато у вагона класса люкс было интересней.

На этот раз один «мягкий» был в голове поезда, а второй — в середине. И если у первого вагона класса люкс привокзальным торговцам удалось увидеть саму актрису Любовь Орлову и сталевара-орденоносца Михаила Крестникова, которые, о чем-то оживленно беседуя, прошли в комнату отдыха вокзала, а так же еще кучу знаменитостей, которые вышли на перрон прикупить чего-нибудь вкусненького, то тем, кому достался второй «мягкий» вагон, повезло меньше. Точнее совсем не повезло.

Вагон оказался практически пуст. Всего два человека.

Мужчина под сорок, чуть лысоватый, крепкий на вид, одетый в добротный летний костюм, легкие брюки и светлые мягкие туфли. Вполне себе такой обычный мужчина в очках-велосипедах и со шляпой в руках, похож то ли на бухгалтера, то ли на учителя.

И женщина лет тридцати — тридцати пяти, а может, и сорока… Никак не понять, сколько же ей лет на самом-то деле. С модной стрижкой «боб- каре», острыми — тронь, уколешься — слегка подвитыми кончиками темных волос и точно выверенной челкой. В строгом жакете и плотно облегающей бедра юбке, в чулках, туфлях-лодочках и с маленькой бисерной сумочкой в руках. Из украшений на женщине был только серебряный медальон в виде колесика с двумя — один внутри другого — ободьями и изломанными зигзагом-молнией двенадцатью спицами. Медальон висел на тонкой серебряной цепочке, которая заканчивалась маленьким замочком на красивой шее.

Мужчина первым вышел из вагона, надел шляпу и подал руку женщине. Та спустилась следом, взяла мужчину под руку, и они пошли в сторону ресторана.

— Это кто ж такие будут? — толкнула торговка пирожками Антонина Семеновна свою подругу Никитичну, которая продавала маринованные грибки.

— Что-то не признаю, — ответила Никитична растерянно. — Никак не признаю?

— Вот незадача, — пожала плечами Надька, которая продавала пассажирам семечки. — А говорила, что всех знаменитостей в лицо знаешь. Ой, гляньте- ка, бабу-то вроде как качнуло… Да она, кажись, поддатая…

— Дура ты, Надька, — презрительно взглянула на нее Антонина Семеновна. — По всему видно, что люди порядочные.

— Так у меня чуялка-то о-го-го! И глаз наметанный. Я же сразу душок уловила…

— Они муж с женой, — наконец обрела дар речи Никитична. — Он — известный изобретатель. Изобрел луч, который вражьи самолеты сбивает. Только это пока секрет и военная тайна. А она — докторша знаменитая, — врала и не краснела торговка. — Она самому Папанину новое сердце вставила, когда он свое на полюсе отморозил. Ей товарищ Калинин орден за это вручил, а сам товарищ Сталин руку жал. Я в кинохронике видала, — уверенно уперла руку в бок торговка.

— А зовут как? — пристала неугомонная Надька.

— А вот как зовут, из головы вылетело. Не припомню, — вздохнула Никитична.

Она поддержала свое реноме всезнайки и была очень довольна.

Но Никитична не знала, как не знали привокзальные торговцы, как не знали пассажиры, гуляющие по перрону, делающие покупки, ждущие отправления поезда в зале ожидания, отдыхающие в комнате отдыха и сидящие за столиками ресторана, что в трех сотнях километров от Бологого из небольшой сторожки на маленьком полустанке вышел путевой обходчик.

Его звали Алексеем Михайловичем. Был он немолод, но вполне здоров, крепок и бодр. Чего желал и всем своим близким и родным, и всем хорошим людям, живущим на земле.

Алексей Михайлович чиркнул спичкой и подпалил фитиль керосинового вагонного углового фонаря, которым было удобно освещать пути при обходе. Обходчик отрегулировал огонь, захлопнул боковую крышку с круглым окошком-линзой и надписью «Ново-Сергиевский завод» и громко свистнул.

— Ты где там блудишь-то? — строго спросил обходчик большого лохматого пса, который выбрался на зов из ближних кустов.

Пес завилял пушистым хвостом и, точно и впрямь чем-то провинился, опустив голову, подошел к Алексею Михайловичу.

— Ну вот, — вздохнул обходчик. — Опять репьев нацеплял. Погоди, не егози.

Алексей Михайлович разобрал собачьи космы, выдрал колючки вместе с клочками шерсти, вытянул и отбросил подальше пару репьев.

Пес ткнулся носом в руку обходчика, тот улыбнулся, достал из кармана кусочек подсушенного хлебушка и протянул другу.

— Эх, балбес ты у меня. Чего с тебя взять?

Пес понюхал лакомство и отвернулся.

— Ну мяса для тебя у меня нету, — обиделся Алексей Михайлович. — Губа толста, так и кишка пуста. Ты у меня еще попросишь.

Он положил хлеб обратно в карман, в одну руку взял фонарь, в другую — молоток на длинной ручке.

— Пошли, что ли, — сказал собаке. — А то скоро уж «Красная Стрела» пролетит, а мы с тобой тут рассиживаемся.

И пошел по путям, освещая себе дорогу фонарем и постукивая молоточком по рельсам.

Тюк-тюк. Тюк-тюк. Тюк-тюк.

А пес побежал за ним.

Они уже немало прошли, обходчик даже немного устал. Звезды померкли, и только Венера еще ярко светила на небосклоне, но Алексей Михайлович ее не видел, она как раз была за его спиной. Небо просветлело. Еще немного подождать и можно будет фонарь гасить.

Тюк-тюк. Тюк-тюк, — шли на запад обходчик и его собака.

И вдруг пес остановился, насторожился, и шерсть на холке встала дыбом, а косматый хвост взлетел высоко вверх и завернулся кренделем.

— Ты чего? — спросил собаку Алексей Михайлович.

А пес зарычал и потянулся вперед.

Обходчик посветил фонарем.

— Ох ты! — Алексей Михайлович заметил вдалеке на полотне какой-то странный бугор. — Это что такое?

Они подошли ближе, и пес не выдержал, сорвался с места и рванул.

— Стой! — крикнул обходчик. — Я кому говорю!

Но собака, словно не слышала хозяина. Она подлетела к бугру и принялась его громко облаивать. Обходчик подошел еще ближе и вдруг увидел, как бугор начинает расти. Алексея Михайловича даже оторопь взяла. Но потом он пригляделся и понял, что это никакой не бугор, а человек в широком брезентовом плаще с капюшоном, как у постовых милиционеров, только сером. Отчего с насыпью сливается, и сразу не угадаешь, это плащ или правда бугор из гравия и щебенки.

— Эй! — окликнул человека обходчик. — Эй!

— Псину убери, — повернулся человек к обходчику, но тот так и не смог разглядеть лица. Капюшон слишком низко надвинут, вот и не видно.

— Иди сюда! — крикнул обходчик псу, и тот наконец-то услышал, подбежал, пристроился у ноги Алексея Михайловича.

Шерсть на холке у собаки все так же топорщилась, и взгляд ее был настороженным.

— Ты кто таков? — строго спросил обходчик незнакомца.

— По грибы я… Да вот… заблудился… — сказал человек.

— Грибник значит? — обходчик взглянул на собаку и дал команду — Рядом!

— Ага, — продолжал незнакомец. — Грибник. Заплутал. Хорошо хоть на чугунку вышел. Только в какую сторону идти, не знаю. Думал — обходчика дождусь, он и подскажет.

— Спокойно, — огладил Алексей Михайлович собаку и посмотрел на незнакомца: — Считай, дождался. Я обходчик.

— Так город-то где? Там? — ткнул незнакомец в розовеющее небо за спиной Алексея Михайловича. — Или там? — махнул он рукой себе за спину.

— Там Ленинград, — обходчик подошел совсем близко.

Он осветил незнакомца лучом фонаря, увидел на земле лукошко, прикрытое темной тряпицей, и заметил большую лунку, вырытую под самым стыком рельсов. Еще раз оглядел незнакомца, но тот отвернулся от яркого света и Алесей Михайлович снова не сумел увидеть его лица.

— Так какие же грибы в июне? Да и сушь стоит, ни одного дож…

Незнакомец вдруг развернулся, сделал шаг навстречу обходчику, левой рукой зацепил его за шею и потянул, правая выскользнула из-за полы, в ней был зажат нож. Человек в плаще рванул обходчика на себя и ловко насадил его на клинок.

Алексей Михайлович удивленно посмотрел на убийцу и только теперь увидел его глаза. Они были равнодушными, точно тот только что не человека убил, а клопа придавил ненароком.

Обходчик всхрапнул и попытался вырваться.

А незнакомец совершенно спокойно, словно продолжался обычный разговор, и ему, наконец, представилась возможность вставить слово, сказал:

— Вот и я говорю, откуда в июне грибы? Надо было сказать, что пришел по ягоды.

И Алексей Михайлович осел, словно мешок, упал на колени и из последних сил выдохнул прямо в ухо собаке:

— Взять!

И пес пошел в атаку, а человек отвел для удара правую рук с ножом чуть в сторону и назад, а левую сунул прямо в оскаленную пасть собаки.

Конец первой книги.

Примечания