* * *
Казалось, что обо мне снова забыли. Дни были похожи один на другой как две капли воды. Нелли Ивановна готовила для меня обеды, а охрана добросовестно охраняла. В доме была одна маленькая особенность, на которую я сначала не обратил внимания. Она заключалась в том, что здесь не было радио или хотя бы репродуктора, по которому можно было отслеживать события на фронте. На мой вопрос относительно этой проблемы Нелли Ивановна дала мне лаконичный ответ: «Нет? Значит, так надо!». Спорить с её контраргументами было бесполезно. Для того, чтобы найти себе занятие, я перебрался в кабинет, где имелась кем-то со вкусом подобранная большая библиотека художественной и технической литературы. Проводя целыми днями за чтением книг, я старался восполнить багаж моего незаконченного образования. Не приученный бриться, я не отягощал себя этим занятием, в результате чего через пару месяцев у меня появилась солидная седая борода, спадающая на грудь, отчего я стал выглядеть старше ещё лет на десять.
Глава 4. Всё для фронта, всё для победы…
22 апреля 1943 года. 02 часа 24 минуты. Объект № 26, Московская область, район посёлка Домодедово.
В дверь моей спальни негромко постучали.
– Архип Захарович, вы спите? – спросила Нелли Ивановна.
– Нет, уже не сплю, а что случилось?
– Одевайтесь скорее. Приехал Лаврентий Павлович, он ждёт вас в гостиной, – и дверь бесшумно закрылась.
Через пять минут я входил в гостиную, в которой увидел стоящего у камина Берию в военной форме. Нарком выглядел уставшим и осунувшимся.
Сухо поприветствовали друг друга, и он жестом указал мне на стул возле стола, на котором лежала тонкая красная папка с оттиском герба.
– Архип Захарович, нам необходима ваша помощь. В преддверии весенне-летней военной кампании противник разрабатывает направление своего главного удара. Как вы понимаете, от знания направления этого удара будет зависеть многое, может быть, даже исход всей войны.
По линии нашей разведки поступает много противоречивой информации. Надо полагать, что противник предпринимает все силы и средства, чтобы дезинформировать нас. На перепроверку полученных данных уходит много времени, а зачастую и человеческих жизней. Поэтому я хочу, чтобы вы сейчас, сидя за этим столом, провели анализ полученных радиодонесений от наших разведчиков. А также рассортировали их по двум стопкам, в одну должны лечь документы, содержащие истинное положение дел, в другую содержащие дезинформацию. Времени для проведения этого эксперимента у нас до утра. Днём у меня доклад Верховному. Вы поняли задание?
– Да, Лаврентий Павлович, всё понятно, но я не могу гарантировать точный результат.
Берия опёрся руками о стол, выпучил на меня глаза сквозь пенсне и с сильно выраженным грузинским акцентом прошипел:
– Ты мне здэсь условия нэ ставь! Если будэш кабениться, я тэбя растрэляю. Понял?
Я кивнул ему головой в знак того, что мне всё понятно. А он тем временем развязал папку, достал из неё первый документ и передал его мне.
Совершенно секретно.
Шифрограмма № 14/2546
23 февраля 1943 года.
«Седьмого февраля в ставке Верховного главнокомандования вермахта прошло совещание с участием фюрера, на котором было принято стратегическое решение о направлении главного удара в ходе летней военной кампании 1943 года. Планом операции предусматривается блокировать наступление советских войск на участках армий «Центр» и «Юг» в районе Орла и Харькова и в результате мощного бронетанкового удара переломить сопротивление русских по всей линии фронта. Вслед за этим закрепить успех операции на северном направлении армией «Север» путём взятия Ленинграда и развития наступления на Москву с Севера. Операциям присваиваются кодовые названия «Цитадель» и «Пантера»
Вертер»
Я держал документ в руках и ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. Словно это был простой лист бумаги. Немного поколебавшись, я спросил:
– Этот текст не несёт для меня никакой информации из-за того, что он, наверное, неоднократно кодировался, раскодировался, передавался по радио. Поэтому тот, кто передал это сообщение, потерял для меня свою идентичность, а без этого я не смогу работать дальше.
– Что вам для этого надо? – спросил Берия.
– Я думаю, что подойдёт любой документ, написанный собственноручно этим, – я ещё раз посмотрел на подпись шифрограммы, – Вертером или какая-нибудь его личная вещь.
Берия внимательно посмотрел на меня и произнёс:
– Ну, раз так, то нам надо ехать в Москву. Одевайтесь.
* * *
Кавалькада из четырёх чёрных автомобилей выехала в Москву. По указанию Берии мы ехали в разных машинах. Через час машины остановились около центрального входа наркомата и из него навстречу нам выбежали несколько человек, образовавшие живой коридор для нашего прохождения. Ещё через несколько минут мы вошли в кабинет Берии, где нас уже ожидали Судоплатов и Эйтингон. Посадив меня за большой стол, покрытым зелёным сукном, Лаврентий Павлович отошёл к своим коллегам и о чём-то шёпотом с ними переговорил, после чего они вышли из кабинета.
Через полчаса они вернулись, неся в руках папки с личными делами разведчиков. По указанию Берии дела были разложены на столе так, чтобы невозможно было прочитать имена их владельцев, рядом с ними положили соответствующие шифрограммы. Проделав это, они отошли от стола, предоставляя мне место для работы.
– Павел Анатольевич, – прервал молчание Берия, – бери листок бумаги и записывай всё, что скажет Архип Захарович – для протокола.
Пока Судоплатов устраивался за столом, чтобы начать записывать, я подошёл к первой папке, на которой лежала шифрограмма с пометкой «Вертер». Положив на папку руки, я почувствовал, как моё сознание «проснулось», и границы его восприятия начали разрастаться. Вместе с этим я начал проваливаться в каталептическое состояние, из которого голосом сомнамбулы начал вещать слова, которые Судоплатов быстро записывал.
– Мужчина, возраст около сорока трёх – сорока пяти лет, лицо круглое, носит очки в круглой оправе, немного картавит. На висках большие залысины. Сильно сутулится, прихрамывает на правую ногу. Предпочитает носить одежду светлых тонов. Имеет несколько тайных личных счетов в банке. Источник своей информации от вас скрывает, и никогда его не раскроет. Этому источнику можно верить.
Немного придя в себя, я перешёл к следующей папке и сообщению.
Совершенно секретно.
Шифрограмма № 16/846
11 марта 1943 года.
«В ставку Гитлера, «Wolfsschanze», прибыл генерал Роммель. Во время встречи с фюрером обсуждался вопрос переброски частей и соединений танкового корпуса «Африка» на восточный фронт. Предположительное время переброски конец мая – начало июня.
Люци»
Как и в предыдущий раз, я сделал небольшой словесный портрет разведчика, не называя его имени, а также дал заключение о подлинности указанных в нём фактов.
Третье сообщение содержало текст, следующего содержания:
Совершенно секретно.
Шифрограмма № 16/1678
24 марта 1943 года
«Учитывая то обстоятельство, что румынские нефтеносные месторождения не могут покрыть потребности вооружённых сил Германии в топливе, Гитлер приказал разработать операцию «Капкан», в которой основные ударные силы армии «Юг» будут направлены на захват месторождения нефти в районе Северного Кавказа.
Клаус»
От папки с личным делом веяло холодом, поэтому я незамедлительно сообщил о смерти агента. Данная шифрограмма была отнесена мною к категории дезинформации.
Таким образом, были разобраны двенадцать шифрограмм. Из них только три сообщения я отложил в папку достоверных сообщений, а остальные к категории дезинформации. Когда мы закончили, часы в углу кабинета пробили шесть раз, что свидетельствовало о наступлении утра. Все присутствующие подписали составленный Судоплатовым протокол, который он положил на стол Берии. В отличие от меня, офицеры держались бодро, хотя, наверное, не спали уже больше суток. У меня же подкашивались от усталости ноги, и я был рад, когда нарком приказал отвезти меня назад.
Не знаю, в какой степени моя информация помогла советскому командованию при подготовке операции на Курском выступе, но в конце августа 1943 года Берия лично вручил мне орден Отечественной войны второй степени.
* * *
Раз в неделю из наркомата поступали документы для «экспертизы». Их привозил в несгораемом металлическом ящике посыльный в чине полковника, который передавал его под роспись Нелли Ивановне, а та приносила его мне. Документы были рассортированы по отдельным папкам, внутри которых лежали вкладыши, в которых указывалось, что мне надлежало сделать с тем или иным документом. После «экспертизы» документы возвращались обратно в Москву.
Помимо «бумажной» работы, меня привлекали к психологической обработке людей. У одних меня просили стереть конкретные события в памяти, у других абсолютно всё, включая личностные данные. После такой обработки люди не помнили о себе ничего, и им предстояло начинать жизнь с чистого листа. Были случаи, когда я работал с разведчиками, которым «прописывал» новые биографии перед заброской в тыл врага, но чаще приходилось заниматься шпионами, у которых из подсознания изымались шифры и коды.
Однако наряду с «рядовой» работой мне иногда поручали обработку довольно известных личностей.
…Одним из таких моих «пациентов» был генерал – фельдмаршал Фридрих Паулюс.
В 1944 году высшее руководство СССР задумалось о политическом обустройстве послевоенной Европы и стало предпринимать в этом направление определённые шаги. Так, например, одним из направлений идеологической работы с пленными немецкими солдатами и офицерами было искоренение в их сознании идей национал-социализма. Естественно, «обрабатывать» каждого солдата никто не собирался, но идея по созданию организации, на которую будут возложены эти функции, была оправдана. Сталин посчитал, что пленный немецкий солдат быстрее поверит своему генералу, нежели советскому политработнику, и поручил Берии создать «Союз немецких офицеров». После соответствующей обработки в НКВД часть пленных генералов пошла на сотрудничество с органами, и «добровольно» вступила в вышеназванный союз. Однако среди них не было ни одной авторитетной личности, за которой пошёл бы немецкий солдат. Самой подходящей кандидатурой на должность Председателя союза Сталин видел кандидатуру Паулюса, но фельдмаршал в категорической форме отказывался даже разговаривать на эту тему. И вот, исчерпав все свои возможности, чекисты привезли генерала ко мне.
С первого взгляда я понял, что он давно и серьёзно болен, и ему в настоящий момент нет абсолютно никакого дела до какого-то там союза. Ему бы сейчас от боли избавиться да жизнь свою спасти, а не играть в эти идеологические игры.
Вот этим его состоянием я и решил воспользоваться. Через переводчика я сообщил ему, что знаю о его болезни и могу его вылечить. В глазах немца вспыхнул огонёк надежды, и он, приняв меня за доктора, начал обстоятельно рассказывать о симптомах болезни и той невыносимой боли, которую он испытывает. Я сидел напротив него и внимательно слушал. Когда он закончил говорить, я попросил его лечь на кушетку и оголить живот. Даже без прикосновения я видел в желудке три язвы, одна из которой была величиной с пятикопеечную монету. «Да! – подумал я, – если бы тебя, парень, не привезли сегодня ко мне, то менее чем через месяц ты бы лежал на кладбище». Но вслух произнёс:
– Сейчас я прикоснусь к вашему животу, и вы сразу же почувствуете облегчение, затем вы ненадолго заснёте, а когда проснётесь, будете чувствовать себя абсолютно здоровым.
Он посмотрел на меня недоверчивым взглядом, но очередной приступ боли перекосил его лицо, после чего он сказал:
– Делайте, что хотите, только избавьте меня от этой боли…
Оставшись наедине с фельдмаршалом, я в течение двух часов занимался его лечением. Однако его проблема заключались вовсе не в язвах желудка, а в раке прямой кишки, который мне был неподвластен. Используя все свои силы, я затормозил процесс развития опухоли и «подарил» генералу ещё двенадцать лет жизни. После того, как процесс рубцевания завершился, и язвы начали затягиваться, я зомбировал его. Как показали дальнейшие события, Паулюс выполнил абсолютно всё, что хотел от него Сталин.
* * *
По мере своих возможностей я продолжал изучать территорию объекта № 26. После той моей февральской демонстрации, когда весь личный состав собрался в караульном помещении, Берия поменял на объекте всю охрану, за исключением Нелли Ивановны. Вместо офицеров из Москвы была набрана новая команда, которую собирали по всей стране. Они прошли специальный отбор в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского на предмет устойчивости к гипнотическому воздействию. Из многочисленных кандидатов отобрали самых устойчивых и надёжных, которым и поручили меня охранять.
Наивные глупцы! Знали бы они, что я давно мог от них уйти, если бы только захотел, но, на их счастье, идти мне было просто некуда. Поэтому создавалась видимая иллюзия, что они меня охраняют, а я делал вид, что не мешаю им этого делать.
В отдельные дни, когда у меня было особенно паршивое настроение, я погружал весь личный состав объекта в гипнотический сон, а затем методично «знакомился» с каждым из них по отдельности. Надо сказать, что в процессе такого «общения» я узнавал много интересного. Например, мне стали известны самые сокровенные тайны этих людей, а также их желания и страхи. Для меня стало большим откровением, что вся охрана боится меня, словно чёрта. Поэтому каждый из них носит нательный крест, читает перед сном молитву и плюёт в мою сторону, если ненароком встретится с моим взглядом. Многим из них служба на объекте претила, и они регулярно писали рапорты о переводе. Были среди них и свои доносчики, которые составляли подробные отчёты о том, что творится в их среде, но самым большим откровением для меня была информация от Нелли Ивановны. Оказывается, между ней и Лаврентием Павловичем в довоенные годы были отношения, которые продолжались в течение пяти лет, но потом по непонятной для неё причине всё резко прекратилось. Однако летом 1942 года Берия снова организовал встречу с ней на конспиративной квартире в Москве. Всё было как всегда, напитки, подарки, музыка и танцы, но что-то целый вечер ей не давало покоя. Она тогда так и не поняла, что это было. Берия был вроде бы рядом, он был приветлив, много шутил, рассказывал анекдоты, но ей почему-то весь вечер казалось, что это был не он, а кто-то другой, чужой. После той встречи отношения между ними более не возобновлялись, а её до сегодняшнего дня мучил вопрос: «Что это было?».
К моему удивлению, я обнаружил, что все разговоры в доме круглосуточно записываются на магнитную плёнку, которая увозится в Москву. Для этого ежедневно в 18 часов вечера на объект приезжал офицер по особым поручениям, который забирал опечатанный саквояж.
Несмотря на то, что война подходила к своему логическому завершению, порядок секретности и степень моего охранения по каким-то причинам не ослабевал, а только усилился.
Вскоре это обстоятельство нашло своё объяснение. Оказалось, что мне всё чаще и чаще стали привозить на «экспертизу» документы, связанные с проектом по созданию советской урановой бомбы. Эти документы всегда привозил лично Берия. После разговора со мной он немедленно уезжал, не оставаясь даже на ужин. Так продолжалось вплоть до начала сентября сорок девятого года…
…Однажды Берия приехал без предупреждения. Он был в приподнятом настроении, улыбался и шутил. Когда Нелли Ивановна собрала на стол ужин, и мы остались наедине, Лаврентий Павлович неожиданно вернулся к делам давно минувших дней.
– Архип Захарович! Я хотел бы вернуться в нашем разговоре к тому случаю, когда ты продемонстрировал мне свои возможности по манипулированию людьми. Я говорю о той твоей демонстрации, когда все офицеры охраны собрались в караульном помещении. Вспомнил?
– Конечно, я хорошо помню тот день, – произнёс я удивлённо, не понимая, к чему клонит мой собеседник.
– Я бы хотел знать, с какого расстояния, и с каким количеством людей вы можете это сделать?
– Откровенно говоря, Лаврентий Павлович, вы же прекрасно знаете, что я никогда и никуда не выхожу за стены этой моей «темницы». Поэтому я не могу ответить на ваш вопрос. К тому же, тогда это был просто экспромт, так сказать, лёгкий эскиз психологических способностей человека.
– Я не буду ходить вокруг да около, – продолжал мой собеседник, – но я бы хотел провести с вами один эксперимент. Скажите, Архип Захарович, вы любите футбол?
– Вы что, смеётесь надо мной? Я за столько лет нахождения здесь забыл даже, как выглядит футбольный мяч, а не то что футбол.
– Вот поэтому я и хочу через два дня отвести вас на футбольный матч, который будет проходить на стадионе «Динамо». Будут играть «Динамо» (Москва) и «Торпедо». Во время проведения этого матча вы продемонстрируете мне свои способности в полную силу. Ну что, согласны?
Я немного задумался над его неожиданным предложением, взвешивая всё «за» и «против», но потом утвердительно кивнул головой, поскольку мне хотелось хоть ненадолго сменить обстановку и побыть среди других людей.
* * *
16 сентября 1949 года. Москва, 16 часов 30 минут, стадион «Динамо». Футбольный матч между командами «Динамо» (Москва) – «Торпедо» (Москва), 60 000 зрителей.
По договорённости с Берией меня привезли на стадион за две минуты до начала матча, когда болельщики уже заняли свои места на трибунах, и перед стадионом остались лишь одинокие прохожие. Подъехав к совсем неприметному подъезду, под прикрытием широкоплечих охранников я незаметно прошёл внутрь и поднялся на лифте на последний этаж. Там я встретился с Лаврентием Павловичем, который препроводил меня в правительственную ложу, отгороженную со стороны футбольного поля пуленепробиваемым стеклом. Дав указание Саркисову о том, что матч можно начинать, мы уселись в удобные кожаные кресла вокруг небольшого столика, уставленного напитками и фруктами. Через минуту заиграл футбольный марш, и команды начали выбегать для приветствия в центр поля. Стояла прекрасная сентябрьская погода, на небе не было ни единого облачка, а массивный стадионный термометр показывал шестнадцать градусов тепла. Трибуны восторженно приветствовали футболистов, болельщики обеих команд криками подбадривали своих любимых игроков. Всё было ярко и зрелищно. Поддавшись всеобщему настроению, я начал болеть за футболистов «Динамо». Одна и другая команда беспрерывно атаковали ворота соперника, было несколько голевых ситуаций, но мяч в ворота не шёл. Оказалось, что Берия был заядлым футбольным болельщиком. Он со знанием дела комментировал происходящее на поле, эмоционально возмущался, когда футболисты допускали ошибки, стучал кулаком по подлокотнику и вскакивал с места, когда ситуация у ворот становилась критической.
Первый тайм пролетел быстро и незаметно, и, ко всеобщему разочарованию, команды ушли на перерыв, так и не «распечатав» ворота соперника.
Во время перерыва Берия позвонил по телефону администратору команды «Динамо» и, не обращая внимания на выражения, обругал его последними словами. Самое безобидное в этих выражениях была ссылка в Магадан до скончания века.
Не знаю, подействовал ли на игроков разнос Берии, но на первой же минуте второго тайма динамовцы пошли в атаку с таким рвением, что оборона противника была прорвана, и на сорок шестой минуте Конов забил гол.
– Г-о-о-о-о-л!!! – взревели трибуны, и в небо полетели кепки, шапки и фуражки болельщиков.
Люди ликовали, свистели и кричали, обнимались.
После того, как футболисты «Торпедо» разыграли мяч с центра поля, характер игры изменился. Теперь в атаку пошли торпедовцы. Давление на ворота «Динамо» всё усиливалось, и вот на семьдесят первой минуте второго тайма Нечаев забивает ответный гол в ворота «Динамо» и сравнивает счёт. Берию перекосило в лице, и он подал мне знак, чтобы я начинал.
Пока стадион надрывался и свистел, я подошёл к стеклу и представил в своём сознании «картинку» того, что должно будет сейчас произойти. Для того, чтобы запустить цепную реакцию, мне нужен был человек, которого я мог использовать в качестве индуктора. Искать долго не пришлось, и я остановил свой выбор на молодом капитане-артиллеристе, который всю дорогу молодецки свистел, засунув пальцы в рот. Я мысленную подал ему команду – застыть, – и в этот момент произошло «ЭТО». Произведённый эффект напоминал взрывную волну при взрыве боеприпаса. Вправо и влево от капитана начала распространяться «волна», при достижении которой люди на трибунах начинали мгновенно застывать. Через две секунды стадион замер. Остались стоять и созерцать это царство «мёртвых» только мы с Берией. Слышно было, как по ленинградскому проспекту едут и сигналят машины, где-то на Ходынке выруливал на взлёт самолёт, а в репродукторах за стенами стадиона звучит марш физкультурника. И я, и Лаврентий Павлович смотрели на это «чудо» с широко открытыми глазами. Казалось, что время остановилось в пределах чаши стадиона. Все находящиеся на стадионе люди застыли в том положении, в котором их накрыла гипнотическая волна. По-другому я этот эффект объяснить не мог. В то же время я почувствовал, что этот хрупкий неподвижный мир удерживается только за счёт моей внутренней энергии, и эта энергия стремительно улетучивалась, забирая с собой мои последние силы. Поэтому, не говоря ничего Берии, я внутренне расслабился, и через секунду стадион снова пришёл в движение. Было видно, что люди ничего не заметили и продолжали вести себя так, будто ничего не произошло. Только судья на поле по фамилии Латышев непонимающе смотрел на свой секундомер, пытаясь понять, куда пропали две минуты матча. Для продолжения игры он назначает свободный удар в сторону ворот «Торпедо», и через несколько секунд тот же Конов забивает свой второй мяч в ворота противника. В этот момент меня повело, и я потерял сознание.
Когда я пришёл в себя, то увидел хлопотавших возле меня медиков в белых халатах, которые пытались привести меня в чувство. Мою голову придерживал начальник охраны полковник Анисимов, который давал кому-то свои распоряжения громким голосом. Посмотрев в сторону, где сидел Берия, я увидел, что он молча наблюдает за происходящим. Увидев, что я пришёл в себя, он развернулся и пошёл к выходу. Вскоре меня перенесли в машину, и мы на большой скорости поехали в «Дворянское гнездо».
* * *
15 декабря 1949 года. 14 часов дня. Объект № 26.
Я сидел возле окна и читал книгу. Посмотрев через стекло, я увидел, что ворота открываются, и на территорию въезжает чёрный правительственный лимузин. Машина остановилась возле парадного крыльца, из неё вышел Эйтингон, который через минуту уже входил ко мне в кабинет. Мы встретились, как старые друзья, которые не виделись давным-давно. Вслед за ним вбежала Нелли Ивановна, которая суетилась вокруг генерала, сетуя и вздыхая, что её никто не предупредил о приезде такого многоуважаемого гостя. Но, услышав, что Эйтингон пробудет у нас не более часа, она помчалась к себе на кухню готовить для нас чай.
Мы разговаривали обо всём на свете и ни о чём конкретно. У Эйтингона было хорошее настроение, он много шутил и смеялся. Он даже рассказал мне два смешных политических анекдота, за рассказ которых любого другого на долгие годы могли сослать в лагеря. Мы обсуждали погоду, когда в комнату вошла Нелли Ивановна, неся поднос с чаем.
Эйтингон, помешивая сахар в стакане, рассказывал мне о своей поездке в Югославию и его встречи с Тито, когда я, сделав несколько глотков чая, почувствовал себя плохо. Попытался об этом сказать моему собеседнику, но не смог. В какой-то момент моё сознание помутнело, мне стало невыносимо жарко и душно, и я, как рыба, начал глотать ртом воздух. И только после этого генерал подошёл ко мне и тихо прошептал на ухо:
– Ничего не бойся, Архип Захарович. Просто так надо, – и я отключился.
Глава 5. Покушение на Сталина
…Я очнулся, открыл глаза и увидел одинокую лампочку под потолком, засиженную мухами. Как ни странно, голова моя не болела, сознание было чистым и ясным. Оглядевшись по сторонам, я понял, что нахожусь в тюремной камере.
«Интересно, чья это была идея запереть меня сюда, Берии, или Эйтингона? То, что я ещё жив, говорило о том, что во мне по-прежнему нуждаются, иначе меня давно бы убили», – думал я, садясь на нары.
Делать было нечего, оставалось только ждать. То, что меня привезли в тюрьму, нисколько меня не удивило, больше занимал вопрос, зачем Эйтингону потребовался весь этот спектакль?
В ответ на мои мысли дверь в камеру открылась, и на пороге появились Судоплатов с Эйтингоном.
– Что, Архип Захарович, испугался? – проговорил вместо приветствия Судоплатов и громко засмеялся. – Тут у тебя неплохо, тепло и сухо, – он по-хозяйски осмотрел камеру и уселся на лавку подле стола.
– Извини нас, дорогой, но по-другому мы не могли, – продолжил он. – Нам надо было срочно организовать видимость твоей смерти. Слишком много ненужных людей стало догадываться о твоём существовании, и тебя потребовалось срочно убрать со «сцены». Кроме того, есть вопросы, которые лучше решать вдали от посторонних глаз и ушей, а в «твоём» доме этого сделать уже было нельзя.
– Хорошо, но вы ведь могли меня предупредить! – начал «митинговать» я, но, проигнорировав моё возмущение, Судоплатов продолжил:
– Помнишь, наш дорогой Архип Захарович, в самом начале нашего знакомства Лаврентий Павлович пообещал тебе, что настанет время, когда ты сможешь жить, как простой советский человек? Так вот, можешь считать, что такое время настало, и тебе осталось выполнить только одно наше последнее задание. Но прежде чем мы перейдём к его обсуждению, мне бы хотелось выполнить одну очень приятную миссию.
При этих словах он встал из-за стола, подошёл ко мне вплотную и заговорил проникновенным голосом:
– По заключению наших учёных-физиков, которые работают в области деления атома, вы, Архип Захарович, своей аналитической работой по обработке поступающей информации позволили значительно сократить время создания нашей страной советской атомной бомбы. Сейчас уже можно говорить об этом как о свершившемся факте. Советский Союз получил на вооружение атомное оружие, которое будет играть роль сдерживающего фактора в послевоенном мире. Поэтому правительство Советского Союза по достоинству оценило ваш вклад в повышение обороноспособности нашей Родины и награждает вас Орденом Трудового Красного Знамени.
После этих слов он вынул из бокового кармана кителя красную коробочку с орденом и прикрепил его мне на пиджак.
Ситуация была более чем комична. Где это было видано, чтобы заключённого, да ещё сидящего в тюрьме, представители власти, а тем более МГБ, награждали орденами? Но, по-видимому, для этих генералов ничего необычного в происходящем не было, поскольку тюремная камера в их понимании была таким же рабочим помещением.
После моего награждения Судоплатов продолжил:
– Архип Захарович! Приближается очень ответственный момент в жизни нашей страны, когда весь советский народ и всё прогрессивное человечество будет отмечать семидесятилетие товарища Сталина. В связи с этим 21 декабря в 19 часов в Большом театре пройдёт торжественное собрание, на котором Маршал Берия будет выступать с большой поздравительной речью. Там же будут присутствовать многие зарубежные гости, высшее политическое руководство братских стран, герои войны, знатные рабочие, труженики села, интеллигенция. А 22 декабря в 21 час в Кремле будет дан торжественный приём по случаю дня рождения юбиляра. Но самая главная новость заключается в том, что никто, я подчёркиваю – никто ещё не знает, что товарища Сталина уже нет в живых.
Судоплатов сделал многозначительную паузу, оценивая мою реакцию, и продолжил:
– Уже два месяца!!! Он скончался семнадцатого октября этого года от внезапной остановки сердца в своей постели на «Ближней» даче. Те, кто присутствовал при его кончине, уже никогда никому об этом не скажут. Зачисткой следов занимались наши самые проверенные и надёжные люди. Тело вождя сейчас лежит замороженным в одном очень надёжном месте. Вместо него роль Сталина исполняет специально подготовленный артист-двойник, который как две капли воды похож на него. Кстати, артист тоже ничего не знает. Когда товарищ Сталин болел и не мог присутствовать на том или ином мероприятии, артист неоднократно использовался в качестве двойника. И ни у кого, включая членов правительства и окружающих его людей, не возникало даже малейшего подозрения, что товарища Сталина подменили. Надо сказать, что такие двойники есть или были почти у каждого правителя, в том числе и у Гитлера. Вот поэтому у нас нет на сегодняшний день стопроцентной уверенности, что Гитлер застрелился в последние дни войны.
…От того, что сейчас говорил Судоплатов, у меня по спине побежали мурашки. Неужели это правда? Как такое могло случиться, что скрыли смерть Сталина? Почему? Зачем?..
Увидев мой взгляд, направленный на Эйтингона, Судоплатов стал развивать эту тему шире:
– Ты можешь задаться вопросом, как так случилось, что мы скрыли эту информацию от народа, и кто нам дал такое право? И ты будешь прав. Понимаешь, Архип Захарович, политическая обстановка в стране и в мире не даёт нам права допустить в стране возникновения хаоса. Страна ещё не окрепла после потрясений прошедшей войны и в данный момент не нуждается в каком-либо политическом кризисе. Поэтому советский народ к смерти товарища Сталина нужно грамотно подготовить. После фултонской речи Черчилля наши бывшие союзники стали нашими злейшими врагами. Имея у себя атомную бомбу, они стали реальной угрозой для нашей страны и всего социалистического лагеря. И если они узнают, что товарища Сталина нет в живых, никто не гарантирует, что завтра они не начнут войну против нас. Поэтому мы в этот раз не должны допустить того, что произошло 22 июня 1941 года. На этот раз, мы не позволим, чтобы кто-нибудь угрожал нам новой войной. Но если она будет развязана империалистами, то она будет вестись не на территории Советского Союза, а на территории Европы и Соединённых Штатов Америки.
Он опять сделал длительную паузу, оценивая пристальным взглядом мою реакцию на услышанное, и, как ни в чём не бывало, продолжил:
– Теперь, что касается операции, которую мы хотим провести. Руководство операцией возложено на меня, а вашей подготовкой будет заниматься Эйтингон.
Я мало что понимал в политике, но интуитивно почувствовал, что «заваривается» какая-то большая игра, и в этой игре Берия отвёл мне далеко не последнюю роль.
– А сейчас, – Судоплатов вернулся за стол, – генерал Эйтингон коротко обрисует план операции.
Эйтингон встал из-за стола, одёрнул китель и хорошо поставленным голосом продолжил:
– Операцию планируется провести 22 декабря в 14 часов. По дипломатическому этикету руководители дипломатических миссий обязаны поздравлять глав государств с круглыми юбилейными датами. В этот день планируется проведение большого дипломатического приёма в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца. По предварительной информации, поздравительную речь от глав дипломатических миссий будет говорить посол США, Гудрич Кирк. В момент, когда американский посол будет стоять напротив товарища Сталина, мы начнём нашу операцию. Вы, Архип Захарович, по аналогии с тем, что вы сделали на стадионе, обездвижите или как там лучше сказать, мгновенно загипнотизируете всех присутствующих в зале, подойдёте к послу США, вложите в его руку пистолет и путём внушения прикажете ему выстрелить в товарища «Сталина» после того, как он очнётся. Всё происходящее в зале мы будем снимать на киноплёнку. То, что в кадр можете попасть вы, вас не должно смущать. Наши специалисты вырежут все лишние кадры. Для нас важен сам момент убийства товарища «Сталина». Таким образом, – продолжал Эйтингон, – перед нами открываются отличные перспективы. Во-первых, мы легализуем смерть товарища Сталина, во-вторых, мы ликвидируем главного свидетеля, артиста-двойника, в-третьих, мы покажем всему миру истинное лицо империализма, который не гнушается ничем, в том числе и политическим убийством лидера Советского государства, в-четвёртых, данное убийство позволит нам выполнить стратегические планы товарища Сталина – закончить войну на берегах Атлантического океана и расширить границы социалистического лагеря, в-пятых, в случае активного сопротивления наших бывших союзников мы готовы применить атомное оружие на западном театре военных действий…
Тут вмешался Судоплатов:
– Я думаю, что дальнейшие детали операции Архипу Захаровичу знать необязательно. Самое главное, чтобы вы, Архип Захарович, справились со своей задачей, а всё остальное будет уже наша забота. В отведённые для нас пять дней до начала операции генерал Эйтингон будет заниматься вашей подготовкой, включая тренировку в макете кремлёвского зала, для этого у него имеются все полномочия. Вы вдвоём, – он посмотрел суровым взглядом на нас с Эйтингоном, – несёте персональную ответственность за выполнение первой и самой главной части операции. И смотрите, Архип Захарович, если всё пройдёт чисто и гладко, то будет вам честь и слава, а если что-то пойдёт не так, то не обессудьте, вы и так для всех уже покойник.
Он произнёс эти слова таким тоном, словно был самим Господом Богом. И после того, как я молча кивнул головой, он сделал заключение:
– Ни о чём не думайте и не переживайте. Операция согласована на самом высоком уровне, но в целях сохранения секретности мы по известным причинам не можем вас представить членам правительства. Поэтому вам надо довериться в этом вопросе лично мне.
С этими словами генералы удалилась из камеры, оставив меня наедине со своими мыслями.
* * *
15 декабря 1949 года. 23 часа 37 минут. Конспиративная квартира МГБ на Цветном бульваре. Присутствуют Берия и Судоплатов (магнитофонная запись).
(Берия) – Вот скажи мне, Павел, тебе не обидно, что всякая мразь пытается ставить себя выше нас? Я говорю обо всех этих маршалах-победителях. В последнее время эти выскочки возомнили о себе, Бог знает, что. Считают, что это они выиграли войну, а мы с тобой тут в тылу прохлаждались, как на курорте, да штаны просиживали. Сволочи! Ненавижу! Всех их в бараний рог скручу! (грязно ругается) Скоро, совсем скоро я их всех поставлю на место. Ишь ты, вздумали за моей спиной, какие-то планы строить, как бы не так. Вон засранца Жукова в Одессу сослали? Сослали! И что? Даже пикнуть, паскудник, не посмел! А тут «гоголем» выхаживал, смотреть было противно. Тьфу! Думали по примеру Эйзенхауэра поменять отца народа? Тупые, безмозглые ублюдки. Думали, я ничего не знаю об их планах? Думали, что с Берией можно вот так просто обойтись?
Ладно, Паша, не обращай на меня внимания, через неделю в этой стране всё будет по-другому… А ты молодец, сразу приехал, не побоялся никого. Даже своего Абакумова. Что это он тебя во Львов отправил, здесь, что ли, для тебя дел нет? Чем ты там занимаешься?
(Судоплатов) – Занимаюсь выявлением бандеровского подполья, а именно его руководителя – Шухевича. На данном этапе удалось внедрить в их осиное гнездо своего человека. Думаю, в скором времени приступить к ликвидации банды.
(Берия) – А Абакумов не хватится тебя?
(Судоплатов) – Я думаю, что нет. Я получил разрешение на приезд в Москву для отбора кандидатов в группу ликвидации. Поэтому моё временное нахождение в столице вполне законно. Но светиться мне не стоит.
(Берия) – Это хорошо, Паша, что ты здесь. В таком деле, которое мы задумали, нужны только надёжные и проверенные люди, как ты и Эйтингон. Если бы не существовало такого человека, как наш «Дед», то поверь мне, я бы даже не помышлял ни о чём таком. Теперь я окончательно понял, зачем за ним охотились все разведки мира. Это же так просто, управлять миром, как ты того хочешь… (долгое молчание) Как ты, Паша, думаешь, заподозрил ли нас в чём-нибудь «Дед»? За всё время нашей совместной работы он никогда не задавал лишних вопросов, и у нас с ним не возникало никаких осложнений. Но ты сам понимаешь, сейчас не должно быть никаких проколов. Ни мне, ни тебе не надо объяснять, что с нами будет, если операция будет провалена. Но упускать такой шанс нельзя. По имеющейся у меня информации, за нашей «дачей» начали следить люди Абакумова. Слишком долго «Дед» проживал там, что привело к утечке информации. А может быть, нас засекли тогда, когда наш «чернокнижник» проводил показательное выступление на стадионе?
Мне кажется, что Сталин тоже догадывается о существовании «Деда». Не далее, как вчера, он мне как бы невзначай намекнул в разговоре, что маршал Василевский рассказал ему очень интересный случай, который произошёл с ним во время подготовки операции «Уран». Никакой конкретики не было, но что-то мне подсказывает, что Василевский нарушил своё обещание о неразглашении информации о «Деде». Поэтому сразу после того, как наш старик выйдет из Георгиевского зала, ты его немедленно ликвидируй. Лучше сделать это бескровно. Пусть наша Нелли Ивановна подберёт какой-нибудь сильнодействующий яд мгновенного действия. И пускай она же обработает ядом пули, которые будут в пистолете посла. Так, на всякий случай…
* * *
Учитывая чрезвычайную секретность предстоящей операции, меня никому не показывали. Все мои передвижения происходили с чёрным мешком на голове, в котором были сделаны набольшие отверстия для глаз. Поэтому ни тюремные охранники, ни надзиратели, ни водители не могли видеть моего лица. Эйтингон так досконально проработал мою роль, что у меня не возникало к нему никаких вопросов. Всё было предельно просто по исполнению и в тоже время чрезвычайно трудно в моральном плане. Ведь мне предстояло «убить» самого «Сталина»!!! И это давление психологического пресса неотступно преследовало меня все дни подготовки к часу «Х».
По невероятному стечению обстоятельств или потому, что в тот год на небе расположились так звёзды, но все мы – Берия, Эйтингон, Судоплатов и я, – оказались в одной «лодке». Предыстория, которая послужила поводом к проведению операции подобного рода, родилась не в головах Берии и Судоплатова, а гораздо раньше – сто лет назад.
Во время строительства Большого Кремлёвского дворца в сороковые годы XIX века на стройке работал мастером, некто Карманов. Несмотря на свой молодой возраст, всего-то 24 года, он был образован и смекалист. Работу свою знал хорошо, над рабочими не измывался, чем заслужил у них уважение. Архитектор Тон, видя его прилежное отношение к работе, поручил ему вести надзор за кирпичной кладкой при возведении стен дворца. Надо сказать, что со своей работой он справлялся отменно. Бывало, все уже уйдут со строительства, а он всё ходит меж стен, каждый кирпичик прощупает да простукает. Но потом произошло нечто такое, после чего он оказался в Тайной канцелярии. Сам ли он проговорился или кто-то его туда сдал, история умалчивает. Но в процессе следствия выяснились неожиданные подробности жизни этого человека. Этот Карманов считал себя незаконнорожденным сыном декабриста Петра Коховского, казнённого за убийство генерала Милорадовича во время декабрьского восстания на Сенатской площади в 1825 году. Виновником в смерти своего отца Карманов считал императора Николая I и всю свою недолгую жизнь вынашивал идею мщения.
Когда началось строительство Большого Кремлёвского дворца, он намеренно подрядился на его строительство с целью осуществления своего дерзкого плана. А план его был таков. Хорошо разбираясь в вопросах строительства, он намеревался построить потайную нишу, откуда он незаметно для всех смог бы осуществить убийство императора. И это ему наполовину удалось. В одном из залов дворца, получившего в дальнейшем название «Георгиевский», он незаметно для всех внёс изменение в строительство камина, соорудив в нём потайную нишу с поворотной дверью. В дальнейшем, участвуя в отделке дворца, он так мастерски её замаскировал, что никто даже не мог предположить, что в камине устроен тайник. Свой акт возмездия он планировал провести тогда, когда царское семейство должно было приехать на торжественное освещение и открытие дворца, то есть весной 1849 года. Однако этому не дано было свершиться.
Дабы не расстраивать государя известием о том, что на него готовилось покушение, руководство Тайной канцелярии решило сей случай огласке не предавать. Но и ремонтировать камин в только что отстроенном дворце сразу не стали, боясь навлечь на себя царскую немилость. А поскольку об этом инциденте знали только три человека, которые в самом скором времени были назначены на другие государственные должности, о потайной нише все благополучно забыли. И осталась о ней только маленькое упоминание в личном деле каторжанина Карманова, которое сто лет никто не читал. И надо же было такому случиться, что совершенно случайно дело Карманова попадает в 1939 году на стол к Судоплатову. Будто чья-то неведомая рука специально положила этот старинный документ на стол красного комиссара госбезопасности. Павел Анатольевич не поленился и тайно проверил эту информацию. И действительно, со стороны южных окон в одном из каминов, украшенном фигурой святого Георгия, была обнаружена замаскированная поворотная дверь с маленькой нишей. С тех пор, как обогрев дворца перевели на центральное отопление, этими каминами никто не пользовался, они выполняли чисто декоративную функцию. Об этой находке Судоплатов немедленно доложил своему непосредственному начальнику Берии, а тот положил эту информацию под «стекло». И вот сейчас, спустя десять лет, он решил воспользоваться этим «творением» Карманова в своих целях.
По сценарию Берии мне необходимо было спрятаться за потайной дверью. После того, как американский посол начнёт зачитывать поздравление, мне надлежало ввести всех людей, находящихся в этот момент в Георгиевском зале, в гипнотический ступор. Далее, убедившись в том, что все присутствующие на церемонии неподвижно застыли, выйти из своего убежища, вложить в руку посла США заранее приготовленный револьвер американского производства, внушить послу команду на произведение выстрела и спрятаться обратно в нишу. Там мне надлежало находиться до того момента, когда за мной придёт Эйтингон. После окончания операции мне пообещали изготовить любые документы, выплатить большую сумму денег и предоставить жилое помещение в любой точке на карте СССР, которую я выберу по своему усмотрению.
С точки зрения заговорщиков, а именно так я стал называть про себя эту троицу, никаких технических трудностей в проведении операции – ликвидации – не было. Оставалось только отработать отдельные детали на статистах, побывать в Кремле на месте предполагаемых событий и разработать пути моего отхода.
* * *
Все оставшиеся до операции дни Эйтингон работал со мной на износ. На четвёртый день он вывез меня в Подмосковье, где на территории какой-то воинской части в большом ангаре на бетонном полу был нарисован в пропорциях 1:1 план Георгиевского зала. Была набрана группа статистов из числа пленных немцев, которые имитировали послов. Статист, изображающий американского посла, которому я в руку вкладывал пистолет, был сотрудником МГБ. Прикасаясь к нему, я узнал, что это капитан МГБ по фамилии Безродный. Фамилия в полной мере отражала судьбу этого человека. Родом он был из глухого сибирского городка Тайшета. Родителей не помнил, воспитывался в детдоме, жены, детей и родственников не имел. Впереди у него маячила тюрьма, угроза расстрела, реабилитация, увольнение из органов и недолгая жизнь в семейном кругу до ноября 1964 года, когда он должен будет умереть на руках своей жены.
Во время тренировки никаких проблем с «выключением» присутствующих в «зале» не возникало. Как только все замирали, я выходил из своего укрытия, вкладывал пистолет в руку «посла», делал ему внушение, после чего уходил к «потайной» двери и громко хлопал в ладоши. «Посол» производил выстрел в манекен, стоящий перед ним, и просыпался. По окончании тренировки я стёр из памяти присутствующих всю информацию об этом дне.
А вот с посещением Георгиевского зала возникли проблемы. Несмотря на генеральские погоны Эйтингона и его причастность к МГБ, нас не пустили на территорию Кремля по причине изменения пропускного режима на период празднования юбилея вождя.
На обратной дороге в Лефортово мы почти не разговаривали. Эйтингон о чём-то сосредоточенно размышлял, отвечая на мои вопросы односложно, показывая всем своим видом, что ему надо серьёзно подумать.
* * *
В томительном ожидании прошли последние сутки. Несмотря на то, что встреча Сталина с послами была назначена на два часа дня, меня подняли в пять утра, а в семь мы с Эйтингоном уже мчались на машине в направлении Кремля. В эти дни в Москве как никогда было тепло, ночью немного подмораживало, а днём стояла плюсовая температура. Недавно выпавший снег превратился в грязные потоки талой воды, которую безуспешно пытались вымести дворники. В связи с юбилеем вождя весь центр города был перекрыт сотрудниками милиции и МГБ. Пока мы ехали по городу, нас останавливали для проверки документов три раза, и это несмотря на то, что на нашей машине стояли спецномера, а Эйтингон был одет в генеральскую форму МГБ. В Кремле дела обстояли ещё хуже. По всему периметру кремлёвской стены, с её внутренней стороны, через каждые двадцать метров был выставлен караул из солдат МГБ. Нас с Эйтингоном заставили выйти из машины, а саму машину тщательно обыскали. В наших пропусках, которые показал Наум Исаакович, были поставлены специальные штампы и отмечено время прибытия. Мой паспорт, который предъявил за меня Эйтингон, был изъят, а вместо него мне выдали специальный жетон, который я должен был закрепить на ватнике. По нашей легенде, я был столяром-краснодеревщиком, которого привезли в Кремль для срочного ремонта паркета в Георгиевском зале, для чего в багажник нашего автомобиля был положен ящик со столярным инструментом. Потратив на проверку более двадцати минут, нам разрешили двигаться дальше, но только пешком. Автомобиль развернули и отправили на стоянку.
Когда мы добрались до Георгиевского зала, часы показывали девять часов утра. Я делал вид, что занимаюсь ремонтом паркета, а Эйтингон ловил удобный момент, чтобы спрятать меня в нише. Наконец в районе десяти часов такая возможность появилась, и мы незамедлительно ею воспользовались. Дальше оставалось только ждать и надеяться, что ничего непредвиденного не произойдёт.
Даже мне с моим небольшим ростом было трудно находиться в этой нише, поскольку голова упиралась в какой-то изогнутый выступ, из-за чего всё время приходилось стоять в полусогнутом положении, а мне предстояло простоять в такой позе ещё четыре часа. В качестве смотрового «окна» в мраморной плитке были просверлены два небольших отверстия, через которые можно было дышать и наблюдать за происходящим в зале.
Постепенно людей становилось всё больше и больше. Уборщицы чистили ковёр и ковровые дорожки, электрики осматривали люстры на предмет перегоревших лампочек, а зоркие охранники, стоявшие по всем углам, внимательно наблюдали за теми, кто входил и выходил из зала. Каждый раз, когда мимо них проходил какой-нибудь военный в высоких чинах, они принимали строевую стойку для отдания чести. Решив немного потренироваться, я выбрал одного офицера из службы охраны, который стоял ко мне ближе всех, и «обездвижил» его, когда мимо него проходил очередной генерал. Видя, что ему не отдали честь, генерал вернулся назад и сделал строгое внушение офицеру, который долго ещё не мог понять, что с ним произошло.
Время тянулось очень медленно, и чем ближе приближался назначенный час, тем больше и больше я убеждался, что меня используют в «тёмную». От таких мыслей у меня так засосало под ложечкой, что я чуть было не завыл от безысходности. Единственным, что я твёрдо решил для себя, было то, что прежде чем вкладывать в руку посла пистолет, я удостоверюсь, кто стоит передо мной: Сталин или его двойник. А дальше пусть будет так, как «карта ляжет»!
Наконец служба охраны очистила зал от посторонних, проверила каждый закуток, и на какое-то время наступила гнетущая тишина…
* * *
Массивные двери Георгиевского зала открылись, и на ковровую дорожку вступили главы дипломатических миссий. Впереди процессии шёл представитель Министерства иностранных дел с красной папкой в руке. Подведя послов к условно обозначенной линии, он попросил их выстроиться в шеренгу и дипломатично отошёл в сторону. Пока ждали прибытия Сталина, послы с любопытством рассматривали колонны и стены зала, на которых была запечатлена воинская доблесть и слава Русской армии.
Раздался голос диктора:
– Секретарь ЦК ВКП(б), Председатель Совета Министров Союза Советских Социалистических Республик – Иосиф Виссарионович Сталин! – на противоположной стороне зала показался человек небольшого роста, одетый в белый маршальский мундир.
Остановившись на оговорённом протоколом месте, он лёгким кивком головы поздоровался с присутствующими.
Даже на расстоянии в несколько десятков шагов от этого человека я почувствовал, что передо мной стоит сильный энергетический «вампир». Невероятно, но за всю свою недолгую жизнь я ещё никогда не встречал человека, обладающего такой бездонной энергетической воронкой, и мои сомнения относительно двойника только усилились.
Представитель МИД объявил:
– Слово для поздравления товарища Сталина предоставляется послу Соединённых Штатов Америки, господину Кирку.
После этих слов из шеренги послов вышел высокий худой человек, в котором без труда угадывались черты военного. Он поклонился Сталину и начал зачитывать приветственный адрес, держа в своих руках папку в синем кожаном переплёте. После того, как он сделал паузу, чтобы переводчик перевёл зачитанный им текст, я вступил в «игру».
Мгновенно все застыли. Выждав секунду, я выбрался из своего укрытия. Чтобы окончательно развеять сомнения относительно личности человека, стоящего в центре зала, я направился прямо к нему. В этот момент солнечные лучи пробили облака и ворвались через огромные окна в зал, освещая своими лучами позолоту и всех присутствующих в нём людей.
Подойдя вплотную к двойнику, я стал придирчиво его изучать. Старческая кожа, покрытая угревой сыпью, изрезанное морщинами и глубокими оспинами лицо свидетельствовали о том, что на нём не было никакого грима. Жёлтые белки глаз говорили о болезни почек, а радужная оболочка зрачков о глубоких и необратимых изменениях в печени. Широкие седые усы прикрывали тонкие губы, на которых просматривался незалеченный герпес. Дыхание его было зловонным из-за болезни желудка и принятого накануне алкоголя. Волосы были зачёсаны назад, они были ещё густы, но под ними просматривались себорейные бляшки, от которых он, должно быть, испытывал дискомфорт. Обойдя его вокруг, я обратил внимание на то, что свою левую руку он держит согнутой в локте. Рука была недоразвитой и больной. «Включив» своё рентгеновское зрение, я увидел, что поверх нательного белья на нём надета лёгкая металлическая «кольчуга» из блестящего металла. Тогда почему мне об этом никто не сказал? Или мои «заговорщики» не всё знают об этом человеке?
У меня было сильное желание разглядеть его в самых мельчайших подробностях, но время играло против меня. Я знал, что в этот момент за дверями зала Эйтингон ждёт звука выстрела, чтобы ворваться сюда и объявить, что «король мёртв». Но выстрела не было. Ситуация накалялась, общая напряжённость звенящей струной повисла в воздухе, и в этот момент я прикоснулся к НЕМУ…
…Сказать, что это была вспышка в моём сознании, значит, не сказать ничего. Как объяснить простому человеку то ощущение, когда в вас за секунду «вливается» информация объёмом в целую человеческую жизнь.
Передо мной стоял Иосиф Виссарионович Сталин собственной персоной. Этот полубог, которого боготворила добрая половина страны, и этот получеловек, которого ненавидела другая половина той же страны под названием СССР.
Так что же получается, что все эти годы Берия играл со мной в прятки и держал рядом с собой ради своего тщеславия? И сейчас, если я застрелю Сталина, он что, отпустит меня на все четыре стороны? Как бы не так!!! Не на того дурака вы напали, Лаврентий Павлович! Вы думаете, что мышка попала в мышеловку и никуда от вас не денется? Тогда вы полный болван, раз думаете, что за все эти годы вы хорошо узнали меня. Посмотрим теперь, кто кого ещё победит в этой вашей бессмысленной игре…
* * *
Двери в Георгиевский зал отворились, и из него начали выходить послы, они негромко переговаривались между собой, делясь впечатлениями о визите и о том, как бодро и приветливо выглядел Сталин. Когда они скрылись из вида, из бокового прохода в зал проследовала группа офицеров МГБ, вооружённых автоматами и пистолетами, во главе с начальником охраны Сталина, генерал-лейтенантом Власиком. Окружив камин со всех сторон они по его команде открыли беспорядочную стрельбу по внутренним стенкам камина, за которыми якобы должен находиться вооружённый человек. Об этом Власику пять минут назад позвонил и сообщил лично Берия, ссылаясь на то, что информация получена от надёжного источника.
Когда пыль рассеялась, и последние куски мрамора упали на паркет, все увидели, что ниша пуста. Тем не менее, Власик дал команду о приведении караула Кремля в состояние полной боевой готовности, а также о закрытии внешнего периметра и детальной проверке территории и помещений. Проверке подлежали все вплоть до находящихся в Кремле членов Правительства. У кинооператоров, снимавших церемонию в Георгиевском зале, изъяли отснятый материал и отправили на Лубянку проявлять плёнку, а параллельно с этим началась тотальная проверка лиц, проходивших сегодня на территорию Кремля. Тщательно проверялись журналы прибытия и убытия, сличались отметки в журналах о выдаче и сдаче жетонов, а также их наличие в ящиках, но никаких замечаний и нарушений в пропускном режиме выявлено не было. Все посторонние лица, прибывшие на территорию до десяти часов, были с территории удалены, и их жетоны были сданы, о чём в соответствующих журналах стояли подписи офицеров комендатуры. А этим людям Власик доверял. Но что-то ему не давало покоя, и он продолжал проверять уже перепроверенное. Он понимал, что Берия просто так не будет звонить ему по открытому каналу связи и сообщать ложные слухи. Значит, жизни «Хозяина» сегодня угрожает реальная опасность.
Сколько раз за время его работы было таких случаев, когда контрразведка обезвреживала засланных диверсантов и предотвращала любые попытки террористических актов против Сталина. И каждый раз они были на полшага впереди врага. Но сейчас, если враг проник в святая святых, в Кремль, и до сих пор находится здесь, то… «Не сносить мне головы», – думал Власик и внутренне молился, чтобы о случившемся не доложили «Хозяину».
Через полчаса в Кремль приехали Берия и министр госбезопасности Абакумов. К этому времени привезли проявленную на Лубянке киноплёнку, и вся троица уединилась в смотровом зале небольшого кремлёвского кинотеатра. В зале погас свет, и на экране появилось изображение…
В зал проходят послы, выстраиваются в шеренгу, крутят по сторонам головами, о чём-то переговариваются. Через несколько минут появляется Сталин, кивком головы здоровается с присутствующими. Вперёд выходит Кирк, раскрывает свою папку и начинает зачитывать текст поздравления и…
– Что это??? – невольно вырвалось у Абакумова.
Картинка на экране замирает, в кадре появился старый дед в ватнике, который подходит к Сталину и смотрит ему в глаза. В это время Власик не выдерживает и начинает кричать:
– Кто это такой? Какого… он там делает, и почему никто на него не реагирует. Где эта долбанная охрана? Да я их всех… на ремни порежу!
– Тихо, – громко и властно осадил его Берия, – не мешай смотреть.
А старикашка тем временем обошёл вокруг вождя, взял его за левую руку, вздрогнул, как будто его чем-то ударили, перекрестил Иосифа Виссарионовича и, не спеша, ушёл из кадра. После того, как он скрылся, картинка пришла в движение, посол продолжил чтение своего поздравления, как будто ничего не произошло, а переводчик переводил текст. Сталин, не опуская вниз согнутую в локте левую руку, изредка кивал головой, соглашаясь со словами посла. Никто из присутствующих в зале не заметил появления деда и не высказал какого-либо беспокойства. Вслед за этим в зал внесли бокалы с шампанским, и каждый из послов подошёл к юбиляру и поздравил его с юбилеем. После церемонии Сталин сделал лёгкий кивок головы в сторону послов, давая тем самым понять, что церемония закончена, развернулся и пошёл к противоположенному выходу.
Когда «кино» закончилось, Абакумов развернулся и посмотрел на вжавшегося в кресло Власика, как на живого покойника.
– Пока я не посмотрел эти кадры, я думал, что это ложная тревога, но сейчас?! У меня в голове не укладывается, как такое могло произойти, и самое главное, где? Здесь, в Кремле! Николай Сидорович, ты понимаешь, что это твой смертный приговор, и ты сам его себе подписал? Мы что, мало вкладывали в охрану товарища Сталина? Всё, что ты просил – пожалуйста. Надо тебе бронированный автомобиль из Америки, да никаких вопросов. Надо тебе увеличить штат сотрудников, да без проблем. А ты, сукин сын, что творишь? У тебя на официальном приёме какой-то дед в ватнике гуляет по Кремлёвским залам, как у себя в избе. Хорошо ещё, что у него в руках оружия не было.
При этих словах Абакумова Берия закашлялся, словно у него возник спазм дыхательных путей. А между тем Абакумов обращался уже к нему.
– А вы, Лаврентий Павлович, откуда узнали о том, что на приёме может быть посторонний? Будьте так любезны, откройте нам свой источник, а то я уже не пойму, кто у нас до сих пор руководит МГБ, вы или я? И почему информация такого рода в первую очередь попадает к вам? Объяснитесь, пожалуйста!
Берия платком вытер рот и с сильным грузинским акцентом произнёс:
– Что я могу сделать, Виктор Семёнович, если вы недорабатываете? Вот приходиться самому следить за всем. И не вам контролировать мои источники, – понятно? Если это кино увидит «Хозяин», он от вас мокрого места не оставит. Я смотрю, вы тут совсем расслабились без меня, пока я бомбой занимался. Возомнили о себе, хрен знает, что? Большими начальниками себя почувствовали? У вас из-под носа скоро самого Сталина украдут, а вы даже знать об этом не будете, пока вам Берия не позвонит. Так, что ли? В общем, у вас есть только один шанс реабилитировать себя, найти этого деда живым, а лучше всего мёртвым. Надо полагать, он до сих пор скрывается где-то на территории Кремля, поскольку через такое оцепление он не мог выйти незамеченным. Сделайте его фотографию, раздайте каждому сотруднику МГБ, вплоть до солдат оцепления. А если ещё более серьёзно подойти к его поискам, то заблокируйте все выезды из Москвы, вокзалы, дороги. Поднимите всю милицию, обыщите все подвалы и чердаки, поставьте под ружьё все военизированные подразделения города. И искать до тех пор, пока не найдёте. А сейчас мне надо уехать, чтобы подготовиться к вечернему приёму. Так что у вас есть время до утра.
После этих слов Берия поднялся и вышел из кинозала.
* * *
Те, кто жил в то время в Москве, должны были помнить, как город наводнили милицейские и военные патрули. На улицах, вокзалах шла тотальная проверка документов. С особым пристрастием допрашивались лица мужского пола, имевшие рост ниже ста пятидесяти сантиметров. Проверялись подвалы, чердаки, коммунальные квартиры и воровские малины, больницы и даже морги. На всех столбах были развешаны объявления о розыске особо опасного преступника с фотографией старого деда лет семидесяти. И такая «карусель» продолжалась вплоть до средины февраля 1950 года. Потом проверок стало меньше, и к началу марта они прекратились совсем. Все объявления о розыске были удалены, и постепенно город вернулся к прежней жизни…
