20
История Цви
Когда я была маленькой девочкой и росла в Вене, а затем путешествовала с семьей по Европе в поисках безопасного места жительства, Цви также переживал тревожное детство за немецкой границей, в Баварии.
Его отец Мейер родился в баварской деревне, в семье еврейских фермеров и предпринимателей. Затем Первая мировая война унесла Мейера далеко от дома, и вернулся он деморализованным солдатом и ослабленным человеком, страдавшим от ревматизма и серьезной болезни сердца.
Вместо того чтобы вернуться в свою деревню, отец Цви переехал в город Ингольштадт, к северу от Мюнхена, и основал бизнес по продаже местного хмеля, используемого для производства пива.
К моменту рождения Цви, к 1925 году, его отец был состоявшимся бизнесменом и семьянином. Его первая жена умерла, родив сводного брата Цви Шломо, а мать Цви, которая происходила из семьи богатых виноторговцев из Вюртемберга, стала его второй женой.
С самого детства Цви обожали. Когда немецкие дети впервые идут в школу, им дают огромный украшенный бумажный конус, наполненный сладостями. Родители Цви заказали художнику портрет сына с этим конусом и повесили картину на стене в гостиной. Но вскоре дела семьи пошли плохо. Экономические потрясения Германии в 1920-х годах поставили предпринимательство в тяжелое положение, и споры стали постоянным фоном семейной жизни. В конце концов отец Цви начал торговать одеждой и тканью для костюмов, а позже пытался продавать страхование жизни и даже сигары.
Бабушка и дедушка Цви переехали к ним в дом, чтобы помочь сэкономить. Его дед был уважаемым местным врачом, который часто принимал пациентов бесплатно, если – как это случается у многих – они переживали трудные времена. Вскоре он стал официальным врачом местной социал-демократической партии.
Именно дед Цви заинтересовал его изучением языков, и этот интерес сохранился на всю оставшуюся жизнь. По вечерам дед звал Цви и его брата Шломо к своему письменному столу, и они читали истории Редьярда Киплинга. Шломо учил английские слова, а Цви вставлял случайные комментарии.
Но несмотря на эти яркие моменты, семья Шлосс еле сводила концы с концами. У них было мало друзей в Ингольштадте, а антисемитизм набирал обороты.
«У меня не было ни одного друга в местной школе. Мальчики кричали в мою сторону: “Еврей! Еврей!” – рассказывал мне Цви позже. – В то время в городе было около сорока еврейских семей, но в моем классе не было ни одного ребенка из них, и поэтому я чувствовал себя полностью изолированным. Однажды мальчишки гнались за мной, пока я не добежал до самого верха крутой каменной лестницы. Я поскользнулся наверху и скатился вниз, очень сильно повредив спину и ребра. На улицах Ингольштадта мы чувствовали, как люди отворачиваются от нас, больше не разговаривают и даже не смотрят нам в глаза».
Через год после прихода к власти нацистов, в 1934 году, отца Цви арестовали «в интересах его собственной безопасности». Он был перевезен в близлежащий лагерь в Дахау, где в то время находились в основном коммунисты, противники Гитлера и уголовники, а также евреи. О Дахау говорили как о рабочем лагере, но тысячи людей были несправедливо заключены туда, и немногие вернулись живыми.
«Семейная жизнь стала еще тяжелее. Редко нам разрешалось писать отцу письма на заранее подготовленных открытках с небольшим местом для рукописных посланий. Он отвечал нам таким же образом. Это была единственная форма контакта с ним».
Можно представить себе мысли и чувства Цви, когда он однажды выглянул из окна и увидел автомобиль с открытым верхом, который медленно пробирался сквозь кричавшую толпу и вез не кого иного, как Адольфа Гитлера.
Ингольштадт стал нацистским оплотом, и Гитлер навещал там своего друга – местного партийного босса. «Казалось, что все в городе смотрели на Гитлера, свастика висела на каждом здании, и люди были почти в истерике от восторга».
Цви рассказывал мне о переизбытке чувств, которые он испытывал, когда вспоминал этот инцидент позже, оглядываясь назад. «Люди иногда говорили мне: “Если бы вы только могли бросить бомбу прямо к нему в машину…” Но я был всего лишь ребенком, и в любом случае, никто из нас не мог представить, что произойдет дальше».
Цви трижды видел Гитлера в Ингольштадте. «Он показался мне ничем не примечательным. Трудно было поверить, что настолько ординарный человек мог организовать массовые убийства, геноцид еврейского народа».
Однажды Цви открыл входную дверь и увидел человека, которого так ждал: своего отца. Возвращение Мейера было совершенно неожиданным, и он резко изменился. Теперь он выглядел худым и нервным и не мог находиться в комнате с закрытой дверью. После двух долгих лет отец Цви был освобожден из Дахау, но при условии, что семья покинет Германию в течение двух месяцев. Мейер сразу же начал пытаться получить визы, чтобы все они могли бежать в другую страну.
Это казалось невыполнимой задачей. К 1936 году большинство стран отказывались принимать безденежных еврейских беженцев, и Мейеры безрезультатно пытались выехать. Наконец, когда приближался крайний срок и они начали паниковать, кто-то сказал им, что британское консульство в Мюнхене сохранило несколько виз в Палестину на случай чрезвычайных ситуаций. Они обратились – и, к счастью, их просьбу удовлетворили.
«Я уехал из Германии с братом и родителями, сначала на поезде до Мюнхена, а затем из Австрии до итальянского порта Триест», – вспоминал Цви.
В Триесте они сели на итальянский корабль и направились через Хайфу в Палестину, находившуюся тогда под британским протекторатом. Цви было одиннадцать лет.
«До прихода к власти нацистов мы были добропорядочными гражданами и предпринимателями, но сошли с этого корабля бедными иммигрантами, с отцом, физически и эмоционально травмированным человеком после его опыта в Дахау. Эта Новая Земля, в которой мы оказались, была совершенно чужда нам своими запахами, солнечным светом, обстановкой, языком и людьми, но она должна была стать фундаментом для остальной части моей жизни. И мы были свободны».
Уставшая и довольно настороженная, семья Шлосс отмахнулась от своих устоявшихся немецких привычек и начала новую жизнь в этой грязной и местами нищей стране, где, по немецким меркам, везде царил беспорядок.
Жизнь была тяжелой. В Германии отец Цви управлял собственным бизнесом, а теперь его деятельность сводилась к тому, что он возил вверх и вниз по холмам городка тяжелую ручную тележку, нагруженную бочками с популярным местным напитком. Для состояния его здоровья это было самым неподходящим занятием, но все же он не мог видеть, как его семья голодает.
Отец Цви оплатил обучение сына в небольшой частной школе, где он мог бы начать изучать иврит и попытаться привыкнуть к новой стране.
«Мне больше не приходилось убегать от банд немецких парней, толкавших меня с криками “еврей”, но в Хайфе мне приходилось уворачиваться и петлять по жарким улицам, всегда осознавая напряженность и вражду между еврейской общиной и притесняющими ее арабами из Старого квартала. Я помню, как британские госслужащие разгуливали в форме цвета хаки, в шортах до колен и в пробковых шлемах».
Однако вскоре семейная жизнь изменилась бесповоротно. В 1938 году бабушка и дедушка Цви приехали из Германии на его бар-мицву, и хотя ситуация при Гитлере становилась невыносимой, они решили вернуться обратно. «Это казалось поразительным решением, – говорил Цви, – но они были пожилыми, не имели другого дома и прожили всю свою жизнь, ассоциируя себя с немцами. Они надеялись, что их страна скоро одумается и избавится от нацистов».
Как оказалось, их надежды были более чем неуместными. Дед Цви не смог вынести жизни в нацистской Баварии и унижения из-за того, что его лишили профессионального статуса уважаемого врача, и он, судя по всему, покончил жизнь самоубийством. Затем, когда началась война, бабушку Цви депортировали в концентрационный лагерь в Латвии. Она так и не вернулась оттуда.
В Хайфе тоже произошли большие изменения. Здоровье отца Цви ухудшилось из-за тяжелой работы, и он умер от сердечной недостаточности. Цви отчаянно хотел продолжать учебу, но знал, что ему придется бросить школу и пойти работать. «Мне казалось, что лучшее место для заработка – это банк, так что я начал работать там в возрасте тринадцати лет обычным курьером».
Перед смертью отец Цви нашел ему место в банке под названием «Фейхтвангер», принадлежавшем немецкому еврею. Цви продолжал учиться по вечерам в течение многих лет, пока не сдал экзамены.
В то же время он стал втягиваться в сионизм. Война в Европе вызвала беспорядки в Палестине. Нацисты и их союзники стремились захватить Ближний Восток и получить доступ как к нефти, так и к дельте Нила. Итальянские самолеты регулярно бомбили Хайфу, взрывая резервуары для хранения нефтепродуктов и нефтеперерабатывающий завод, отчего в небо взмывали огромные огненные шары.
«Мы боялись, что нацисты захватят власть, но мы также были очень недовольны британским правительством», – рассказывает Цви.
В британской «Белой книге» 1939 года предлагалось создать независимую Палестину, управляемую арабами и евреями. Представительство должно было быть пропорционально их численности. В документе были установлены ограничения на еврейскую иммиграцию и на права евреев покупать арабские земли.
В течение следующих пяти лет количество еврейских иммигрантов достигло предела в 75 000. Обычная ежегодная норма равнялась 10 000 человек и дополнительная квота – 25 000 человек – для беженцев, оказавшихся в чрезвычайной ситуации. После 1944 года дальнейшая иммиграция зависела от разрешения арабского большинства.
В конце войны появились первые сообщения о Холокосте. Цви вспоминает о реакции своей семьи: «Мы все чувствовали себя полностью опустошенными ужасной катастрофой, постигшей еврейский народ. До нас доходили слухи о том, что происходит в Европе, но они были почти невероятными. Мы думали, что все не может быть настолько плохо. Мы жили в отрицании.
Потом мы стали видеть, как к берегу причаливали лодки с еврейскими беженцами. Англичане их тут же окружали, арестовывали и возвращали обратно на судно, а потом увозили в лагеря для переселенцев на Кипре. Это было возмутительно и казалось практически невероятным».
В 1945 году Цви присоединился к подпольной еврейской военной организации «Хагана». Его отряд встречался на тренировках по вечерам на хайфском мукомольном заводе. «Я был готов бороться за независимое еврейское государство, за свой народ».
В ноябре того же года ООН проголосовала за принятие плана раздела, который предлагал британцам уйти из Палестины и создать два отдельных государства: арабское и еврейское. Напряженность между общинами достигла лихорадочного уровня. Многие представители обеих сторон не согласились с предложенным планом и будущими границами.
30 декабря 1947 года группа арабских ополченцев ворвалась на завод и убила тридцать девять еврейских рабочих. «Несмотря на то что меня учили стрелять и даже бросать гранаты, я в страхе ходил по улицам, – говорит Цви. – Однажды в старом квартале Хайфы я услышал, как позади меня гудит машина. Я повернулся как раз вовремя и увидел араба: он выхватил пистолет и целился в мою голову. Я быстро увернулся и едва избежал выстрела».
15 мая 1948 года, когда было основано Государство Израиль, Цви сразу же вступил в ряды Армии обороны Израиля, преемника Хаганы, где он служил в течение двух лет сначала в качестве казначея, а затем в качестве цензора в армейском разведывательном подразделении.
Голова у Цви всегда работала лучше, чем мускулы – и армейская жизнь была не для него.
«Помню, как однажды у меня случился ужасный приступ дизентерии, и я остановился в деревне друзов, чтобы справить нужду в кормушке для скота, а местные девушки стояли и глазели. Прекрасное впечатление и для меня, и для них!»
В нерабочее время Цви сидел в своей пыльной армейской палатке, читал и учился, а когда его армейская служба закончилась, он вернулся на свою должность в банке.
«Я понял, что если захочу продвинуться по карьерной лестнице, мне придется ненадолго уехать из Израиля и получить больше опыта за границей», – рассказывает он. Банк помог ему найти работу в Лондоне, и он приехал в Англию в 1950 году, в старом немецком зимнем пальто, в котором был похож на персонажа из романа XIX века.
Я хорошо помню это пальто: оно было отвратительным, но Цви вроде бы любил его. Даже в первые дни наших отношений я с нетерпением ждала того дня, когда смогу избавиться от этой вещи! В то время Цви не понимал, что ему нужно будет купить новое пальто. Европейские зимы представляли для него лишь временное неудобство, потому что он был полностью поглощен идеей возвращения в Израиль и возобновления работы в области финансов. Если бы он не познакомился в пансионе со мной, полной загадочных взглядов и обладающей приличным запасом хорошего голландского шоколада, он, конечно, вернулся бы.
Вместо этого мы встретились, и наши жизни изменились навсегда – и к лучшему.
